«Каждый выбирает по себе, -  женщину, религию, дорогу…
(Ю.Левитанский).

 

Служба на Тихоокеанском флоте после выпуска из училища началась с недоразумения. В Отделе кадров  меня встретили весьма благожелательно:

- А-а, Храптович Альберт Иванович!  Рады вас видеть. На вас к нам поступили сразу две заявки, командиры Василенко и Чесебиев ходатайствуют о направлении вас к ним на должность командира БЧ-3.  У вас диплом с отличием, так что имеете право выбора.

Ну, я, как и собирался, заявил, что хотел бы начать службу на атомной подводной лодке. И тогда мне сказали, что есть вакансия на одной новой, ракетной.

- Правда, должность там только командира группы. Но ведь это вас не смутит? Это же только для начала. Но решать вам.

И будучи в полной уверенности, что речь идет о новой атомной ракетной подводной лодке, я дал согласие, не стал уточнять, что к чему.  Вскоре был оформлен приказ Командующего ТОФ о моем назначении на первую лейтенантскую должность. Мне выдали предписание, (прибыть в такой-то срок в такую-то воинскую часть), и проездные документы. Вручая их, кадровик на прощанье сказал: «Да вам и ехать далеко не придется. Ваша подводная лодка временно стоит здесь в Большом Улиссе».  На мгновение мелькнуло сомнение – а почему в Большом Улиссе?  Там атомных подводных лодок не должно быть.  Однако он же сказал «временно». Мало ли что.  И я поехал в Большой Улисс.

В штабе 40-й дивизии подводных лодок кадровик взял у меня документы и предложил идти на пирс, где стояла моя подводная лодка. И только подойдя к пирсу, я буквально остолбенел:  передо мной стояла дизельная  «Эска», такая же, как те, на которых я проходил стажировку, только прошедшая, так сказать, модернизацию.   

          

                                                     Вот она, теперь уже моя  «С-44».

 

 Ей на палубу за ограждением рубки привесили два контейнера под крылатые ракеты, после чего она и стала «новой ракетной»!!!  (Как я потом узнал, единственное, что там еще было «новым» по сравнению с обычной «эской», так это то, что в момент погружения «С-44» из-за этих самых контейнеров с ракетами, приобретала отрицательную остойчивость. То-есть, если задержаться с погружением, не пройти быстро из надводного в подводное положение, она могла просто перевернуться).

Первой мыслью была: «Вот это влип!  Что делать?»  От обиды потемнело в глазах, надо же так обманули…  Но ведь сам виноват, не расспросил толком, понадеялся…  В общем, назад не повернул. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы не допустил тогда такой промах и согласился бы на предложение одного из командиров.  Оставалось уповать на известное: «Что ни делается – всё к лучшему».

Пошел на подводную лодку. Весь экипаж был на борту. Представился командиру,  замполиту, старпому.  Они познакомили меня с экипажем, офицерами, и служба в моей первой лейтенантской должности началась.

Оказалось, что «С-44» действительно находится здесь временно,   (что-то надо было доделать с контейнерами), а приписана она к той самой 124-й бригаде подводных лодок в Конюшково, где я проходил стажировку.  Еще один сюрприз!

 

    

            Экипаж «С-44» в строю на пирсе. Во главе – командир, капитан 3 ранга Бочаров М.Б.  Следующий в первой шеренге – замполит Светик; рядом старпом В.Ф.Копьёв, потом Юрий Антонов, командир БЧ-2-3; дальше механик А.Гринь и все остальные. Мы, лейтенанты, во второй шеренге, нас почти не видно.

 

            Думаю, о первых моих сослуживцах надо сказать чуть больше.

 Командир подводной лодки – капитан 3 ранга Бочаров Михаил Васильевич. Мне, лейтенанту, он казался старым, хотя ему тогда было всего 34 года. Вид у него был такой. И характер не сахар – грубоват, высокомерен, мелочно придирчив особенно к молодым офицерам, за что мы, молодежь не особенно его любили.  Хотя способности у него были неплохие, а работоспособности и выносливости в море можно было позавидовать.

