«Каждый выбирает по себе, -  женщину, религию, дорогу…
(Ю.Левитанский).

 

Служба на Тихоокеанском флоте после выпуска из училища началась с недоразумения. В Отделе кадров  меня встретили весьма благожелательно:

- А-а, Храптович Альберт Иванович!  Рады вас видеть. На вас к нам поступили сразу две заявки, командиры Василенко и Чесебиев ходатайствуют о направлении вас к ним на должность командира БЧ-3.  У вас диплом с отличием, так что имеете право выбора.

Ну, я, как и собирался, заявил, что хотел бы начать службу на атомной подводной лодке. И тогда мне сказали, что есть вакансия на одной новой, ракетной.

- Правда, должность там только командира группы. Но ведь это вас не смутит? Это же только для начала. Но решать вам.

И будучи в полной уверенности, что речь идет о новой атомной ракетной подводной лодке, я дал согласие, не стал уточнять, что к чему.  Вскоре был оформлен приказ Командующего ТОФ о моем назначении на первую лейтенантскую должность. Мне выдали предписание, (прибыть в такой-то срок в такую-то воинскую часть), и проездные документы. Вручая их, кадровик на прощанье сказал: «Да вам и ехать далеко не придется. Ваша подводная лодка временно стоит здесь в Большом Улиссе».  На мгновение мелькнуло сомнение – а почему в Большом Улиссе?  Там атомных подводных лодок не должно быть.  Однако он же сказал «временно». Мало ли что.  И я поехал в Большой Улисс.

В штабе 40-й дивизии подводных лодок кадровик взял у меня документы и предложил идти на пирс, где стояла моя подводная лодка. И только подойдя к пирсу, я буквально остолбенел:  передо мной стояла дизельная  «Эска», такая же, как те, на которых я проходил стажировку, только прошедшая, так сказать, модернизацию.   

          

                                                     Вот она, теперь уже моя  «С-44».

 

 Ей на палубу за ограждением рубки привесили два контейнера под крылатые ракеты, после чего она и стала «новой ракетной»!!!  (Как я потом узнал, единственное, что там еще было «новым» по сравнению с обычной «эской», так это то, что в момент погружения «С-44» из-за этих самых контейнеров с ракетами, приобретала отрицательную остойчивость. То-есть, если задержаться с погружением, не пройти быстро из надводного в подводное положение, она могла просто перевернуться).

Первой мыслью была: «Вот это влип!  Что делать?»  От обиды потемнело в глазах, надо же так обманули…  Но ведь сам виноват, не расспросил толком, понадеялся…  В общем, назад не повернул. Не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы не допустил тогда такой промах и согласился бы на предложение одного из командиров.  Оставалось уповать на известное: «Что ни делается – всё к лучшему».

Пошел на подводную лодку. Весь экипаж был на борту. Представился командиру,  замполиту, старпому.  Они познакомили меня с экипажем, офицерами, и служба в моей первой лейтенантской должности началась.

Оказалось, что «С-44» действительно находится здесь временно,   (что-то надо было доделать с контейнерами), а приписана она к той самой 124-й бригаде подводных лодок в Конюшково, где я проходил стажировку.  Еще один сюрприз!

 

    

            Экипаж «С-44» в строю на пирсе. Во главе – командир, капитан 3 ранга Бочаров М.Б.  Следующий в первой шеренге – замполит Светик; рядом старпом В.Ф.Копьёв, потом Юрий Антонов, командир БЧ-2-3; дальше механик А.Гринь и все остальные. Мы, лейтенанты, во второй шеренге, нас почти не видно.

 

            Думаю, о первых моих сослуживцах надо сказать чуть больше.

 Командир подводной лодки – капитан 3 ранга Бочаров Михаил Васильевич. Мне, лейтенанту, он казался старым, хотя ему тогда было всего 34 года. Вид у него был такой. И характер не сахар – грубоват, высокомерен, мелочно придирчив особенно к молодым офицерам, за что мы, молодежь не особенно его любили.  Хотя способности у него были неплохие, а работоспособности и выносливости в море можно было позавидовать.

Старший помощник – капитан 3 ранга Копьёв Валентин Федорович. Трудолюбивый, грамотный офицер. Умел потребовать службу и порядок, как старпому полагается. Но, в то же    время был чутким, внимательным к людям, в любой момент был готов помочь любому из нас, чем только мог. Особой его чертой была страсть к справедливости. За неё он готов был сразиться с любым начальством, и часто защищал нас, молодежь, перед командиром.

  Заместитель по политчасти – капитан 3 ранга Светик. Пожилой, умудренный опытом политработник. Мягкий, отзывчивый, умел «не замечать» наших незначительных шалостей на берегу и разрешать возможные конфликтные ситуации между людьми.

  Капитан-лейтенант Иван Буланов – помощник командира. Добрый, умный и заботливый, толковый в делах. Скоро ушел на повышение.

  Командир БЧ-1, штурман  Георгий Победоносцев!  Я не шучу, именно таким был у нас штурман. Мы его звали Юрой. Он был из аристократической семьи, самый образованный и интеллигентный из нас. Конечно же, явно тяготился службой в глухомани, серостью, однообразием, (и как он только попал в нашу среду?). Разумеется, прохладно относился к службе, отчего имел одни неприятности. В конце-концов  сумел уволиться в запас по причине «слабого здоровья», что в те времена было чуть не подвигом.  Дело в том, что после бездумного сокращения Вооруженных сил в частях и на кораблях возник острый дефицит кадров.  Уволиться с флота было практически невозможно. Надо было или стать  алкоголиком, (просто пьянство в расчет не бралось, о таких,  шутя,  говорили: «Пьёт много, но с отвращением»), или совершить какое-нибудь преступление. Во всех остальных случаях командирам предписывалось нерадивых, бездельников и прочих желающих уволиться, «воспитывать».  А вот Юрию удалось уйти без потерь.

  Командиром навигационной группы у него был старший лейтенант Геннадий Студенецкий. С ним мы стали друзьями, больше того, дружили семьями, поддерживаем такие отношения до сих пор, хотя сейчас живем уже в разных странах. (Он с женой Людмилой в Эстонии). Очень способный офицер. Ему прочили большое будущее, однако через пару лет нелепый случай – потеря секретного документа, причем не по своей вине -  практически  перечеркнул его карьеру.  Так что командиром корабля ему стать было не суждено. Однако впоследствии он стал одним из лучших флагманских штурманов на флоте, капитаном 1 ранга.

  Непосредственным моим начальником был командир БЧ-2-3, (единственная подводная лодка с такой должностью), старший лейтенант Юрий Антонов. Хороший человек, мягкий, добрый. Именно это качество вредило ему по службе. Не зря же говорят: нет такой должности «хороший человек». Или еще круче: «На флоте лучше иметь твердый шанкр, чем мягкий характер»

  Командир ракетной группы БЧ-2  - Володя Гладенко, мой ближайший товарищ по службе и по приключениям на берегу. Еще одна утонченная натура, коренной москвич. Пожалуй, самый неуправляемый из нас. Видимо у него были какие-то связи наверху, поскольку через пару лет он перешел на службу в штаб флота и достиг там довольно больших высот.

Начальником РТС чуть позже меня пришел к нам В.Яковлев, хороший товарищ.

Командиром БЧ-5 был капитан-лейтенант, инженер Анатолий Гринь. Как и подобает хорошему механику, он досконально, до винтика, знал подводную лодку, отвечал за энергетику, живучесть, взыво-пожаробезопасность корабля, исправность систем и механизмов. Командиром моторной группы у него был Виктор Мамлеев, татарин, выпускник Севастопольского ВВМИУ одного года со  мной.

И, наконец, корабельный врач, Володя Камелин. Высоких личных и профессиональных качеств человек. Он нас молодых лейтенантов опекал, учил правилам личной гигиены в походах, заботился о нашем здоровье, лечил от всех болезней.  Настоящий доктор.

Все они в моей памяти останутся навсегда, как настоящие подводники и товарищи по оружию. Прекрасно понимали, чем мне помочь на первых порах службы, и помогали. Однако все зависело от меня самого. С офицерами сошлись быстро, в бригаде меня уже знали, так что с этой точки зрения начинать службу мне было легче.  Многое мне, благодаря стажировке, уже было знакомо, однако для полноценной службы в должности командира торпедной группы его было, конечно, недостаточно. За два месяца мне предстояло изучить в совершенстве не только свою технику и оружие, но весь корабль от первого до последнего шпангоута так, чтобы в любом отсеке, в темноте найти любой клапан, запустить любой механизм до дизелей включительно.  Изучить и знать обязанности каждого члена экипажа по всем тревогам и готовностям.  Кроме того, морской театр, (все мысы, бухты, маяки, ориентиры в зоне действий своей бригады). А также  радиотехнику, акустику, связь подводной лодки, те же ракеты.  После чего сдать зачеты по всем предметам флагманским специалистам.

 Пришлось забыть о досуге и проводить время, в основном, на подводной лодке.  В общем, скажу честно, так как на первых порах службы, я не уставал потом никогда. Даже будучи старшим помощником командира, должность которого считается едва ли не самой трудной на флоте. Как я уже сказал, мне помогали. Все, начиная от матроса и выше, доброжелательно и охотно рассказывали и показывали, где что находится, как работает то или иное устройство, как с ним обращаться. К моим услугам была целая Секретная часть с горами описаний и инструкций.

Сложнее было работать с подчиненными старшинами и матросами. А это была моя основная обязанность, как офицера и командира группы. Тогда ведь призывали на срочную службу с 19 лет и служили на флоте теперь уже по 4 года. (Позже перешли на 3, а потом даже на 2 года срочной службы).   Большинство из моих подчиненных были старше меня по возрасту и куда опытнее в своей специальности. И мне, молодому лейтенанту, приходилось  и учиться у них, и учить тому, что знал лучше, чем они. И строго спрашивать за выполнение своих обязанностей, за соблюдение всех норм и правил военной службы, включая форму одежды, поведение, содержание своих заведований в части касающейся оружия и механизмов на подводной лодке, своих заведований в казарме и т.д. и т.п. 

 

      Часть моего хозяйства в 1 отсеке, командиром которого я был в то время. На выходах в море мы здесь же, между торпедами  и спали.

Среди старослужащих были и такие, кто проявлял норов, позволял вольности. Здесь надо было, с одной стороны, не лезть на рожон, не перегибать в служебном рвении, тем более, что в среде подводников взаимоотношения между начальниками и подчиненными особые. В подводной лодке мы даже спим  в одном отсеке, всегда рядом. Все отвечают один за всех и все за одного.  С другой – нельзя дать сесть себе на шею, надо проявлять твердость, требовательность в службе, иначе твой авторитет рухнет и ничего уже нельзя будет поправить.  А ведь ничему этому, как я уже говорил, в училище нас не учили. На выпускном курсе нас, и то не всех, назначали командирами отделений, взводов на младшие курсы. Но это было не совсем то. Теперь приходилось постигать интуитивно, сообразуясь с конкретными обстоятельствами и глядя на старших. Хотя среди них далеко не все умели себя правильно поставить. Кто-то, бывало, перегибал палку в требованиях, кто-то наоборот проявлял слабость. Насколько мог, я старался найти, как говорится, золотую середину. Меня вскоре поняли и приняли в экипаже, как своего.

Вот с помощью товарищей по службе и всего экипажа я и осваивал корабль, свое заведование, сдавал зачеты флагманским специалистам.  Немного не уложился в срок 2 месяца, но это не беда. Вскоре приказом командира корабля я был допущен к самостоятельному управлению торпедной группой, (позже сдал и на управление БЧ-2-3), к дежурству по кораблю и к несению ходовой вахты. С этого, по-существу, и началась моя служба на флоте.  А в ней бывает всякое. Случались и у меня не только удачи, но и недоразумения, а порой и неприятности.

Например. Однажды ночью, при свете прожекторов, грузили мы боевые торпеды с ядерными боеголовками. (Потому и ночью, чтобы вероятный противник не увидел). На пирс вместе с командиром бригады пришел сам командир 40-й дивизии подводных лодок контр-адмирал Ужаровский. Тот самый, который славился своим крутым, невоздержанным нравом и встречаться с которым побаивались. Я руководил погрузкой, был в лихо сдвинутой на затылок фуражке, из которой вынута пружина, (что было модно у молодых офицеров, но не полагалось по Уставу). Я как-то забыл о том, старался в присутствии высокого начальства не ударить в грязь лицом, показать выучку и слаженность расчета по погрузке.  Мне казалось, что отработали мы четко. Каково же было мое удивление, когда я, вместо благодарности, услышал от командира, что командир дивизии объявил мне… 3 суток ареста! За ту самую неуставную фуражку! Невероятно, но факт. Сажать меня, разумеется, никто не стал, поскольку гауптвахта была только во Владивостоке, а главное – кто будет за меня работать?

 

Бывало и похуже. Как-то меня «бросили» на другую подводную лодку, которой предстояло выполнить в море учебную минную постановку. (Как я уже говорил, специалистов в бригаде не хватало). С прибытием в район минной постановки погрузились, начали выход в исходную точку. Торпедисты готовили практические мины и торпедные аппараты к постановке мин. Понадобилось открыть заднюю крышку торпедного аппарата, где уже были загружены две мины в сцепке. Сняли мины со стопора на задней крышке, открыли её, и тут вдруг дифферент нашей подводной лодки начал нарастать на нос. В центральном посту по плану начали погружаться на большую глубину, не зная, что у нас мины в одном из торпедных аппаратов сняты с крепления по-походному. А я о том в ЦП не доложил, хотя был обязан это сделать. К моему ужасу, снятые со стопоров мины по хорошо смазанным направляющим дорожкам ТА начали скользить вперед, к передним крышкам. Уловив начало движения, я схватил заднюю мину за хвостовую часть. Рядом возникла мощная рука старшины команды торпедистов, который подоспел на помощь. Чувствуя, как трещат связки на руках от напряжения, (вес двух мин около полутора тонн!), я закричал морякам: «Передайте в ЦП, чтобы срочно отвели дифферент к нулю!» Слава Богу, те не растерялись, а в ЦП пока не стали выяснять в чем дело, дифферент стал отходить.  Не знаю, как мы выглядели со стороны, то ли красными от напряжения, то ли бледными от страха, потому что, если бы мины ударили всем своим весом в переднюю крышку ТА, было бы плохо. Не успели мы со старшиной команды перевести дух, как дифферент начал переваливаться на корму, и наши мины поехали назад, грозя выпасть в отсек с не меньшими потерями. Но тут уж успели задраить заднюю крышку ТА и взять мины на стопора.

Поскольку обошлось без последствий, после успешной минной постановки никто о том случае даже и не вспомнил. Кроме меня  -  в мою память накрепко врезалось правило:  впредь ничего подобного не делать БЕЗ ДОКЛАДА И БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО ПОСТА.  Так я учился сам и учил позже и своих подчиненных.

Мы много ходили в море. Стрельбы, различные учения, выполнение разных задач командования. В базу заходили только пополнить запасы. Иногда удавалось и отдохнуть. На дизельных подводных лодках тех времён никакой кондиции не было, мы даже такого слова не знали. В жаркое время года, особенно в южных широтах океана подводники в отсеках истекали потом. Где бы ни прилег отдохнуть – под тобой лужа. Постоянная жажда, а пресной воды с Гулькин нос, строжайшая экономия. Только на приготовление пищи да на самые крайние нужды. Умываемся забортной, соленой, или протираем лица ваткой, смоченной спиртом, которую разносит по отсекам и раздает наш доктор.  Единственное место, где можно было перевести дух – на мостике при всплытии для зарядки аккумуляторной батареи. Но туда далеко не всегда и не всем разрешалось выходить.

А зимой, в северных широтах, наоборот – сущая каторга именно на мостике. Мало кто туда захочет выйти даже покурить. Вахту нести вахтенному офицеру и сигнальщику приходится на открытом всем ветрам маленьком металлическом пятачке. Лицо от мороза мгновенно деревенеет, стужа пронизывает до костей, несмотря на одежки. Ни отвернуться от пронизывающего ветра, ни закрыть чем-то физиономию нельзя – необходимо постоянно бдительно следить за горизонтом и водой, чтобы не наскочить на что-либо, тем более, чтобы не столкнуться с каким-нибудь, мало заметным, рыбацким траулером. А если еще и волна приличная, то вода захлестывает вахтенного офицера и сигнальщика иной раз с головой. Одежда промокает, сверху образуется ледяная корка. Помню, с огромным трудом дотягивал до конца свою четырехчасовую вахту, особенно ночью.  Сменившись, буквально сваливаешься в Центральный пост, садишься на раскаленную электрогрелку, отходишь. Вокруг свистит ледяной сквозняк – дизеля с шумом затягивают через верхний рубочный люк морозный воздух. Особенно когда идет зарядка аккумуляторной батареи. Переведя дух, идешь в дизельный отсек, стаскиваешь с себя промокшую одежду, раскладываешь её на горячих крышках работающих дизелей и валишься за дизель поспать. Интересно, что никакой грохот дизелей, (мотористы несут вахту в специальных наушниках с переговорным устройством), при этом не мешает…

Любопытная деталь. Как-то спустя много лет, когда нам с женой уже было за семьдесят, как-то во время просмотра сериала о медиках по ТВ у нас с ней зашел разговор о том, что от врачей  и дома исходит запах больницы. Не каждому этот запах нравится.  Я её спросил: «А вот мы, подводники на дизельных подводных лодках тоже ведь пропитывались запахом машинного масла, солярки, тавота и еще черт знает чего. (У нас ведь тогда не было специальной рабочей одежды, в чем ходили на берегу, в том были и на подводной лодке).  Ну так как тебе тот запах?».  И что она мне ответила?   «А мне он нравился!»

Не знаю почему, но вот такую, временами адски трудную службу, особенно на дизельных подводных лодках того времени, ни я, ни мои товарищи-подводники, никогда не променяли бы ни на какую другую. Может соль именно в том, что она ни с какой другой несравнима. И что осилить её дано не каждому. В этой службе, в её сложностях и трудностях, в сплоченности экипажа, где все «или побеждают или погибают»,  есть какая-то особая романтика. Возвышающая тебя не только в глазах окружающих, но,  прежде всего, в своих собственных, в своей душе. Ты  видишь, что способен преодолевать такие трудности, о которых раньше даже не подозревал. Ты можешь и сделаешь все, что нужно, когда от тебя одного зависит судьба всего экипажа и выполнение боевой задачи, даже когда это, казалось бы, выше твоих сил. Может потому мы, подводники, гордимся такой своей службой.

 

С начала 1961 года наша подводная лодка отрабатывала полный курс задач Боевой подготовки на берегу и в море. Включая ракетные и торпедные стрельбы, как венец всей боевой подготовки. В прошлом, на стажировке, мне приходилось всё это пройти, но теперь было другое.  Теперь за всё, что касалось торпедных стрельб, за людей, технику, оружие  я отвечал лично, в полном объеме. Здесь мне удалось отличиться. И личный состав не подвел, и техника, и торпеды, приготовленные моими подчиненными под моим руководством, не подвели, всё сработало безукоризненно. Все отчеты были выполнены в срок и сданы в секретную часть бригады, (сказывался опыт, полученный на стажировке).  По всем стрельбам получены высокие оценки. Всё это у меня в активе. В пассиве – те самые 3 суток ареста и еще один пренеприятнейший случай.

То, что  командир, как я уже говорил, на наш взгляд, был излишне, даже мелочно, придирчив, это куда ни шло – может он так понимал службу, командирскую требовательность. Куда хуже было другое – в море он никому из нас не доверял самостоятельных действий на вахте. Вместо того, чтобы учить и контролировать нас, он почти всё старался сделать сам. Вахтенный офицер на мостике фактически оказывался приемо-передающим устройством между ним и Центральным постом. Постепенно мы как-то привыкли к тому, что нам самим ничего предпринимать без прямого участия командира не разрешалось.

И вот однажды летом, на переходе в район БП в надводном положении, стою я на вахте, на мостике. Со мной сигнальщик, а в ограждении рубки курят 2-3 человека. Командир спустился вниз, в Центральный пост, я подумал, что, как обычно, на минуту-две не больше. Внимательно слежу за обстановкой, наслаждаюсь слабым морским ветерком, любуюсь морем, видимость хорошая, всё спокойно. Но вот сигнальщик докладывает, да я и сам вижу – на горизонте появилась цель. (У нас в море любой объект – цель).  Как полагается,  докладываю по переговорной трубе вниз: «Центральный!  Справа 40 градусов, на горизонте обнаружена цель. Записать в Вахтенный журнал и доложить командиру!».  Снизу вахтенный механик, (на тот момент им был один из мичманов БЧ-5), мне отвечает: «Есть записать…», и повторяет что именно. Чуть позже докладывает, что всё в Журнал записано и что о том доложено командиру.  Всё нормально. Но командир почему-то на мостик не поднимается.  Через пять минут, определив дистанцию до цели по биноклю, передаю вниз: «Дистанция до цели 85 кабельтов, пеленг 310, не меняется. Доложить командиру, записать в журнал».  Снизу мне, чуть погодя: «Записано в Вахтенный журнал, доложено командиру». А командира так и нет!  Ну, думаю, небывалый случай. Неужели решил доверить мне  разойтись с целью самостоятельно?  Да не может того быть!  Думаю, вот-вот появится, жду. А дистанция между тем заметно сокращается! А пеленг-то не меняется, явный признак опасности столкновения, если ничего не предпринимать. Еще раз кричу вниз: «Доложить командиру, цель – эсминец, дистанция пятьдесят кабельтов, пеленг не меняется!».  Снизу мне опять: «Записано, доложено».  Но тут уж дальше медлить и думать что-то нельзя, и так задержался, командую боцману, (он тут же, в ограждении рубки за выносным штурвалом):  «Право на борт!  Ложиться на курс 10 градусов!». В полной уверенности, что всё делаю правильно, поскольку Правила предупреждения столкновения судов в море, (ППСС), знаю назубок.  Когда «С-44», заложив достаточно крутой вираж с приличным креном на левый борт, легла на заданный курс, я сообщил в ЦП о том, что легли на курс 10 градусов для расхождения с целью. И снова мне снизу: «Доложено командиру, записано в журнал».  Я доволен собой – наконец мне доверили управлять кораблем самостоятельно, я справился, всё сделал правильно.  Дистанция расхождения, правда, могла быть и побольше, но она и так неплохая. В общем, всё нормально.

И в этот момент командир вдруг вылетает на мостик, глаза квадратные: «Что?!  Что происходит?!».  Я не могу понять, почему он так разволновался, (видимо его испугал внезапный крен подводной лодки), докладываю что и как.  Он, увидев эсминец, с которым мы уже разошлись, оценив дистанцию расхождения, буквально кричит: «Как вы могли такое допустить?!  Почему не докладывали?!!»  (Надо отдать должное Бочарову, матом он не ругался и не «тыкал», а мог бы в данном случае). 

- Товарищ командир, я докладывал вниз и  вам обо всём, как положено! 

- Так вы еще и врете! Вон с мостика!!!.

 А чуть позже, вызвав на мостик всех вахтенных офицеров, включая меня, и не дав себе труда разобраться, почему мои доклады к нему не доходили, объявил мне строгий выговор за опасное маневрирование. (Позже выяснилось, что мичман, бывший в то время  вахтенным механиком, просто не знал  где, в какой отсек  ушел командир, и не стал его искать.  Решил  доложить ему обо всем, когда тот вернется в Центральный пост),

Мало ли мы по молодости получали взысканий, никто от того особенно не пострадал. Да я и сам понимал, что мог бы разойтись с эсминцем и пораньше, так что чуть попереживал, и ладно. На том бы дело и закончилось. Но, как оказалось, невольным свидетелем событий стал один из офицеров штаба бригады, который как раз курил тогда в ограждении рубки, все видел и слышал. Вот он мне и сказал, причем в присутствии других офицеров, (штабные нашего Бочарова почему-то тоже не особо жаловали):

- Альберт Иванович, а ведь он врезал тебе ни за что. Да он просто оскорбил тебя, как ты можешь такое терпеть? Ты же офицер! Я считаю, тебе надо написать жалобу комбригу.

 

  У меня и в мыслях не было жаловаться, подобное в нашей среде не было принято. Но тут наши офицеры его поддержали, так что отказываться в таком случае было бы как бы трусостью. И как бы мне самому это было не по душе, рапорт комбригу с прибытием в базу я, всё-таки, подал.

Комбриг, капитан 1 ранга Корбан, пригласил меня на беседу, внимательно выслушал. Вместе с начальником штаба капитаном 1 ранга Мироновым решили на собрании вахтенных офицеров и командиров подводных лодок вместе с флагманскими специалистами, разобрать этот случай подробно. В назначенное время все были собраны, вывешена схема маневрирования, таблица действий. Разобрали в деталях, кто, когда и что делал, докладывал и т.д. Действия командира, естественно, обошли стороной, (с ним разбирались у комбрига отдельно). В заключение совещания комбриг сказал:

- В принципе вахтенный офицер действовал правильно, маневр расхождения выполнен без ошибок. Только надо в подобных случаях не затягивать, решительнее действовать самому. Если бы маневр был начат раньше, было бы лучше.

 Хороший урок для вахтенных офицеров!

После чего, уже в своем кабинете он сказал мне:

- Ты же понимаешь, командир по-своему прав. Он ведь лично отвечает за корабль, за безопасность плавания. Да, на мой взгляд, он наказал тебя зря. Об этом у нас с ним разговор еще будет. Однако отменить его решение я не могу – свои права он не превысил. Но ты особо не переживай, служи дальше, как служил, и всё будет нормально.

 В конце беседы я попросил его вернуть мне мой рапорт назад. Что он и сделал, как мне кажется, с одобрением.

Так вот постепенно постигалась на практике наука командования, взаимоотношений между начальниками и подчиненными, чуткости и черствости, умения и желания разобраться в проблемах человека.  И я очень благодарен моим старшим товарищам и начальникам за науку, особенно ценную в лейтенантские годы, когда тычешься, как теленок, в флотскую действительность, то и дело набивая себе шишки. Что же касается того, что «всё будет нормально», то так оно и вышло. В конце года по итогам Боевой и Политической подготовки, (как тогда говорили, БП и ПП), мне была объявлена благодарность и вручен «Ценный подарок» от комбрига – три книги. (Разумеется, это могло быть сделано только по представлению нашего командира, который к тому времени взыскание с меня снял). Сейчас уже не помню, какие именно книги, но главное, конечно, было не в них.  Главным было – внимание и  подход к оценке труда и службы людей. Замечу здесь, что позже приходилось  слышать, будто Корбан, будучи уже адмиралом, стал грубым, заносчивым, чуть ли не самодуром. Я не мог в это поверить, у меня в памяти он совсем другой.

 

В конце 1961года мы стали в доковый ремонт на один месяц во Владивостоке.  Днем весь экипаж, в том числе офицеры, за исключением командира, работали наравне с матросами и старшинами на чистке и покраске корпуса, цистерн. А по вечерам времени зря не теряли. Вот уж где отвели душу, как говорится, особенно мы, молодые офицеры-холостяки, (впрочем, не только). Успехом у женщин в городе, в  Доме офицеров, в ресторанах мы пользовались огромным, приключений всякого рода было предостаточно.  Однажды, например, мы с Юрой Победоносцевым были со своими дамами в ресторане. Из-за них, как это бывает, с нами полезли в драку несколько гражданских парней. Пришлось дать им отпор. При этом с обеих сторон в драку ввязались другие посетители ресторана, поскольку там были и флотские офицеры, и друзья гражданских. Летали и столы и стулья. Так что было на что посмотреть.  Администратор ресторана вызвал комендантский патруль. К счастью, всё обошлось – нас успели спрятать от  патруля официантки и вывели потом через запасной выход.

 Однако при этом мы неукоснительно придерживались не только требований Корабельного устава, но и старого неписаного флотского правила:  как бы ты не проводил время на берегу, в каком бы состоянии к утру не оказался, ровно без четверти восемь утра ты должен стоять в строю на подъеме Флага. Сам, или с помощью товарищей, но стоять!  После подъема Флага, найти в себе силы спуститься вниз в свой отсек, провести осмотр и проворачивание оружия и технических средств, (святое дело), и только потом, если повезет, найти возможность где-то отдохнуть часок-другой. Но чтобы о том никто из начальства не знал.  Только вот во время работ в доке это, практически, невозможно.

И еще одно в связи с последним, мне кажется, надо сказать. Тоже негласно, делом чести считалось иметь в полном порядке свою группу, боевую часть. Как бы ты там, на берегу, ни веселился, как бы ни ругал в разговорах море и службу, (бывает модно среди молодых офицеров), но гулянки и разговоры одно, а дело другое. Прежде всего, в зависимости от него соответственно к тебе относятся сослуживцы. И командование, и офицеры, и матросы. Причем выражается это не в словах. Это чувствуется на подсознательном уровне, даже если с тобой и здороваются, и говорят на разные темы, как будто так же, как со всеми. Уважение или неуважение чувствуется всегда. Например, командира электронавигационной группы Геннадия Студенецкого, как классного штурмана, уважали, особенно в среде офицеров, куда больше, чем его командира боевой части.

В связи со сказанным вспоминаются такие моменты.  Во время того самого докового ремонта, о котором речь, ушел в отпуск мой командир БЧ-2-3 .  Разумеется, я остался за него. На мои лейтенантские плечи легла ответственность за организацию и проведение докового ремонта ракетного и торпедного комплексов. (Помимо работ по чистке и окраске корпуса и цистерн, о чем я говорил выше).  Такой ремонт проводится в доке неукоснительно,  и он очень важен, поскольку часть работ невозможно произвести на плаву.  Чем я и занят был так, что стало не до гулянок. Однажды для ремонта нехватило каких-то запасных частей. Поехал на флотские склады – нет, говорят. Недолго думая, сажусь, пишу список всего необходимого и дую прямо в штаб ТОФ, благо он здесь же, во Владивостоке. С помощью ссылок на необходимость ремонта «новейшего сверхсекретного ракетного комплекса» и нахальства пробиваюсь в кабинет  к самому Командующему Подводными силами ТОФ контр-адмиралу Л. Хияйнену. (Если честно, всё-таки, было страшновато). Тот встретил меня с удивлением:

-  Лейтенант, а ты зачем и как ко мне попал?

            Я выложил ему всё, как есть, что стоим в доке, для ремонта ракетного и торпедного комплексов нехватает запчастей, комплектующих.

-  А на складах ты лично был?

-  Был, конечно, но там сказали, что таких запчастей нет.

-  Да?  Ну-ка быстренько напиши мне на бумаге, что тебе надо.

-  Так вот она, там всё написано!

-  Давай сюда!     - И написал свою резолюцию на ней, такую, что сам начальник склада позаботился, чтобы всё нашли и даже доставили на корабль.

 

 

                            

                               Контр-адмирал Л.П.Хияйнен.  1961г.

 

 

Ремонт был закончен в срок и в полном объеме. После этого случая я начал ощущать, что мой авторитет среди товарищей и подчиненных несколько приподнялся.

