Когда я командовал подводной лодкой К-184 (675мк проекта), на корабле был случай радиационной опасности. На подводных лодках 675 мк проектах:

5отсек-вспомогательные механизмы, дизельгенератор, испарительная установк
а

6 отсек - реакторный, где были расположены два реактора.

7 отсек-две турбины, два генератора, пульт управления ГЭУ(главная энергетическая установка).

29 сентября 1971 года, в 12.30 подводная лодка находилась в Охотском море на поисковой операции. Совместно с другими подводными лодками искали подводную лодку США. Подводная лодка находилась на глубине 80 метров, когда начальник химической службы капитан 3 ранга Ягошин Г.Б. доложил в центральный пост:

-Произошёл выброс газовой активности в носовой аппаратной выгородке, На 2 и 3 этажах 6 отсека до 20 предельно допустимых концентраций.

Я объявил по кораблю:

-Радиационная опасность, зона строгого режима 5,6,7 отсеки.

После чего принял решение всплыть в надводное положение для вентилирования 6 отсека

Как только всплыли, минут через 5 на станции «Накат» обнаружили работу самолётной радиолокационной станции США AN/APS-80, носитель противолодочный самолёт «Орион», который появился из облаков, начал облёт подводной лодки на бреющем полёте. Я принял решение уклониться от него маневром и погружением на глубину 80 метров.

От места нашего обнаружения подводная лодка отошла на 16 миль. За это время обстановка в 6 отсеке ухудшилась, достигла 70 предельно допустимых концентраций (ПДК). Я принял решение всплыть в надводное положение, где продолжить устранение радиационной опасности на подводной лодке. Дал команду на вентилирование 5,6 и 7 отсеков в атмосферу. Из-за не совсем четких действий личного состава радиационная обстановка ухудшилась: в 6 отсеке: в носовой аппаратной выгородке стало 5000 ПДК, на 2 этаже – 1700 ПДК, на З этаже- 300 ПДК, в 5 и7 отсеках по 40 ПДК. Дал приказание о выводе личного состава из 5,6,7 отсеков в смежные отсеки, а также о выводе носового реактора из работы, была сброшена аварийная защита. В остальных отсеках радиационная обстановка также ухудшилась, но не превышала 10 ПДК.

Я донёс оперативному дежурному Тихоокеанского флота об обстановке на подводной лодке. К нам направили плавбазу «Магаданский комсомолец», уже через 2 часа я установил с ней связь на УКВ. На плавбазе старшим был контр-адмирал Ильченко Ю.А., а также заместитель командира 8 дивизии по ЭМС капитан 2 ранга Топилин В.С., который закончит службу в Москве начальником ГТУ. К 23.30 30 сентября нам удалось сбить активность в 5 и 7 отсеках до нормы, а в 6 отсеке до 2 ПДК. В отсеках загрязнение достигало до 100 распадов в минуту. Я приказал начать дезактивацию. 1 октября нам разрешили возвращаться в базу в надводном положении за плавбазой.

Ночью через плавбазу меня запросили – сможет ли наша подводная лодка самостоятельно следовать в подводном положении. Я доложил, что силами личного состава радиационная обстановка нормализовалась, носовой реактор выведен из работы, ведётся его расхолаживание. Подводная лодка готова следовать далее самостоятельно. После этого Командующий ТОФ разрешил нам следовать самостоятельно. 3 октября в 03 56 командир БЧ-5 капитан 2 ранга Байбурин М.С. и капитан 3 ранга Ягошин Г.Б. доложили мне, что причиной радиационной опасности была течь 1 контура по сборке 8, неплотность крышки реактора, где есть места по 25.000 распадов в минуту.

Экипаж после возвращения в госпитале не обследовался, полученные нами дозы облучения были от нас скрыты. Последствия стали появляться позже, но врачи с этой аварией наши болезни никак не связывали, называли другие причины. Ещё достаточно молодыми умерли командир БЧ-1 капитан 3 ранга Воронин В.А., командир БЧ-2 капитан 3 ранга Цимбаленко В.И. Я лично был списан по болезни – свидетельство №367 от 2 марта 1982 года. Онколог дал заключение, что кожа имеет предраковое состояние. Вся эта авария подробно изложена в вахтенном журнале подводной лодки К-184, который находится в военно-морском архиве в городе Гатчина, где мне выдали выписку из вахтенного журнала об этой аварии. Больше нигде эта авария не зафиксирована: ни в ТУ ТОФ, ни в ГТУ ВМФ, ни в 1 институте.