Старший помощник – капитан 3 ранга Копьёв Валентин Федорович. Трудолюбивый, грамотный офицер. Умел потребовать службу и порядок, как старпому полагается. Но, в то же    время был чутким, внимательным к людям, в любой момент был готов помочь любому из нас, чем только мог. Особой его чертой была страсть к справедливости. За неё он готов был сразиться с любым начальством, и часто защищал нас, молодежь, перед командиром.

  Заместитель по политчасти – капитан 3 ранга Светик. Пожилой, умудренный опытом политработник. Мягкий, отзывчивый, умел «не замечать» наших незначительных шалостей на берегу и разрешать возможные конфликтные ситуации между людьми.

  Капитан-лейтенант Иван Буланов – помощник командира. Добрый, умный и заботливый, толковый в делах. Скоро ушел на повышение.

  Командир БЧ-1, штурман  Георгий Победоносцев!  Я не шучу, именно таким был у нас штурман. Мы его звали Юрой. Он был из аристократической семьи, самый образованный и интеллигентный из нас. Конечно же, явно тяготился службой в глухомани, серостью, однообразием, (и как он только попал в нашу среду?). Разумеется, прохладно относился к службе, отчего имел одни неприятности. В конце-концов  сумел уволиться в запас по причине «слабого здоровья», что в те времена было чуть не подвигом.  Дело в том, что после бездумного сокращения Вооруженных сил в частях и на кораблях возник острый дефицит кадров.  Уволиться с флота было практически невозможно. Надо было или стать  алкоголиком, (просто пьянство в расчет не бралось, о таких,  шутя,  говорили: «Пьёт много, но с отвращением»), или совершить какое-нибудь преступление. Во всех остальных случаях командирам предписывалось нерадивых, бездельников и прочих желающих уволиться, «воспитывать».  А вот Юрию удалось уйти без потерь.

  Командиром навигационной группы у него был старший лейтенант Геннадий Студенецкий. С ним мы стали друзьями, больше того, дружили семьями, поддерживаем такие отношения до сих пор, хотя сейчас живем уже в разных странах. (Он с женой Людмилой в Эстонии). Очень способный офицер. Ему прочили большое будущее, однако через пару лет нелепый случай – потеря секретного документа, причем не по своей вине -  практически  перечеркнул его карьеру.  Так что командиром корабля ему стать было не суждено. Однако впоследствии он стал одним из лучших флагманских штурманов на флоте, капитаном 1 ранга.

  Непосредственным моим начальником был командир БЧ-2-3, (единственная подводная лодка с такой должностью), старший лейтенант Юрий Антонов. Хороший человек, мягкий, добрый. Именно это качество вредило ему по службе. Не зря же говорят: нет такой должности «хороший человек». Или еще круче: «На флоте лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер»

  Командир ракетной группы БЧ-2  - Володя Гладенко, мой ближайший товарищ по службе и по приключениям на берегу. Еще одна утонченная натура, коренной москвич. Пожалуй, самый неуправляемый из нас. Видимо у него были какие-то связи наверху, поскольку через пару лет он перешел на службу в штаб флота и достиг там довольно больших высот.

Начальником РТС чуть позже меня пришел к нам В.Яковлев, хороший товарищ.

Командиром БЧ-5 был капитан-лейтенант, инженер Анатолий Гринь. Как и подобает хорошему механику, он досконально, до винтика, знал подводную лодку, отвечал за энергетику, живучесть, взыво-пожаробезопасность корабля, исправность систем и механизмов. Командиром моторной группы у него был Виктор Мамлеев, татарин, выпускник Севастопольского ВВМИУ одного года со  мной.

И, наконец, корабельный врач, Володя Камелин. Высоких личных и профессиональных качеств человек. Он нас молодых лейтенантов опекал, учил правилам личной гигиены в походах, заботился о нашем здоровье, лечил от всех болезней.  Настоящий доктор.