 

Потом еще один случай.  Старпом, Валентин Федорович решил поручить мне изготовить и доставить на корабль специальный брезентовый чехол на ракетные контейнера. Того потребовал Особый отдел для маскировки «Сов. секретного ракетного комплекса» от любопытных глаз. А это было не так-то просто сделать.  Во-первых, необходимый брезент, да еще такого огромного размера надо было где-то найти. Потом еще найти, кто и как его мог бы превратить в чехол надлежащего вида с возможностью закрепления на контейнерах. Ну и как-то доставить его на корабль.  Начинать пришлось буквально с нуля. Никто ничего не знал, и помочь не мог никак.  Не буду долго рассказывать, как удалось найти такой брезент на складах, потом парусную мастерскую, и того, кто должен был  выдать в мастерскую заказ и деньги. Эскиз чехла, его конфигурации, креплений сочинил сам.  И кода чехол был готов,  нашел машину, (мне помогли только погрузить его), и привез чехол на пирс. Старпом был в полном восторге, друзья одобрительно улыбались. А вот командир, Бочаров, и здесь, почему-то, состроил недовольную мину.  Загадка!

 

             Не хотел бы, чтобы сказанное выше можно было бы счесть за какое-то бахвальство, что ли. Просто действовал по известному принципу: «Кто хочет сделать дело – ищет способы. А кто не хочет – ищет оправдания».  Впоследствии, испытанное на личном опыте, давало мне моральное право того же требовать от подчиненных. А визит к Командующему Подводными силами ТОФ показал, что ничего страшного в высоких кабинетах нет, там такие же люди, способные тебя понять и помочь. (В этом,  как позже показала жизнь,  я  ошибался.  Мне просто повезло – попался настоящий моряк, подводник, умный человек. Везло, к  сожалению, не всегда).

 

И еще одну сторону в нашей службе, мне кажется, надо отметить особо. 

В училище, особенно на последних курсах перед выпуском некоторые из нас вступали в кандидаты и даже в члены КПСС. Не исключено, что кто-то и по идейным мотивам, но мы считали, что в основном так поступают по простым, житейским. Быть поближе к начальству, а там, смотришь, и на распределение как-то положительно повлияет. Для большинства из нас такой подход был неприемлем.

Но вот мы на флоте. Большинство офицеров  подводной лодки члены партии, состоят в партийной организации корабля.  Как-то не очень хочется оставаться в стороне, вне коллектива. К тому же на партсобраниях нередко поднимаются довольно интересные вопросы, иной раз можно даже покритиковать начальство, в партии ведь все равны. (Некоторые, правда, «равнее» других, но это само собой). Но самое главное, пожалуй, - не будучи членом КПСС, нечего даже и мечтать стать командиром подводной лодки. А уж об этом, как минимум, мечтают все выпускники нашего училища.  И я тоже вступил сначала в кандидаты, а затем и в члены КПСС. Ни о каких сверхвысоких идеалах, о которых мы писали тогда в своих заявлениях при вступлении, мы не думали. Верили, конечно, в справедливость социалистического строя, в то, что он самый передовой, прогрессивный, готовы были защищать его не щадя сил, здоровья и самой жизни. Но в партию вступали, как и многие в то время, в основном по практическим соображениям. Ведь тогда не то, что командиром корабля, подводной лодки,  даже стать председателем колхоза, да что там, директором школы, заведующим яслями или научной лабораторией, не будучи членом КПСС, было, практически, невозможно. Вот способные, умные люди и вступали в партию, в первую очередь для того, чтобы делать дело. В семидесятые годы даже пришлось ограничить количество вступающих в КПСС из числа интеллигенции, поскольку она из партии рабочих и крестьян постепенно превращалась в партию чиновников.

В дальнейшем приходилось быть и членом партбюро, и членом парткомиссии, выбирали меня сослуживцы и секретарем парторганизации корабля. Большинству из нас такие обязанности были просто дополнительной нагрузкой, которую со временем охотно спихивали на кого-то другого. Тем более, что секретарь парторганизации или партбюро обязан был замещать заместителя командира по политчасти, например, когда тот бывал в отпуске или отсутствовал по каким-то другим причинам.  Тогда приходилось особенно туго, ведь твои собственные обязанности с тебя никто не снимал.

Так однажды, в дополнение к своим обязанностям, мне пришлось, оставшись за замполита, готовить и проводить в экипаже выборы в Верховный Совет СССР. Какие тогда были «выборы», мне кажется, для будущих поколений надо, хотя бы коротко, рассказать.

  В бюллетень вносился один (!) кандидат, как правило, из высокого начальства, но и о простых людях, тружениках и служивых, не забывали. Кандидат, который заранее отобран и одобрен где-то там, наверху. Нам, «избирателям», оставалось всего лишь в день выборов опустить бюллетень в урну. Тем не менее, это действие называлось «проголосовать».

 Но!  Подготовить надо было всё так, чтобы выборы прошли без сучка и задоринки, чтобы к урнам пришли все, послушно опустили бюллетени, ни одного не испортив, причем, как можно раньше. Чтобы в первых рядах продемонстрировать преданность партии и правительству – организовать всё это было первейшей обязанностью именно замполита и командира. Ну, командиру, естественно, не до того, так что вся нагрузка выпадает на замполита, в данном случае на меня. Пришлось оформлять соответствующую наглядную агитацию, стенды, витрины, агитпункт и т.д. Готовить и проводить партсобрание по подготовке к выборам. Разумеется, я обязан был выступить на нем с докладом. А на собрании у нас пообещал присутствовать сам начальник политотдела Иван Архипович Катченков. Очень строгий и требовательный мужик, его многие побаивались. Помню, взял я тогда передовицу из «Красной Звезды», чуть её переиначил, вставил примеры из своего экипажа и выступил с таким докладом на собрании.

После того, как выборы прошли, как всегда, на высоте, Иван Архипович пригласил меня к себе в кабинет и говорит: «Альберт Иванович, я вот тут, пока вашего замполита не было, за вами наблюдал. Вы же прирожденный политработник! Давайте мы вас направим на годичные курсы, (были тогда такие в Ленинграде на Офицерских классах, там же, где и командирские).  После них будете два-три года замполитом на подводной лодке, дальше Военно-политическая академия, а потом – большие перспективы!»  Я-то тогда уже понимал, что не прогадал бы, тем более, что такие примеры уже были. Но при этом о мечте стать командиром подводной лодки пришлось бы забыть. Потому ответил не раздумывая:

-  Нет, спасибо. Я строевой офицер, а не политработник.

-  А жаль,  - только и сказал Катченков. Позже мы еще встречались с ним по службе, но об этом позже.  Позже кое-что о партии и связанными с ней проблемами тоже еще будет.

 

С окончанием докового ремонта мы возвратились в свою базу, и снова пошли походы, учения, стрельбы. В то время дизельные подводные лодки, как я уже говорил, в летнее время вели очень напряженную боевую подготовку.

               На зиму, если бухта замерзала, они вынуждены были уходить на зимовку и продолжение БП в другие незамерзающие бухты. К счастью мне не пришлось это испытать, погода нам благоволила. И Боевую подготовку в 1962 году мы начали рано, еще в начале марта. К началу лета навалилась такая усталость, что я только мечтал об отдыхе. Может, потому не особенно радовался даже полету Юрия Гагарина в космос, когда торжествовала вся страна и народ.   А об отпуске, тем  более  летом,  и мечтать не приходилось.  Как вдруг однажды в обычный день в начале июня 1962 года, в моей лейтенантской  жизни и службе происходит нечто, похожее на чудо.

Уставший, как я уже говорил, до нельзя, бреду я куда-то по территории нашей бригады, вдруг навстречу мне быстро идет наш врач, Володя, и говорит:

- Альберт, ты не хотел бы сейчас в отпуск?

      Я только ухмыльнулся в ответ:

- Разыгрываешь?!  Но мне сейчас как-то не до шуток…

- Да нет, я серьёзно! Тут дело вот в чем.  Нам выделили в штабе горящую путевку в санаторий Министерства обороны в Крыму. И только потому, что из штаба никто поехать туда сейчас не может. Отказаться было нельзя, больше такого шанса у нас не будет.  Так что соглашайся.

- Да я бы… Но кто же меня, лейтенанта сейчас отпустит в отпуск?  Не говоря уж в санаторий …

- Значит, решено, пиши рапорт на имя командира, быстро. А я его уговорю!

Ну я взял и написал, так, на всякий случай. Чтобы Бочаров отпустил кого-то летом!  Тем более меня!  Однако случилось невероятное – наш доктор сумел как-то уговорить командира, (как – осталось секретом, да я и не расспрашивал).  Тут же, не веря самому себе, (у нас было принято верить, что ты в отпуске, только когда взлетал  твой самолет), быстро собрал небольшой чемоданчик, (как тот, который сейчас именуют «дипломатом»), занял у друзей денег на отпуск, (так обычно делали), и к вечеру был уже в аэропорту Артём под Владивостоком.

В аэропорту – толпа, пушкой не прошибешь. Ведь тогда билеты на самолет заказывали за два-три месяца вперед. Желающих улететь, как тогда говорили «на материк», было много. Как мне  удалось и здесь совершить невероятное, достать билет, рассказывать не буду.  Главное – через какие-то полтора часа я уже летел в самолете курсом на Москву. И только тогда поверил во всё происходящее.  Позже я не раз думал о том, такой ли уж случайностью всё это было?

Я-то поверил, а вот в санатории Министерства обороны СССР в Гурзуфе, куда я явился со своим чемоданчиком и путевкой в руках, похоже, поверили не сразу и с трудом. Летом там отдыхали большие чины, да что там, сам Гагарин как раз там находился с семейством.  Все приезжали солидно, с сопровождением, большим багажом. А тут лейтенант!  Но путевка есть путевка. Приняли, разместили, правда не на территории санатория, в основном корпусе, а в летнем, легком, под навесом на самом берегу моря. Просто мечта! Тем более, что там, среди полковников, нашлось три майора, и даже один капитан медицинской службы, а это уже был контингент, подходящий для дружбы и похождений в кампании. В дальнейшем мы вместе ходили и в столовую, и на процедуры, и на пляж.

 

Освоившись с обстановкой, уже на следующий день вечером мы отправились на танцы. На танцплощадке моё внимание привлекла группа девушек, весело болтавших о чем-то между собой. В центре компании была рыженькая такая, ладненькая, девушка, видимо заводила, подруги явно к ней тянулись. Приглянулась она и мне. Без долгих размышлений подхожу, приглашаю на танец. Смеясь, отказывает!  Это мне-то! Да никогда такого не было. Правда я был не в морской форме, а в модной черной рубашке, синих китайских брюках и летних сандалиях.  Как позже выяснилось, вот они-то её и рассмешили. В сандалиях на танцах!  Но я сдаваться не собирался. Пригласил в следующий раз более настойчиво, потом еще и еще. Так и познакомились, её звали Верой. После танцев проводил её и подруг домой. Оказалось, девчонки из какого-то техникума из Запорожья проходят здесь в Гурзуфе практику, снимают все четверо комнату у какой-то хозяйки.

На другой день, едва проснувшись, я тут же вспомнил о вчерашней знакомой. Почему-то захотелось её снова увидеть.  Ну а поскольку о встрече мы не договаривались,  после завтрака, я просто пошел по Гурзуфу её искать. Благо он был не такой уж большой. И действительно, на одной из открытых террас, я их обнаружил. Компания завтракала, пили чай с блинами. Рыженькая, увидев меня, растерянно улыбнулась, да так и застыла…

Интересно, что за все оставшиеся дни в санатории, а встречались мы почти каждый вечер, мне и в голову не пришла мысль попытаться понять, что меня так в ней привлекает. Ведь вокруг, да на тех же танцах, было полно других девушек. И в прошлом у меня не было недостатка в знакомствах, причем нередко с более красивыми девушками. Многие из них готовы были хоть сейчас замуж. А вот мне всё было не то. Здесь же, кроме привлекательной внешности, фигуры, (по выходным  вместе купались и загорали на пляже), были какая-то душевная чистота, открытость, абсолютная естественность и что-то еще непонятное, необъяснимое, что притягивало меня к ней, как магнитом.  Между нами быстро установились отношения полного доверия, а потом и близости, без каких-либо обещаний, объяснений.  Когда пришло время мне уезжать, мы и расстались, как будто бы, очень просто – она проводила меня до автобуса на Симферополь, обнялись, поцеловались на прощанье и всё…

Да еще один штрих: однажды мои товарищи по санаторию, о которых я упоминал, увидели как-то нас с Верой в ресторане, где мы в тесной кампании её подружек отмечали чей-то день рождения. Той ночью, вернувшись к себе на террасу, (через балкон, как всегда, что было очень удобно, в основных корпусах такое было исключено), я обнаружил у себя на подушке красочную открытку с такой надписью: «Альберт! Поздравляем с браком!  Желаем семейного счастья, благополучия».  И так далее в том же  духе, очень мало похожем на шутку. Это-то откуда? Почему?  И тут я не особенно о том подумал.

 

                          

                           

                                       Вот с такой рыженькой я познакомился  в 1962 году.

 

Вернулся на службу, и… через неделю или месяц, точно не помню, стал писать Рыжей письма. (Адрес каким-то образом, уже не помню как, нашелся).  Писал не так чтобы часто, она отвечала и даже прислала фотографию.

А служба шла своим чередом. Снова выходы в море, ракетные стрельбы, учения. Где-то в начале августа прошел слух, что нашу подводную лодку переводят на Камчатку. В те времена Камчаткой еще пугали – дикое захолустье, ни добраться туда, ни выбраться, ни жилья, ни условий для учебы детей или работы женам, в общем, страх, да и только. И хотя пока ходили только слухи, некоторые из нас, женатые, засуетились переводиться на другие подводные лодки бригады, лишь бы остаться здесь. Нам же, холостякам, было даже желательно попасть на Камчатку – служба везде одинакова, зато там двойной оклад, то,  что нужно для отпуска.  И как это часто бывает на флоте, слух оправдался. В октябре был получен приказ командования рассчитаться с бригадой и подготовиться к переходу на Камчатку. Служба в Приморье подошла к концу.

                                               Камчатка

 

Во второй половине октября 1962 года  «С-44» вышла из бухты Конюшкова и взяла курс на Камчатку. Переход прошел спокойно, без всяких осложнений, и через несколько суток,  утром, мы уже подходили к Авачинскому заливу.  Погода была как на заказ – тихо, спокойно, начинало всходить солнце. Кому удалось побывать на мостике,  любовались великолепнейшим видом дикой природы, сверкающими вершинами вулканов,  прибрежными скалами, Тремя Братьями, (так называют три скалы  в воде у входа в залив)…

            

                      Мы на входе в Авачинский залив. Нас встречают «Три брата».

 

             Через несколько часов мы пришвартовались к пирсу в бухте Крашенинникова, где нас встретили офицеры штаба новой для нас дивизии и командование.  Определили место стоянки, помещение для команды в казарме. О жилье для офицеров и мичманов поговорить обещали позже, пока все будут в казарме.

Камчатка отличается от приморья еще и тем, что зима здесь весьма снежная, но в целом мягкая, без особо сильных морозов. И в тот год к 7 ноября снег уже был по колено, а где и по пояс. Праздничный вечер для офицеров и их семей проводился в Доме офицеров. Оказывается, здесь он был, и весьма неплохой. Естественно, мы тоже получили приглашения, теперь уже мы здесь были своими. Парадные тужурки, вечерние платья дам, музыка – просто не верилось, что всё это может быть на Камчатке, которой нас так пугали. Но что меня особенно поразило – веселье шло без всяких различий по чинам и званиям, как будто все были равны.  Офицеры в званиях до капитана 1 ранга, на равных общались с лейтенантами, приглашали на танцы их жен и наоборот, шутили, смеялись. Такого ощущения братства и равенства подводников на берегу, признаться, я раньше не испытывал. Так что Камчаткой был покорен раз и навсегда.

Ну а после праздника пошли суровые будни, уже с весьма ощутимой разницей в должностях и званиях. Служба она и есть служба. При приеме лодки в состав бригады, штабами бригады и дивизии были тщательно проверены состояние корабля, его оружия, технических средств, укомплектованность и форма экипажа, после чего назначен срок устранения замечаний и проведено повторное предъявление. А потом сдача курсовых задач на берегу и в море.  Но ходить в море долго не пришлось – подошел срок очередного докового осмотра, его было решено совместить с текущим ремонтом, и в начале следующего 1963 года мы перешли в соседнюю бухту Сельдевая.  Там и был тогда нужный нам судоремонтный завод с доком. Для неженатых офицеров определили места на стоящем здесь же в ремонте эсминце, а семейные снимали комнаты в местном рыбацком, (он же  и заводской),  поселке. Там был приличный клуб, где показывали кино, а по выходным устраивались танцы.  Пара магазинов, и, кажется, всё.             

 

 

Бухта Крашенинникова, вид со стороны пос. Советский. В центре полуостров Крашенинникова, на нем наша база и поселок. Справа  – б. Сельдевая, её здесь не видно.  Вдали белеет мыс   Маячный, там  вход в Авачинский залив.          

  

      Начался ремонт.  Днем мы все на корабле, участвуем, как было принято, в ремонте наравне с заводскими рабочими и инженерами, по-возможности, проводим свои занятия и тренировки с матросами и старшинами, и корабельные учения, в первую очередь по борьбе за живучесть корабля.  По вечерам семейные расходятся по домам, а у нас, неженатых, книги, преферанс или в клубе кино, танцы. Однажды среди ночи нас разбудили гудки завода, земля задрожала, мы все были в шоке – неужели началась война, то, что все мы ожидали в те времена?! Однако всё оказалось проще – очередное землетрясение, которое для коренных камчадалов было не ново. Такое здесь происходило довольно часто. А утром мы увидели, что всё вокруг… в снегу!  Только снег какого-то желтоватого оттенка и почему-то он не тает.  Оказывается это вулканический пепел.

Чтобы не подумали, будто мы только и знали, что службу и подводную лодку, расскажу об одном случае. Помню, уже зимой, на танцах я пригласил какую-то довольно симпатичную девушку. Ко мне тут же подошли двое подвыпивших местных парней и предложили выйти поговорить. Понятное дело. Я лишь поставил условие: если кому-то что-то не нравится, только один на один, иначе я возьму с собой своих. Условие было принято, и один из парней, повыше и поздоровее меня пошел к выходу, я за ним. Как это часто бывает, здоровяк оказался неуклюжим, в общем, пришлось ему прилечь на сугроб. А я вернулся в клуб.  И снова уже из-за упрямства пригласил на танец ту девчонку.  Через какое-то время ко мне подошел один из наших моряков, (а их здесь было много), и сказал, что местные собираются меня после танцев побить.

- Но Вы, товарищ лейтенант, не волнуйтесь, мы Вас в обиду не дадим!
 

       Хорошо сказано, но проблема в том, что все мы на подпитии,  драка может получиться серьёзной, всё станет известно, и неприятностей со стороны командования избежать не получится. А не хотелось бы так начинать здесь службу. Однако деваться уже было некуда. Честно говоря, было не по себе, когда затихла музыка и народ начал выходить на улицу. На крыльце собралась приличная кампания местных, но были и наши.  А дальше, от крыльца и до самой дороги, по обе стороны тропинки … стояли наши моряки! Это было что-то. И никто так и не решился драку начать. Даже после того, как я всё-таки пошел провожать девушку домой, сначала по этому коридору, а потом уже без сопровождения, за мной никто не пошел.

А я еще раз убедился, что со своими моряками у меня общий язык и взаимопонимание.  Того, кого они не уважали, они, мне кажется, защищать бы не стали.

Что еще хорошо было здесь в Сельдевой.  В отличие от службы в дивизии, у нас теперь были выходные, и по этим выходным мы с моряками устраивали вылазки на лыжах в местные сопки. Сопки пологие, не очень крутые, снега просто навалом, если падал кто, а мы лыжники известные, то зарывался в снег с головой, приходилось его вытаскивать. Мороз небольшой, мы просто наслаждались природой, чистым снегом и воздухом.

И всё-таки, служба, конечно, была главным делом. Кроме своих прямых обязанностей, где, помимо ремонта, надо было заниматься и содержанием матчасти, и спецподготовкой моряков, их обучением и воспитанием, меня, как молодого, нагружали еще и дополнительно. Я исполнял  обязанности нештатного начальника химслужбы корабля и даже финансиста. Ну как финансиста, раз в месяц я добирался на катере или по льду в тыл эскадры, получал там «денежное довольствие» на экипаж, возвращался, раздавал всем по ведомости и потом отчитывался в тылу. Куда больше было дел и забот по химслужбе. Кроме того, приходилось периодически бывать в дивизии на сборах, тренировках, сдаче зачетов и т.п.  Раза  два к нам приезжал штаб дивизии проверять состояние дел, содержание корабля и ход ремонта. А один раз даже штаб эскадры проверил не только корабль, но и выучку матросов и офицеров, знания специальности, умение действовать в сложных условиях. Моя группа, очевидно, была не из худших, это чувствовалось по отношению ко мне и своих офицеров, и офицеров штаба, а главное, мне удалось привлечь внимание ко мне  моих непосредственных начальников по специальности - флагманских специалистов по торпедному оружию и вооружению. Что, очевидно, и сказалось потом на моей дальнейшей службе и судьбе.

Время шло. И, как я уже говорил, было где и отдохнуть, и познакомиться с кем-то, были и девушки, проявлявшие повышенный интерес к моей персоне. Ну а что?  Достаточно рослый морской офицер, (у меня рост чуть меньше 180 см, для подводника тех времен совсем неплохо), крепкого сложения, и вроде не дурак, не пьяница и собой ничего. Но вот мне, почему-то, ни одна не запала в душу так, как та рыжая. Письма писать продолжал, но что письма?  Очень хотелось с ней встретиться, обнять… Чувствую, что мне нужна именно она и никакая другая. Наконец не выдержал, иду к своему командиру Боевой части Антонову:

- Отпустите в отпуск!

У него, естественно, никаких возражений, поскольку мы с ним в отпуск уходим поочередно, а сейчас в ремонте нагрузка всё-таки не та, тем более зима. Так что Антонов с удовольствием согласился. Иду к старпому оформлять отпускной.

              У Валентина Федоровича глаза на лоб:

- Февраль месяц, а ты - в отпуск? По собственному желанию?

-  Надо,  -   говорю.

-  Ну, если надо, доложу командиру, он не будет против. Сейчас мы и сами отпустили бы побольше офицеров в отпуск, но вот желающих мало.

Так что проблем не возникло, мне особо ждать не пришлось. Скоро все необходимые документы были оформлены, отпускные деньги получены. Что развеселило и старпома, и моих друзей, так это то, что я попросил старпома на обороте моего отпускного билета написать:  «С ним следует…..», оставив место для заполнения и поставить печать. (Без такой записи на Камчатку посторонних не пускали). Вот мои друзья и развеселились:

  - Что – жену хочешь привезти?!  Это ты-то, убежденный холостяк! А как же мы без тебя?

Я, конечно, отшучивался, как мог. Возможно, кто-то из них всерьёз моё намерение и не принял. Да, честно говоря, я и сам не был до конца уверен в том, что у нас с Верой что-то сложится. Ведь у нас разговора о браке не было, и она не знала, что я собираюсь в отпуск.

 Еще интересно, что вместе со мной летел один знакомый инженер с завода, моего возраста, москвич. Мы были в хороших отношениях, и когда прилетели в Москву, он пригласил меня в гости. Отдохнуть, поужинать, привести себя в порядок, кое-что купить в Москве было неплохо, и я согласился. А вот дома у него, кроме мамы, обнаружилась сестра. Чуть моложе, года на три-четыре. Очень даже симпатичная. Похоже, мой знакомый явно не просто так пригласил меня в гости. Девушка каким-то образом была предупреждена или как, но она явно мной заинтересовалась. И что? Видимо, к немалому их разочарованию, я улетел в Запорожье на следующий же день. Оба, правда, меня в аэропорт проводили.    
                                      

         

                                          Друзья не хотят меня отпускать.

 

                В Запорожье по адресу на конверте разыскал квартиру, где жила Вера, (сама она была из Мелитополя, здесь училась в техникуме и с теми же подругами они снимали комнату у хозяйки).  Позвонил, вошел. Вера от неожиданности просто онемела, подруги растерялись. Мы обнялись, поцеловались, я рассказал как здесь оказался.  Позже девочки ушли, оставив нас одних.  После долгих рассказов и воспоминаний, я, наконец, решился. Если это можно было назвать предложением руки и сердца:

- Ну что, жить придется черт знает где и как, я буду часто уходить в море, то и дело придется переезжать с флота на флот, денег не густо… Хочешь?

- Хочу-у-у…

- Ну, тогда собирайся, поедем к твоим родителям.

На следующий день утром Вера пошла в техникум, забрать документы и попрощаться с подругами.  Я, спустя несколько часов, пришел к ним прямо в аудиторию с большим пакетом конфет и бутылками шампанского. Молодая преподавательница не растерялась, распорядилась закрыть дверь, нашлись стаканы… И я увел Веру под улыбки и слёзы подруг. Как оказалось, навсегда.

Родители Веры жили на окраине Мелитополя в собственном доме. Когда мы вошли, нас встретила мама Веры, Мария Семёновна, потом вышел отец, (капитан авиации в отставке), за ним показались улыбающиеся лица двух братьев, сестры, снохи… Вера представила меня, как своего жениха. Дружный смех вызвал момент, когда Александр Ильич вдруг вытянулся и представился: «Копосов!», обстановка сразу разрядилась.

                 В просторном доме всем находилось место, нашлось оно и для нас. Семья оказалась на редкость дружелюбной. Когда мы заявили, что времени у нас не так много, что мы хотели бы в ближайшее воскресенье сыграть скромную свадьбу и уехать на пару недель на юг, так сказать, в свадебное путешествие, все отнеслись к этому с полным пониманием и сделали всё возможное, чтобы нам помочь.

 

               

                                                        В  ЗАГСе.

 

В ЗАГСе нас расписали без всякого испытательного срока,  в воскресенье состоялась свадьба. Были только свои, семья, соседи, подруги Веры со своими парнями. Моей маме мы дали телеграмму о событии, пообещали приехать и отметить соответственно в следующем году, а пока просили не обижаться. (Обид, конечно, особенно со стороны многочисленной родни, было много. Но разве мы по молодости о том думали!).  И уехали в Ялту.

               В Ялте сняли номер в гостинице, (в такое время там было свободно), номер теплый, уютный с душем и телефоном. Погода стояла по-южному солнечная, правда временами еще дул холодный ветер, и даже срывался снежок. Днем мы ходили по музеям, ресторанам, в кино. Я иногда бегал на местный стадион, где команды высшей лиги, которые были здесь на сборах, играли в футбол.  По вечерам мы любили, прихватив с собой бутылочку хорошего крымского вина и всякой закуски, вернуться в свой номер, всласть поговорить, пообниматься. Иногда, особенно после футбола, когда я для согрева прихватывал и бутылочку «Столичной», мы пели дуэтом украинские, в основном, песни. Нам казалось, что негромко, но на следующее утро дежурная по этажу улыбалась нам особенно душевно, видно пели мы неплохо, если ей нравилось.

 

В конце отпуска дал телеграмму в часть друзьям, что еду с женой, мы взяли в руки по чемоданчику и полетели на Камчатку. Интересно, что мы тогда летели, практически в неизвестность, но никакого беспокойства не испытывали. Были уверены, что сумеем всё наладить и жить не хуже наших семейных товарищей.Слава Богу, Валентин Федорович, (он в первую очередь), и мои друзья  восприняли мои слова всерьёз, позаботились о нас, нашли для нас комнатку в посёлке и принесли туда всё самое необходимое на первых порах. Я до сих пор им очень благодарен.

 

Жизнь пошла по новому кругу. Нам для счастья многого не требовалось. Стали ближе семейные пары, особенно мы сдружились с семьей Гены Студенецкого, с его женой Людмилой, живой, энергичной и веселой женщиной. У них уже был сын, Володя,  четырех лет. Мы часто собирались вместе по вечерам, продолжали ходить на танцы, (что теперь мне не очень нравилось – был риск встретить там кого не надо). В апреле Вера почувствовала себя неважно, почти перестала есть, больше лежала, ожидая меня со службы.  Лишь тогда немного оживлялась.  Стало ясно, что она беременна.  Сильно похудела, осунулась,  но мы были молодыми и глупыми, нам даже в голову не пришло обратиться к гинекологу или хотя бы посоветоваться с врачом. Думали, что так и должно  быть.

  

                      

                                   На  прогулке в выходной день. 

 

Когда ей  стало получше, возобновили прогулки на природу.Надо сказать, что природа здесь была не в пример Северу богатой. И на растительность, и на живность. Чего стоили бурые камчатские медведи огромных размеров и не такого уж мирного нрава.  Так что далеко в лес заходить опасались. А когда Вера почувствовала  себя совсем хорошо, наша жизнь возвратилась в свою колею. В выходные дни мы ходили за грибами, даже купались в бухте, несмотря на то, что вода в ней была очень холодной даже летом.

Часто рыбаки угощали нас свежей рыбой. Надо сказать, красной рыбы, икры в те времена на Камчатке было много. Икра, практически, стоила копейки и у нас дома она почти не переводилась. Впрочем, на мелочи быта мы тогда почти не обращали внимания.  Как говорится в пословице: «С милым, (или с милой), рай и в шалаше», так это о нас.

                                           

    

                               

                          Рыбаки  угощают нас свежей рыбой.        

         

 К сожалению, идиллия продолжалась недолго. Ремонт закончился, мы возвратились в дивизию, погрузили торпеды, ракеты и ушли в море на выполнение курсовых задач и стрельб. Началась обычная военно-морская служба, когда мужья постоянно в море, а дома редко. К великому счастью, в эскадре сдавался новый пятиэтажный дом.  И мне, уже старшему лейтенанту, там досталась маленькая, однокомнатная, но отдельная (!) квартирка! Там было почти пусто, матрас на полу и кое-что на кухне, но мы были просто на седьмом небе от счастья – так повезло!  Именно оттуда в декабре 1963 года я отвез Веру в больницу для рыбаков в местном поселке Рыбачий, где было отделение для рожающих женщин.

 

 Весь вечер я дежурил под окнами больницы, (меня по такому случаю с лодки отпустили). Заглядывал в окна с двухметровых сугробов под ними, допоздна, но ничего толком не увидел. Когда окончательно  замерз,  пришлось уйти домой.

 Утром пришел в больницу с большой авоськой в которой были бутылки водки, вина, конфеты,  (цветов там в это время достать было невозможно). Мне сказали, что ночью Вера родила сына, крепкого и здорового малыша.  Никто меня, конечно, к ней в палату допустить не мог. Но рыбаки, которые лежали в больнице, потребовали меня к ним впустить. Отметили с ними и медсестрами  рождение сына. Его мне показали завернутым в одеяльце издалека. А уж дома с друзьями, (заводилой была, конечно, Люся Студенецкая), мы так отметили рождение Алексея, что следы  пробок и брызги от шампанского остались даже на стенах нашей маленькой квартирки.