В момент аварии на Командном пункте ТОФ находился Главнокомандующий ВМФ Горшков С.Г. По словам очевидцев, он очень обрадовался, когда я донёс о ликвидации аварии и о том, что можем следовать в базу самостоятельно. Позднее я был награждён биноклем за действия в этой ситуации. Возможно, учитывая те времена, Главнокомандующий ВМФ дал приказание никуда об этом не доносить, или нашлись какие-либо другие доброхоты. Только этим я могу объяснить, что факт аварии нигде не зафиксирован. Ибо даже замена ХГЦЭН на этой подводной лодке в 1 институте записана в их черновых журналах. Таким образом, имеется лишь один документ – это вахтенный журнал. Авария была. Созданная комиссия долго работала, но, ни к какому результату не пришла. И вот с таким реактором мы проплавали до 1973 года, после чего была заменена активная зона, после замены подобные выбросы продолжали иметь место.

В 1994 году я узнал, что подводникам, которые побывали в подобных ситуациях, выдают удостоверения ветеранов подразделений особого риска. Я выяснил, какие документы требуются для этого, и стал их собирать. Через военкомат я обратился в ГТУ ВМФ, откуда мне сообщили, что подводная лодка К-184 не отнесена к действиям подразделений особого риска, определённым приказом МО РФ 1993 г. №148. Поэтому ГТУ ВМФ не имеет оснований для представления товарища Берзина А.С. в Комитет ветеранов подразделений особого риска. Потом я писал письма Командующему ТОФ, Главнокомандующему ВМФ, Начальнику ГТУ ВМФ с аналогичной просьбой.

Наконец 27 декабря 1995 года мне пришел ответ ГТУ ВМФ, где сообщили, что подводная лодка К-184 относится к этой категории, но только личный состав реакторного отсека. 25 января 1996 года на моё письмо отвечает начальник ТУ ТОФ, который подтверждает факт течи 1 контура в указанный период, а вот переоблучения и загрязнения личного состава не было, Копию акта обследования подводной лодки отказались мне выслать, ссылаясь на то, что акт является секретным. Это тоже неправда, т.к. актов я не подписывал, а личный состав по медицинской линии не обследовался. Командование 26 дипл сделало всё, чтобы эта авария выглядела пустяком. ГТУ ВМФ посоветало обратиться в Комитет ветеранов подразделений особого риска, куда я и направился, там меня принял председатель Бенцианов В.Я., которому я и передал документы. Он прочитал выписку из вахтенного журнала и сказал:

-Так здесь написано: объявлена Радиационная опасность, а слов Аварийная тревога нет.

Я ему ответил:

-На атомных подводных лодках Аварийную тревогу объявляют в случае пожара, взрыва, поступления воды. А при радиационной опасности объявляют сигнал Радиационная опасность. Всё это определяется документами по борьбе за живучесть подводных лодок.

Я так и не понял, убедил я его в этом или нет. Был уже 1996 год.

Беницианов потребовал от меня список всего экипажа с адресами и телефонами. Часть личного состава уже жила в других республиках СНГ, а некоторые в дальнем зарубежье. Т.е. я должен был объявить розыск всего личного состава, на какие средства и какими силами? На мой вопрос, как он мыслит, чтобы я сделал это, он ответил, что это его не касается. Кроме того он потребовал акт работы комиссии, я ему сказал, что акт секретный, ТУ ТОФ отказывается его высылать. Ответ - Меня это не касается.

Один мой бывший офицер был в ГТУ ВМФ по этому же вопросу. Там два офицера сказали ему, чтобы тот принёс ящик коньяка, и удостоверение будет в кратчайший срок ему выдано.

Уже где-то в 2002 году я встретил ЧВС-Начальника ГПУ ТОФ, от которого я узнал, что он имеет удостоверение ветерана подразделенияособого риска, которое получил при ликвидации последствий радиоактивного загрязнения на заводе в Чажме (К-431). Таких ветеранов имеется определенное количество.На этом хождение по мукам я закончил. Лучше жить спокойно.

Если что-то не устраивает, то сообщите.

Альфред Берзин.