Все они в моей памяти останутся навсегда, как настоящие подводники и товарищи по оружию. Прекрасно понимали, чем мне помочь на первых порах службы, и помогали. Однако все зависело от меня самого. С офицерами сошлись быстро, в бригаде меня уже знали, так что с этой точки зрения начинать службу мне было легче.  Многое мне, благодаря стажировке, уже было знакомо, однако для полноценной службы в должности командира торпедной группы его было, конечно, недостаточно. За два месяца мне предстояло изучить в совершенстве не только свою технику и оружие, но весь корабль от первого до последнего шпангоута так, чтобы в любом отсеке, в темноте найти любой клапан, запустить любой механизм до дизелей включительно.  Изучить и знать обязанности каждого члена экипажа по всем тревогам и готовностям.  Кроме того, морской театр, (все мысы, бухты, маяки, ориентиры в зоне действий своей бригады). А также  радиотехнику, акустику, связь подводной лодки, те же ракеты.  После чего сдать зачеты по всем предметам флагманским специалистам.

 Пришлось забыть о досуге и проводить время, в основном, на подводной лодке.  В общем, скажу честно, так как на первых порах службы, я не уставал потом никогда. Даже будучи старшим помощником командира, должность которого считается едва ли не самой трудной на флоте. Как я уже сказал, мне помогали. Все, начиная от матроса и выше, доброжелательно и охотно рассказывали и показывали, где что находится, как работает то или иное устройство, как с ним обращаться. К моим услугам была целая Секретная часть с горами описаний и инструкций.

Сложнее было работать с подчиненными старшинами и матросами. А это была моя основная обязанность, как офицера и командира группы. Тогда ведь призывали на срочную службу с 19 лет и служили на флоте теперь уже по 4 года. (Позже перешли на 3, а потом даже на 2 года срочной службы).   Большинство из моих подчиненных были старше меня по возрасту и куда опытнее в своей специальности. И мне, молодому лейтенанту, приходилось  и учиться у них, и учить тому, что знал лучше, чем они. И строго спрашивать за выполнение своих обязанностей, за соблюдение всех норм и правил военной службы, включая форму одежды, поведение, содержание своих заведований в части касающейся оружия и механизмов на подводной лодке, своих заведований в казарме и т.д. и т.п. 

 

      Часть моего хозяйства в 1 отсеке, командиром которого я был в то время. На выходах в море мы здесь же, между торпедами  и спали.

Среди старослужащих были и такие, кто проявлял норов, позволял вольности. Здесь надо было, с одной стороны, не лезть на рожон, не перегибать в служебном рвении, тем более, что в среде подводников взаимоотношения между начальниками и подчиненными особые. В подводной лодке мы даже спим  в одном отсеке, всегда рядом. Все отвечают один за всех и все за одного.  С другой – нельзя дать сесть себе на шею, надо проявлять твердость, требовательность в службе, иначе твой авторитет рухнет и ничего уже нельзя будет поправить.  А ведь ничему этому, как я уже говорил, в училище нас не учили. На выпускном курсе нас, и то не всех, назначали командирами отделений, взводов на младшие курсы. Но это было не совсем то. Теперь приходилось постигать интуитивно, сообразуясь с конкретными обстоятельствами и глядя на старших. Хотя среди них далеко не все умели себя правильно поставить. Кто-то, бывало, перегибал палку в требованиях, кто-то наоборот проявлял слабость. Насколько мог, я старался найти, как говорится, золотую середину. Меня вскоре поняли и приняли в экипаже, как своего.

Вот с помощью товарищей по службе и всего экипажа я и осваивал корабль, свое заведование, сдавал зачеты флагманским специалистам.  Немного не уложился в срок 2 месяца, но это не беда. Вскоре приказом командира корабля я был допущен к самостоятельному управлению торпедной группой, (позже сдал и на управление БЧ-2-3), к дежурству по кораблю и к несению ходовой вахты. С этого, по-существу, и началась моя служба на флоте.  А в ней бывает всякое. Случались и у меня не только удачи, но и недоразумения, а порой и неприятности.