 Скоро и Веру с сыном привез домой.  К тому времени мне удалось приобрести кое-что из мебели, посуды, и семейная жизнь стала налаживаться.       
      

          

    Вдали наш поселок. Внизу снимка здание больницы, в котором Вера родила сына.

 

Небольшое отступление. Прошло уже больше 50 (!) лет, как мы вместе. И вот не так давно мне пришлось услышать мини-рассказ Жванецкого «Как выбирают жену», в котором он, с долей юмора, описывает, практически, то, что случилось у меня с Верой: «Умом и глазами как будто и понимаешь, что надо бы пойти за той, что покрасивее, с длинными ногами и мобильником, но всё твое существо, весь организм там, где рыжее и веснушки».

   Ушам своим не поверил, и как-то сразу всплыло в памяти детство, а там и рыжее и веснушки…  По-видимому, еще тогда в моей генетической памяти оно осталось. И вот в жизни мне повезло встретить его наяву. Даже имена совпали! Как же я сумел тогда не пропустить своего счастья!  И как она увидела во мне свою судьбу и без колебаний, решительно пошла ко мне навстречу? Общение, разговоры с Верой, близость, объятия  доставляли мне такое  наслаждение, которого я не испытывал до того ни с одной женщиной или девушкой. Это сокровенное чувство я никогда не выставлял напоказ не то, что перед людьми или перед друзьями, но даже перед самой Верой. Наоборот, видимо инстинктивно опасаясь дурного глаза или зависти со стороны, иной раз демонстрировал на людях некоторое как бы невнимание к ней, а то и интерес к другим женщинам.  Веру, конечно, это бесило. Она никак не могла поверить, что я, не будучи, надо признаться, в этом плане святым и безгрешным,  никогда не допускал даже мысли, чтобы с ней расстаться. Этого многие не понимали, в том числе женщины, которые начинали на что-то надеяться, (а надо сказать, такие были). Но были и другие. Например, один из моих бывших подчиненных не так давно мне сказал: «Я всегда с огромным уважением относился к вам обоим, и, признаться, завидовал».

И, видимо, не зря. Все эти годы Вера была мне верной женой, надежнейшим тылом, всегда поддерживала меня во всем, даже  в непростые времена. И сегодня, когда нам уже под 75, и сильные страсти позади, я могу сказать то, во что мало кто поверит:  я люблю свою Веру даже сильнее, чем прежде. Обнимать, целовать её, пусть уже и не так страстно, как в молодости, мне так же приятно, как и много-много лет назад. Как многие русские женщины, обладая природным умом и тактом, она во многих жизненных ситуациях не только поддерживала меня, но и помогала ценным советом.  А порой и критическим взглядом на те статьи, котрые я начал писать в зрелом возрасте. Как будто каким-то чутьём распознавала людей, кто есть кто, давала точные оценки прочитанным книгам, фильмам, статьям, в том числе и моим. Потому поговорить с ней о них всегда было интересно. Не всегда и не во всем со мной соглашалась, бывали у нас и споры, и размолвки. Но даже если мы не были согласны друг с другом, в конце-концов приходили к взаимопониманию.

                Интересно, что уже в зрелые годы мы как-то вспоминали время нашей первой встречи, и Вера сказала: «Я как тебя увидела в первый раз, почему-то подумала:  вот с ним я бы  прожила всю жизнь!».  Ей не то, что можно, ей нужно верить. Потому что она просто органически неспособна что-то сочинять или привирать. Мало того, она и мне, и детям не позволяет. Чистая и светлая душа.

 

                Первые атомные на Камчатке.

 

Где-то в середине августа 1963 года, по проверенным сведениям,  к нам должны были перейти с Севера две атомных подводных лодки. В назначенный день многие из нас, кто с любопытством, кто с тревогой посматривали в сторону входа в нашу бухту Крашенинникова – атомные ведь, что ждать от них в бухте и посёлке?!

И вот из-за мыса Входной показалась первая из них… Непривычно большая, можно было бы сказать, огромная, да еще окрашенная в черный цвет! (Наши дизельные были зелеными). На следующий день пришла вторая. Первой, ракетной, 658 проекта, командовал капитан 1 ранга Михайловский А.П. , второй 627 пр. торпедной – капитан 1 ранга Дубяга. (За переход подо льдами оба получили звания Героев Советского Союза). Вскоре из Приморья пришла еще одна атомная подводная лодка с крылатыми ракетами «К-122»  659 проекта.

 

        

         

                       Одна из первых атомных на Камчатке .

 

Разговоров в посёлке и среди подводников, особенно в первое время, только и было, что об атомоходах, как их сразу прозвали. Обсуждали возможные проблемы с радиацией, с рыбой в бухте, но больше всего, конечно об условиях службы на них. Все полагали, и конечно не без оснований, что служат там особо отобранные и специально подготовленные люди. К ним соответственно относились, прощая то, что нам, подводникам дизельных подводных лодок вряд ли простили бы. Они это чувствовали и позволяли себе и выпить, и побуянить на берегу, в посёлке, без опасений, что снимут с должности – заменить-то их было некем. Во всяком случае, так считалось. Ну и, конечно, один отпуск у них, тогда чуть ли не в три месяца, чего стоил!  А возможен он был потому, что для атомной подводной лодки был предусмотрен второй экипаж, равноценный по составу и уровню подготовки. Так что один из них, отработав свои задачи  в море, мог спокойно сдать корабль другому и уйти в отпуск. Специально для размещения первых и вторых экипажей откуда-то пригнали  финской постройки плавказарму, (ПКЗ), с коврами в коридорах на всех палубах, отличными каютами для офицеров и сверхсрочников, кубриками для матросов и старшин, душами, умывальниками в каютах. В общем, служба на атомоходах  сразу была оценена престижной, но для нас, подводников с дизелей, трудно достижимой.

И вот на одной из них, «К-122», заболел и был списан по здоровью  капитан 3 ранга Варюхин, командир БЧ-3. (Такие звания там полагались для командиров БЧ). Возникла проблема – кем заменить? Тем более, что замена требовалась немедленно, кораблю предстоял выход в море на выполнение ряда курсовых задач.  Командованием было принято решение заменить его одним из командиров БЧ-3 с наших дизельных подводных лодок. Разумеется, это должен быть кто-то лучший из лучших, это же такая честь и такая ответственность!

               Я в то время был не командиром БЧ-3, а всего лишь командиром группы. Правда уже старшим лейтенантом, с опытом службы и боевой подготовки, давно допущенным к самостоятельному управлению Боевой частью и несению вахты, но, всё же, командиром группы. Так что надеяться на такое назначение, конечно, не мог, и о том даже не думал. И что же?  Абсолютно неожиданно, командование выбрало… меня!

               Решающую роль сыграло, по всей видимости, то, что я служил на «новой ракетной». Достойных, опытных офицеров в эскадре было много, но с ракетами «П-5», такими же, как на «К-122», была только одна, наша. Ну а поскольку я  устройство ракет и боевое применение изучал, в ракетных стрельбах так или иначе участвовал, видимо, потому выбор пал на меня. И вспомнился кадровик из Отдела кадров ТОФ. Оказывается, вольно или невольно, он мне сослужил добрую службу. Действительно, правду говорят, что ни делается – всё к лучшему. Или: «Пути Господни неисповедимы».

Я, конечно, был польщен и обрадован. Вот так, неожиданно сбывалась курсантская мечта служить на атомоходе. Конечно же, дал согласие, и вскоре в штабе ТОФ был подписан приказ о моём назначении командиром БЧ-3 на «К-122».

                Расставание с «С-44», прощание с друзьями помню плохо. А вот начало службы на новом месте запомнилось куда лучше. После того, как  представился командиру «К-122», капитану 1 ранга Смирнову В.В., и меня на построении представили экипажу, вместе со всеми спустился вниз. Меня провели по всей лодке, показали всё, что там есть. Контраст был просто ошеломляющим. И по размерам, и по уровню техники, не говоря уж об атомных реакторах, генераторах, турбинах. (Помню, как несколько лет спустя пришел на бывшую свою «С-44», спустился вниз и был поражен, какие маленькие там отсеки, какая, в сущности, примитивная техника, оборудование. А в то время мне всё казалось иначе).  Познакомился с большинством офицеров, со своими подчиненными. И служба на новом месте началась.

Мне предстояло самое трудное – изучить устройство новой подводной лодки, включая атомную энергетическую установку, и заново сдать все зачеты на допуск к самостоятельному управлению своей Боевой частью и к несению ходовой вахты на новом корабле. Опыт такой работы у меня уже был, и я, не теряя времени, приступил к делу.

Но и здесь не обошлось без приключений. Как командиру Боевой части, на ПКЗ мне полагалась отдельная каюта. (Кто бы мог о таком подумать еще неделю назад!). И вот как-то во время так называемой Большой приборки, командир решил вместе со старпомом и замполитом обойти все каюты и кубрики личного состава на ПКЗ с проверкой порядка и чистоты. Дошла очередь и до моей каюты. Командир с замполитом и старпомом вошли, осмотрелись, и командир мне говорит:

-  Откройте шкаф!   -     не думая, я механически открыл.

-  Так, а теперь стол.     -  тут уж я стал что-то соображать:

-  Товарищ командир, я не понял, Вы что – меня проверяете? Я же офицер!

Круто развернувшись, командир, молча, вышел из каюты, за ним, переглядываясь и посмеиваясь, остальные.

Где-то через час или два командир вызывает меня к себе. Иду, ожидая разноса, как же, посмел сделать ему замечание ! К счастью, я ошибся.  Не приглашая сесть, Владимир Викторович подошел ко мне, внимательно посмотрел в глаза и сказал:

- Я Вас, Альберт Иванович, очень хорошо понимаю. Конечно, на дизельных лодках у нас такого не было. А здесь у меня офицеров больше сорока человек. Многие из них не избавились от дурных еще курсантских привычек, есть и неряхи, и любители выпить. Вот и приходится, и проверять, и приводить к порядку… Вы уж меня извините.

И отпустил. Признаться, такого я не ожидал.

Я полностью включился в службу, старался изо всех сил  как можно быстрее сдать, упомянутые выше, зачеты. Здесь это сделать было куда труднее, чем на «С-44». И материальная часть сложнее и люди. Заносчивые «атомщики», прошедшие специальный Учебный центр, в свою среду людей со стороны принимали неохотно, относились скептически. (Позже, когда со многими из них мы стали друзьями, кое-кто признавался, что поначалу ко мне было негативное отношение, думали чей-то протеже, выскочка, карьерист к ним пришел). Так что работы хватало. Но я не унывал, вначале тяжело, зато впереди интересная служба, дальние походы…

К сожалению, не все мои ожидания оправдались. У меня-то всё шло нормально, своим чередом. И корабль изучил, и с ядерной физикой по мере сил разобрался, и зачеты сдал, и допуск к самостоятельному управлению Боевой частью получил. Постепенно в экипаже меня узнавали, (в том числе не остался тайной и тот случай в каюте), постепенно приходило признание. А вот с подводной лодкой нам не повезло. Мелких аварий и поломок было много, но первая крупная с частичным  затоплением реакторного отсека произошла еще в августе того года. Потом в сентябре – поломка  балера горизонтального руля с аварийным погружением на глубину. И вот теперь у нас  всего-то два-три выхода в море на отработку курсовых задач и – потекли парогенераторы!

Это были так называемые в обиходе «бочки»  из нержавеющей стали, (позже их стали делать из титана), в которых тепло  из ядерных реакторов превращалось в пар для турбин по принципу обычного электрического чайника.  Только нагревательным элементом здесь был теплоноситель, поступавший по трубопроводам из реактора. Так вот эти «бочки»  были ахиллесовой пятой всех первых атомоходов. На каждом борту их было порядка тридцати, (точно уже не помню), и они часто давали трещины, текли, особенно по сварным швам. А течи были радиоактивными, пар мог попасть в отсеки… Найти текущую бочку в специальных выгородках и отсечь её от остальных, исправных, было настоящим искусством операторов, управляющих Главной энергетической установкой, (ГЭУ).  После отсечения четырех и больше бочек ГЭУ надо было выводить из действия, дальнейшая её эксплуатация категорически запрещалась. И вот уже к концу 1963 года количество текущих парогенераторов на обоих бортах нашей подводной лодки превысило критическую черту.

Командованием было принято решение, (да, собственно, ничего другого и не оставалось), поставить подводную лодку в ремонт для их замены. Такой ремонт с заменой парогенераторов мог произвести только один завод в Большом Камне, под Владивостоком.  Предстоял переход туда. Жаль было оставлять Камчатку, но что делать, такова судьба военных моряков – не мы выбираем место службы. Ну и, конечно, жила надежда, что мы сюда вернемся.

Мы не особенно расстраивались, но у меня лично в связи с таким оборотом событий возникли дополнительные проблемы. Как уже было сказано, в это время Вера  родила Алёшку, сама была еще слаба. Так что лететь ей одной с ребенком во Владивосток, тем более неизвестно куда – трудно было себе даже представить. А о том, чтобы хотя бы временно здесь остаться, она и слышать не хотела. Видимо, всё-таки пришлось бы, но здесь опять вмешался господин случай. Тот самый Варюхин, списанный с нашей подводной лодки по здоровью, попросился перейти с нами в Приморье, поскольку ему надо было побыстрее попасть туда по делам, а аэропорт, как это часто бывало на Камчатке, по погоде закрылся и надолго. Пассажиров на подводной лодке быть не может, вот командование дивизии и приняло решение:  Варюхину идти вместо меня, поскольку он только недавно сдал дела, был допущен к управлению боевой частью, а мне предоставили возможность перевезти жену с новорожденным сыном самолетом. 

Наши ушли. Мы с Верой дождались летной погоды, взяли сына, пару  чемоданов с пеленками, распашонками и самым необходимым, и полетели в Приморье. В кармане у меня лежал ключ от двухкомнатной квартиры в поселке Тихоокеанском, в том самом, где предстояло жить нашим семьям.  В последний момент мне повезло обменяться квартирами с одним из офицеров, которого перевели из Приморья на Камчатку. Как я здесь, так и он там оставил всё как есть, до лучших времен, когда сможет перевезти вещи. Причем он сам меня нашел.  Ну вот как можно было такое предположить?! Если уж  везет, так везет!

 

С промежуточной посадкой в Хабаровске, не без приключений, через несколько часов мы приземлились в знакомом мне аэропорту Артем. Оттуда до поселка Тихоокеанский, (в быту – «Техас»), было  4-5 часов езды на автобусе. Но его надо было долго ждать.  Удалось найти таксиста, который согласился нас довезти.  А зима в Приморье, в отличие от Камчатки, суровая. Пронизывающий ветер с морозом и пылью при почти полном отсутствии снега. Старенькую «Волгу» продувало насквозь, обогрев почти не работал. Но мы не унывали, согревала мысль:  скоро будем дома, отогреемся, отмоемся, отдохнем.

 

Каково же было наше огорчение и разочарование, когда мы вошли в квартиру! Мебель, посуда всё было на месте, но по квартире гулял сквозняк, температура была чуть выше, чем на улице, горячей воды не было и в помине… Вера с Алексеем на руках, опустилась на диван, чуть не заплакала. Но быстро взяла себя в руки. Вместе мы завесили одеялами окна, из которых сильно дуло, (никто же их к зиме не готовил, а там, с теми ветрами это было абсолютно необходимо), нашли и включили в маленькой комнате электрогрелку, на кухне включили на полную мощность электроплиту, поставили греть воду. Вера сумела приготовить что-то поесть, (готовила она прекрасно). И вскоре мы уже купали Алексея. Пока намыливали, вынув из ванночки, он синел от холода, потом опускали в воду, розовел. Накормили его, сами перекусили, температура в маленькой комнате поднялась до +18, жить стало можно.

 

       Текущий ремонт с модернизацией.

 

Во времена, о которых идет речь, сами атомные подводные лодки были еще в диковинку, что уж говорить об их ремонте. Ни соответствующего оборудования, ни подготовленных специалистов не было. Практически всё начиналось с нуля. Так что наши надежды на 2-3 месяца ремонта скоро растаяли. Подводную лодку, с которой был выгружен весь боезапас, вытащили на стапель, вскрыли легкий и прочный корпус над ядерным реактором, соорудили специальное ограждение вокруг, а дальше дело стало. То одного нет, то другое непонятно как делать, что-то надо заказывать где-то на заводах и ждать, то технологии нет, и так далее. Время идет, средства, отпущенные на ремонт, тают. Скоро они закончились, и тогда было решено провести заодно текущий ремонт корабля в целом. Это еще время, а главное – деньги. Потом, поскольку ни в какие сроки и сметы не укладывались, решили повести полную модернизацию корабля. А потом и вообще переделать его под торпедный вариант 659Т, (еще сроки, еще деньги). Срезали ракетные контейнера, разобрали почти всю носовую часть корабля. Между собой мы говорили, что за такие деньги можно было построить новую подводную лодку, намного лучше нашей, быстрее и дешевле. Но разве наше мнение тогда кого-то интересовало?

 

               С самого начала нам стало понятно, что влипли в историю с ремонтом мы надолго. Вскоре и семьи перевезли из Тихоокеанского поближе  к заводу в поселок Большой Камень, благо квартиры завод нам предоставил. Посёлок Большой камень фактически был вовсе не таким уж большим.  Несколько кварталов,  улиц, кинотеатр, ресторан несколько магазинов. В основном здесь жили инженерно-технический персонал и рабочие завода «Звезда».  А также офицеры и сверхсрочники ремонтирующихся и сдающихся от промышленности кораблей и подводных лодок. Сюда приходили с судостроительного завода в Комсомольске-на-Амуре подводные лодки для заводских и государственных испытаний и передачи флоту.

                Наш корабль и экипаж включили в состав местной 72-й Бригады строящихся и ремонтирующихся подводных лодок. Предоставили казарму для моряков.Служба шла своим чередом. Утром все в строю на подъеме флага возле корабля, потом все вниз, осмотр и проверка тех механизмов, что остались нетронутыми.  Потом кто-то участвует в ремонте вместе с заводским персоналом, остальные проводят занятия, тренировки по специальности на оставшихся механизмах или в учебных кабинетах на территории бригады. Главный командный пункт корабля, (ГКП), во главе с командиром 2-3 раза в неделю тренируется в кабинетах ракетной и торпедной стрельбы.

               Несколько слов еще об одной детали нашей жизни и службы того времени, (может кому-то рассказанное мной, послужит уроком). Командиры Боевых частей и служб нашей подводной лодки были почти все старше меня по возрасту и по званию. Командир БЧ-5 , механик, был вообще по сравнению с нами пожилым капитаном 2 ранга. Так вот у ветеранов службы на атомоходе был такой обычай – перед обедом «помыть руки». Означало это, кроме прямого смысла, перед походом в столовую еще и принять стопочку  спирта, запив его водой из-под крана. (Спирта высокого качества  для промывки особо сложных систем, чистки контактов в приборах  и механизмах,  на атомоход выдавали в изрядном количестве. Естественно, его заказывали и получали на береговой  базе с запасом).  Быть среди товарищей «белой вороной», я, конечно, не мог. Да в ремонте оно особенно и не мешало в службе. Плохо другое. Со временем я стал чувствовать, что начинаю к тому привыкать. И даже когда обедал дома, мне хотелось «помыть руки». Причем обязательно тайком от жены, так было интереснее, да она бы и не одобрила.  И чем дальше, тем больше меня к этой стопке тянуло.  Хорошо, что сумел во-время осознать, что к добру это не приведет, иначе неизвестно, чем бы дело кончилось. Помню, стоял возле раковины и мучительно решал, выпить стопку или вылить. С большим трудом пересилил себя, вылил в раковину. С тех пор, руки мыл только в прямом смысле. Интересно, что в дальнейшем, хотя и  не чурался выпивки, всегда мог поддержать компанию, но тяги к ней  больше не чувствовал.

  Офицеры входящих в состав бригады кораблей, кроме дежурств непосредственно на кораблях, (дежурная служба находилась на них в обязательном порядке),  несли различные наряды на территории бригады, патрульную службу в посёлке и т.д. Кроме того, приказом Комбрига из нас поочередно назначался нештатный комендант гарнизона Большой Камень. Однажды такая участь постигла и меня.

  

                        

                                                          1965г.

 

В течении 3-х месяцев я обязан был вместе с патрульной службой, (развод её тоже был моей обязанностью), следить за порядком в посёлке и его ближайших окрестностях, и вокруг завода, за поведением военнослужащих, (в основном, конечно моряков в увольнении), соблюдением ими формы одежды. К тому времени я уже получил звание «капитан-лейтенант» и меня, как коменданта, уже побаивались не только матросы и старшины, но и офицеры помоложе и пониже меня в звании. И даже командиры кораблей относились с определенным уважением, поскольку в моей власти было задержать, посадить на гауптвахту их подчиненных и доложить о том комбригу на еженедельном подведении итогов. После чего, конечно, им не избежать было неприятностей.

Между прочим, период пребывания в должности коменданта гарнизона был для меня тоже хорошей школой взаимоотношений с подчиненными и начальством, выполнения своих обязанностей без излишнего, ненужного усердия, без потери понимания и человечности.  Если человек сам или его начальник, командир просили по каким-то убедительным причинам не докладывать о проступке вышестоящему командованию, то я не докладывал. Понимал, что иной раз случайная ошибка, мелочь может испортить человеку судьбу или карьеру.

Такая дополнительная нагрузка была весьма ощутимой. Править службу коменданта до полуночи, а в выходные и праздники еще дольше, после чего являться на службу вместе со всеми, было не так легко. Однако главным для меня делом была, конечно, служба на подводной лодке. Естественно, от своих обязанностей командира Боевой части никто меня не освобождал. Как и все другие офицеры,  я обязан был проводить занятия и тренировки с подчиненными, заниматься вопросами ремонта материальной части. Кроме того, поскольку с корабля постепенно уходили офицеры на плавающие корабли или на повышение по службе, мне приходилось исполнять обязанности и помощника и даже старшего помощника командира. Привлекали меня и к работе в госкомиссии по приемке из ремонта кораблей.  Как у меня получалось, думаю лучше судить по одному из приказов комбрига. По какому поводу он был издан, не помню, (кажется по итогам сдачи задачи №1), но копия его, которую мне выдали  на память, сохранилась:

 

                                                   П  Р И  К А З

                              Командира войсковой части  36048

                                                          № 186

14 октября 1966г.                                                                         п. Большой Камень

           Содержание: О поощрении командира БЧ-3 в/ч 87336 капитан-лейтенанта

                                                        Храптовича А. И. 

 Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Храптович Альберт Иванович является образцом выполнения воинского долга.  Выполняя по совместительству обязанности помощника и старшего помощника командира корабля, одновременно являясь членом Государственной комиссии по приемке кораблей от промышленности, капитан-лейтенант Храптович А.И. очень много времени уделяет повышению боевой готовности своей Боевой части. Не ослабляет руководство и воспитание своих подчиненных, активно участвует в общественно-политической жизни, непрерывно совершенствует свои знания по специальности. В трудных условиях пребывания корабля в ремонте занимается повышением своих знаний, как вахтенный офицер.

В то же время успешно закончил вечерний Университет марксизма-ленинизма. Как вахтенный офицер показал отличные знания при контрольной проверке по Задаче №1. По личной дисциплинированности и общественно-политической работе является образцом для всех офицеров части.

                                    П  р  и  к  а  з  ы  в  а  ю:

За образцовое выполнение своего воинского долга объявить капитан-лейтенанту Храптовичу А.И. благодарность и наградить ценным подарком.

                            КОМАНДИР ВОЙСКОВОЙ ЧАСТИ 36048            =ДМИТРИЕВ=

                            НАЧАЛЬНИК ШТАБА                                       =ШЕМЕТНЁВ=

 

Несколько слов по поводу приказа. Откровенно говоря, я сам не ожидал, что меня так распишут. Среди нас было немало не менее достойных офицеров.  Думаю, командованию просто надо было кого-то поставить в пример остальным,  и выбор случайно пал на меня. Что касается Университета марксизма-ленинизма, то туда многие из нас поступали, чтобы избавиться от марксистско-ленинской подготовки, которая была абсолютно обязательной, но более скучной и надоедливой. Университет же можно было посещать по своему усмотрению, лишь бы сдал экзамены. Относительно «Ценного подарка», совершенно не помню, что это было. Да и не имеет никакого значения. Главное, как говорится, - внимание.

Так прошло ни мало, ни много – почти три года! В числе других и я несколько раз подавал рапорт по команде с просьбой о переводе на плавающий корабль. Квалификация офицера, как специалиста, и особенно как вахтенного офицера, что ни говори, а со временем в ремонте начинает падать. Мне каждый раз обещали, просили потерпеть, ведь кому-то нужно было вытягивать этот проклятый ремонт. Приходилось соглашаться, терпеть. Тем не менее, долго так продолжаться не могло.

 Гораздо позже даже перешли к положению  «Ремонтный экипаж». Думаю, понятно – такой экипаж принимает приходящую в ремонт подводную лодку, а её экипаж отправляется назад, в дивизию. Потом  отремонтированную лодку ремонтный экипаж передает прибывшему с соединения, сам принимает с флота другую и т.д. (Одного из командиров такого ремонтного экипажа, который провел в заводе почти всю свою службу, друзья в шутку прозвали «Пятнадцатилетний капитан»). Но, то было позже.

 А здесь, видимо, пришло и моё время.

В октябре 1966 года пришел запрос из Отдела кадров ТОФ:  от бригады требуется кандидат для учебы на Высших специальных офицерских, ордена Ленина классах ВМФ, (ВСООЛК, или, как говорили в обиходе, «Классы»).  Туда мечтали попасть все, кто хотел стать командиром подводной лодки, потому что без Классов на должность командира просто не назначали. Располагались они в Ленинграде, зачислялись туда слушатели приказом  Командующего флотом, без вступительных экзаменов, только по представлению командования и политогрганов, под их  ответственность. Да, существенная деталь: кандидат должен быть с должности не ниже помощника командира.  Поскольку я  официально был только командиром БЧ-3, то пока и думать о Классах не мог.  И вдруг, (опять вдруг!), получаю от командования бригады такое предложение!  Наш командир, старший помощник, (а к нам старпомом пришел  Валентин Федорович Копьёв, тот самый  старпом с «С- 44»), заместитель командира по политчасти капитан 2 ранга Михайленко, (отличный, между прочим, мужик), - все были «за». Мне сказали, что в представлении укажут, что я успешно выполнял обязанности помощника командира и старпома, пока их не было. Представление на флот отослали, и в приказ Командующего ТОФ меня включили! Предстоял первый наш семейный переезд в Европейскую часть страны.

Я вот вспомнил о заместителе по политчасти Борисе Михайленко. Вот кто был истинным политработником. Как он умел работать с людьми! Бывало, и не раз, приходит к нему матрос, мичман жаловаться, что вот, мол, Храптович, несправедливо его наказал. Тот его внимательно выслушает, потом:

             -  Да, я ему обязательно скажу, нельзя так, слишком уж он сурово… Ну а ты всё как следует сделал, он что, действительно зря тебя наказал?  Давай посмотрим, за что, что он имел в виду, и как бы ты на его месте поступил?

              И так очень мягко подводил человека к пониманию, что не так уж он прав.

 

При отъезде в Ленинград произошел интересный случай. Надо было полностью рассчитаться с кораблем, освободить занимаемую жилплощадь, т.е. сдать квартиру, а, значит, вывезти вещи. А мы с Верой к тому времени кое-чем успели обзавестись, так что нужен был контейнер, чтобы их погрузить и отправить. Не успели еще ничего предпринять, как вечером звонок в дверь, на пороге мой бывший подчиненный Анатолий Пилюгин. Отличный был старшина, толковый, сообразительный. Только в прошлом году уволился в запас. Я, как мог, помогал ему  закончить вечернюю школу, пользуясь тем, что мы в ремонте, нередко освобождал его от службы. И вот он явился в гости. Мы обрадовались, а он смеется:

-  Разве я мог, будучи неподалеку, не навестить своего бывшего командира БЧ, которому стольким обязан?

За столом уже рассказал, что работает начальником участка на прокладке ЛЭП недалеко от нашего посёлка.

-  Толя, но ты же только Аттестат зрелости получил, как же ты оказался на должности инженера?

-   Да не проблема, Альберт Иванович, работа знакомая еще до службы на флоте, так что  справляюсь.

Когда узнал, что мы уезжаем в Ленинград и думаем, как отправить вещи, он, ни на секунду не задумываясь, сказал, что завтра же у нашего дома будет стоять «Урал»,  погрузить вещи и отправить нам помогут его люди.

Вот уж действительно, иной раз вспомнишь: «И тебе воздастся…» И на самом деле, на следующий день прямо к нашему подъезду прикатил грузовик «Урал», двое ребят быстро загрузили в него наши нехитрые вещички, мебель и увезли. Я поехал вместе с ними на станцию, где мы без труда всё оформили и отправили. Вскоре и мы с Верой улетели сначала в отпуск, а потом в Ленинград.

 

             

                В  отпуске мы любили поездить на велосипедах  по югу Украины.

 

              Остановлюсь коротко на том, что  происходило тогда, в 60-х годах, о которых у меня идет речь, в стране и у нас на флоте. Только  для более полного понимания того, как оно отражались на наших судьбах.

               Главным событием  стал, конечно,  ХХII Съезд КПСС, на котором была принята новая Программа
КПСС. В ней была четко обозначена главная  задача партии  -  построение коммунизма в СССР. Причем, теперь указывались конкретные сроки:  коммунизм, в первую очередь его материальная база, «в основном» должен был быть построен к концу 1980 года. А полностью – к 1991-му.  Хотя до установленных сроков нам тогда казалось очень далеко, тем не менее, сказанное партией воспринималось с трудом: как можно за 20-30 лет достичь полного изобилия материальных благ, а главное – практически  полностью изменить психологию людей? Между собой говорили, посмеивались, сомневались, но не на людях, конечно. Никому не хотелось услышать в свой адрес: «Вы что – не верите партии? Может вы вообще против Советской власти?», со всеми вытекающими отсюда последствиями.

И вот, во исполнение решений Съезда, больше на словах да на бумаге, чем на деле, в стране развернулась очередная кампания. Искусственно создавалось движение «ударников коммунистического труда»,  «стихийно» возникали их бригады, был сочинен и начал повсеместно, разумеется, включая армию и флот, внедряться «Моральный кодекс строителя коммунизма». Брались повышенные соцобязательства, (сейчас уже мало кто из молодежи знает, что это такое, но ниже я о том скажу), и так далее.

В Новочеркасске расстреливали и давили танками трудящихся, вышедших на площадь в знак протеста против повышения цен на самые необходимые продукты питания, которых к тому же нехватало, а партийная пропаганда во-всю трубила о росте сознательности, энтузиазма, благосостояния масс, о всё новых и новых успехах и достижениях.  Естественно, в докладах «наверх» в чести были именно успехи. Действительные, или мнимые, но никак иначе. Крайне отрицательно воспринимался любой негатив. Такое было и раньше, но, по моему глубокому убеждению, именно в эти годы показуха, очковтирательство, сокрытие недостатков достигли своего апогея. Ловкие, лишенные совести и порядочности люди, умело использовали неписанные правила игры в своих личных целях, и, надо сказать, достигали весьма приличных высот в должностях и званиях.  
 

Особенно губительно всё это отразилось на Вооруженных силах. В армии и на флоте тоже развернулось «социалистическое соревнование», (то самое, которым в экономике пытались заменить капиталистическую конкуренцию, как двигатель прогресса). Под нажимом и строгим контролем политорганов, на кораблях и в частях брались повышенные соцобязательства по выполнению планов Боевой и политической подготовки, (БП и ПП), выращиванию Отличников БП и ПП, классных специалистов, мастеров военного дела, отличных подразделений и кораблей. Поскольку отчитываться о выполнении соцобязательств, планов БП и ПП,  приходилось на бумаге, (начальники, всякие комиссии, инспекции в первую очередь проверяли бумаги), то именно они, в конце-концов,  и стали главными.  И не дай Бог, если в каком то из планов не стоит у какого-то пункта пометка «Вып.»  (Выполнено). Катастрофа!  Аварии, происшествия, грубые нарушения воинской дисциплины, а то и преступления, если была возможность, скрывались. Потому, что, если о них доложить выше, то виноватым оказывался не столько сам провинившийся, сколько доложивший о том начальник.  Ну а сокрытие, вместо тщательного разбора и воздаяния по заслугам, ни к чему хорошему, как известно, не ведет.

Всё сказанное выше понятным образом отражалось на боевой выучке экипажей, состоянии боеготовности кораблей, на дисциплине, и не в последнюю очередь на качестве поступающих в армию и на флот вооружений и техники. Ну и на наших судьбах, конечно, потому что у каждого из нас было своё видение и отношение к происходящему.

 

Не хочу сказать, что на флоте буквально все были бездельниками-очковтирателями. Тогда и флота, как такового, не было бы. А он держался! Держался на самоотверженном труде, службе офицеров, мичманов, матросов. Именно на их плечи ложился весь груз ответственности за боеготовность кораблей, боевых частей. Однако многие из нас просто вынуждены были поддерживать «правила игры». У некоторых даже стали путаться понятия, где правда, а где ложь. Бывало, и сам я ловил себя на неодолимом желании втереть очки очередной комиссии, инспекции, предъявляя бумаги, бодро докладывал, что всё у нас отлично…  И не видел в том ничего особенного! Так было принято, и я делал то же, что и все остальные, не испытывая никаких угрызений совести. Наоборот, было бы стыдно, показав, как оно есть на самом деле, «подвести» корабль, дивизию, флот…

 Липа, показуха начинали набирать обороты, становились обыденным явлением постепенно и незаметно . А вот сокрытие грубых проступков подчиненных, впоследствии обернувшееся невиданным раньше расцветом печально известной «дедовщины», (на флоте она называлась «годковщиной»), стало проявляться очень скоро.

 

Помню, приехал к нам в бригаду  из Москвы какой-то адмирал-политработник. Собрал офицеров, командование и долго внушал нам, что сейчас, когда на флот начали приходить люди с новым, (уже новым!), сознанием, из тех самых «коммунистических бригад», нужды в строгих наказаниях, взысканиях нет. Достаточно, обращаясь с подчиненными вежливо, лучше по имени-отчеству, объяснить, что такое воинская дисциплина, её значение для боевой готовности корабля, Боевой части, и всё. Соблюдать её дисциплину будут неукоснительно. А если нет, значит, начальник виноват – не смог как следует объяснить подчиненным. Значит, он не способен работать с людьми. (До сих пор не могу понять, верил ли он сам тому, что говорил, или просто выполнял установку свыше).

Дошло до того, что там, наверху, переписали Уставы, убрали из них, веками практиковавшиеся меры взысканий для нерадивых или недисциплинированных подчиненных. Например, наряд вне очереди на работу или на службу, лишение очередного увольнения. У командиров, практически, не осталось мер воздействия на подчиненных, кроме выговора да в самом крайнем случае гауптвахты…

                   И пошло…  Чтобы не выглядеть в глазах начальников «неспособным работать с людьми», многие из нас перестали наказывать подчиненных за «мелочи», ограничиваясь разговорами. Чтобы не докладывать о грубых проступках, приходилось смягчать формулировки, и, соответственно, наказания и т.д. Дисциплина стала падать буквально на глазах. Например, однажды я увидел, как матросы, сидящие на скамейке возле спортплощадки, не поднялись, как положено по Уставу,  когда мимо них проходил начальник штаба бригады, капитан 1 ранга!  Но что меня особенно поразило, так это то, что он прошел мимо, как бы даже того не заметив.  А в казармах старослужащие по последнему году службы, («годки»), уже приступали к «воспитанию» молодых матросов вместо бесправных и беспринципных командиров.  Теперь  по-другому, не так, как это делали раньше…

                 Ситуацию можно было бы сравнить с такой, например, когда ржавчину, вместо того, чтобы  предварительно очистить, красят сверху слоем краски. Ржавчина в темноте, скрытая от глаз, начинает пожирать механизм с удвоенной силой и скоростью, и в какой-то особо напряженный момент он выходит из строя.  Последствия, особенно в походе или в бою, могут быть самыми тяжелыми. И потому настоящие моряки тех, кто красит ржавчину лишь бы скрыть её от глаз начальства, презирают. К сожалению, здесь и «ржавчина» была другая, и отношение к ней было иное.  

«Ржавчина» начала свою работу. А что было дальше – о том речь впереди.

 

                                                         Командирские классы.

 

                  Итак, в октябре 1966 года мы с женой приехали в Ленинград. (Алексея временно оставили у бабушки в Мелитополе).  Сняли комнатку  в двухкомнатной коммунальной квартире, где в другой комнате жила  очень старенькая, на наш взгляд, бабушка.

Именно там мне пришлось увидеть наяву во всей красе «счастливую жизнь советского народа» в одном из самых красивых когда-то городов. Наша соседка, трудившаяся всю жизнь и пережившая блокаду Ленинграда, получала нищенскую пенсию, которой едва хватало на пропитание. Как она была благодарна нам, когда мы приглашали её к столу по выходным и праздникам!  И таких бабушек с нищенской пенсией, алкашей, живущих за счет квартирантов, там было полно. Достаточно было только немного отступить от Невского проспекта в глубину кварталов. Только ни в одной нашей газете, ни в одной телепередаче того времени о том не было ни единого слова.  А, значит, и вообще ничего такого не могло быть.

Вымыв и вычистив комнату, (даже обои заменили!), приступили к делам. Я пропадал на Классах, Вера училась сразу на двух курсах, сестер-воспитательниц детского сада и машинописи. (Профессии, востребованные в наших отдалённых базах).  Встречались мы только поздно вечером.

На классах учеба шла нормально, никаких особых сложностей не обнаружилось. Взаимоотношения со старшими товарищами, (а ни все были старше, пришли с должностей, как я говорил, помощников и старпомов), наладились сразу.  И учились, и хохмили, и пиво ходили пить вместе.

Среди профессорско-преподавательского состава на Классах были и гражданские преподаватели, кандидаты, доктора наук, но, в основном,  многоопытные флагманские  специалисты и командиры с флота. Достаточно сказать, что науку торпедных атак преподавал знаменитый автор соответствующего учебника профессор, капитан 1 ранга Лонцих.  А управление подводной лодкой  известный всему флоту капитан 1 ранга Жан Свербилов.  И таких преподавателей там было большинство. У них было чему поучиться.

Из друзей особенно сблизились с семейством Володи Пьянова, бывшего начальника Радиотехнической службы у нас, на «К-122». Он перевелся сюда, в Ленинград, в один из военных НИИ. С ним и его женой Антониной мы с Верой проводили свободное время по выходным, ходили в театры, музеи, кино.

 К сожалению, всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Подошли госэкзамены, и как мы их ни боялись, все успешно сдали.

      

  

                    Группа выпускников командирских Классов с преподавателями.

 

Прямо с Классов нас распределяли по флотам. Мне предложили должность помощника командира на строящемся атомном ракетоносце. В принципе очень хорошее предложение. Но я к тому времени уже знал, что сначала придется год-полтора в составе экипажа учиться в Учебном центре. Потом неизвестно сколько, но достаточно долго, строить корабль  в Северодвинске, принимать от промышленности, проводить заводские испытания…  Такое будущее, опять с длительным пребыванием на берегу, меня не устраивало. Я попросил направить меня на Северный флот, на плавающий корабль. Меня поняли, пошли навстречу, но под предлогом, что Тихоокеанский флот категорически требует всех своих офицеров после выпуска вернуть назад, на Северный флот не пустили.

 

Выпускной вечер провели в одном из ресторанов, тепло попрощались и разъехались. После небольшого отпуска, проведенного в Мелитополе с семьёй, я вылетел во Владивосток.  Вскоре уже был в Отделе кадров ТОФ с твердым намерением добиваться назначения на плавающий корабль.

 

                             Старые друзья и новые события.

 

               Чуть перефразируя известную пословицу: « Мы предполагаем, а Бог располагает», можно сказать, что в Отделе кадров располагали в отношении меня иначе.  Не удалось мне убедить кадровиков. У них были непробиваемые аргументы:  командование «К-122» настаивает на возвращении меня на свою подводную лодку. Потому что она вот-вот уже выходит из ремонта, и кому, как  не мне, досконально знающему корабль, имеющему опыт приемки кораблей от промышленности, принимать участие в её приемке , заводских и ходовых испытаниях. Знаем мы, как это «вот-вот», но возразить было нечего.

                 И поехал я снова в Большой Камень. Товарищи обрадовались моему возвращению, да, признаться, и я был в глубине души рад, что оказался среди своих. К тому же, командиром нашей «К-122»  уже стал В.Ф. Копьёв, тот самый, уважаемый мной старпом с «С-44». Командиром «БЧ-5», (механиком), стал мой товарищ капитан-лейтенат, инженер, Леонид Полещук. Мне могут сказать, что в таком звании  и с таким опытом старшим механиком на атомной подводной лодке стать просто невозможно. Но Леонид был представлен к назначению на эту должность по рекомендации флагманского механика бригады. Как самый грамотный специалист среди других кандидатов, к тому же хорошо умеющий руководить подчиненными. И командир полностью с ним согласился.

А вот старшим помощником командира был назначен никому из нас неизвестный, капитан 3 ранга П.  Фамилию называть не буду. Дело в том, что он был совершенно не приспособлен к службе, тем более в такой должности. Румяный, улыбчивый толстячок, всегда таскавший с собой не «Журнал боевой подготовки», (ЖБП), как положено старпому, а потрепанный портфель…  с марками!  Как он попал на такую должность понятно:  поскольку списать с корабля неспособного к службе невозможно, надо отдать его куда-нибудь.  Сделать это быстрее и проще всего с повышением, пусть там кто-то с ним мучается. Вот так  он и продвигался по службе, и стал старпомом.

Для меня, теперь штатного помощника командира, это означало одно -  придется основную часть его обязанностей взвалить на свои плечи. В принципе, в том не было ничего нового, приходилось заниматься этим и раньше.  Куда хуже было другое. Как я и подозревал, оказалось, что до конца ремонта еще далеко. Принял дела и обязанности помощника командира, и занялся ими. Попутно что-то делал и за старпома.  А куда деваться, порядок на корабле и в казарме – наша общая забота. Всё снова вошло в свою колею. Вскоре и Веру вызвал в Большой Камень. К тому времени она снова была беременной, носила в себе будущую нашу дочь.

 

                    

                           Мы снова в Большом Камне.   1968г.

 

Мы получили квартиру, с помощью друзей её обставили, и в дальнейшем по выходным и праздникам нередко собирались вместе и у нас.

             Наладив службу, пошел к Копьёву:

-  Валентин Федорович, поймите меня правильно, я не собираюсь бежать от трудностей.  Вы же прекрасно знаете – мне необходимо плавать!

Валентин Федорович, конечно, понимал.  Он объяснил мне, что подал заявку в Отдел кадров ТОФ на возвращение меня в свой экипаж потому, что ремонт действительно заканчивался.  Но во время проведения швартовых испытаний с фактическим вводом главной энергетической установки, (ГЭУ), при подаче пара на турбины была обнаружена течь парогенератора №7. Ремонт снова затянулся. Такого он предвидеть, конечно, не мог. Так что препятствовать мне не будет. И пошел с моим рапортом к командованию бригады.  

 

           Не могу не рассказать здесь, хотя бы коротко, о судьбе этого незаурядного офицера, сыгравшего в моей судьбе большую роль. Ну вот, скажем, на его месте другой даже не подумал бы идти к начальству, просить за меня. Ведь каждый опытный офицер накануне выхода из ремонта был у него на счету. Но не Валентин Федорович!  Он не о себе думал в первую очередь, а о нас. С его отношением к людям, знаниями и опытом, я уверен, он мог бы стать большим военачальником и принёс бы много пользы флоту.  Если бы не попал в свое время на «К-122» и не разделил с ней её нелегкую, даже трагическую судьбу.

 

                            

                            Валентин Федорович Копьёв.

 

           С окончанием затянувшегося ремонта в 1969 году «К-122», наконец, перешла в 26 дивизию подводных лодок. Там экипаж прошел весь Курс боевой подготовки и в начале 1970 года вышел на Боевую службу.  7 мая в Филиппинском море всплыли на перископную глубину на сеанс связи и определения места.  Штурман, определил место корабля и предупредил командира капитана 1 ранга Копьёва и старшего на борту заместителя командира дивизии капитана 1 ранга Сучкова Л.Ф. о том, что в их районе есть подводная возвышенность с глубиной над ней 200 метров. С окончанием сеанса связи, командир приказал погружаться на глубину 100 метров. Вопреки решению командира, старший на борту Сучков пренебрег предупреждением штурмана и, не записав, как положено, в Вахтенный журнал, что вступил в командование подводной лодкой, (что и спасло его позже), приказал погружаться на 200 метров. На глубине 196 метров лодка столкнулась с подводной скалой. Была разрушена носовая часть легкого корпуса, в том числе обтекатель гидроакустической станции, она вышла из строя. Без неё подводная лодка небоеспособна, пришлось возвращаться.

              На переходе в базу в подводном положении 12 мая произошел пожар в турбинном, а потом  в 4 и в 8 отсеках. Всплыли  аварийно в надводное положение. С пожаром справились, никто не погиб, но часть экипажа получила отравление угарным газом. Провентилировали отсеки в атмосферу, устранили последствия аварии, погрузились, продолжили переход.  Но несчастья продолжали преследовать подводную лодку. Вскоре вышли из строя малые горизонтальные рули.

С возвращением в базу, в результате работы Комиссии по разбору итогов похода, командир подводной лодки был снят с должности.

Любому непредвзятому человеку понятно – при чем тут командир подводной лодки? В столкновении со скалой вина явно старшего на борту. Позже, когда произошел пожар, командир сделал всё, что мог и должен был. Людей и корабль спас, привел его в базу. Да, поставленную задачу корабль не выполнил, но не по вине командира. Капитан 1 ранга Сучков во время работы комиссии, видимо, не нашел в себе мужества признаться, что вмешался в управление подводной лодкой, и столкновение со скалой случилось, фактически, по его вине. Что касается пожара и особенно поломки рулей, то здесь многое зависело от качества ремонта подводной лодки на заводе.  В общем, в итоге разбирательства, как было принято в те времена на флоте, виновника назначили  и наказали.

(Позже самого Сучкова  судьба  тоже жестоко наказала.  Спустя три года он погиб на «К-56»,  после столкновения подводной лодки в надводном положении с гражданским судном «Академик Берг». И хотя вина его, как старшего на борту, в том, что произошло, тоже была, винить его посмертно никто не стал. Тем более, что вел он себя в аварийном отсеке мужественно).

 Несправедливость сильно сказалась на здоровье Валентина Федоровича. Какое-то время он еще служил в штабе флота на незначительной должности. Я с ним там встречался, он осунулся, был сам на себя уже не похож, но по-прежнему внимателен и доброжелателен к людям.  Спустя несколько лет умер. (Примерно такая же судьба постигла и его младшего брата Александра, но то отдельная история).

 Подводная лодка «К-122»  еще дважды ремонтировалась. 20 августа 1980 года в море на ней случился сильный пожар в 7 отсеке. Погибли 14 человек, лодка лишилась хода и приведена в базу на буксире. Снова ремонт. И только в 1985 году  из-за неудовлетворительного состояния она, наконец, выведена из состава ВМФ.  Вот таков был её путь на флоте. Множество погибших, потерявших здоровье и неисчислимое количество поломанных судеб. (А меня, выходит, Валентин Федорович от такой судьбы спас, отпустив в свое время с корабля на повышение).  Примерно то же было с «К-19» на Северном флоте, и многими другими атомными подводными лодками первого поколения. Так тяжело, так непросто происходило становление нашего атомного подводного флота.

 

Но, продолжу. Итак, 1968 год, завод, Валентин Федорович пошел к командованию бригады с моим рапортом о переводе на плавающую подводную лодку. Там, как и ожидалось, отказали под тем же предлогом  – лодке скоро выходить из ремонта. И я окончательно смирился со своей участью, продолжал службу в полную силу, как мог и умел, без скидок на какие-то там обиды, обстоятельства.  И никаких особых изменений не ждал.

Однако, и здесь повторяется старая истина: нет худа без добра. Из штаба ТОФ запросили кандидатуру на должность старшего помощника командира новостроящейся многоцелевой атомной подводной лодки нового поколения.  По приказу Главкома ВМФ в такой экипаж должны набирать только лучших офицеров. Командование бригады давно меня знало, вот мне эту должность и предложили. Вместе с Валентином Федоровичем, подумали и пришли  к выводу:  надо соглашаться.  Всё равно на плавающую лодку не отпустят. А этот  наш «ремонт» снова затягивается.  К моменту выхода из завода «К-122» я, скорее всего, успею уже пройти и Учебный центр и постройку. (Интересно, что наши расчеты в дальнейшем полностью оправдались). Тем более лодка нового поколения, более совершенная и должность хорошая. Согласился. Приказ ГК о моем назначении на должность старшего помощника командира «К-323» пришел быстро. Я отправил Веру к родителям в Мелитополь, сам вылетел на Камчатку. Поскольку мой новый экипаж формировался там.

На Камчатке из штаба флотилии меня направили на одну из плавказарм, (их уже было здесь три), где размещались офицеры нового экипажа.  Там я представился командиру, познакомился с офицерами, уже зачисленными в экипаж «К-323».

Командир, капитан 2 ранга Семёнов Аркадий Иванович, невысокого  роста, лысоватый, доброжелательный, моему появлению обрадовался. Теперь все заботы по доукомплектованию экипажа офицерами до полного состава, (матросов, старшин набирают позже), их размещению, питанию и так далее ложились на плечи старпома. Сам он был назначен командиром  на новый корабль сразу по окончании Военно-морской Академии. Туда поступил с должности командира дизельной подводной лодки, опыт плавания,  командования кораблем у него был. Дела и обязанности старпома были хорошо известны мне, командиром БЧ-5 стал опытный Олег Спиридонов. И другие офицеры производили хорошее впечатление.  Стало понятно,  дела у нас пойдут как надо. 

                                 

                                         Учебный центр и новый корабль.

 

         Вскоре отобрали на флотилии остальных офицеров, и вылетели в Москву. На складах тыла армии нас переодели в форму МВД. Так переодевали всех флотских, кто потом должен был ехать в Обнинск небольшой городок в 100 км от Москвы. Там, на базе первой в мире промышленной атомной электростанции, был создан специальный Учебный центр, (УЦ),  для подготовки экипажей атомных подводных лодок ВМФ. Так вот, чтобы «вероятный противник» не понял, кто мы такие, нас и переодевали в форму МВД.  (Только много позже, эту наивную, на грани глупости, «маскировку» отменили).

              Начальником Учебного центра был командир первой атомной подводной лодки в ВМФ СССР Герой Советского союза контр-адмирал Леонид Гаврилович Осипенко. Настоящий подводник, ветеран ВОВ, офицер прекрасных деловых и человеческих качеств.

 

                                                 

                                                         Начальник УЦ  Л.Г. Осипенко.

 

               В ноябре 1968 года мы приступили к изучению по чертежам и макетам, в учебных кабинетах, устройства нашей новой подводной лодки, и всего, что потребуется для управления ею в будущем. Основное внимание тогда уделялось ядерной физике, устройству и правилам эксплуатации ядерных реакторов, электро-энергетических, воздушных, гидравлических систем, паротурбинных установок. Командиры групп управления ядерными реакторами, (сокращенно - управленцы), отрабатывали практические навыки в Физико-энергетическом институте, (ФЭИ), на действующей  ядерной установке.

              Осваивать науки было не легко, но мы старались, не жалея сил и времени. Группу командования, например, (командир, старпом, замполит, помощник), обучали чуть ли не на уровне инженер-механиков. Не только в деталях системы и механизмы подводной лодки, а вплоть до того, что мы учились вводить и выводить ядерную энергетическую установку из действия, управлять ею в различных режимах, включая аварийные. 

              Преподаватели в учебном центре были замечательные. Например, профессор, доктор наук полковник В.И. Дарагань. Помню, как мне когда-то пришлось самостоятельно разбираться в основах ядерной физики. Кое-что понять самому было трудно. А после его лекций, всё сразу стало на свои места. Он умел так разложить всё по полочкам, что я, например, и сегодня могу рассказать любому принцип получения управляемой ядерной реакции.  Такими же были и другие преподаватели, можно сказать, фанатики своего дела Н.Соснин, В.Иванов, Ю.Яковлев, Л. Коцуренко и многие другие.

             К сожалению, тактике действий подводной лодки, оружию, навигационным, радиотехническим и прочим системам внимания, практически не уделялось. Да и учебных кабинетов по ним, тренажеров еще не было. Всё упомянутое приходилось изучать и осваивать позже, самостоятельно.

 

Всё это время я был в Обнинске один, Вера оставалась в Мелитополе у родителей, где  24 декабря 1968 года родила нашу дочь Марину. Мне удалось отпроситься на пару дней, чтобы увидеть жену и дочку. А спустя месяц они все – Вера с Алексеем и маленькой Мариной  приехали ко мне в Обнинск.

В мае 1969 года я, замполит и механик, вылетели на Камчатку. С помощью командования флотилии, набрали там матросов, старшин и мичманов до полного состава экипажа, перелетели с ними в Москву. В Москве всех переодели в форму МВД и привезли в Учебный центр, в Обнинск. Забот у нас прибавилось вдвое.

               Время шло. Постепенно люди проявляли себя, кто есть кто. Кто действительно был достоин службы на новой подводной лодке, а кого сумели спихнуть нам за ненадобностью, прикрыв липовыми характеристиками  и чистыми карточками взысканий и поощрений. К счастью, случайных людей  оказалось немного, буквально единицы.  Из всех из них  в процессе учебы надо было не только получить хороших специалистов, но создать экипаж. Усилий преподавателей УЦ для того было недостаточно. Главное – привить чувство гордости за свой экипаж, единства, сплоченности, высокой ответственности за своё дело, привычку к порядку и дисциплине. Вот это было главным для командования, офицеров. Чем мы и занимались постоянно помимо основной учебы.

                Оставалось время и на кино, концерты, лыжные вылазки за город. Природа в тех местах потрясающе хороша, обнинцы очень любят и берегут её. В самом городе участки леса остаются нетронутыми. Есть отличный парк, на реке Протве шляпочная база, летний пляж. Гордостью города являются не только научные и промышленные центры, но и спортивные комплексы.

  В сентябре обучение было закончено. Мы успешно сдали выпускные экзамены, и начальник УЦ, контр-адмирал Осипенко Леонид Гаврилович подписал приказ о выпуске. Снова переодевшись в Москве в свою флотскую форму, (её хранили на складе), мы выехали поездом в Ленинград.  Там, на Адмиралтейском заводе уже заканчивалась постройка нашей «К-323», многоцелевой атомной подводной лодки новейшей модификации.  Вместе с нами ехали многие семьи, в том числе и Вера с Мариной. Сына еще раз оставили у бабушки, которая очень любила своих внуков,  на  время, пока у нас не прояснится вопрос с жильём в Ленинграде.

 

Второе наше с Верой пребывание в Ленинграде не было таким легким и беззаботным, как в первый раз. Тогда мы были предоставлены сами себе. А теперь у неё на руках была Марина, а у меня – целый экипаж. Наша подводная лодка. пока еще стояла на стапеле, но уже готовилась к спуску на воду, и надо было успеть пролезть всю её от первого до последнего шпангоута, изучить устройство механизмов и систем в отсеках и в легком корпусе. Ну и, конечно, предстояло устроить матросов и старшин в казарме, наладить организацию их питания, отдыха, бани, несения нарядов. Следить за  соблюдением  дисциплины, порядка и т.д. и т.п. В общем, приходилось в основном пропадать на службе. В том числе внимательно смотреть за работами в отсеках подводной лодки. Там, в ходе достройки, многое улучшалось и даже переделывалось по нашим предложениям.

В начале 1970 года подводную лодку спустили на воду. С традиционным разбиванием бутылки шампанского о корпус, и грандиозным заводским банкетом по этому поводу. Корабль начал свою жизнь на воде.

                                    Вот она,  наша «К-323»  671 пр.

 

          Несколько слов вот о чем. На банкете поднимали тосты «За партию», «За товарища Брежнева», «За правительство», «За руководителей завода», (они, разумеется, присутствовали) и так далее.  От нашего экипажа выступил командир и предложил тост:  «За светлые головы конструкторов, инженеров  создавших, и золотые руки рабочих, построивших для нас такой замечательный корабль!». Все присутствующие на банкете и тост оценили, и выпили с удовольствием. В том числе и мы, офицеры корабля. Причем искренне верили в сказанное. Кто из нас мог бы в тот момент подумать, что наш новый, замечательный по своим тактико-техническим характеристикам корабль, по ряду важнейших параметров уже тогда  отставал от аналогичных кораблей «вероятного противника»?  В первую очередь по одному из важнейших для подводной лодки показателей – уровню собственной шумности. Мы тогда еще о том не догадывались. А ведь руководители, конструкторы знали!  И помалкивали. И поднимали тосты… Но, повторяю, мы о том пока еще  не догадывались и гордились тем, что нам оказано высокое доверие – осваивать новейшую технику.     
              

           В середине года нашу подводную лодку  поместили в специальный, крытый брезентом док. И по Неве, потом по Беломоро-Балтийскому каналу перетащили в Белое море и дальше в Северодвинск. Там, на заводе «Звезда» мы приступили к швартовым, заводским и ходовым испытаниям.

После окончания ходовых,  предстояли Государственные испытания с участием Госкомиссии. Перед их началом наш экипаж был отправлен на стажировку на Северный флот в 3 Дивизию подводных лодок. Три такие, как наша, подводные лодки там уже были. В дивизии нас встретили без особой радости - все, и корабли и штаб, страшно загружены, мы – лишняя нагрузка, только всем мешаем. Пришлось добиваться, чтобы нам представили возможность,  сначала отработать экипаж на одной из подводных лодок. Потом вынудить штаб найти время, чтобы проверить нас по Задаче №1, (подготовка к плаванию).  Затем выйти с нами в море на Задачу №2, (управление кораблем над и под водой, в различных условиях, борьба за живучесть, торпедная атака, взаимодействие с другими силами, связь и т.д.).  Со скрипом и недовольством со всех сторон, но мы своего добились. Обе задачи штаб у нас принял с оценкой «хорошо». А мы приобрели практические навыки работы со своей будущей техникой и оружием, и необходимый опыт плавания для проведения Госиспытаний.

По окончании стажировки командир дивизии контр-адмирал Ф.Воловик построил на плацу всю дивизию и поставил наш экипаж в пример всем остальным, (случай уникальный). Сказал, что он посильней, чем некоторые экипажи в дивизии. По всей видимости, именно это обстоятельство прямо сказалось на нашей дальнейшей службе на флоте.

 Мы возвратились на завод, где и приступили к государственным  испытаниям нашей «К-223».  Сначала в отсеках и на Боевых постах работали заводские специалисты, а наши матросы, старшины и офицеры стояли за их спинами, смотрели, чему-то дополнительно у них учились, перенимали опыт. В море с нами выходил штаб местной бригады строящихся и ремонтирующихся подводных лодок. Так что народу было – не протолкнуться. Но постепенно наши садились за пульты управления, становились на Боевые посты, а заводские специалисты с корабля уходили. Так мы и провели весь комплекс испытаний, начиная с погружения под перископ, вывески и дифферентовки, до испытаний на максимальную подводную скорость, (невиданную до сих пор), при полной мощности реакторов, до торпедных стрельб и погружения на максимально-возможную в Белом море глубину. Впоследствии как-то подумалось:  летчики при этом называются испытателями со всем, что из этого следует. У нас же, подводников, ничего подобного нет.  Для нас это хоть и опасная, но обычная, будничная работа.

Государственные испытания прошли без особых проблем, мелкие недостатки в технике устранялись на ходу. Госкомиссия приняла подводную лодку в состав ВМФ, на ней были подняты Военно-морской флаг и Гюйс.

                                                  

                                           Северный   флот.

 

 В конце 1970 года мы уже самостоятельно перешли в Западную Лицу к месту своего постоянного базирования в  3-ю дивизию подводных лодок СФ.  Сразу же, без раскачки, начали отработку полного Курса задач Боевой подготовки, как полагается новому кораблю. Наш экипаж штабу дивизии и командованию был знаком,  но теперь у нас был свой корабль. А он был еще не полностью очищен от заводской грязи, не до  конца покрашен. Как это бывало в те времена, когда корабль спешили сдать к какому-то сроку или празднику. Сдавали  с оговорками, что потом, мол, всё доделаем. Вот и «доделывали», естественно всё силами самих подводников.  А чего стоит завести на корабле всю необходимую в боевой дивизии документацию, разместить  экипаж в казарме, привести в божеский вид форму матросов, старшин, офицеров после завода и т.д. и т.п.

 

             Для тех, кто будет ловить меня на слове, сделаю небольшое отступление.

             Пока мы строили, испытывали и принимали нашу «К-323» от промышленности, «наверху» приняли решение: поменять местами экипаж «К-223»  с «166-м» резервным экипажем. То-есть нашу лодку, пришедшую с завода, передать перволинейному 166 –му экипажу, и впредь он будет экипажем подводной лодки «К-323». А мы, не прошедшие весь Курс боевой подготовки, соответственно, будем 166-м резервным экипажем. С тех пор где-то на бумаге было так, а на деле о том скоро все забыли. Передать подводную лодку тому, кто по выучке и организованности не шел с нами ни в какое сравнение, никто и не подумал. Мы по-прежнему продолжали службу как экипаж «К-323», а тот, другой, нас подменял на время отпуска и отдыха. И никогда ни мы, ни командование не считали иначе. И все остальные относились к нам так же.