Например. Однажды ночью, при свете прожекторов, грузили мы боевые торпеды с ядерными боеголовками. (Потому и ночью, чтобы вероятный противник не увидел). На пирс вместе с командиром бригады пришел сам командир 40-й дивизии подводных лодок контр-адмирал Ужаровский. Тот самый, который славился своим крутым, невоздержанным нравом и встречаться с которым побаивались. Я руководил погрузкой, был в лихо сдвинутой на затылок фуражке, из которой вынута пружина, (что было модно у молодых офицеров, но не полагалось по Уставу). Я как-то забыл о том, старался в присутствии высокого начальства не ударить в грязь лицом, показать выучку и слаженность расчета по погрузке.  Мне казалось, что отработали мы четко. Каково же было мое удивление, когда я, вместо благодарности, услышал от командира, что командир дивизии объявил мне… 3 суток ареста! За ту самую неуставную фуражку! Невероятно, но факт. Сажать меня, разумеется, никто не стал, поскольку гауптвахта была только во Владивостоке, а главное – кто будет за меня работать?

 

Бывало и похуже. Как-то меня «бросили» на другую подводную лодку, которой предстояло выполнить в море учебную минную постановку. (Как я уже говорил, специалистов в бригаде не хватало). С прибытием в район минной постановки погрузились, начали выход в исходную точку. Торпедисты готовили практические мины и торпедные аппараты к постановке мин. Понадобилось открыть заднюю крышку торпедного аппарата, где уже были загружены две мины в сцепке. Сняли мины со стопора на задней крышке, открыли её, и тут вдруг дифферент нашей подводной лодки начал нарастать на нос. В центральном посту по плану начали погружаться на большую глубину, не зная, что у нас мины в одном из торпедных аппаратов сняты с крепления по-походному. А я о том в ЦП не доложил, хотя был обязан это сделать. К моему ужасу, снятые со стопоров мины по хорошо смазанным направляющим дорожкам ТА начали скользить вперед, к передним крышкам. Уловив начало движения, я схватил заднюю мину за хвостовую часть. Рядом возникла мощная рука старшины команды торпедистов, который подоспел на помощь. Чувствуя, как трещат связки на руках от напряжения, (вес двух мин около полутора тонн!), я закричал морякам: «Передайте в ЦП, чтобы срочно отвели дифферент к нулю!» Слава Богу, те не растерялись, а в ЦП пока не стали выяснять в чем дело, дифферент стал отходить.  Не знаю, как мы выглядели со стороны, то ли красными от напряжения, то ли бледными от страха, потому что, если бы мины ударили всем своим весом в переднюю крышку ТА, было бы плохо. Не успели мы со старшиной команды перевести дух, как дифферент начал переваливаться на корму, и наши мины поехали назад, грозя выпасть в отсек с не меньшими потерями. Но тут уж успели задраить заднюю крышку ТА и взять мины на стопора.

Поскольку обошлось без последствий, после успешной минной постановки никто о том случае даже и не вспомнил. Кроме меня  -  в мою память накрепко врезалось правило:  впредь ничего подобного не делать БЕЗ ДОКЛАДА И БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПОСТА.  Так я учился сам и учил позже и своих подчиненных.

Мы много ходили в море. Стрельбы, различные учения, выполнение разных задач командования. В базу заходили только пополнить запасы. Иногда удавалось и отдохнуть. На дизельных подводных лодках тех времён никакой кондиции не было, мы даже такого слова не знали. В жаркое время года, особенно в южных широтах океана подводники в отсеках истекали потом. Где бы ни прилег отдохнуть – под тобой лужа. Постоянная жажда, а пресной воды с Гулькин нос, строжайшая экономия. Только на приготовление пищи да на самые крайние нужды. Умываемся забортной, соленой, или протираем лица ваткой, смоченной спиртом, которую разносит по отсекам и раздает наш доктор.  Единственное место, где можно было перевести дух – на мостике при всплытии для зарядки аккумуляторной батареи. Но туда далеко не всегда и не всем разрешалось выходить.