 

Приведением в порядок корабля, казармы, формы одежды и т.д. пришлось заниматься круглые сутки, без выходных. И все рвно времени не хватало. Ко всему прочему, командир уехал ненадолго в отпуск к семье в Ленинград, и я остался за него. Прикрывать меня стало некому, я буквально разрывался между кораблем и штабом. Конечно, пришлось туго. Однажды начальник штаба капитан 1 ранга Чернов Е.Д. пришел с проверкой на корабль, потребовал у меня «Журнал боевой подготовки», (зубная боль всех старпомов).  А я его до конца заполнить не успел, и мне крепко досталось от Чернова на орехи.

Но постепенно дело продвигалось. Вскоре и командир вернулся, мне стало легче. И вот в январе 1971 года настало время проверки нашего корабля по Задаче №1  Курса БП. Для моряков это самая сложная задача, называется она «Организация службы и подготовка корабля к плаванию».  Тем более для нас, поскольку принимать её от нового корабля должен был не только штаб дивизии, но и штаб флотилии. В один прекрасный день они прибыли  на корабль и в казарму, и проверка началась.

В первый день проверяется всё в кубрике на берегу и на корабле. Начиная от носков, ботинок, заправки коек и чистоты во всех помещениях на базе до последней гайки в трюмах и отсеках корабля. Затем идет опрос и проверка всех старшин, матросов, офицеров по знанию своего заведования, правил его содержания и использования, вопросов химии, радиационной безопасности, легководолазной подготовки и т.д. и т.п. Проверка строгая, оценка должна быть не ниже «хорошо». На второй день на корабле играется учение «Приготовление корабля к бою и походу», на котором проверяется умение личного состава работать с техникой и оружием практически. Как правило, в это время корабль смотрит кто-то из командования. Поскольку нас проверяла флотилия, на борт поднялся начальник штаба флотилии контр-адмирал Михайловский. Да, тот самый, который привел первую атомную на Камчатку.

                             

                                       Адмирал  А. Михайловский.

 

Там мне пришлось встретиться с ним при необычных обстоятельствах.  Командир дивизии и часть нашего экипажа во главе с командиром ушли в море на помощь нашему второму экипажу, как раз в тот момент, когда там потекли парогенераторы, и возникла угроза радиационной опасности. Михайловский остался за командира дивизии,  а меня оставили старшим с оставшейся частью команды.  И вот один из моих матросов ушел в самоволку в поселок и не вернулся к вечерней проверке. Поскольку была зима, полагалось немедленно доложить командованию, и организовать поиски пропавшего, иначе он мог замерзнуть на морозе. Кто-то в таких случаях предпочитал не докладывать, искать самому, своими силами. Я же сделал так, как полагалось. Доложил дежурному по дивизии, составил поисковые группы, назначил маршруты и отправил на поиски. До утра найти беглеца не удалось. И вот утром вызывает меня в кабинет комдива Михайловский.

Иду ни жив, ни мертв. Ну сейчас он мне выдаст, известно ведь, что те, кто остается за начальников временно, обычно усердствуют особо, дабы себя показать.  Вхожу, здороваюсь, представляюсь. Смотрю, Михайловский ничего,  спокойно так:

- Ну что, не пришел поганец?

- Нет, товарищ капитан 1 ранга.

- А ты всё сделал как полагается, поиск организовал?

- Так точно.

- Говоришь, и раньше за ним такое замечалось?

- Да, он парень разбитной, тертый видать еще на гражданке.

- Ну, такой не пропадет. Где-нибудь у бабы проспал. Не переживай, придет к обеду. А если не придет, организуем поиск силами дивизии.

И спокойно так, даже с легкой улыбкой отпустил меня во-свояси. Матрос к обеду пришел. А я навсегда запомнил Михайловского.

 

  И вот теперь он пришел на наш корабль. И именно мне поручено его сопровождать и всё показывать. Не знаю, вспомнил он того старшего лейтенанта, которого вызывал в кабинет на Камчатке. Вряд ли. Теперь тот старший лейтенант уже капитан 3 ранга, он адмирал. Я грешным делом подумал – вряд ли адмирал станет проверять состояние корабля так уж дотошно. Посмотрит по верхам и всё.  Ан нет, Михайловский преподнес мне очередной урок. Облачившись в рабочую одежду, одев перчатки и пилотку, он полез буквально по всем трюмам и выгородкам, от первого до последнего шпангоута, от первого до последнего отсека. Даже туда, куда у меня, старпома, не всегда хватало времени заглянуть.  К счастью, матросы меня не подвели, везде было чисто, трюма сухие, всё, что полагается, смазано, медь надраена.  Адмирал  молча смотрел, кряхтел, сопел, я думал вот-вот выдохнется. Куда там!  Дошел до кормовой переборки последнего отсека, вернулся в шестой, вошел в каюту доктора, (она же амбулатория), и только тут сел на кушетку. Вижу – доволен. И вдруг его взгляд на чем-то задерживается, на лицо набегает тень:

- Ну вот, только хотел тебя похвалить…  Неужели ты не можешь научить доктора, что нельзя так, незакрепленными держать на полке пузырьки, бутылки?  Потому что в море, при волнении они могут упасть, разбиться?

Обидно было, конечно, оступиться в последний момент на такой мелочи. Но всё справедливо, ничего не скажешь. Замечание быстро устранили.

После обеда на корабле было сыграно заключительное, особой сложности учение по борьбе за живучесть подводной лодки. В отсеках офицеры штаба флотилии и дивизии выдавали вводные о выходе из строя механизмов, о взрывах и пожарах, поступлении воды, разрыве трубопроводов пара, гидравлики и т.д.  Командиры отсеков докладывали в Центральный пост, на Главный командный пункт корабля, (ГКП), приступали к борьбе с «аварией». ГКП, (во главе с командиром), организовывал им помощь и принимал меры в масштабе корабля. Действия ГКП проверял лично Михайловский. К вечеру провели строевой смотр экипажа с проверкой формы одежды и знания Уставов ВМФ и ВС, с прохождением торжественным маршем и пением строевых песен. И на том, наконец, закончили. Результат, сказали, будет объявлен в приказе.

И вот результат:  командующий флотилией вице-адмирал Шаповалов, (разумеется, на основании доклада начальника штаба), издал приказ, по которому наш экипаж ставился в пример всему личному составу флотилии, как сдавший задачу №1 с первого раза! (Как говорили у нас: «с первого захода»). Такого случая на флотилии еще не было. Обычно из-за недостатков и недоработок задача не принималась, назначался срок устранения замечаний, потом проверка по задаче проводилась повторно. Могло быть даже не раз.  Конечно, не обошлось без замечаний и у нас. Но они не были существенными, и устранялись буквально на ходу, еще до ухода офицеров штаба из корабля или казармы.

Что и говорить, приятно, когда твой труд и видят, и ценят. Особенно приятно было мне. То, что Задача №1 – это задача в основном старпома, на флоте всем известно. Командир – он главный в море.

Последствия же были таковы. Нам было приказано немедленно приступить к отработке морской части задач Курса БП, с тем, чтобы в кратчайший срок подготовиться к выходу на Боевую службу. Насколько это важно и что это такое – надо сказать чуть подробнее.

Боевая служба в те годы была далеко не таким рядовым явлением, как  стала позже. Считалась опасным, рискованным делом, исключительно ответственным.  Холодная война была в разгаре, в любой момент она могла обернуться «горячей». Главной задачей наших многоцелевых подводных лодок было обнаружение в разных районах мирового океана и длительное слежение за авианосными ударными группами, (АУГ), США, за крупными боевыми кораблями и подводными лодками США, Англии, Франции. В полной боевой готовности к их немедленному уничтожению с получением приказа по радио. Точно такую же задачу имели и они, и, прежде всего, по поиску, слежению за нашими подводными лодками в готовности к их уничтожению с началом боевых действий. Так что подводники, в отличие, скажем от пехоты, каждый раз, выходя в море на Боевую службу, постоянно находились, практически в готовности  к бою, ощущали настоящее, не учебное противодействие сил и средств США и НАТО. Сейчас я уже могу признаться, что в те времена мы тайком от начальства, (хотя вряд ли оно о том не знало), даже аварийно-сигнальные буи приваривали к корпусу. В мирное время они могли нам помочь в случае аварии, но в боевой обстановке они, отделившись от корпуса и всплыв на поверхность, могли нас погубить. (Такой случай самопроизвольной отдачи АСБ был, например, у нас на «С-44» при отработке задачи №2 в полигоне БП).

Борьба с советскими подводными лодками в США, была поставлена на уровень национальной задачи. На её решение работали все силы и средства государства. И не без успеха. Вместе со странами НАТО ими были созданы мощные противолодочные рубежи на маршрутах развертывания наших подводных лодок, стационарные системы их обнаружения в океанах, маневренные корабельные, авиационные, а позже и космические противолодочные  силы. А самыми опасными для нас были и остаются их многоцелевые атомные подводные лодки. Именно они способны лучше, чем другие, искать, обнаруживать и длительно следить за нами в готовности к уничтожению. Отсюда сохранение скрытности действий являлось для нас одним из важнейших условий выполнения боевой задачи. Даже выход из базы на Боевую службу осуществлялся, как правило, ночью, с соблюдением полного радиомолчания, о дате и времени выхода никто на берегу не должен был знать. И только  после длительного похода на пирсе лодку встречало командование, с оркестром и построением личного состава дивизии.

 Вот почему выполнение задач Боевой службы доверяли только особо высоко подготовленным кораблям и экипажам. Были среди нас такие, которым выполнять Боевую службу просто не доверяли. Я лично знаю командиров, которые, пока другие ходили в море, они, разу не побывав на Боевой службе в таком качестве, заканчивали Академии и дорастали до высоких должностей вплоть до Командующих флотом. А мы вышли на Боевую службу сразу же по окончании отработки задач уже в мае того же года. Конечно, это была высокая оценка наших трудов, высокое доверие экипажу и лично командиру А. Семёнову. При скромной внешности, он обладал очень сильным, светлым умом и волей. К тому же, как я говорил, имел за плечами Академию и опыт службы в должности командира.  

Видимо потому даже на нашу первую Боевую службу мы вышли без старшего на борту из числа командования дивизии или флотилии, как это было обязательно для экипажа, впервые выходящего на БС.  Обязательным было также наличие на борту второго допущенного к самостоятельному управлению кораблем офицера, кроме командира корабля. Понятно зачем. Во-первых, командир не железный, не может постоянно быть в ЦП, а во-вторых, мало ли что с ним в длительном походе может случиться. Как правило, это должен быть свой, допущенный к самостоятельному управлению подводной лодкой старпом, или  командир с другого экипажа. У меня же вышло так, что, будучи полностью занятым кораблем и экипажем в процессе подготовки и сдачи задач, свои зачеты на допуск к самостоятельному управлению кораблем я сдать до конца не успел. И, тем не менее, мы вышли самостоятельно, без единого постороннего человека на борту. Значит, доверяли и мне.

Итак, в начале мая, ночью мы вышли на свою первую Боевую службу. Соблюдая полное радиомолчание,  и даже не включая ходовые огни, дошли до точки погружения, погрузились и начали переход по особому плану. Этот план вместе с боевым приказом в те времена командиру вручали в штабе флотилии в опечатанном виде. Его содержание, в котором указывался маршрут перехода, боевая задача, режим связи с берегом и так далее, не знал никто, до командующего флотилии включительно.

   

                            Выходим на БС  из губы  Западная Лица.

 

После вскрытия совершенно секретного пакета уже на подводной лодке, схему маршрута с указанием точек и времени их прохождения, районов действий командир вручил штурману лично в штурманской рубке. Только там штурман наносил маршрут на путевые карты.  Вход туда посторонним лицам, кроме командира, старпома и замполита был строго запрещен. С Боевым приказом командир знакомил только их и представителя Особого отдела, который выходил с кораблем на БС в обязательном порядке. Сейчас я могу рассказать о том, что нам предстояло, только в самом общем виде, и только то, что в наши дни всем известно из СМИ.

Нам предстоял переход  в подводном положении через моря Северного Ледовитого океана в  Атлантический, и дальше - в Средиземное море. А там – поиск и слежение в заданных районах за атомными ракетными подводными лодками, авианосцами США. На выполнение задачи отводилось около двух с половиной месяцев.  Многие из нас, подводников, в таком длительном походе оказались впервые. Слышать слышали от коллег о том, что выдержать такое время в подводном положении, не всплывая, в условиях ограниченного пространства, среди постоянно работающих механизмов и горящих ламп освещения, и в постоянном напряжении весьма непросто. Но можно. Если не давать себе слабину.

О первой нашей «автономке», (так обычно между собой подводники называют Боевую службу),  особенно для тех, кто  не знает, что это такое, позволю себе рассказать несколько подробнее.

Поход начался,  пошли дни за днями, складываясь в недели и месяцы. Корабль переходил из одного часового пояса в другой, а для экипажа время оставалось неизменным, московским. (Когда всплывали под перископ на сеанс связи или для уточнения места в то время, как по нашим корабельным часам и распорядку была глубокая ночь, странно было видеть ясный день, солнце). В первые дни новичкам особенно тяжело привыкать к замкнутому пространству, постоянному гулу механизмов, невозможности всплыть, подышать, тем более покурить. На наших подводных лодках того поколения курилок не было, так что о курении приходилось сразу же забыть, что для многих было особенно тяжело. (Интересно, что я и тогда и позже начисто забывал о курении и других земных заботах с момента погружения  до всплытия,  абсолютно безболезненно).

 

Сутки в плавании насыщены не только вахтами на Боевых постах и Командных пунктах, но и занятиями, тренировками, учениями. При прохождении противолодочных рубежей, узкостей, при обнаружении подозрительных целей и т.д. , в том числе ночью, объявляется Боевая тревога. При этом часто объявляется режим «Тишина», когда выключаются лишние механизмы, не разрешается шуметь, стучать и т.п.

Все подводники несут вахту в три смены, по 4 часа. Мы с командиром меняемся на ГКП в первое время через 8 часов потом через 12.  Тот из нас, кто находится на командирской вахте в Центральном посту, действует по плану перехода или в районе поиска, готовит корабль к всплытию под перископ на сеанс связи и уточнения места и так далее. Другой отдыхает, и занимается своими делами. Например, у меня это планирование на сутки, руководство учениями, работа с документами, обходы отсеков с проверкой порядка, несения вахты на Боевых постах. Помимо упомянутых выше тревог, нередко возникают «нештатные» ситуации, когда приходится объявлять аварийные тревоги, поднимать весь экипаж. В общем, нагрузка приличная. Но она же помогает легче переносить длительное плавание под водой. Мне, например, тяжелее было по воскресеньям, когда мы старались не занимать экипаж ничем, кроме несения  вахты, давали всем возможность отоспаться.

Где-то на второй неделе плавания выходим к Гибралтару. Пройти в Средиземное море через пролив нам предстоит, не всплывая.  Потому заранее уточняем место всеми возможными способами. Потом аккуратно, на максимально возможной глубине, но чтобы не задеть дно, продвигаемся в пролив. Над нами то и дело проходят надводные корабли, суда различных классов, спешащие в порты Средиземного моря и в обратном направлении в Атлантику. Они прикрывают нас своими шумами от возможного обнаружения «вероятным противником».

Слава Богу, проходим пролив без приключений. Питаем надежду, что «противник» нас не заметил, хотя, как говорится, и ежу понятно, что в таком месте не поставить средств обнаружения советских подводных лодок он просто не мог. Потому, пройдя пролив, мы еще долго проводим специальное маневрирование по проверке отсутствия слежения за нами. И только убедившись, что его нет, (или оторвавшись от него, если оно было), идем в заданный район поиска атомной ракетной подводной лодки, (пларб), США.  Которая, по данным разведки нашего Генерального штаба, несёт здесь свою Боевую службу в готовности нанести ракетно-ядерный удар по СССР с получением соответствующего сигнала.

Мы хорошо понимаем, какая задача перед нами стоит – обнаружить, следить за пларб, с тем, чтобы успеть уничтожить её до того, как она выпустит свои ракеты по нашим городам, нашим людям, в том числе родным и близким. Никто другой, кроме нас, выполнить такую задачу не может!  И мы ищем. Сутками, неделями утюжим район вдоль и поперек, меняя курсы, глубины, до минимума ограничивая свои шумы. Это значит, отключаем опреснители, холодильные машины, кондиционеры, всё, что можно отключить хотя бы на время. То-есть отказываем себе во многом. Акустики часами напряженно вслушиваются в шумы моря, ГКП тщательно их анализирует, вместе с акустиками классифицируют любую цель. А их здесь много. В случае сомнений - надводная цель или подводная, приходится всплывать под перископ, чтобы окончательно убедиться, есть там, по пеленгу на шум, надводная цель или нет. И каждый раз обязательно объявляется Боевая тревога. Люди выматываются… Иной раз даже не в состоянии проснуться по сигналу Боевой тревоги. И основная задача командиров Боевых частей, командиров отсеков не допускать подобного. А контроль выполнения – за старпомом. Так что приходится самому обходить отсеки и жестко наводить должный порядок там, где это необходимо. Иначе нельзя.

Найти пларб нам не удается. Утешаем себя мыслью, что в данном районе её сейчас нет. О чем командир и сообщает по радио командованию. В очередной сеанс связи с берегом получаем радиограмму с распоряжением перейти в другой район, найти там АУГ, установить слежение за авианосцем «Интрепид», и каждые 4 часа докладывать по радио о его месте и действиях. На вооружении авианосно-ударной группы не только авиация с ядерным оружием на борту, но и крылатые ракеты. И то и другое в состоянии достать цели на территории СССР, потому оставлять  их без внимания командование не может. Их тоже надо держать на прицеле

Это другое дело. Найти АУГ не так уж сложно. И вскоре мы АУГ нашли и установили за авианосцем слежение.  Другой вопрос – длительно следить за ним и докладывать каждые 4 часа. Ведь авианосец не просто стоит на месте или идет прямым курсом. Там прекрасно знают, что за ним, возможно, следят подводные лодки пока еще «условного противника», и принимают все меры, чтобы такое слежение сорвать или максимально затруднить. Потому применяются максимальные скорости на переходах, вместо прямого курса - противолодочный зигзаг, маскировка шумов главной цели, т.е. авианосца. Однажды мы всплыли для очередного донесения о месте и действиях АУГ, и там, где по данным акустиков должен быть авианосец, его не обнаружили. Он искусно подставил вместо себя крупный корабль охранения  примерно с таким же шумом винтов, как у него, а сам ушел в сторону в неизвестном направлении. Хорошо, что случилось это не так давно, а у нас скорость хода под водой больше, чем у него. Вскоре мы его нашли и донесли на берег, где он и что делает. В дальнейшем, конечно, учли и этот способ уклонения авианосца от слежения и больше таких ошибок наши акустики не допускали.

Авианосец охраняют надводные корабли с соответствующим противолодочным оборудованием и вооружением, противолодочные самолеты, вертолеты. Не исключены и многоцелевые атомные подводные лодки, (пла). А что значит – докладывать каждые 4 часа?  Это значит всплывать на перископную глубину, поднимать антенны. Для того минимум за полчаса объявлять Боевую тревогу, готовить корабль к всплытию, выбирать такую позицию, чтобы под перископом тебя не обнаружили…

 

                          

                        В Средиземном море. У перископа старпом.

 

Отдых подвахтенных прерывается, потом подходит их время заступать на вахту. Так что и при слежении за АУГ нагрузка на экипаж большая. Уже через пару суток люди выбиваются из сил, начинают дремать на Боевых постах. Нетрудно себе представить, чем это может обернуться. Интересно, что на берегу наше командование этого не учитывает.  Видимо считается, что люди, как механизмы, могут работать без отдыха сутками и неделями.

 Выбирая из двух зол меньшее,  приходилось идти на нарушение некоторых инструкций.  Если сначала перед каждым всплытием поднимали по тревоге весь экипаж, как это требуется по руководящим документам, то потом мы с командиром решили объявлять тревогу только ГКП. И командиру быть у перископа.  Но очень скоро становилось ясно, что и ГКП и даже командир не железные, у них тоже постепенно силы иссякают.

И было решено уточнение обстановки, выбор места всплытия и всплытие под перископ с соблюдением всех мер безопасности, передачу радио на берег осуществлять одной боевой сменой, стоящей на вахте.  В том числе и командир стал доверять мне полностью свои функции. Разумеется, после того, как лично проверил несколько раз, что я всё, что надо, делаю правильно. И больше не приходил на ГКП во время своего отдыха, если я его туда не вызывал в случаях, когда его присутствие было крайне необходимо.

А с чем можно сравнить чувство, когда всплываешь в пределах видимости авианосца в перископ!  Ведь там в полной боевой готовности его охранение,  а обнаружение нас, потеря скрытности практически равноценны срыву боевой задачи. Допустить его никак нельзя.  Отсюда, мне кажется, что в первые свои  самостоятельные всплытия, я с трудом сдерживал дрожь в коленках, излишне покрикивал на рулевого и механика. Со временем это прошло, но что было, то было.

Особо острое чувство опасности возникает в момент поднятия перископа. Он еще только поднимается, а ты уже, почти лежа на палубе, хватаешь на ходу его ручки, ловишь момент, когда только-только в окуляре покажется поверхность воды и воздуха. В первые мгновения оцениваешь обстановку – нет ли поблизости корабля, вертолета?  Если нет, хорошо. Но если есть малейшая опасность, немедленно: «Опустить перископ! Боцман, ныряй на глубину…метров!».  И камнем вниз, если нужно даже приняв воду в цистерну быстрого погружения.  Потом всё сначала, выбрав более удобную позицию. Но, если всплыл незамеченным, пока радисты передают радио, смотришь в перископ на авианосец во всем его великолепии и думаешь:  а ведь он полностью в твоей власти. Если понадобится… Возникает удивительное чувство морального удовлетворения, чувствуешь свою значимость, необходимость своего тяжкого, без преувеличений, труда.

 

                   

          Вот он, авианосец в охранении кораблей и вертолетов. Мы внутри конвоя, здесь нас не ждут.

 

В этом и есть трудное счастье подводника. Достигается всё это, еще раз подчеркну, ох как нелегко и непросто. Нам повезло, что мы стремительно прошли весь путь через Учебный центр и завод, не растеряв свои знания и навыки, и почти сразу  вышли на Боевую службу. А ведь были и такие экипажи, как я уже говорил раньше, которые в море почти не выходили. Особенно из числа вторых. Тренажеров на базе было мало, сделаны они были в основном руками умельцев.  К тому же, много времени и сил отнимают у подводников береговые заботы.

Не были в стороне от них и мы. Многочисленные наряды на службу и дежурства, обслуживание камбузов, патрули в поселке, ремонт казарменных помещений и даже заготовка овощей в сезон. Казалось бы, большинство из перечисленного должна была бы выполнять Береговая база.  К сожалению, людей там мало, приходится привлекать подводников. Трудно в таких условиях наладить надлежащую подготовку к плаванию и выполнению боевых задач в море. Постепенно навыки у моряков терялись.   (Именно второй экипаж был на подводной лодке «Комсомолец», погибшей в Северном море в 1989 году. Но об этом позже).

Как-то мне пришлось почитать мемуары подводников времен ВОВ. Меня просто поразили воспоминания известного командира-подводника  Грищенко. В первом боевом походе, по его словам, обнаружилось, что экипаж не готов выполнять торпедные атаки кораблей противника. И он вынужден был уходить из назначенного ему района в открытую часть моря, тренировать там экипаж и потом только возвращаться на позицию. Что-то похожее на то происходило и у нас, в наше время. Многое приходилось «выбирать» уже в процессе плавания, проводить и занятия, и тренировки, и корабельные боевые учения.

 Командир с замполитом, конечно, задают тон. Но вся черновая работа лежит на старпоме. Организация  службы, планирование, разработка и проведение учений, занятий, тренировок, содержание отсеков,  кают, камбузов, провизионок и т.д.  Именно старпому приходится проверять, нет ли спящих во время занятий, тренировок, а то и тревог. Наказывать нерадивых, взыскивать за порядок в отсеках и каютах, проверять бдительность несения вахты на Боевых постах. В походе и так тяжело, а тут еще старпом… Рассчитывать на любовь подчиненных не приходится.  Бывали и срывы. Был, скажем, даже такой случай. Командир, Аркадий Иванович, зашел как-то в рубку штурмана, проверил  прокладку, ведение Навигационного журнала, обнаружил там ошибки или помарки и стал отчитывать штурмана за невнимательность.  Тот буквально матом на командира.  Я был в ЦП, мгновенно влетел в рубку, осадил разбушевавшегося Шарова. И командира пришлось успокаивать тоже. Так это по отношению к спокойному и мягкому командиру.  Что уж говорить о старпоме.  Тем не менее, к счастью, таких случаев у нас больше не было.

 

Чем дальше, тем больше, казалось бы, люди должны  были уставать от больших нагрузок, ограниченного пространства и т.д. С одной стороны это так. Но с другой, постепенно становилось легче, особенно мне, старпому. Экипаж окончательно становился на ноги, сплачивался, выбирая по ходу слабины, обнаруживая сущность каждого из нас, его сильные и слабые стороны. Матросы, старшины и офицеры, в абсолютном своём большинстве прекрасные моряки и люди, набирались опыта, возрастало их мастерство, приходила уверенность в своих силах, а, значит и спокойствие. Росли организованность, ответственность и даже дисциплина.  Мы стали уделять больше внимания отдыху. Разрешили отрастить бороды, хотя начальство и не поощряло подобное, но в принципе закрывало глаза. Можно было чаще смотреть кино, что подводники особенно любят и берут с собой множество фильмов. Фильмы старые, много раз склеенные, но то был мелочи.  В общем, стало полегче.

Как-то подошел ко мне особист:

- Моряки  говорят, что старпом в Центральном посту начал улыбаться. И что это хорошо.

 В конце июля мы получили радио с берега с приказом о возвращении в базу. Наше время Боевой службы в Средиземном море истекло. Конечно, все обрадовались. (нередко сроки продлевают), однако расслабляться было нельзя. Опыт показывал, что именно на этапе возвращения в базу чаще всего случаются неприятности, иногда очень большие.

          Как-то в кают-кампании зашел разговор о доме, о семьях. Аркадий Иванович сказал, что, если человек не испытывает в плавании тоски по дому, это ненормально. Конечно мысль правильная.  А я? Честно признаться, испытывал двойственное чувство.  С одной стороны, разумеется, как и все, скучал по дому, жене, детям. Сильно устал.  Но с другой – на берегу меня ждет не только семья. В море особое состояние души. Дел много, но все они нужные, корабельные. Надо мной только один начальник – командир, и то, если он в Центральном посту.  На базе забот у меня прибавляется в несколько раз, причем нередко совсем ненужных. Море бумаг, казарма, приборки, наряды, хозработы, проверки штабом, различные комиссии. И это еще не весь перечень.  Не обрадуешься…

Многие из офицеров, мичманов перед выходом в море отправили свои семьи на юг, к теплу и солнцу.  Кто-то с подначкой, невинно спрашивает штурмана:

- А Вы, Александр Алексеевич, отправили жену на юг?

- Что-о?!  Какой может быть отдых, когда я работаю? Не-ет, им дай волю, они возьмут две. Должна сидеть дома и ждать!

Причем всё это на полном серьёзе, без тени юмора. Такой был у нас штурман, и о том мы все знали.

И вот наш поход подошел к концу. Всплыли в заданном районе, вошли в Западную Лицу и вскоре были у родного причала. На пирсе, как полагалось, нас встречало командование дивизии, флотилии с оркестром и поздравлениями. Пробрались как-то поближе к  пирсу и те жены с детьми, которые оставались здесь или успели возвратиться. Была среди них и моя Александровна. Естественно, как всегда, возглавляла женскую кампанию, т.е. женщины как-то к ней тянулись. В первый момент, как она потом сказала, даже не узнала меня из-за бороды. Но потом объятия, поцелуи, слёзы.   

               Чуть позже, кого можно было,  отпустили по домам. Но большинство экипажа, во главе, конечно, со старпомом осталось на корабле. Выводить ГЭУ из действия, расхолаживать реакторы, приводить в исходное положение механизмы.  Только на следующий день можно было оставить всё на дежурно-вахтенную службу и уйти домой.  Я ходил по затихшему, как бы постепенно остывающему кораблю с таким чувством, будто расстаюсь с живым существом,  для меня дорогим и близким…

 

          

                                         Да, такого отца дети ещё не видели.

Через несколько дней мы сдали корабль второму экипажу и начали готовиться к отъезду в санаторий под Москвой на послепоходовый отдых и профилактику. Поправить здоровье было действительно необходимо. Достаточно сказать, что в первые дни на суше у нас сильно болели ноги, отвыкшие от ходьбы. В те времена такой порядок соблюдался незыблемо. И надо сказать был чрезвычайно полезен для сплочения экипажа. Ведь в санаторий отправлялись все офицеры, мичмана вместе, причем с женами. (Так же и матросы со старшинами, но в разные места). Можно себе представить эту большую семью собиравшуюся на пикниках в лесу у костра, на спортплощадках, концертах и т.д.    Потом предстоял отпуск. Но до того надо было рассчитаться с базой и сдать все отчеты за БС. Надо сказать тяжелая и неприятная работа!

                Если говорить об итогах похода, то после изучения представленных отчетов наша Боевая служба была оценена на «отлично». Мы выполнили все поставленные задачи без замечаний, (пларб, правда, не нашли, но её может там и не было). У нас не было аварий, больших поломок, грубых нарушений воинской дисциплины. Нас никто не обнаружил. С одной стороны было приятно, что мы не подкачали, оправдали доверие командования дивизии и флотилии. Это да. Но, всё же, нам не удалось сделать главное – найти и следить за пларб. А мы ведь в первую очередь противолодочники.  Так что полного удовлетворения от похода не было. Однако и для каких-то серьёзных выводов данных пока было мало.

                  К сожалению, уже на берегу между мной и командиром вышла неприятная размолвка, (первая, но, к сожалению, не последняя). По итогам похода и у нас на корабле, естественно, издавался приказ с поощрением отличившихся. Так вот, обычно любой приказ командира готовится с участием старпома, а в большинстве случаев готовится им самим. Ну, если приказ о поощрении или наказании, то участвует и замполит. На сей раз меня почему-то обошли. Сначала я не придал тому значения, мало ли, был занят отчетами. Но когда  услышал его содержание перед строем экипажа, не поверил собственным ушам. В нем, в числе отличившихся с объявлением благодарности,  оказались кое-кто из тех, кто в походе за ту или иную провинность были мной наказаны, и с кого я взыскания еще не снял!  И командир, и замполит о том прекрасно знали. Потому-то меня и оставили в стороне. Получилось так, что они добрые дяди, а я вот бездушный деспот. А тем, что ими, во-первых был грубо нарушен Устав, запрещающий поощрять тех, кто имеет неснятые взыскания, а во-вторых они унизили меня, старпома, в глазах подчиненных они пренебрегли! Пренебрегли и  старым, петровских времен,  правилом для военачальников: «Награждая недостойных, ты унижаешь тех, кто того заслужил, и сеешь недовольство среди остальных».  Можно же было предварительно поговорить со мной, я бы скорее снял взыскания, чем не допустил бы их поощрения в приказе. И все было бы в порядке. Так нет!

Всё это я и высказал командиру прямо, ничего не смягчая, и не оставляя, как говорится, камень за душой. Ну и, конечно, ничего, кроме испорченного настроения и трещины в отношениях не добился. Аркадий Иванович попытался убедить меня, что я излишне щепетилен, что в данном случае ничего особенного не произошло…  Не убедил.

В августе мы разъехались по отпускам. Еще в буквальном смысле болели ноги непривычные к ходьбе по суше, а мы уже катили на юг, в Мелитополь, к теплому Азовскому морю. Из Мелитополя к морю выезжали всем семейством на стареньком «Москвиче»  Александра Ильича, он возил нас туда с большим удовольствием.  Изумительной чистоты вода, чистый песчаный пляж, людей мало, солнца много, дети, жена рядом – что еще надо уставшему подводнику для отдыха?  Заезжали, конечно, и к моей матери в Донецк. После выхода на пенсию она вместе с мужем, (моим отчимом), перебралась туда, поближе к отчему дому, где по-прежнему жила бабушка Полина. Там по соседству жили  её сёстры Елена, Катерина, Люба, брат Илья, которых я любил с детства, и они, меня, соответственно, тоже. Часто собирались за одним столом, угощались, с удовольствием пели песни.

В начале ноября возвратились на Север. Здесь в военном посёлке у нас была хорошая трехкомнатная квартира с горячей водой и газом, (в бытовом отношении СФ отличался от ТОФ в лучшую сторону). Дети, помимо школы, занимались в различных кружках,  (музыка, танцы, бассейн), Алексей даже грамоты по плаванию получал. Так что семья была устроена неплохо, за неё я был спокоен.

Иное дело – служба.  Там дел скопилось невпроворот. Отпускная инерция, вакханалия с организацией службы и даже дисциплиной, матросы, остававшиеся без нас, малость подраспустились. В казарме холодно, надо утеплять, многие офицеры, в том числе командир, еще не вернулись с отпусков, всё на мне. И тем не менее я доволен:  нам поставили задачу немедленно принять свой корабль и снова готовиться на Боевую службу! Еще раз напомню, это притом, что некоторым таковую не доверяли вообще.

    

Командование «К-223» с первыми уволенными в запас моряками.

 

 Снова интенсивная нелегкая работа по подготовке к плаванию, восстановлению приобретенных в прошлом походе навыков, выходы в море на стрельбы, подтвеждение задач. К тому же, часть людей с экипажа ушла, уволились в запас старослужащие матросы и старшины. Вместо них пришли другие, их еще учить и учить. Кстати, уходящие в запас меня тепло поблагодарили, подарили сделанную собственными руками небольшую картину с изображением нашей подводной лодки.  На обороте надпись: «Капитану 2 ранга Храптовичу Альберту Ивановичу. В знак уважения и в память о совместной службе. От уходящих в запас старослужащих моряков экипажа «К-323». Нехитрый подарок, но он очень для меня дорог. Оказывается, люди умеют понимать строгость, если она по делу.  
               

 К установленному сроку мы были готовы. На этот раз я решил во что бы то ни стало сдать все положенные зачеты на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой. Что это значит, думаю, надо рассказать.

 Это значит сдать зачеты флагманским специалистам штаба флотилии  по знанию и умению практически выполнять в полном объеме всё то, что знают и умеют они. А это флагманские штурман, ракетчик, торпедист, связист, РТС, флагмех, (все его помощники по ГЭУ, электотехнической части, устройству и живучести корабля), химик и даже доктор, (этот по защите от ОМП и оказанию первой помощи). Сдать их очень непросто. Требуется много сил и времени,  да и среди принимающих зачет есть разные по характеру люди. После сдачи всех зачетов флагманским специалистам проводится заключительная беседа у Командующего или начальника штаба флотилии. Тот проверяет знание Корабельного устава, всевозможных руководящих документов, (их десятки), знание сил и средств вероятного противника, (ТТД, всех кораблей и подводных лодок, их оружие и его возможности, тактику действий), управление кораблем, использование своего оружия в различных ситуациях. И вообще может задать любой вопрос, какой посчитает нужным, в том числе из специальных, которые сдают флагманским специалистам.

                   К сожалению, здесь не обошлось без осложнений. И возникли они там, где я их никак не ожидал.   Дело в том, что последним, который я должен был сдать флагманским специалистам, был зачет у флагманского минера флотилии капитана 1 ранга Меринова. Старый подводник, участник боевых действий в ВОВ, весьма бодрый для своих лет и хорошо знающий своё дело, (только потому его не увольняли на пенсию), он отличался въедливым нравом и весьма непредсказуемым характером. Об этом меня предупреждали коллеги, но я особо не беспокоился, поскольку это была моя специальность, готов был ответить на любой вопрос. Сначала так оно и было – по знанию оружия и вооружения подводной лодки, правил ухода, обслуживания, использования и т.д. ко мне не было никаких претензий.  Потом я должен был выполнить торпедную атаку надводной цели на тренажере. Условия атаки Меринов ставил сам, лично. Причем стрельба должна была выполняться только прямоходными торпедами, никакого самонаведения. Чтобы попадание было прямо в цель, как в Великой отечественной. И вот тут неожиданно у меня случился облом.

          В первой же атаке  при стрельбе по цели, идущей на зигзаге, я постарался произвести залп с максимально возможной дистанции. И пока торпеды шли к цели, она успела повернуть на другой курс.  Промахнулся. Ну и что, ничего страшного, бывает. Готовился повторить атаку в следующий раз с учетом допущенной ошибки. Повторная атака - опять безуспешно!  Но на этот раз я был абсолютно уверен, что всё сделал правильно. А почему не попал – никаких разборов, объяснений Меринов не делал. Просто уходил и всё. Еще два раза – то же самое! Здесь я уже заподозрил что-то неладное, вплоть до того, что Меринов мог после моего залпа намеренно менять курс или скорость корабля-цели. Был почти в отчаянии, сдача зачетов срывалась. Но сдаваться было нельзя. Долго думал, как быть, и всё-таки выход нашел. Попросился на прием к Михайловскому, особо не распространяясь в своих подозрениях, попросил его лично посмотреть мою атаку на очередном моем заходе к Меринову. А если я что-то делаю неправильно, на разборе указать мне на ошибки. (Чего, повторяю, Меринов не делал).  По реакции Михайловского понял, что он не в первый раз слышит о подобных осложнениях на зачетах у  Меринова.  И без каких-либо вопросов, сказал, что самому ему некогда, но распорядился на моей атаке присутствовать командиру А.Семенову. А Меринову приказал его в кабинет торпедной стрельбы допустить.  В присутствии командира атаку я выполнил успешно. И Меринов вынужден был тут же поставить мне зачет. Зачем, почему ему было нужно так  поступать, (впрочем, не только со мной),  осталось загадкой.  Но Бог с ним, главное – нужный результат был достигнут. Затем около часа заключительной беседы у Михайловского, после чего, по представлению флотилии, Приказом Командующего Северным  флотом я был допущен к самостоятельному управлению подводной лодкой 671 проекта.

 

               В январе 1972 года мы вышли из базы в темноте полярной ночи, погрузились в заданной точке и пошли по плану. Задачи нам были поставлены, практически те же, втягивание в режим подводной жизни заняло не так много времени, как в первый раз, и вскоре мы уже работали в полную силу.

               Но, чтобы всё было идеально – так не бывает.  Были и сбои в работе систем, и неполадки в технике, с ними, как обычно, справлялись. Но об одном случае надо сказать особо. Где-то ближе к концу Боевой службы в четвертом отсеке по вварышу кабеля размагничивания в прочном корпусе образовалась трещина и в отсек под большим давлением хлынула вода. Объявили аварийную тревогу, всплыли на перископную глубину, чтобы уменьшить поступление воды.  Течь заделали подручными средствами, поставили два раздвижных упора для прочности. К счастью, вахтенный в отсеке успел вовремя доложить в ЦП об аварии, всё удалось сделать быстро. Электрооборудование не затопило, так что пожара не случилось, и никто не пострадал. Однако глубину погружения пришлось ограничить 45 метрами. О чем командир вынужден был доложить по радио на берег. С Центрального командного пункта, (ЦКП), дали команду продолжать выполнение боевой задачи с учетом ограничения по глубине. С ухудшением ситуации немедленно всплыть и донести. И мы продолжили поход, благо до его окончания оставалось не так много.

 К сожалению, были и неприятности в личных отношениях. В середине февраля мне пришлось иметь еще один неприятный разговор с командиром один на один. Практически на ту же тему, как в первый раз. Не сдержавшись, я назвал «политической проституцией» то, что произошло на партийном собрании. Там рассматривали заявление о приеме в партию одного из наших офицеров, которого, на мой взгляд, не то, что в партию, на корабль пускать было нельзя. Кроме моих, он имел взыскания и от флагманского специалиста за халатное отношение к своим обязанностям, и даже от самого командира. Ну что касается нашего замполита Евгения Ландика, здесь всё понятно – чтобы доложить потом в политотдел на базе о пополнении рядов КПСС на Боевой службе, он готов принять в партию кого угодно. Его там, конечно, за это похвалят. Но командир?  Голосует «за»?!  (Конечно, кто после этого будет против).  Как это еще можно назвать иначе, чем я сказал?  Аркадий Иванович, отличный в целом мужик, имел одну, присущую тогда очень многим из нас слабость – ни в коем случае не портить отношения с политорганами. В том числе с замом по политчасти. Он краснел, пыхтел,  злился, естественно, на меня. Как это я  не понимаю простых вещей. Но возразить мне  по-существу,  ему было нечего.

На собрании я, конечно, выступил против приема в партию того офицера, причем в довольно резкой форме. Мол, если уж мы говорим, что принимать в КПСС надо лучших из лучших, достойных, то давайте и делать будем так.

- В американском флоте, - сказал я, - такого давно выгнали бы со службы. А мы с ним возимся, мало того, в партию принимаем.

Даже не думал, как мои слова аукнутся мне потом, на берегу. Не зря говорят: «Язык мой – враг мой». Промолчи, и всё будет в порядке.  Так нет, считаю подобное молчание унизительным, чем-то вроде трусости.

На этот раз я  что-то стал уставать уже к середине похода. Время моей вахты в ЦП тянулось нестерпимо медленно. То и дело вспоминал жену, детей. Не выходил из головы тот случай с партсобранием и разговором с командиром. Всё думал – если мне когда-нибудь придется командовать кораблем, постараюсь воспитать своих офицеров так, чтобы не приходилось потом говорить своему старпому:

- А почему вы не добиваетесь от него выполнения своих обязанностей? 

Что же это за офицер, если исполнения своих обязанностей от него надо «добиваться»? Видимо эти нелегкие размышления и переживания и сказались на моём самочувствии и здоровье. Но знать о том никто не должен был, и не знал.

 

 И всё же, как ни тяжело в море, а всё-таки лучше, чем на берегу. Здесь четкий круг обязанностей, всё зависит от тебя самого. Можно в совершенстве изучить своё дело, освоить что-то дополнительно. При желании и настойчивости расширить кругозор  в области литературы и искусства, если поставить себе такую цель и взять в поход необходимые книги, записи. Здесь нет  курения, выпивки, (не считая небольшой порции вина за обедом, полагающейся нам, как полезной для здоровья). Если не расслабляться, можно и в тесноте выполнять какие-то физические упражнения.  Какой-никакой, а режим.

У меня, например, появилась мысль разобраться с некоторыми вопросами, касающимися нашего торпедного оружия, шумности наших подводных лодок, скрытности их действий.  Опыт практических торпедных стрельб и изучение тактико-технических данных сил и средств вероятного противника показывали, что наши торпеды, некогда самые лучшие, начали отставать от современных требований. И при использовании против современных скоростных и глубоководных подводных лодок могут оказаться неэффективными.  Несколько дней  на вахте, если всё было спокойно, и в свободное время от вахты вычислял различные варианты стрельбы, самонаведения наших противолодочных торпед, возможные способы уклонения от них, и пришел к выводу, что был, к сожалению прав. Еще несколько дней заняла разработка предложений, как можно улучшить эффективность стрельбы нашими торпедами.

В области шумности, акустики, скрытности действий тоже кое-какие мысли появились. Но больше внимания в этом плане я уделил способам преодоления противодействия  вероятного противника на противолодочных рубежах  при наличии той техники и акустики, которая  у нас сейчас. А  вопросы снижения шумности наших лодок и совершенствования акустических систем отнёс к области деятельности соответствующих специалистов и конструкторов.

В конце-концов что-то, на мой взгляд, интересное для командования из всего этого  у меня получилось, я изложил всё  в секретной тетради и решил показать командиру. При передаче вахты в Центральном посту я отдал ему тетрадь и попросил высказать свои замечания по моим запискам.  Он был явно удивлен, видимо, не ожидал, что я нашел время еще над чем-то, кроме своих обязанностей, работать. Но тетрадь взял и обещал посмотреть.

  Сдав вахту, я ушел к себе в каюту и впервые за много дней и ночей сразу же уснул, как убитый.  Мне повезло – ни одной тревоги за те несколько часов, которые я проспал. Однако, как только проснулся, поджилки у меня задрожали – что скажет Аркадий Иванович?  Времени почитать и подумать над моими записками у него, на мой взгляд, было достаточно. А ну, как посмеётся, мол, чепуха, не стоящая внимания?

 Когда подошло время моей вахты, пошел в Центральный. Аркадий Иванович встретил, как будто приветливо. От души отлегло – иронии на его лице я не увидел. Поговорили о делах, о плане на предстоящие сутки. Я всё жду. И вот он, как бы между делом:

-  Ну что… посмотрел я твой труд, почитал…

Его отзыв меня просто ошеломил. Он нашел мой труд важным и нужным. Обратил внимание на слабые места, что где требует дополнительных расчетов, уточнений. Но в целом работу одобрил. А в заключение сказал:

- На твоём месте я бы всё это отослал в секретное приложение к «Морскому сборнику». А вообще, - добавил он, -  из такого в академии диссертации делают.

                 После такого разговора, я долго не мог придти в себя. Сердце трепыхается, ног под собой не чувствую, в голову лезут всякие мысли… В общем – телячий восторг, витание в облаках. Не сразу, но всё-таки восторг прошел, и я занялся своими обычными старпомовскими делами.

На следующий день, когда Аркадий Иванович вернул мне мой труд, у нас состоялся еще один серьезный разговор по существу затронутых мной вопросов. Кое-что он еще подсказал и добавил, над чем еще надо бы подумать. Казалось бы, все было строго между нами. Однако, как говорится, шило в мешке не утаишь, о моих трудах вскоре в экипаже узнали.  Я чувствовал это по отношению ко мне со стороны офицеров.  Как бы там ни было, но мне пришлось впервые испытать радость творчества, чувство ни с чем несравнимое.

             Закончился и этот наш поход. На берегу меня встречала Вера. Она рассказала, что на этот раз о нас ходили всякие слухи, что мы и горели, и тонули.  Что в семьях  была настоящая паника, жены наших офицеров и мичманов пытались что-то выяснить у командования дивизии, но там никто из начальства не мог ничего им сказать.  

       

                           После похода. Похоже она, всё-таки, переживала…  

 

            Не в силах переносить неизвестность, они бегали почему-то к ней. Ей приходилось их успокаивать. Интересно, что ей это удавалось. Она, видите ли, и тогда, и позже всегда почему-то была уверена, что её благоверный справится с любой  бедой, и что все вернутся живыми и здоровыми. У нас действительно, как я уже говорил,  были неполадки,  течь забортной воды в четвертом отсеке. Только о том, что у нас случилось,  кроме нас и командования флотом, никто не должен был знать.  Но вот надо же, каким-то образом слухи просочились в народ.Могу себе представить, что испытали наши жены, близкие, когда, слухи, как всегда, изрядно приукрашенные и преувеличенные, дошли и до них…

 

              Снова чувство расставания с кораблем, затихшим у пирса, снова береговые заботы, лихорадка отчетов. Мы и на этот раз вернулись без основного «улова». Один раз всего обнаружили пларб, но долго следить за ней не удалось – она практически сразу же оторвалась от нас, и восстановить контакт с ней мы так и не смогли. Плохо у нас с этим, надо что-то делать, продолжать делать вид, что всё в порядке или просто молчать нельзя.

Для начала то, что написал на Боевой службе, решил показать одному из хороших моих знакомых  старпомов  Вячеславу Щербакову. Он был умным парнем, кандидатом наук, (сумел защититься еще в училище). Слава одобрил мою работу, и посоветовал подумать над кандидатской диссертацией. Материал, мол, у тебя уже есть, осталось сдать кандидатский минимум, найти институт, научного руководителя…  Так-то оно так, но откуда у меня, старпома, время на всё это?!  И главное – я ведь не для диссертации всё делал. Вячеслав к тому же еще добавил:

- А еще, если хочешь чего-то добиться,  в том числе и для себя лично, никогда не говори, что что-то плохо, а то и вовсе никуда не годится. Так только уйму серьезных людей против себя восстановишь, и они тебя утопят. Говори так: это хорошо, это еще лучше, а если сюда добавить вот это, тут чуть дополнить, то будет вообще замечательно.

Мне сразу всё стало ясно. Потому просто сдал свою работу в секретную часть дивизии, попросил доложить о ней комдиву, и на том дело кончилось. Больше о ней ни слуху, ни духу. (Вячеслав позже не только стал адмиралом, но, говорили, что в начале 90-х, какое-то время был даже вице-мэром Ленинграда. Думаю, таких высот он достиг не только благодаря своему уму и способностям, но и такой вот мудрой жизненной философии. Увы, я так не мог).

 Годы спустя Северный флот  возбудил уголовное дело о поставке на флот негодных торпед, но и оно, похоже, заглохло.  И еще  - в конце восьмидесятых один из тогдашних Главкомов ВМФ провел на СФ специальную операцию по выходу соединения подводных лодок через противолодочные рубежи в Атлантический океан. В основе идеи и плана операции оказались кое-какие выводы и предложения, которые были сделаны в своё время мной. Впрочем, за прошедшие годы к подобным результатам мог придти и еще кто-то другой. Так что говорить не о чем. 

 

Да скоро я о том  и думать перестал, потому что на берегу меня ожидала такая неприятность, на фоне которой действительно обо всём остальном можно было забыть. А связана она была с тем самым, о чем уже было сказано: «Язык мой – враг мой». В нашем экипаже нашелся «доброжелатель», который доложил в политотдел не только дивизии, но и флотилии о том, что я всячески, в том числе даже на партсобрании, превозношу американцев, заявляю, что они превосходят нас в технике и оружии и т.д. 

Что в те времена означало такое обвинение, думаю всем понятно. Начальником политотдела флотилии  тогда был некто, фамилию называть не буду, а вот кличку, созвучную его фамилии, которую ему дали офицеры, приведу: «Девять дураков».  (Не я её ему давал, не мне и отбирать). И вот он, не дав себе труда разобраться, и даже не вызвав меня к себе на беседу, распорядился немедленно рассмотреть моё дело на парткомиссии флотилии!

Если учесть, что означал тогда термин «Рассмотреть на парткомиссии», это был бы для меня, конечно, приговор. Кто бы там, на парткомиссии флотилии стал разбираться, что к чему с каким-то там старпомом, если есть указание Начальника политотдела, (сокращенно – начПО). Не знаю, то ли мои командир с замполитом посчитали, что это уж слишком, то ли побоялись, что и им достанется рикошетом, но они побывали у начПО флотилии и как-то сумели убедить его, что не так всё страшно. И, что лучше меня рассмотреть на партбюро корабля с приглашением начальника политотдела дивизии.  Очевидно, начПО тоже не хотел неприятностей для себя лично, (докладывать на флот ему пришлось бы, а кому такое понравится), и он, (совершенно немыслимое дело!), согласился. Но потребовал строго наказать меня по партийной линии. А что значило тогда партийное наказание за такое прегрешение? Да, в принципе, то же самое. В большинстве случаев конец карьеры.

 

В назначенное время заседание партбюро нашей корабельной парторганизации состоялось. На нем присутствовал начальник политотдела дивизии капитан 1 ранга Дьяконский Н.П.  Его мы считали порядочным человеком, в дивизии его уважали, что не так часто бывает с политработниками. Откровенно говоря, я пришел на партбюро, считая, что моя песенка спета. Я ведь знал, если что-то наверху решено и есть соответствующее указание, то внизу всего лишь формально проголосуют, и всё.  Тем более в присутствии высокого начальства.

И жестоко ошибся!  Наши офицеры, мичманы, входившие в состав партбюро, даже те, с кого я строго спрашивал по службе, не дали меня закопать. После того, как выступил наш замполит с объяснением сути дела, и что требуется от партбюро, они поочередно брали слово. И говорили, что да, старпом иногда ругается, бывает резок, но на то он и старпом.  Что никого он не очернял и не восхвалял, говорил как есть, по делу и только. У него,  есть свои недостатки, но службу он правит, как надо, и наказывать его абсолютно не за что.

У меня что-то перехватило в горле. Командир, сидел молча, (я уже говорил, как он реагировал на политорганы), молчали  замполит и начальник политотдела. Может ждали, что вот-вот кто-то выскажется «как надо». Не дождались.  По-видимому, никто из них не ожидал такого поворота событий, и не был к нему готов. Всё-таки надо отдать должное Дьяконскому. Другой политработник на его месте пресек бы нежелательные выступления, встал  и высказался в нужном свете. Возможно, к нему бы и прислушались. Он не стал этого делать. Зная, что ему самому несдобровать, когда будет докладывать начПО флотилии, он только и сказал в заключение:

- Ну что ж. Если члены партбюро так считают, так тому и быть. Ограничимся разговором.

Позже, когда я из-за всех этих передряг заболел, (простуда, да и сердечко в итоге что-то забарахлило), мне стало известно, что «сверху» потребовали партбюро собрать еще раз и дело пересмотреть, хотя бы и без меня. Собирали, (я просто не представляю, как это можно было себе позволить нашим начальникам, должна же быть хоть какая-то совесть или хотя бы какое-то чувство собственного достоинства), пытались пересмотреть решение партбюро, но с тем же результатом. И оно, похоже, заглохло. Однако я был уверен, что так только кажется. Что оно никуда не делось, и что командиром корабля мне теперь не бывать.

 

Вот интересно, правду говорят, что жизнь идет полосами. То светлая полоса везения, то черная, когда не везет так уж во всем.  Ко всему прочему, у меня не заладились отношения с новым командиром дивизии, которым стал Е.Д. Чернов. До него был контр-адмирал Воловик Федор Степанович, (о нём я упоминал). Тот знал меня еще с ТОФ, и уже здесь часто встречались по разным делам. Как-то на одном из совещаний с командным составом кораблей дивизии он сказал обо мне дорогие моему сердцу слова:

- Храптович всегда идет в бой с открытым забралом.

          Не помню уже, по какому поводу было сказано, но такие слова невозможно было не запомнить  на всю жизнь.

          А вот с Е.Д. (его так сокращенно звали от «Евгения Дмитриевича»), отношения как-то не заладились.  О неприятности с «Журналом боевой подготовки» я уже упоминал. Так оно и пошло, то там что-то не так, то еще где-то.

              Приезжает он, например, на пирс. Я его встречаю, как положено, докладываю, что делается на корабле. Он меня прерывает:

            -  Почему пирс не почищен, кнехты не подкрашены?  -  Другой на моем месте сказал бы, что сейчас покрасим, подметем.  Я же:

            -  Пирс не мой, товарищ комдив. Мы здесь временно, я отвечаю за другой пирс!       Ну мог бы дальше не продолжать, хватило бы и этого. Но меня черт дергает за язык:

-  Вот когда вы его с меня снимете и закрепите за мной этот, тогда и спрашивайте!

           Какому начальнику это понравится? Тем более, крайне самолюбивому Чернову. Многие из дивизии, зная об этом, стараются к нему подстроиться, угодить. Может потому мне и не хочется поступать так же…

 

                                   

                                                      Е.Д. Чернов

               

          

               В конечном итоге, когда наш командир, Аркадий Иванович, ушел с корабля на повышение, на его место был назначен не я, (что раньше само собой разумелось), а старпом с соседней подводной лодки В. Горев.  И хотя Виктор был чуть постарше и плавал не меньше моего, я делал вид, что обижен, что мне молодой командир не указ. Но в глубине души прекрасно понимал, что после всего происшедшего в последнее время иначе и быть не могло. Готовился в ближайшем будущем к переходу куда-нибудь на берег.

               Но пока служба продолжалась, экипаж оставался одним из самых сильных на дивизии, и вскоре мы снова вышли на Боевую службу. На сей раз с молодым командиром, как полагается, вышел начальник штаба дивизии. Да только он и сам был только что назначен на должность, потому очень старался перед нами показать себя. Однако ничему новому научить нас, старых зубров не мог. Только мешался под ногами.

О самом  походе не могу сказать ничего особенного, Опять те же задачи по поиску и слежению за силами вероятного противника, разведка у баз и т.д. Опять без особого успеха. Тяжелый труд в постоянной боевой готовности, в тревогах, в решении различных  ситуаций на море и на борту корабля. На этот раз никакого желания заниматься чем-либо, кроме своих прямых обязанностей у меня не было. И потому поход переносился особенно тяжело.

Единственное, что скрашивало моё безрадостное настроение и как-то облегчало душу, так это доброе отношение ко мне со стороны экипажа. Люди всё видели и всё понимали. Может и был среди них кто-то злорадствующий, кто добился своего, но в основном все сочувствовали.

Кстати, в том, что подчиненные знают о нас больше, чем мы думаем, я убедился еще раз, когда с корабля уходили старослужащие в 1972 году. Как обычно, построили экипаж, командир  поблагодарил уходящих в запас  за службу, пожелал успехов на гражданке. Строй распустили, моряки стали обниматься, прощаться. Спустя какое-то время ко мне подходит вся группа уходящих – старшины 1 статьи Сигов, Дыма, Бунтовский, Моралдоев, старшины 2 статьи Олексин, Пистун, Сизоненко, Лузгин, старшие матросы Айхаев, Исаев, Квасов, (разных национальностей моряки у нас служили). Преподносят мне памятный адрес в папке с золотым тиснением и текстом: «На добрую память с глубоким уважением и благодарностью…», и так далее. И подписи всех.  Спрашиваю:

-  А мне-то, старпому, за что?  За то, что драл вас, как сидоровых коз?

-  Эх, Альберт Иванович, - отвечают, (теперь уже можно без звания), да если бы не Вы, так может нам и не суждено было бы стоять сегодня здесь в строю. Спасибо за строгость, за науку…».  Тепло попрощались.  Память осталась навечно.

 

А  когда вернулись с Боевой службы, встречавшие нас на пирсе начальники неожиданно сообщили мне то, чего я уже не ждал. Пока мы были в море, наш новый командир, Горев, был зачислен в Военно-морскую Академию, (меньше года в должности и в академию!). Так вот на его место назначили… меня!  С чем меня тут же, на пирсе, все и поздравили.

Как это могло произойти не знаю по сей день. До сих пор это загадка. Мне, конечно, могут не поверить, сказать, что такие вопросы подобным образом не решаются, что предварительно кандидатуру изучают во всех инстанциях,  с человеком беседуют и т.д.  Со мной никто не беседовал, должность командира не предлагал. Могу только предположить, что Приказ Главкома ВМФ об освобождении от должности и зачислении Горева в Академию был подписан,  пока мы были на Боевой службе, следовательно, кандидатура командира на «К-323» нужна была немедленно. Но вот то, что выбор пал на меня – действительно загадка. Может, вмешался Михайловский, к тому времени уже Командующий флотилией, может кто-то еще, кто знал меня по службе. Но как переломили всесильный политотдел, без согласия которого такое назначение в те времена было невозможно? Непостижимо! Хотя, может всё-таки, Дьяконский помог?

 

Как бы там ни было, факт остается фактом:  23 октября 1973 года Главком ВМФ подписал Приказ №01743 о моём назначении командиром атомной подводной лодки 671 проекта. Сбылась мечта юности, мечта, с которой живет и служит на флоте абсолютное большинство из нас, поступивших когда-нибудь в Высшее Военно-морское училище!  Другой вопрос, скольким из нас осуществить свою мечту удается.

 

  Командир корабля – это уже совсем другое, особое качество морского офицера. Это отец, наставник каждому моряку, последняя надежда, к кому тот может обратиться за помощью в критической ситуации. Именно ему, командиру, государством и вышестоящим командованием вверены  корабль и экипаж. Именно  он несет за них ответственность лично. Имея в своем распоряжении гербовую печать войсковой части, он обладает правом оформлять и заверять документы, представлять подчиненных к награждению орденами и медалями, предоставлять матросам и старшинам краткосрочные отпуска с выездом на Родину.  Он может, конечно, и отругать и наказать кого-то из подчиненных, но, как правило, на то есть старпом и другие. Командир в большинстве случаев прикрывает своих подчиненных от гнева вышестоящих. Сам должен быть постоянно на высоте, всё знать, всё уметь, помочь любому на корабле разобраться в сложной ситуации.  Он лично получает Боевой приказ в вышестоящем штабе, оценивает обстановку, принимает решение на его выполнение и головой отвечает за результат. Не зря моряки говорят: «Между небом и бездной у нас один Бог – командир. Он или спасет, или погубит».

                Бывает, конечно, что некоторые попадают на командирский мостик случайно, или используют его как трамплин для продвижения наверх. В таких случаях ничего хорошего ни для корабля, ни для его экипажа ждать не приходится. Надеюсь во мне те, кто доверил мне корабль и экипаж, не разочаруются.

                           

                                  Командир   корабля.  1973 г.

 

                  

                     По флотским правилам корабль, даже с допущенным к его управлению новым командиром, должен начать отработку Курса боевой подготовки с самого начала. То-есть с Задачи №1.  Потом управление кораблем в море, стрельбы и т.д. И только по окончании отработки всех элементов Курса БП корабль снова зачисляется приказом в «Первую линию», что значит, он готов к выполнению боевых задач.  Вот это всё предстояло и нам. Мы и приступили к  делу основательно, начали продвигаться  вперед, готовиться к выходу в море на очередную Боевую службу. Как вдруг события приняли неожиданный оборот. Для того, чтобы понять какой именно и почему, придется еще раз сделать небольшое отступление.