А зимой, в северных широтах, наоборот – сущая каторга именно на мостике. Мало кто туда захочет выйти даже покурить. Вахту нести вахтенному офицеру и сигнальщику приходится на открытом всем ветрам маленьком металлическом пятачке. Лицо от мороза мгновенно деревенеет, стужа пронизывает до костей, несмотря на одежки. Ни отвернуться от пронизывающего ветра, ни закрыть чем-то физиономию нельзя – необходимо постоянно бдительно следить за горизонтом и водой, чтобы не наскочить на что-либо, тем более, чтобы не столкнуться с каким-нибудь, мало заметным, рыбацким траулером. А если еще и волна приличная, то вода захлестывает вахтенного офицера и сигнальщика иной раз с головой. Одежда промокает, сверху образуется ледяная корка. Помню, с огромным трудом дотягивал до конца свою четырехчасовую вахту, особенно ночью.  Сменившись, буквально сваливаешься в Центральный пост, садишься на раскаленную электрогрелку, отходишь. Вокруг свистит ледяной сквозняк – дизеля с шумом затягивают через верхний рубочный люк морозный воздух. Особенно когда идет зарядка аккумуляторной батареи. Переведя дух, идешь в дизельный отсек, стаскиваешь с себя промокшую одежду, раскладываешь её на горячих крышках работающих дизелей и валишься за дизель поспать. Интересно, что никакой грохот дизелей, (мотористы несут вахту в специальных наушниках с переговорным устройством), при этом не мешает…

Любопытная деталь. Как-то спустя много лет, когда нам с женой уже было за семьдесят, как-то во время просмотра сериала о медиках по ТВ у нас с ней зашел разговор о том, что от врачей  и дома исходит запах больницы. Не каждому этот запах нравится.  Я её спросил: «А вот мы, подводники на дизельных подводных лодках тоже ведь пропитывались запахом машинного масла, солярки, тавота и еще черт знает чего. (У нас ведь тогда не было специальной рабочей одежды, в чем ходили на берегу, в том были и на подводной лодке).  Ну так как тебе тот запах?».  И что она мне ответила?   «А мне он нравился!»

Не знаю почему, но вот такую, временами адски трудную службу, особенно на дизельных подводных лодках того времени, ни я, ни мои товарищи-подводники, никогда не променяли бы ни на какую другую. Может соль именно в том, что она ни с какой другой несравнима. И что осилить её дано не каждому. В этой службе, в её сложностях и трудностях, в сплоченности экипажа, где все «или побеждают или погибают»,  есть какая-то особая романтика. Возвышающая тебя не только в глазах окружающих, но,  прежде всего, в своих собственных, в своей душе. Ты  видишь, что способен преодолевать такие трудности, о которых раньше даже не подозревал. Ты можешь и сделаешь все, что нужно, когда от тебя одного зависит судьба всего экипажа и выполнение боевой задачи, даже когда это, казалось бы, выше твоих сил. Может потому мы, подводники, гордимся такой своей службой.

 

С начала 1961 года наша подводная лодка отрабатывала полный курс задач Боевой подготовки на берегу и в море. Включая ракетные и торпедные стрельбы, как венец всей боевой подготовки. В прошлом, на стажировке, мне приходилось всё это пройти, но теперь было другое.  Теперь за всё, что касалось торпедных стрельб, за людей, технику, оружие  я отвечал лично, в полном объеме. Здесь мне удалось отличиться. И личный состав не подвел, и техника, и торпеды, приготовленные моими подчиненными под моим руководством, не подвели, всё сработало безукоризненно. Все отчеты были выполнены в срок и сданы в секретную часть бригады, (сказывался опыт, полученный на стажировке).  По всем стрельбам получены высокие оценки. Всё это у меня в активе. В пассиве – те самые 3 суток ареста и еще один пренеприятнейший случай.

То, что  командир, как я уже говорил, на наш взгляд, был излишне, даже мелочно, придирчив, это куда ни шло – может он так понимал службу, командирскую требовательность. Куда хуже было другое – в море он никому из нас не доверял самостоятельных действий на вахте. Вместо того, чтобы учить и контролировать нас, он почти всё старался сделать сам. Вахтенный офицер на мостике фактически оказывался приемо-передающим устройством между ним и Центральным постом. Постепенно мы как-то привыкли к тому, что нам самим ничего предпринимать без прямого участия командира не разрешалось.

И вот однажды летом, на переходе в район БП в надводном положении, стою я на вахте, на мостике. Со мной сигнальщик, а в ограждении рубки курят 2-3 человека. Командир спустился вниз, в Центральный пост, я подумал, что, как обычно, на минуту-две не больше. Внимательно слежу за обстановкой, наслаждаюсь слабым морским ветерком, любуюсь морем, видимость хорошая, всё спокойно. Но вот сигнальщик докладывает, да я и сам вижу – на горизонте появилась цель. (У нас в море любой объект – цель).  Как полагается,  докладываю по переговорной трубе вниз: «Центральный!  Справа 40 градусов, на горизонте обнаружена цель. Записать в Вахтенный журнал и доложить командиру!».  Снизу вахтенный механик, (на тот момент им был один из мичманов БЧ-5), мне отвечает: «Есть записать…», и повторяет что именно. Чуть позже докладывает, что всё в Журнал записано и что о том доложено командиру.  Всё нормально. Но командир почему-то на мостик не поднимается.  Через пять минут, определив дистанцию до цели по биноклю, передаю вниз: «Дистанция до цели 85 кабельтов, пеленг 310, не меняется. Доложить командиру, записать в журнал».  Снизу мне, чуть погодя: «Записано в Вахтенный журнал, доложено командиру». А командира так и нет!  Ну, думаю, небывалый случай. Неужели решил доверить мне  разойтись с целью самостоятельно?  Да не может того быть!  Думаю, вот-вот появится, жду. А дистанция между тем заметно сокращается! А пеленг-то не меняется, явный признак опасности столкновения, если ничего не предпринимать. Еще раз кричу вниз: «Доложить командиру, цель – эсминец, дистанция пятьдесят кабельтов, пеленг не меняется!».  Снизу мне опять: «Записано, доложено».  Но тут уж дальше медлить и думать что-то нельзя, и так задержался, командую боцману, (он тут же, в ограждении рубки за выносным штурвалом):  «Право на борт!  Ложиться на курс 10 градусов!». В полной уверенности, что всё делаю правильно, поскольку Правила предупреждения столкновения судов в море, (ППСС), знаю назубок.  Когда «С-44», заложив достаточно крутой вираж с приличным креном на левый борт, легла на заданный курс, я сообщил в ЦП о том, что легли на курс 10 градусов для расхождения с целью. И снова мне снизу: «Доложено командиру, записано в журнал».  Я доволен собой – наконец мне доверили управлять кораблем самостоятельно, я справился, всё сделал правильно.  Дистанция расхождения, правда, могла быть и побольше, но она и так неплохая. В общем, всё нормально.

И в этот момент командир вдруг вылетает на мостик, глаза квадратные: «Что?!  Что происходит?!».  Я не могу понять, почему он так разволновался, (видимо его испугал внезапный крен подводной лодки), докладываю что и как.  Он, увидев эсминец, с которым мы уже разошлись, оценив дистанцию расхождения, буквально кричит: «Как вы могли такое допустить?!  Почему не докладывали?!!»  (Надо отдать должное Бочарову, матом он не ругался и не «тыкал», а мог бы в данном случае). 

- Товарищ командир, я докладывал вниз и  вам обо всём, как положено! 

- Так вы еще и врете! Вон с мостика!!!.

 А чуть позже, вызвав на мостик всех вахтенных офицеров, включая меня, и не дав себе труда разобраться, почему мои доклады к нему не доходили, объявил мне строгий выговор за опасное маневрирование. (Позже выяснилось, что мичман, бывший в то время  вахтенным механиком, просто не знал  где, в какой отсек  ушел командир, и не стал его искать.  Решил  доложить ему обо всем, когда тот вернется в Центральный пост),

Мало ли мы по молодости получали взысканий, никто от того особенно не пострадал. Да я и сам понимал, что мог бы разойтись с эсминцем и пораньше, так что чуть попереживал, и ладно. На том бы дело и закончилось. Но, как оказалось, невольным свидетелем событий стал один из офицеров штаба бригады, который как раз курил тогда в ограждении рубки, все видел и слышал. Вот он мне и сказал, причем в присутствии других офицеров, (штабные нашего Бочарова почему-то тоже не особо жаловали):

- Альберт Иванович, а ведь он врезал тебе ни за что. Да он просто оскорбил тебя, как ты можешь такое терпеть? Ты же офицер! Я считаю, тебе надо написать жалобу комбригу.

 

  У меня и в мыслях не было жаловаться, подобное в нашей среде не было принято. Но тут наши офицеры его поддержали, так что отказываться в таком случае было бы как бы трусостью. И как бы мне самому это было не по душе, рапорт комбригу с прибытием в базу я, всё-таки, подал.