                   В нашем экипаже нередко служили сыновья довольно больших начальников. Их, конечно, посылали на лучшие корабли. Например, у нас были: сын адмирала Хияйнена, (того самого, у которого в 1961 году я побывал в кабинете на ТОФ), сын генерала Язова, будущего Министра обороны СССР, еще несколько отпрысков  видных начальников и даже один из семьи большого политработника. Служили они, как правило, неплохо. Штурманёнок, Владимир Хияйнен, например, специальность свою знал хорошо и службу правил просто отлично. Рослый, доброжелательный, жизнерадостный,  он был всеобщим любимцем. Но был у нас и другой «сынок». Его папа занимал высокую должность в Москве, в Главном штабе ВМФ, а его сын был на редкость разболтанным, ленивым, склонным к пьянству бездельником. (Фамилию не называю из уважения к отцу). Уже одно то, как он у нас оказался, говорит о многом. Когда ушел на повышение наш помощник командира Н. Корчагин, на его место командир  представил нашего командира БЧ-3, старательного, толкового офицера. Мы ушли тогда в послепоходовый отпуск, а когда вернулись, обнаружилось, что помощником командира к нам назначен некто З., (тот самый, о ком речь), а наш командир БЧ-3 остался на своём месте. Я тогда был еще старпомом, начал наводить справки – кто такой к нам назначен. Старпом в прежнем его экипаже смеется:

- Ну, теперь у тебя забот прибавится. И работать за него будешь, и каждый раз перед выходом в море будешь искать, где он с кем пьянствует.

В процессе службы так и оказалось. Служил З. спустя рукава, искать его приходилось не раз. Взыскания принимал абсолютно спокойно, можно сказать, равнодушно, без малейших попыток что-то исправить. Он, конечно, был уверен, что на его карьеру какие-то там взыскания от кого бы то ни было, не повлияют.  И точно:  уже когда я стал командиром,  З. подошел ко мне и доложил, что убывает в Ленинград на Командирские классы. Я просто был в шоке и в бешенстве – никакого представления на Классы я ему не писал!  Пошел к комдиву и всё ему высказал. Разумеется, злился я и шумел напрасно. Чернов мне сказал, что от него ничего не зависело.  Пока мы были на БС, сверху пришло распоряжение представить такого-то на классы, пришлось выполнять. Даже подумать о том, чтобы не выполнить указание сверху, Чернов, конечно, не мог. Тем более, что он еще ходил в звании капитана 1 ранга, а получить контр-адмирала, естественно, хотелось да еще как. Это было предельно понятно.

Оставалось только одно:

-  После Классов З. вернется в дивизию. Так вот я предупреждаю, что буду  категорически против назначения его в мой экипаж.

-  Ну, то, что он к тебе не попадет, это я тебе гарантирую.

 

Можно себе представить, что обо мне тогда думал и как мысленно бесился самолюбивый Чернов. Видите ли, я мог себе позволить сопротивляться, (это ему-то, Чернову!),  а он своему начальству нет. И приходилось в том передо мной невольно сознаваться!  Вот что было ему как нож острый.

 

Но история эта на том не кончилась. Ближе к осени 1974 года приезжает в дивизию очередная комиссия из ГШ ВМФ.  В её составе кадровик, совсем недавно бывший командиром в нашей 3 дивизии. Прекрасно знающий и обстановку здесь и того самого З. Подходит  ко мне и говорит:

-  Альберт Иванович, вот Вы представили З. на командирские Классы. А представление на присвоение ему очередного звания «капитан 3 ранга» написать что – забыли?

Что бы сделал на моем месте «здравомыслящий» командир, как-то планирующий свою дальнейшую службу, в разговоре с кадровиком из ГШ ВМФ? Уж во всяком случае, мне кажется, не стал бы лезть на рожон. Но я, увы, к «здравомыслящим» не относился.  Сказать, что  всегда и везде стоял за правду и говорил только правду – чепуха, конечно. В жизни бывало всякое, на то она и жизнь. Но когда ведут себя вот так нагло, этого я терпеть не мог.  И сказал кадровику:

-  На Классы З. я не представлял, и даже не знаю, кто это сделал за меня, видимо подделав мою подпись. (Ведь кроме командира никто того сделать не имел права). Не знаю и знать не хочу. А представление к очередному званию писать не буду, считаю, что он того не заслужил.

Кадровик сделал удивленное лицо и убежал в штаб.

Вскоре вызывают туда и меня. Не знаю, по какому поводу, но в кабинете Чернова полно людей из комиссии ГШ ВМФ, в высоких званиях. И вот в присутствии всех этих людей Чернов мне и говорит:

-  Альберт Иванович, мне сказали, что Вы, якобы, представление к очередному воинскому званию на З. писать не хотите. Но Вы ведь послали его на Классы? Как же так?

Черт побери, можно же было как-то по-иному!  Хотя бы без посторонних. Или, может Чернов подумал, что в присутствии высоких чинов, от которых напрямую зависели наши судьбы и карьеры, я не стану кочевряжиться, портить о себе впечатление? «Вы послали» !  Мелькнула мысль: «А за какого-нибудь Иванова-Сидорова он стал бы так стараться?». И, не раздумывая, заявил:

-  Товарищ комдив, Вы прекрасно знаете, что ни на какие Классы я З. не посылал. Кто-то сочинил представление на него, пока мы были в море. Писать представление на звание не буду, считаю, что З. его не заслужил. Пусть пишет тот, кто его туда отправил. Разрешите идти? 

И не дожидаясь ответа, (в кабинете немая сцена), повернулся кругом и вышел. Что там было – не знаю. Но меня больше никто не трогал. Однако в том, что происшедшее и тогда,  и раньше сыграло в моей дальнейшей судьбе не последнюю роль, не сомневаюсь.

 

 А случилось  вот что. Чуть раньше описываемых событий мы проводили на Камчатку подводную лодку «К-454» нашего,  671 проекта под командованием капитана 1 ранга  В. Барановского.  Он успел закончить академию, был опытным командиром с покладистым характером, как раз такой, какой нужен был Чернову на должность начальника штаба дивизии. И он отправил соответствующее представление на него Главкому ВМФ.  Но тут, как обычно, уперся ТОФ. Ведь при смене Барановского на кого-то другого командира надо было выводить корабль из  Первой линии, начинать Боевую подготовку заново. Единственное, на что соглашался ТОФ, так это если Барановского сменит кто-то из перволинейных командиров 3-й дивизии СФ, допущенных к самостоятельному управления подводной лодкой  671 проекта.  На ТОФе такого не было.

 

И вот, в октябре 1974 года вызывает меня к себе Чернов. В кабинете у него кадровик и начальник политотдела Дьяконский. В их присутствии Чернов рассказывает мне всю эту историю и говорит:

-  Мы тут сообща всё взвесили и пришли к выводу, что только Вы можете выручить товарища. (Вот откуда зашел!). Если откажетесь, придется ему оставаться в командирах. У него возраст на пределе, через год-два на должность НШ никто его не назначит. А Вы служили на Камчатке, знаете там всех, имеете опыт плавания. Так что решайте – судьба Барановского в Ваших руках.

 Отказаться можно было элементарно. Я не единственный командир на дивизии, а главное – я ведь  не закончил отработку  Курса боевой подготовки, и пока еще не перволинейный!  Кому, как не комдиву о том знать. Он даже предлагать мне подобное не должен был,  не должен был обманывать ТОФ. Но это был Чернов. Он, мне кажется, просто решил использовать шанс от меня избавиться. Повторяю, я мог бы отказаться. Но ведь речь шла о судьбе товарища…  И я сказал:  «Дайте время подумать».

 А подумать было о чем. У меня здесь сильный, отработанный экипаж, служба налажена,   скоро закончим Курс задач, а там на Боевую службу уже в новом качестве.  Семья

 

 Наш поселок в Западной лице  в котором моя семья была устроена совсем неплохо.Вот так выглядит день в  Заполярье зимой.

 

  в хорошей   квартире, дети учатся в школе. Под окном у меня стоит «Жигулёнок» первой модели, который я недавно купил, заняв денег у друзей. (Редкость по тем временам. Их продавали командирам вне очереди, чтобы по тревоге они могли быстро приехать на корабль).  Здесь у нас сложилась хорошая дружная компания старпомов и командиров, Анохины, Комисаровы, Герасимовы. Когда получалось, собирались семьями за столом по праздникам, ходили за грибами в редкие выходные. И всё это придется оставить, возвратиться к камчатской неустроенности, новым людям…

            Рассказал всё жене. Та, конечно, чуть не в слёзы. Радости в том, что услышала, было мало. И всё-таки, чуть подумав, она сказала:

              -  А вдруг никто из ваших командиров не согласится? Разве я не знаю, ты же потом не сможешь себе простить, что отказался выручить товарища. Жаль, конечно, всё оставлять, понимаю, что нас ждет. Но такая, видно, у нас судьба. Соглашайся.

               Вот такая у меня была жена, Вера, теперь уже Александровна. В самых сложных ситуациях она меня поддерживала, проявляла мудрость и завидную силу духа.

               В течении буквально двух-трех дней я рассчитался и попрощался с кораблем, с дивизией. Мебель, вещи были отправлены в контейнере на Камчатку. Ранним утром всё моё семейство погрузилось в «Жигули», и провожаемое добрыми пожеланиями друзей,  двинулось на юг, в Мелитополь.  Приличной дороги из Мурманска в Ленинград тогда еще не было, местами приходилось преодолевать глубокие лужи, приспосабливая на выхлопную трубу дополнительный шланг, а кое-где по болоту выбирать дорогу буквально ползком. В одной из больших луж мы застряли прямо посредине. Выбраться оттуда не было никакой возможности, и при абсолютно пустынной дороге помочь нам было некому.  На наше счастье вскоре подъехал грузовик ЗИЛ и вытащил нас. (Было еще много интересного, но о том надо рассказывать отдельно). В конечном итоге, за трое суток в Мелитополь доехали. Там я оставил свою семью,  сам немедленно вылетел на Камчатку.

 

                                                     Снова Тихоокеанский флот.

 

              В самолете у меня было достаточно времени, чтобы подумать, еще раз осмыслить всё, что произошло в последнее время. Служить на Северном флоте я давно хотел. Мне повезло туда попасть, да еще на одну из лучших подводных лодок, в отличную дивизию. И в настоящих делах поучаствовал и поработал в полную силу. Кое-чего достиг, стал командиром. Да, отношения с комдивом не сложились. Но Чернов, хоть и с недостатками, но всё-таки весьма опытный подводник, умел ценить людей за дела. Может, и ко мне со временем бы присмотрелся. Где-то в глубине души оставалось сожаление о том, что оставил там, на Севере.  Но, как говорится, история не знает сослагательного наклонения. И я постепенно переключился на мысли о будущем. Предстояло принять корабль, познакомиться с экипажем, с командованием 45 дивизии. Настроение постепенно поправлялось, и в штаб флотилии я прибыл полностью в порядке и готовым к работе. Не знал и не мог себе представить, какой «сюрприз» меня там ожидает.

Дежурный по штабу направил меня почему-то не к Командующему или начальнику штаба для представления, а в Отдел кадров. Чуть удивился, но пошел. Начальником отдела кадров оказался капитан 2 ранга А.Кужим, с которым мы были хорошо знакомы по Обнинску. По стечению обстоятельств у него в кабинете оказался кадровик со штаба ТОФ.  Встретились с Кужимом, как старые добрые друзья. После общих фраз, как дела, как долетел и т.п. я поинтересовался у него, где сейчас находится «К-454», где мне её предстоит принимать, на месте ли сам Барановский.  И вот тут произошла некоторая заминка, повисла тишина.

-  В чём дело?   -  спрашиваю.

-  Да понимаешь, ты только не волнуйся. Пока ты добирался сюда, здесь произошли кое-какие изменения…

-  Не понял.

-  Сейчас всё поймешь. Дело в том, что штаб ТОФ изменил своё решение по поводу командира «К-454». Рассудили так: лодка перешла на другой флот, в другую дивизию, на новый театр боевых действий. Так или иначе, ей всё равно предстоит пройти сначала весь Курс задач. Ну и дали добро на назначение командиром Николая Кольцова,  старпома.

-  И что дальше?

-  А дальше то, что приказ ГК ВМФ о назначении Кольцова уже подписан. Барановский сдал ему  дела и вылетел на СФ.

Какое-то время я соображал, что к чему. Постепенно дошло. И я даже обрадовался. Может оно и к лучшему. Вернусь назад, на Север, в свой экипаж. Попутешествовал, ничего страшного. Дошло, почему меня направили сначала к кадровику, видимо, нет смысла представляться командованию флотилии. Говорю:

-  Ну и хорошо. Вернусь к себе на СФ, надеюсь, там вместо меня еще никого не назначили.  Поднялся, хотел попрощаться, но не тут-то было.

-  Подожди, Альберт Иванович, это еще не всё.

-  А что еще?

-  Дело в том, что по ходатайству Командующего флотилии и ТОФ, тем же приказом Главкома ты назначен командиром «К-201».

                 Вот тут-то я действительно сел. Без меня меня женили!  Да ладно бы назначили на другую такую же лодку, как моя, а то «К-201»!  Совсем другой проект. Лодка с крылатыми ракетами, с одним реактором, она, как я считал, и в подметки нашей не годилась. И если бы мне предложили ею командовать, отказался бы. А тут заочно!

-  Ну вот что, -говорю,- согласия на это назначение я не давал, принимать «К-201» не буду. Буду настаивать на возвращении на СФ.

Понимал, конечно, всю абсурдность ситуации и своего поведения. Приказ есть приказ, его надо выполнять. Но удар был настолько сильным и, главное, неожиданным, что я, как боксер в нокауте,  какое-то время просто не соображал, что говорю. Мои горькие размышления прервал Кужим:

-  Я не сомневался, что ты скажешь именно так. Я-то тебя знаю, и заранее предупредил Командующего флотилией. Он приказал нам вместе, после беседы со мной, прибыть к нему.

И позвонил в кабинет командующему. Тот сказал, что ждет. И мы немедленно пошли к нему  на второй этаж. Навстречу мне поднялся невысокий, но крепкий, коренастый контр-адмирал. С легкой усмешкой подошел ко мне поздоровался за руку, внимательно посмотрел в глаза:

              -  Ну что – не согласен?

              -  Не согласен, товарищ адмирал. Разрешите убыть назад, на Север,

      Я решил, раз уж сказал своё слово, назад хода нет.  Хотя прекрасно понимал, что у него нет права отменять или изменять приказ Главкома. Адмирал, видно, понял, что я в состоянии грогги, придираться к словам не стал. Спросил:

-  Но ты же вещи свои сюда отправил?

-  Так точно. Но это не проблема, отправлю назад.

-  Да, ты прав, это не проблема. Проблема в другом – передокладывать Главкому. Менять свои решения он не любит. Но что делать, надо попробовать. У тебя есть здесь друзья?

- Думаю, найду, я ведь здесь служил.

- Ну вот и хорошо. Тогда так. На  ПКЗ-2 тебе выделят каюту, я распоряжусь. Пока устраивайся там, отдохни, сходи к друзьям. Завтра ведь праздник 7 ноября, ты не забыл? А после праздника попытаемся что-нибудь сделать.

Это был Борис Иванович Громов. Моряк, подводник до мозга костей, грубоват, мог за провинность так отчехвостить, что небо с овчинку казалось. Но в то же время большой души человек. Не могу себе представить никого, кто стал бы со мной, никому неизвестным  капитаном 2 ранга, так говорить, вникать в мои чувства, идти ради меня наперекор самому Главкому!  Не знаю, с его ведома или нет, но была попытка командира 10-й дивизии контр-адмирала Луцкого уговорить меня принять «К-201» и вступить в командование. Даже сказал, что через год-два я буду у него замкомдивом. Но как я мог отказаться от своих слов и убеждений?

                     После праздника Громов каким-то непостижимым образом, добился того, что Главком подписал приказ, которым поменял нас с Кольцовым местами. Интересно, что Николай не возражал, даже был доволен. Оказалось, что в прошлом он на такой лодке служил. В дальнейшем мы стали друзьями, общались семьями.

Служба на «К-454» началась для меня не так гладко, как я ожидал. Экипаж Барановского оказался не таким организованным, как мы считали на Севере, и на чем, собственно и строились мои надежды. Многие моряки, офицеры здесь на Камчатке пьянствовали, дебоширили, нарушали воинскую дисциплину. Много замечаний было со стороны штаба по содержанию корабля, казармы.  (В этом отношении требования на ТОФ были выше, чем на СФ). Дошло до того, что командование флотилии засомневалось – представлять ли корабль и экипаж к награждению Вымпелом Министра обороны СССР «За мужество и воинскую доблесть», как планировалось, за переход подо льдами Северного ледовитого океана. А к нему ведь полагалась солидная денежная премия экипажу. И я решил за вымпел и премию побороться.

С помощью старпома и большинства офицеров начали наводить порядок  на корабле и в казарме, подтянули дисциплину. Хорошо поработали над приведением в порядок помещений на берегу, устранили замечания по содержанию корабля. Через какое-то время я сообщил командиру дивизии, что можно докладывать Командующему и Члену Военного совета флотилии о наведении порядка на корабле и в экипаже. Заверил командование дивизии и флотилии, что можно представлять экипаж к награждению Вымпелом МО, мы не подведем. Членом Военного совета, начальником политотдела флотилии тогда уже был тот самый  И.А. Катченков, который знал меня по службе в Большом Камне. И нам поверили, корабль к награждению представили.

В декабре 1974 года, прилетев на Камчатку, Главком ВМФ адмирал флота Советского Союза Горшков лично пред строем всей флотилии вручил Вымпел Министра обороны экипажу «К-454».Мне показалось или так действительно было, что он при этом как-то критически на меня посматривал. Дескать, что за птица такая, посмел сопротивляться назначению? Скорее всего, так только показалось. Будет он помнить такую мелочь.

           Ну а полученная вскоре денежная премия для экипажа нам не помешала.

 

             

                 Главком ВМФ  С. Горшков вручает Вымпел МО СССР экипажу «К-454».

 

                

            К счастью мне крупно повезло с моими непосредственными начальниками. О командовании флотилией я уже сказал. Командиром 45-й дивизии, где я теперь служил, в то время был контр-адмирал В. Туманов. Опытный подводник, умнейший, с этакой хитрецой, он отлично понимал нас, командиров. Всё знал, умел не только слушать, но и слышать подчиненных.  Провести его, даже в какой-то мелочи, мне кажется, было невозможно. Да и не нужно. С самого начала мы отлично поладили, мои предложения с его стороны встречали, как правило, одобрение и поддержку.  Таким же отличным моряком и человеком оказался и начальник штаба дивизии капитан 1 ранга Можайский. С их помощью из экипажа кое-кого из разгильдяев удалось убрать, других приструнить. Но большинство моряков и офицеров и здесь служили на совесть, хорошо понимая, что при строгом порядке и дисциплине служить легче, а главное для подводников – надежнее и безопаснее. Ну а понимание этого – уже половина успеха. И дело, как я уже говорил, пошло.

Простейший пример наведения порядка. После подъема флага в 8 утра, (для которого экипаж строится на пирсе у места стоянки подводной лодки), дается команда: «Разойдись! Все вниз!»  А там внизу: «По местам стоять к осмотру и проверке оружия и технических средств!».  Ясно, что на местах должен быть весь экипаж, без исключения.  Это всем на флоте известно, но известно и то, что не всегда это правило соблюдается. Так было поначалу и здесь. После роспуска строя кто-то сразу шел в тыл, что-то доставать, кто-то в штаб о чем-то докладывать флагманскому специалисту, замполит отправлялся «в политотдел». Я сразу же стал пресекать подобное на корню. А с кого начать? Естественно, с ближайших подчиненных – старпома и замполита.  Старпом понял сразу, без дополнительных указаний взялся за офицеров, те за мичманов. А вот замполит мой, этакий упитанный круглолицый капитан 2 ранга Ткаченко, (украинец, среди замполитов их было много), тот на моё требование идти вниз вместе со всеми, даже обижался:

- А что я там буду делать?  У меня же нет в заведовании оружия, технических средств, за которые я отвечал бы лично!

Мои объяснения, что осмотр и проворачивание оружия и механизмов – святое дело для моряков, что  все, без исключения, должны быть в это время на своих местах, - не принимал. Мол, вы ко мне относитесь как к простому матросу. Пришлось долго внушать,  что замполит такой же член экипажа, как и все остальные, и должен подавать личный пример, (что я делал и сам). А во время проворачивания вполне мог бы ходить по отсекам, смотреть, кто как работает кто от души, а кто с прохладцей, где-то кого-то похвалил, а где поправил. Заодно может  кто-то о чем-то ему бы рассказал, попросил, предложил. То-есть самое время быть с людьми. Вскоре замполит меня понял, повторять не пришлось.

(Несколько забегая вперед, скажу, что однажды, уже будучи далеко от «К-454», получил от Ткаченко письмо. В нём он благодарил за науку, которая сослужила ему хорошую службу. Писал, что с  моим и старпома уходом с корабля там снова появились элементы разболтанности. И однажды из-за низкой организации службы именно на проворачивании механизмов одному из мичманов, проверявшему торпедный аппарат, передней крышкой отдавило обе ноги выше колен. Какой-то матрос включил гидравлику на закрытие крышки, не предупредив никого. «Ни командира, ни нового старпома в это время на корабле не было, - писал Ткаченко, - оба были «в штабе».  Я, как Вы меня научили, был на корабле.  Командира, и старпома сняли с должностей, я отделался выговором. Но главное - при вас такого бы не случилось.»).

            Конец 1974 года запомнился еще одним, важным, уже лично для меня, моментом.  В мой адрес с Северного флота, из моей бывшей 3 дивизии в нашу 45-ю дивизию подводных лодок пришла бандероль. Мне её передали.  Открываю  -  настольные часы с надписью: «Капитану 2 ранга Храптовичу А.И.  От командира в/ч 95155 за достигнутые успехи в БП и ПП по итогам 1974 года» !  Удивлению моему не было предела – ушел я из 3 дивизии на ТОФ, ну и ушел. Кому теперь там до меня какое дело?! А вот, оказывается, не забыли. И в приказ о поощрении включили и даже подарок на Камчатку переслали. Подарок от Командующего 1-й флотилией СФ Михайловского. Конечно же, с подачи Чернова, иначе такое не делается. Кто бы мог подумать!

     

 

     Здесь мы жили на Камчатке. В отличие от Севера днем и зимой здесь светло.

 

Так вот и закончился 1974 год, начался 75-й, а экипаж  за прошедший год так и не использовал отпуск. А год был тяжелым, чего стоят подготовка и переход с Северного на Тихоокеанский флот, прием корабля в новом соединении и обустройство на новом месте, вручение Вымпела Министра обороны уже декабре…По действующим правилам экипажу полагалось выплатить компенсацию за неиспользованный отпуск и продолжать службу дальше.  Однако я понимал, как устали люди, как нужна им была передышка. К тому же практически все семьи офицеров и мичманов остались на Севере или разъехались по домам родителей. Их самих, и вещи надо было привезти сюда. 

               И я пошел к командованию дивизии и флотилии. Мне удалось убедить их, что обязательно надо дать людям отдохнуть и устроить семьи, что потом это окупится сторицей, а так, если гнать  без отдыха, может быть всякое. Поняли, согласились, оформили отпуск задним числом, концом декабря.  Корабль мы сдали второму экипажу под командованием капитана 2 ранга Макаренко, и разъехались по отпускам.  Все, кроме меня.  Я-то использовал отпуск за 1974 год еще на Севере, о чем, естественно, доложил командиру дивизии, так что остался в распоряжении нашего комдива.

            Меня было посадили вторым командиром на «К-314» к выходящему на Боевую службу Гонтареву. (У него старпомом был мой однокашник по училищу Коля Анохин, пока не допущенный к самостоятельному управлению кораблем).  Однако через две недели после начала нашего похода по каким-то, ни в коем случае не зависящим от нас, причинам начальство вернуло нас в базу. И я на какое-то время оказался свободным в ожидании своего экипажа из отпуска. У меня появилась возможность заняться кое-каким благоустройством полученной здесь на ул. Крашенинникова квартиры для моего семейства.

Но время еще оставалось. Вот тут-то я и уговорил командира дивизии дать мне 2 недели в счет будущего отпуска.  Мне и здесь,  как командиру, разрешили купить «Жигули» 3-й модели. (Ту, первую, нас уговорили продать родственники в Мелитополе).  Вот её-то и надо было перевезти по железной дороге или перегнать своим ходом  из Владивостока, (она стояла там в гараже у В.Копьёва), на запад, в Донецк. Перегнать своим ходом - практически нереальная на тот период задача, учитывая, что дорог в Забайкалье и в Сибири в то время еще не было. Но мы это сделали!   Мы – это я  и Вера. Около 10 тысяч километров с востока на запад через тайгу, реки без мостов и частично по полному бездорожью. В том путешествии мы испытали невероятно интересные приключения, но о них надо рассказывать отдельно.

А пока о том, что было после возвращения экипажа из отпуска. Все собрались вместе, и в середине мая приняли у Макаренко свой корабль.  Весь 1975 год ушел у нас на подготовку и сдачу задач в базе и в море, на стрельбы, на освоение нового для корабля театра боевых действий, доковый осмотр и ремонт. Особенно большие сдвиги к лучшему почувствовались, когда к нам в экипаж был назначен старшим помощником Николай Акимович Конорев. Умный, энергичный, выносливый с отличными организаторскими способностями офицер. На освоение новой должности и врастание в обстановку много времени ему не понадобилось, и вскоре он работал уже в полную силу. И я, наконец, мог вздохнуть с облегчением. На мне по-прежнему лежала вся ответственность за корабль и экипаж, за подготовку их к плаванию и выполнению задач в море, за подготовку ГКП и торпедного расчета к стрельбам, я по-прежнему решал все вопросы с командованием дивизии. Но заботы об организации службы, о дисциплине и порядке на корабле и в казарме свалились с моих плеч, их взял на себя старпом, как я в своё время. Как и должно быть.

 

Уже к концу года «К-454» стали отмечать в лучшую сторону. Мы хорошо отстрелялись, отличились в нескольких учениях, привели в образцовый порядок казарму. (НачПО флотилии И. Катченков даже приводил к нам командиров  с других дивизий, показывал, как надо делать). Требовательность и хорошая организация службы давали свои плоды. Но требовательность обязательно должна быть разумной и сочетаться с заботой о людях, иначе она может только вызвать недовольство и навредить. Я хорошо это знал, понимали меня и старпом, и замполит. Так мы вместе пересмотрели неудобный для нашего экипажа распорядок дня, принятый  на дивизии, переделали его. Комдив и начальник штаба внимательно разобрались, одобрили и утвердили его для всей дивизии.

Или вот еще. Большая проблема для офицеров и мичманов на берегу – работа по вечерам при нахождении в базе. К концу рабочего дня командир дивизии собирает командиров кораблей на подведение итогов сделанного за день. Там мы  получали многочисленные «ценные указания» (ЦУ, как их прозвали), что надо сделать, причем немедленно, до утра. Офицеры, мичманы ждали в казарме, когда командир придет и раздаст всем эти самые ЦУ и сроки их исполнения.  Вот это и было самым неприятным.

Жестко требуя от своих офицеров, чтобы всё положенное по службе в течении дня было сделано, я отпускал свободных от службы в конце дня еще до ухода к комдиву. Потом, получив там соответствующие ЦУ, спокойно смотрел, что действительно надо было сделать срочно, а что можно и завтра, в рабочее время. Если всё срочное могла исполнить дежурная служба, она этим и занималась. Если же нужен был конкретно кто-то из офицеров, приходилось вызывать его из дому.  На это не обижались, понимали - значит, что-то в своё время было недоделано, или действительно нужно сделать срочно.  Раздражало бессмысленное сидение в казарме в ожидании тех самых ЦУ. Потом нередко оказывалось, что всё не так уж срочно и не требует присутствия всех офицеров. А то еще лучше:  приходит командир из штаба через час-полтора и говорит: «Все свободны!». Наши офицеры от того были избавлены. Естественно, и это тоже сказывалось и на настроениях в экипаже и на отношении к службе.

Не всё, конечно, гладко получалось у меня, молодого командира. Однажды мне надо было выходить на торпедные стрельбы. Туманов уже был со мной в море, (принимал у меня Задачу №2), потому только спросил:

-  Сам пойдешь, или тебе нужен кто-то из штаба?

Видимо сам он в том нужды не видел. Ну а я тем более. Однако в районе стрельбы одна из первых атак у меня не получилась. Мы потеряли контакт с целью перед самым торпедным залпом.  Оказалось, в районе в это время года была такая гидрология, при которой далеко цель слышно, а вблизи она пропадает. Я, к сожалению, о том не знал. Но ничего, атаку выполнил повторно, с учетом гидрологии. Туманов, (который был на стрельбах руководителем и находился на корабле-цели), из-за потери времени, конечно, был недоволен. Но после, на берегу, о том даже не вспомнил.

 

Другой случай был куда более досадным, а могло быть и хуже. На одном из учений по плану флота,  я должен был, в одном из районов произвести поиск, обнаружение и слежение за нашей ракетной подводной лодкой. (Командиры подводных лодок, как правило, вместо: «Мой корабль»,  говорят коротко: «я»). Она должна была пройти через район под гражданским  судном, маскируясь его шумами. Задача не такая уж сложная, если учесть, что наши ракетоносцы шумят изрядно, а то, что он будет идти под транспортом, мне было известно. Учение проводилось для изучения и накопления опыта действий в таких ситуациях. Как для ракетоносцев, так и для нас, противолодочников.

Проблема, на которую я по молодости и неопытности не обратил внимания, заключалась в следующем. После погружения в районе учения на глубину 150 метров я не имел права всплывать выше из-за опасности столкновения с ракетоносцем, которому глубина была задана надо мной в диапазоне 50 – 100 метров.  Глубже 150 мне – сколько угодно, выше – нельзя. Меры безопасности, всё понятно. А что я упустил, о том ниже.

После погружения в районе и начала учения, всё шло, как говорится у нас, по плану. То-есть нормально. Начали поиск, время идет. Периодически появляются цели, но всё не то. Акустики и ГКП классифицируют обнаруженные цели, утверждает классификацию лично командир, как наиболее опытный в этих вопросах. (Я-то уже три Боевые службы прошел. И там, и на разных учениях,  наслушался шумов досыта, разбираться стал в них не хуже акустиков). Обнаруживаем разные надводные суда, рыбацкие траулеры, но ракетоносца под ними нет.  Уже на исходе суток нашли что-то очень похожее, но за пределами района. Во-первых, мы знаем, что цель должна пройти под транспортом строго через наш район. А во-вторых, нам категорически запрещается выходить за его пределы. Пришлось оставить контакт без должного внимания.

Время учения истекло, я всплыл и донёс на берег, что цель не обнаружил.  Тем временем штурман определил место нашей подводной лодки.  И…  это был шок!  Мы оказались за пределами района, причем, весьма прилично. Вот чего я не учел – мы сутки были лишены возможности уточнения своего места, поскольку всплывать было нельзя. Эхолот использовать – нельзя из-за соблюдения скрытности. Да и определиться с его помощью по глубинам не получилось бы, дно в районе и вокруг него было, практически, ровным. Других способов уточнения своего места под водой, с нашим навигационным комплексом, не было. Так что транспорт с ракетоносцем под ним, благополучно прошли по району, а мы считали, что это мы в районе, а они вне его.

Получилось так потому, что на заданных мне глубинах оказалось довольно сильное течение, оно и снесло нас в сторону за пределы района. (Еще хорошо, что снесло в сторону моря, а не берега!). Видимо и разработчики плана учения о нём не знали, потому что никаких мер по уточнению места не предусмотрели.  А я не додумался до того сам.