Комбриг, капитан 1 ранга Корбан, пригласил меня на беседу, внимательно выслушал. Вместе с начальником штаба капитаном 1 ранга Мироновым решили на собрании вахтенных офицеров и командиров подводных лодок вместе с флагманскими специалистами, разобрать этот случай подробно. В назначенное время все были собраны, вывешена схема маневрирования, таблица действий. Разобрали в деталях, кто, когда и что делал, докладывал и т.д. Действия командира, естественно, обошли стороной, (с ним разбирались у комбрига отдельно). В заключение совещания комбриг сказал:

- В принципе вахтенный офицер действовал правильно, маневр расхождения выполнен без ошибок. Только надо в подобных случаях не затягивать, решительнее действовать самому. Если бы маневр был начат раньше, было бы лучше.

 Хороший урок для вахтенных офицеров!

После чего, уже в своем кабинете он сказал мне:

- Ты же понимаешь, командир по-своему прав. Он ведь лично отвечает за корабль, за безопасность плавания. Да, на мой взгляд, он наказал тебя зря. Об этом у нас с ним разговор еще будет. Однако отменить его решение я не могу – свои права он не превысил. Но ты особо не переживай, служи дальше, как служил, и всё будет нормально.

 В конце беседы я попросил его вернуть мне мой рапорт назад. Что он и сделал, как мне кажется, с одобрением.

Так вот постепенно постигалась на практике наука командования, взаимоотношений между начальниками и подчиненными, чуткости и черствости, умения и желания разобраться в проблемах человека.  И я очень благодарен моим старшим товарищам и начальникам за науку, особенно ценную в лейтенантские годы, когда тычешься, как теленок, в флотскую действительность, то и дело набивая себе шишки. Что же касается того, что «всё будет нормально», то так оно и вышло. В конце года по итогам Боевой и Политической подготовки, (как тогда говорили, БП и ПП), мне была объявлена благодарность и вручен «Ценный подарок» от комбрига – три книги. (Разумеется, это могло быть сделано только по представлению нашего командира, который к тому времени взыскание с меня снял). Сейчас уже не помню, какие именно книги, но главное, конечно, было не в них.  Главным было – внимание и  подход к оценке труда и службы людей. Замечу здесь, что позже приходилось  слышать, будто Корбан, будучи уже адмиралом, стал грубым, заносчивым, чуть ли не самодуром. Я не мог в это поверить, у меня в памяти он совсем другой.

 

В конце 1961года мы стали в доковый ремонт на один месяц во Владивостоке.  Днем весь экипаж, в том числе офицеры, за исключением командира, работали наравне с матросами и старшинами на чистке и покраске корпуса, цистерн. А по вечерам времени зря не теряли. Вот уж где отвели душу, как говорится, особенно мы, молодые офицеры-холостяки, (впрочем, не только). Успехом у женщин в городе, в  Доме офицеров, в ресторанах мы пользовались огромным, приключений всякого рода было предостаточно.  Однажды, например, мы с Юрой Победоносцевым были со своими дамами в ресторане. Из-за них, как это бывает, с нами полезли в драку несколько гражданских парней. Пришлось дать им отпор. При этом с обеих сторон в драку ввязались другие посетители ресторана, поскольку там были и флотские офицеры, и друзья гражданских. Летали и столы и стулья. Так что было на что посмотреть.  Администратор ресторана вызвал комендантский патруль. К счастью, всё обошлось – нас успели спрятать от  патруля официантки и вывели потом через запасной выход.

 Однако при этом мы неукоснительно придерживались не только требований Корабельного устава, но и старого неписаного флотского правила:  как бы ты не проводил время на берегу, в каком бы состоянии к утру не оказался, ровно без четверти восемь утра ты должен стоять в строю на подъеме Флага. Сам, или с помощью товарищей, но стоять!  После подъема Флага, найти в себе силы спуститься вниз в свой отсек, провести осмотр и проворачивание оружия и технических средств, (святое дело), и только потом, если повезет, найти возможность где-то отдохнуть часок-другой. Но чтобы о том никто из начальства не знал.  Только вот во время работ в доке это, практически, невозможно.

И еще одно в связи с последним, мне кажется, надо сказать. Тоже негласно, делом чести считалось иметь в полном порядке свою группу, боевую часть. Как бы ты там, на берегу, ни веселился, как бы ни ругал в разговорах море и службу, (бывает модно среди молодых офицеров), но гулянки и разговоры одно, а дело другое. Прежде всего, в зависимости от него соответственно к тебе относятся сослуживцы. И командование, и офицеры, и матросы. Причем выражается это не в словах. Это чувствуется на подсознательном уровне, даже если с тобой и здороваются, и говорят на разные темы, как будто так же, как со всеми. Уважение или неуважение чувствуется всегда. Например, командира электронавигационной группы Геннадия Студенецкого, как классного штурмана, уважали, особенно в среде офицеров, куда больше, чем его командира боевой части.

В связи со сказанным вспоминаются такие моменты.  Во время того самого докового ремонта, о котором речь, ушел в отпуск мой командир БЧ-2-3 .  Разумеется, я остался за него. На мои лейтенантские плечи легла ответственность за организацию и проведение докового ремонта ракетного и торпедного комплексов. (Помимо работ по чистке и окраске корпуса и цистерн, о чем я говорил выше).  Такой ремонт проводится в доке неукоснительно,  и он очень важен, поскольку часть работ невозможно произвести на плаву.  Чем я и занят был так, что стало не до гулянок. Однажды для ремонта нехватило каких-то запасных частей. Поехал на флотские склады – нет, говорят. Недолго думая, сажусь, пишу список всего необходимого и дую прямо в штаб ТОФ, благо он здесь же, во Владивостоке. С помощью ссылок на необходимость ремонта «новейшего сверхсекретного ракетного комплекса» и нахальства пробиваюсь в кабинет  к самому Командующему Подводными силами ТОФ контр-адмиралу Л. Хияйнену. (Если честно, всё-таки, было страшновато). Тот встретил меня с удивлением:

-  Лейтенант, а ты зачем и как ко мне попал?

            Я выложил ему всё, как есть, что стоим в доке, для ремонта ракетного и торпедного комплексов нехватает запчастей, комплектующих.

-  А на складах ты лично был?

-  Был, конечно, но там сказали, что таких запчастей нет.

-  Да?  Ну-ка быстренько напиши мне на бумаге, что тебе надо.

-  Так вот она, там всё написано!

-  Давай сюда!     - И написал свою резолюцию на ней, такую, что сам начальник склада позаботился, чтобы всё нашли и даже доставили на корабль.

 

 

                            

                               Контр-адмирал Л.П.Хияйнен.  1961г.

 

 

Ремонт был закончен в срок и в полном объеме. После этого случая я начал ощущать, что мой авторитет среди товарищей и подчиненных несколько приподнялся.

 

Потом еще один случай.  Старпом, Валентин Федорович решил поручить мне изготовить и доставить на корабль специальный брезентовый чехол на ракетные контейнера. Того потребовал Особый отдел для маскировки «Сов. секретного ракетного комплекса» от любопытных глаз. А это было не так-то просто сделать.  Во-первых, необходимый брезент, да еще такого огромного размера надо было где-то найти. Потом еще найти, кто и как его мог бы превратить в чехол надлежащего вида с возможностью закрепления на контейнерах. Ну и как-то доставить его на корабль.  Начинать пришлось буквально с нуля. Никто ничего не знал, и помочь не мог никак.  Не буду долго рассказывать, как удалось найти такой брезент на складах, потом парусную мастерскую, и того, кто должен был  выдать в мастерскую заказ и деньги. Эскиз чехла, его конфигурации, креплений сочинил сам.  И кода чехол был готов,  нашел машину, (мне помогли только погрузить его), и привез чехол на пирс. Старпом был в полном восторге, друзья одобрительно улыбались. А вот командир, Бочаров, и здесь, почему-то, состроил недовольную мину.  Загадка!

 

             Не хотел бы, чтобы сказанное выше можно было бы счесть за какое-то бахвальство, что ли. Просто действовал по известному принципу: «Кто хочет сделать дело – ищет способы. А кто не хочет – ищет оправдания».  Впоследствии, и