Командование результатами учения было, естественно, недовольно, но ко мне особых претензий не было. Решили считать, что на этот раз повезло ракетоносцу, он выполнил поставленную ему задачу.  Но у меня в мою командирскую память отложился еще один бесценный опыт.

 

К концу года наш корабль по результатам сдачи Задач Курса БП, торпедных стрельб, показателям порядка и дисциплины вышел в число лучших на дивизии. И снова стал перволинейным. Нам стали доверять серьёзные задачи. В том числе и персонально мне, и не только серьёзные.

Где-то в августе Камчатская военная флотилия отмечала 30-летие. Торжественное собрание состоялось в Доме офицеров Петропавловска-Камчатского. На нём Главнокомандующий ВМФ  Горшков должен был вручить командованию орден «Красного Знамени» на Знамя  флотилии, как тогда было принято. Так вот произнести речь на собрании  от нашей 2-й флотилии подводных лодок командование поручило мне. Что делать, оделся в парадную форму, прибыл в Дом офицеров. Выступающие произносили дежурные речи, всё шло как обычно. Но вот на трибуну поднялся начальник штаба местной небольшой бригады сторожевых кораблей. Так вот он, поднявшись на трибуну, говорил, в основном, повернувшись к залу…, мягко говоря, спиной. А лицом – к Главкому, сидевшему в президиуме. Вся его речь свелась к тому, что все успехи флотилии, и его бригады в частности, достигнуты благодаря таланту, мудрому руководству и высоким душевным качествам Главкома!  Не знаю,  как кому, а мне смотреть на это было противно. Возможно потому, после него, моя речь была куда короче и суше, чем мне самому хотелось произнести до того. Думаю, излишне говорить, что я не только ни разу не повернулся в сторону президиума, но и с трибуны сошел, не глядя туда. (Впоследствии тот начальник штаба стал Командующим Черноморским флотом, что касается меня, речь о том впереди).

А вот еще пример.  Осенью во флотилию прибыла высокая комиссия из Москвы, из самого Министерства обороны СССР. Естественно, с тем, чтобы показать, как много у нас недостатков и недоработок, (иначе зачем она нужна), наказать нерадивых и в то же время найти двух-трех отличившихся, чтобы поставить в пример остальным. Существовало шутливое флотское выражение: « По результатам комиссии, на флоте приступают к наказанию невиновных и награждению непричастных». По её итогам действительно,  можно было,  как слететь с должности, так и получить досрочно очередное звание.  Комиссия МО проверяет какой-нибудь один корабль досконально, по всем статьям, остальные выборочно. Ну и, конечно, в том числе и в этом плане, т.е. как подготовлен корабль, проверяется работа штабов флота, флотилии и дивизии. Разумеется, командование выбирает и представляет для проверки один из лучших кораблей.

На этот раз таким кораблем оказалась наша «К-454». И на нас обрушились все силы Инспекции.  Проверялось всё, начиная от шнурков на ботинках матросов и прикроватных ковриков в кубрике на берегу до экстренного приготовления корабля к бою и походу с вводом в действие ГЭУ и выходом в море по тревоге.  С фактическим выходом из базы, учебной атакой отряда боевых кораблей и последующей стрельбой боевой торпедой по скале у побережья. Интересная деталь:  когда нам среди ночи сыграли Боевую тревогу, мы так перекрыли норматив приготовления корабля к бою и походу, что проверяющий адмирал предложил мне увеличить время. «Иначе потом на него придется ориентировать другие корабли, - сказал он, - а не каждый на такое способен». Дальше мы выполнили задачи поиска, слежения за надводными кораблями, подводной лодкой, атаку надводной цели. Как венец – стрельба боевой торпедой по берегу.

 

Мне кажется, о ней надо сказать особо. Не каждому командиру в жизни и службе выпадает её выполнять. Делается это так. После атаки соединения боевых кораблей практическими, (учебными), торпедами, лодка, не всплывая, переходит в заранее намеченный прибрежный район, где на берегу есть подходящая у самой кромки воды скала. Проверяющий офицер в первом отсеке, по своему усмотрению, показывает пальцем на одну из хранящихся на стеллажах торпед. Мои торпедисты снаряжают её запальным устройством, (взрывателем), заряжают в торпедный аппарат, готовят аппарат к выстрелу. Я, подвсплыв под перископ, беру пеленг на скалу, командую ввести соответствующие данные стрельбы в торпеду. По готовности к стрельбе, даю команду в первый отсек: «Пли!». Торпедисты производят выстрел. Погружаюсь на глубину 40м, соблюдая меры безопасности.    После чего тянутся томительные минуты ожидания.

 Всё дело в том, что таким образом проверяется боеготовность всего флота. Если  боевая торпеда не взорвётся, флот получит неудовлетворительную оценку. Ведь здесь проверяется фактическая готовность корабля и оружия к бою. Потому буквально все на подводной лодке ждут, произойдет ли взрыв торпеды. И, наконец, лодка вздрагивает от мощного взрыва, несмотря на то, что он был далеко. Грохот его слышит весь Центральный пост вместе с контролерами, так как акустики заранее вывели динамик в ЦП. Визуально взрыв наблюдали с кораблей охраны района стрельбы. Результат был зафиксирован документально для представления Председателю Комиссии.

Когда мы подошли к пирсу, только пришвартовались, целая команда людей в защитных костюмах и противогазах засыпала корабль каким-то порошком, взорвали на пирсе и на корпусе корабля несколько взрывпакетов, дымовых шашек. Всё заволокло дымом, не продохнуть. Началось учение по защите от оружия массового поражения. В отсеках подводной лодки проверяющие давали вводные о пожарах, разрывах трубопроводов, выходе из строя механизмов. Поверялись действия личного состава, в отсеках, ГКП, лично командира по борьбе за живучесть подводной лодки. Мы, вроде бы, не подкачали и здесь.

По окончании работы инспекции, возглавлявший её морскую часть вице-адмирал Гонтаев пригласил меня к себе в каюту на ПКЗ. И сказал, что в целом кораблю поставлена оценка «хорошо», и что он решил лично поблагодарить меня за высокую подготовку.  Поскольку это был просто разговор между нами, я ответил спокойно, без лишнего энтузиазма: «Спасибо». Гонтаев удивленно смотрит на меня:

-  Ты что, не рад что ли?

-  А чему радоваться, - говорю, -  у меня по всем морским элементам «отлично», а вот общая оценка «Хорошо». Выходит портянки на базе важнее, они и перетянули.

-  Ну ты даешь, командир!  - (Это его слова буквально) – В свое время, если я получал на инспекции «удовлетворительно», то прыгал от радости. А  ты!

   А я  так реагировал потому, что у меня такая инспекторская проверка была впервые. И вот первый блин получился, похоже, не комом. Может быть по принципу «новичкам везет».  (Есть, правда, и другое мнение о том, кому везет, но здесь всё-таки, мне кажется, не совсем тот случай).  По итогам работы инспекции был издан Приказ Министра обороны СССР, в котором, в числе других, и мне была объявлена благодарность.

 

Надо сказать, что в том году, в числе трех командиров подводных лодок, и я получил орден «За службу Родине» III-й степени.  Кроме того, мне было присвоено звание «капитан 1 ранга». К сожалению, пришлось проводить с дивизии сначала контр-адмирала Туманова, а потом и начальника штаба Можайского, (его по здоровью). Талантливые, опытные моряки уходили, на их место приходили другие… Не для них ли освобождали места?

 

              

        

1975 год. Первые на Камчатке командиры, награжденные  орденом «За службу Родине»  III-й степени. В центре В.Гонтарев, справа от него Ю.Кузнецов.

 

 В конце года наш экипаж сдал корабль второму экипажу и на этот раз мы спокойно ушли в очередной отпуск.

1976 год для нас начался с того, что, возвратившись из отпуска, мы, не принимая свой корабль, по плану дивизии отправились всем экипажем в Обнинск, в Учебный центр, на так называемую «Межпоходовую подготовку».  Такая поездка была очень кстати – из экипажа ушли на повышение некоторые офицеры, уволились в запас старослужащие матросы и старшины, где еще, как не в Учебном центре можно научить и отработать на тренажерах новичков? Освежить знания и навыки бывалых? Ведь на базе у нас условий почти нет, к тому же каждый день половина экипажа в нарядах да на различных хозработах. В общем, я считал, что нам крупно повезло.

 

В марте, вернувшись из Обнинска, мы приняли свой корабль, и завертелось всё по новому кругу:  стрельбы, учения, проверки штабом… Но основное началось, когда командование нам поставило задачу подготовиться к Боевой службе.

А она предстояла не такой простой. Спустя более чем 40 лет, думаю я могу о ней рассказать. На этот раз планировалась целая операция с участием трех наших подводных лодок и других сил флота. Суть её заключалась в том, чтобы совместными усилиями, прежде всего, конечно, наших атомных подводных лодок,  установить контакт с выходящими из базы пларб вероятного противника и в дальнейшем следить за ними в океане.  Нам с Гонтаревым предстояло действовать на выходе из базы, дальше третья лодка под командованием Каспер-Юста должна была принимать контакт от одного из нас и продолжать следить за пларб дальше. С подключением других сил флота. Наши подводные лодки готовились тщательно, проверялись на готовность штабомТОФ. Командиров проверял и инструктировал лично заместитель Командующего ТОФ адмирал Э.Спиридонов. Кто такой был Спиридонов, старые подводники вспоминают о том с содроганием. При проверке командиров кораблей на допуск к самостоятельному управлению и командования дивизий, флотилий на соответствие занимаемым должностям по уровню знаний и практических навыков он был очень строг и не прощал ни малейших ошибок. Тем не менее, проверку мы прошли, корабли подготовили и в заданное время вышли в море.

 

               Район у базы, где нам предстояло действовать, был очень сложным  в навигационном отношении. Опасные глубины, отмели, рифовые банки. Штурманам приходилось особенно тяжело, да и я почти не вылезал из штурманской рубки. От штурманов – к акустикам, потом обратно, и так постоянно, с небольшими промежутками отдыха здесь же в ЦП, в командирском кресле. Иначе было нельзя. И вскоре пришлось в том убедиться.

Как идут дела друг у друга мы узнавали из поступающих нам с берега радиограмм. Вскоре стало известно, что Гонтарев установил с кем-то контакт и ушел из района. У меня «улова» пока не было. Зато получил радиограмму с КП ТОФ о том, что подводная лодка Каспер-Юста, (у него на борту был командир нашей дивизии В.Заморев), налетела в подводном положении на коралловый риф, повредила носовую оконечность, (отчего гидроакустический комплекс полностью вышел из строя), и отозвана в базу.  И это с командиром дивизии на борту!  Вот когда штурмана поняли, почему я так строго их работу контролирую.

Наконец акустики доложили мне о том, что слышат шум предположительно атомной подводной лодки. Объявил Боевую тревогу, начал сближение с целью. Наша беда была в том, что классифицировать цель, как подводную лодку, только по её шумам с нашим гидроакустическим комплексом того времени было очень трудно. Никаких иных классификаторов, кроме уха акустика, не было. А он отличить шум подводной лодки от надводной цели мог не всегда. К тому же «вероятный противник» умел маскироваться. Так что, точнее, чем при помощи перископа, как я уже говорил раньше, окончательно классифицировать цель, как подводную лодку в те времена было, практически невозможно. Подхожу поближе на минимальном ходу, чтобы себя не обнаружить, всплываю на перископную глубину, смотрю  - по пеленгу на шум, который дают акустики, идет фрегат США типа «Нокс». Вот, пожалуйста, подтверждение тому, что акустик может ошибиться. В условиях, когда на море штиль, вариаций винтов надводного корабля нет, к тому же силовая установка у «Нокса» турбинная, шум его от шума атомной подводной лодки отличить на слух очень трудно. Фрегат идет осторожно, похоже, обследует район на предмет наличия здесь наших атомных подводных лодок. Противолодочный вертолет у него на кормовой надстройке. Не взлетел, значит, нас пока не обнаружили. Погружаюсь, пропускаю его, дальше, будучи уверенным, что за ним следом выйдет пларб. Не зря же он обследует маршрут её движения.

И точно!  Акустики докладывают о шуме винтов пларб. Снова выходим под перископ… Вот она, во всей красе, идет на выход из базы в надводном положении.

 

   

         ПЛАРБ типа «Джордж Вашингтон» выходит из базы.

 

Приказываю подготовить радио о её обнаружении, отпускаю чуть подальше, чтобы не обнаружила наши антенны связи и перископ. Но не успеваем мы поднять выдвижные устройства антенн для передачи радио, как пларб начинает погружаться. Вот тут нельзя терять ни минуты, такой опыт у меня уже есть. Погружаюсь, начинаю сближение, чтобы не потерять контакт. Увы. Как только пларб погрузилась, шум сразу же пропал.  И как  я ни старался его восстановить, ничего не получилось. Пришлось давать радио не о слежении, а об установлении и потере контакта.  С КП ТОФ никаких распоряжений не последовало, и я остался в районе, чтобы попытаться еще раз.

Буквально на следующие сутки «ЧП» у нас!  Из пятого отсека вахтенный доложил: «Поступление пара в аппаратную выгородку правого борта!». А пар там радиоактивный. Сразу приказываю объявить по кораблю: «Аварийная тревога, радиационная опасность!»  Есть у нас такой специальный сигнал. По нему все остаются в отсеках, кто где оказался на тот момент, отсеки герметизируются. Специальная аварийная партия в защитных костюмах и изолирующих аппаратах во главе с командиром 1 дивизиона идет обследовать реакторный отсек. Спустя где-то пол-часа  он докладывает мне, что по вварышу стержней СУЗ, (система управления и защиты реактора), образовалась трещина, через неё поступает в выгородку пар. Течь пока небольшая, аппаратная выгородка герметична, система очистки воздуха справляется, в пятом отсеке повышения радиации не наблюдается. В таких случаях надо сбрасывать аварийную защиту реактора, выводить его из действия и докладывать об аварии на берег. А там уж как начальство решит. Я был уверен в том, что начальство  немедленно поднимет нас на поверхность и  вернет в базу. Не зная толком ничего, кроме того, что обнаружена течь реактора, рисковать никто не захочет.

Но вот ситуация:  Гонтарев ушел из района, и я подозревал, что за ложной целью. Каспер-Юст потерпел аварию и возвращен в базу. И теперь вот я… Пусть даже и не по своей вине.  Полный провал операции! Позор всему флоту.  Ладно, сейчас, в наше время, операция закончится тем, что Главком раздолбает командование ТОФ.  А если бы война?

Командиром БЧ-5 у нас был Руслан Ткачук. Строптивый, самолюбивый до крайности, страшно не любил, если кто-то, старпом или даже командир пытались вмешиваться в его дела. Зато дело своё он знал лучше любого другого механика на дивизии.  Предлагаю ему подумать – нельзя ли продержаться еще несколько суток, пока у нас не выйдет время пребывания в районе?  Без лишнего риска для людей, разумеется. 

Руслан задумался. И я приободрился, это хороший знак, иначе он отказался бы сразу и категорически.  Собрали офицеров БЧ-5 , химика, врача на совет. Каждого, кто хотел высказаться, послушали. Суммируя мнения, Ткачук сказал, что продержаться несколько суток можно, если не сбрасывать защиту реактора, чтобы не создавать перепада температур в реакторе и на его крышке, а медленно снизить мощность до минимально-контролируемой,  Установить вахту у переборок пятого отсека, обстановку там контролировать дистанционно, с периодическим осмотром аварийной партией. Включить на полную мощность средства очистки воздуха в отсеках, постоянно следить за уровнем радиации и т.д.  Офицеры его поддержали. И я объявил решение: остаемся на своей позиции до истечения назначенного времени. Проход через отсек ограничим до минимума. Второй реактор обеспечивает нам выполнение поставленной задачи, хотя и с ограничением в скорости хода. При малейшем ухудшении обстановки, всплываем немедленно, вентилируем отсеки в атмосферу и даем радио на берег.

Разумеется, всю ответственность я брал на себя. Риск?!  Да, риск, но главное, что не только лично  для себя. Оправдан ли он?  Ведь не война, главное сейчас людей не потерять.  Лишь бы отличиться?  Так на берегу за подобное могут и с должности снять, это кто как посмотрит. Нет. Я просто знал, что риск минимален, что в случае чего я со своими подчиненными смогу справиться с ухудшением ситуации, не допущу, чтобы люди пострадали. К тому же был уже опыт продолжения БС с течью в прочном корпусе еще на СФ. Ну а если сумеем всё сделать, как решили, то постоим за честь флота. Не говоря уж о том, что именно так бы сделали в военное время.

И остались в районе. Вели разведку на входе в базу «вероятного противника», кто входит, кто выходит, какие там средства наблюдения за обстановкой и т.д. Установили еще раз контакт с пларб,  которая  входила в базу, так что на этот раз тоже долго следить не пришлось. Реактор вёл себя спокойно, течь пара не увеличивалась, радиационная обстановка в отсеках оставалась в пределах нормы. В установленное время получили радиограмму с приказом закончить патрулирование в районе и возвратиться в базу.

 

Самое интересное разыгралось на пирсе, где нас встречало всё начальство во главе с Командующим флотилией Б.Громовым. Как всегда, сойдя на пирс, я доложил ему о выполнении поставленной задачи. Дальше полагалось доложить об обстановке на борту подводной лодки, не было ли аварий, происшествий. И вот когда я сообщил, что у меня на правом борту течь в крышке реактора, у  штабных, стоявших поблизости, вытянулись лица:

-  Как?!   И вы не доложили об этом на берег?

Некоторые постарались незаметно слинять с пирса подальше. А вот Громов повел себя иначе. Спокойно отвел в сторонку и расспросил подробно, что и как. Потом приказал убрать от того пирса все другие подводные лодки, выставить оцепление у входа на пирс, дополнительную вахту по контролю за радиационной обстановкой на пирсе. И только потом пошел в штаб, докладывать на флот.

 

Комиссия штаба флота не заставила себя ждать. Работали на лодке двое суток, проверяя не только технику и действия личного состава при аварии, но и все принятые меры, всю документацию с записями о событии и т.д. Заключение:  действия экипажа при аварии признаны безукоризненными.  Решение командира правильным и обоснованным. И точка!

Мне были вручены именные часы от Главкома ВМФ, личный состав, офицеры получили благодарности в приказе. А кораблю нашему и нам предстоял переход в Большой  Камень для замены крышки реактора. История с ремонтом снова повторялась.

 

Но для нас на том дело не кончилось!  Вместо санаторного лечения и отдыха после длительного похода, наш экипаж по приказу Командующего флотилией срочно пересадили на другую, исправную подводную лодку, (чью, уже не помню), и приказали готовиться к состязаниям на Приз Главкома ВМФ по торпедной атаке отряда боевых кораблей. Такие состязания между флотами проводились в конце каждого года, как венец Боевой подготовки флотов за год.  Скажу прямо, перестраиваться с настроения на отдых на тяжелейшую подготовку к стрельбам на Приз ГК, было очень нелегко.  Но приказ есть приказ. Пришлось сдать свой корабль второму экипажу, приступить к приемке другого корабля, пополнению запасов до полных норм, приготовлению и погрузке практических торпед. А главное – к многочасовым тренировкам в кабинете торпедной стрельбы.

 

Наконец прибыли из Москвы представители Главкома из ГШ ВМФ. Корабль к тому времени был готов, взяли их на борт и пошли. Что такое атака отряда боевых кораблей, (ОБК)? Кое-что было сказано мной о том, когда речь шла о слежении за Авианосной ударной группой США в Средиземном море. И там, и здесь в первую очередь надо обнаружить главную цель  и, как говорится, взять её на прицел. А потом, соблюдая скрытность, не упуская ни на мгновение, ни её, ни силы охранения из виду и заняв необходимую по направлению и дистанции позицию, (чтобы торпеды дошли до цели), произвести торпедный залп по главной цели, с расчетом её уничтожить или вывести из строя. В чем разница?  А разница в том, что там, при действиях против АУГ, у командира всё-таки побольше времени для всего этого,  район действий, практически, не ограничен, да и боевые торпеды имеют гораздо большую дальность хода, чем практические. Потому дистанцию стрельбы можно выбирать больше.  Здесь же, при том, что охранение у главной цели примерно такое же, (корабли, противолодочные самолеты, вертолеты, дать себя обнаружить означает провал, за этим строго следят посредники из ГШ),  ОБК идет через назначенный ограниченый район на предельно-возможной для них скорости, и буквально проскакивают его за весьма короткий промежуток времени. И вот надо, не теряя скрытности, т.е. не всплывая, успеть обнаружить в составе сил охранения главную цель, занять позицию стрельбы и произвести залп торпедами. Причем не один раз, а дважды, с перезарядкой торпедных аппаратов и выходом в новую атаку. Так сказать, на случай, если первая атака не достигнет цели. Для чего надо на полной подводной скорости успеть обогнать несущийся вперед ОБК и еще раз атаковать главную цель. В общем, это настолько сложная задача, что не каждому она по плечу.  Не зря, видимо, мой командир БЧ-3  Константин Сиденко, позже, когда он был уже адмиралом и заместителем Командующего ТОФ, на вопрос журналистов, что ему запомнилось больше всего из молодых лет на флоте, ответил, что в первую очередь командир и старпом, как настоящие подводники. А во-вторых, именно эта торпедная атака на Приз ГК ВМФ. И не зря. Там и он и его подчиненные тоже отличились.

 

Опуская подробности интересные только для специалистов, скажу, что главную цель мы обнаружили и атаковали дважды. Особое впечатление, в том числе и на представителей ГШ ВМФ, производит эпизод, когда подводная лодка на полной подводной скорости, вибрируя всем своим корпусом и внутренностями, несется под водой вперед, чтобы обогнать ОБК, ничего вокруг не видя и не слыша. Уверен, что у тех, кто ни разу до того такого не испытывали, точно так же вибрировали коленки. Ведь это все равно, что на автомобиле, на скорости 100 км/час лететь ночью по  дороге без света фар и без малейшего освещения. Повторную стрельбу торпедами я производил по главной цели, сбросив скорость, буквально «на вскидку», по её генеральному курсу. Времени особо уточнять элементы  движения  и дистанцию до неё уже не было. Но я хорошо запомнил принцип, которому нас научил в своё время на Классах командиров подводных лодок патриарх науки о торпедной стрельбе Лонцих : «Вероятность попадания в цель равна нулю только тогда, когда торпеды остаются в торпедных аппаратах».  

После всплытия узнали, что наши практические торпеды прошли под целью. (На корабле-цели тоже были наблюдатели из ГШ ВМФ). Но наша радость была омрачена тем, что одна из наших четырех практических торпед после прохождения дистанции не всплыла, её потеряли. Последующий поиск  силами ОБК результатов не дал. И хотя теперь практические торпеды к стрельбе готовила база, мы тоже были к тому причастны. Так что надежды получить Приз почти растаяли.  Мы знали, что Северный флот своего не упустит. Там ведь подводную лодку и экипаж к призовой стрельбе готовил сам Е. Чернов.

И каково же было наше изумление, когда мы узнали, что на Севере подводная лодка,  с Черновым на борту, точно в таких же условиях, как у нас, не смогла даже выйти в торпедную атаку!  Условия, повторяю, там были абсолютно аналогичными нашим – это обязательно соблюдается при  состязательной стрельбе на Приз ГК. В результате Приз Главкома ВМФ оказался у нас, на ТОФ. (Могу себе представить реакцию Чернова -  тот самый  Храптович, которого он сплавил на ТОФ, утер ему нос!).  

Мне, по традиции, вместе с благодарностью от ГК  ВМФ был вручен морской бинокль с его именной дарственной надписью. Ну и, конечно, многие члены нашего экипажа были награждены ценными подарками, грамотами от командования. К концу года корабль объявили отличным и лучшим на ТОФ по электромеханической и торпедной подготовке.

К сожалению, нам предстоял ремонт. Но вот лично мне, казалось бы, подошло время пожинать плоды  нелегких трудов. В дивизии и во флотилии сложилось уважительное отношение к кораблю, экипажу, командиру. Меня уже привлекали к исполнению обязанностей начальника штаба дивизии, когда он уходил в море или отсутствовал по другой причине. Оставалось лишь двигаться вперед, делать карьеру.

 

Именно тогда я подошел к решающему моменту в моей жизни и службе. Объясню покороче в чем суть. К тому, что было у меня на Севере, прибавлялся всё новый и новый опыт, новые данные о недостатках в технике, оружии, и особенно в комплектовании и боевой подготовке экипажей подводных лодок. Что не только не позволяло надежно выполнять боевые задачи в мирное и военное время, в частности осуществлять слежение за пларб вероятного противника, но и само плавание в море становилось небезопасным. Участились случаи аварий, происшествий, в том числе с гибелью кораблей и людей. Но в среде вышестоящего командования, в штабах по-прежнему старались делать вид, что всё нормально, соцобязательства, планы БП и ПП выполняются и т.д. Как я уже говорил,  «наверху» любили слушать бодрые доклады об успехах, и не воспринимали никакой негатив. Было негласно принято и весьма ценилось  «Умение доложить».  Одним из главных условий продвижения по службе стало «Не задавать вопросов».  Даже не «лишних вопросов», а вообще никаких вопросов. Во-всю расцвел обычай встречать, всячески ублажать, а потом и провожать с «подарками» разные комиссии, контролирующих, проверяющих. Что было мне и совсем, как говорится, не по нутру.

       Чтобы не быть голословным, предлагаю прочитать выдержку из воспоминаний известного на флоте своей честностью и порядочностью контр-адмирала в отставке А.С. Берзина, («Цена ошибки» часть 3. http://www.russika.ru/ctatjajv.asp?index=316&pr=3 ), где он откровенно повествует о тех нравах, которые царили в те времена на нашем флоте. Подводная лодка под командованием капитана 2 ранга Максимова только что возвратилась с тяжелейшей Боевой службы. После которой её внезапно тут же поставили в боевое дежурство без права схода экипажа с корабля. Но он не сетует на тяготы службы. Он говорит о другом:

      «Ну, а вот это боевое дежурство? Это разве законно?! На подводной лодке нет продуктов, средств регенерации воздуха, есть неисправности отдельных механизмов, требуется межпоходовый ремонт, истекают сроки хранения оружия. Большие дяди же этого как бы не знают, как бы закрывают на это глаза и считают, что подводная лодка вновь готова выйти в дальний поход. Всё это на полном серьёзе, кретинские игры, бумажные дежурства».

           По окончании боевого дежурства  на его подводной лодке должен был начаться межпоходовый ремонт.  Но прошел слух, что на дивизию прибывает Главком ВМФ. Командира вызвали в штаб флотилии для инструктажа, что надо сделать перед его приездом. В том числе он получил и вот такие указания: 

             «…Веткин: "Межпоходовый ремонт, пока, не делайте. А если к вам на лодку придёт Главком и спросит чем вы занимаетесь, то нужно сказать, что делаете межпоходовый ремонт". Максимов с удивлением посмотрел на него и спросил: "А почему я должен врать?" В разговор вмешался Александров: "Не врать, вы же должны ещё выйти в море на торпедные стрельбы". Веткин добавил: "Делайте межпоходовый ремонт, но так, чтобы механизмы не разбирать". Максимов ответил: "Если механизмы не разбирать, то никакого межпоходового ремонта не будет". Веткин с раздражением закончил: "Вечно вы пререкаетесь, делайте так, как вам приказано." Максимова это ещё больше подстегнуло: "Я враньём заниматься не буду, или делать, или не делать, всё остальное - это очковтирательство"».  (Фамилии должностных лиц и командира изменены автором).

                  Нужны ли комментарии?   А если почитать у Берзина  как встречали Главкома, так мало кто из тех, кто не служил, сможет тому безобразию поверить. Скажут, что автор сочиняет для красного словца. Но те, кто служил, знают, что так было на самом деле.

 

 Согласившись на должность замкомдива или начальника штаба, я вынужден был бы делать то же самое «в интересах дивизии, флотилии, флота». А уж о том, что у нас неблагополучно с Боевой подготовкой, с техникой, акустикой и оружием, вообще пришлось бы забыть. Иначе было бы невозможно, нечестно – знал, куда шел, что же раньше молчал. Будучи неспособным прогибаться перед начальством, я понимал, что приспособиться, пожалуй, не смогу…

Видимо тогда я сделал свой окончательный выбор, хотя в душе где-то еще сомневался  -  вдруг там, наверху, что-то изменится к лучшему, может меня поймут, мы возьмемся за дело по-настоящему тогда… И еще раз остро позавидовал тем, кто служил раньше – Михайловскому, Амелько, Голосову, Петелину, Осипенко, Жильцову и мноим другим уважаемым мной подводникам, когда им не надо было ни перед кем прогибаться, ни о чем умалчивать.  Когда практически не было нынешних  проблем в боевой подготовке,  отставания в оружии, технике.  Когда они просто на совесть исполняли свой долг, преодолевая невероятные порой трудности подводной службы, а  должности и звания приходили к ним, как признание их собственных заслуг.

Сказанное выше отнюдь не значит, что я хочу кого-то опорочить или выставить себя этаким героем-одиночкой. Нет, я и тогда, на флоте себе ничего такого не позволял, не буду и здесь. Мои товарищи понимали всё не хуже меня, многие точно так же не принимали некоторых отрицательных сторон нашей жизни и службы. Большинство из них считало, что надо же кому-то дело делать, командовать соединениями, флотами. Хотя бы пытаться что-то сделать там. И шли в верха, и дело делали. О многих из тех моих начальников, с кем приходилось служить, не могу сказать ничего плохого, наоборот, отношусь к ним с уважением. Уверен, что многие из них будут возмущаться – как же так, мы вот отдаем службе все силы, здоровье, не щадим себя, а ты так о нас… Так то оно так. Однако за этими действительно большими делами по поддержанию боеготовности частей и кораблей, за благими намерениями, всё-таки, на мой взгляд, проглядывали и личные мотивы,  желания и большую звезду на погоны получить, а вместе с ней и кое-какие привилегии. Поскольку иначе, как смирившись с теми самыми отрицательными сторонами, о которых шла речь выше, помалкивая и не задавая вопросов, даже отдавая службе все силы, обладая большими способностями, получить продвижение по службе выше командира корабля и звания капитан1 ранга уже было, практически, невозможно. Понимаю, многие со мной не согласятся, тем более, что есть исключения. Но, всё-таки, всем, кто со мной не согласен, предлагаю подумать над тем, что я услышал в ЦК КПСС  много лет спустя: «А почему о недостатках на флоте говорите только вы?  Почему никто из командования дивизий, командующих флотами не говорит нам ничего подобного?».

 

Иногда думал – а может в словах моих друзей есть своя «сермяжная правда»?  Может, и мне бы там, «наверху» удалось сделать больше? Только в том сильно сомневался. Скорее всего, всё-таки вынужден был бы идти по наезженной колее… Но об этих своих размышлениях, конечно, я никому не говорил. Был уверен, что многие, включая моих друзей и близких, такого бы не приняли и не одобрили. А многие бы просто отвернулись.

Так что, помалкивал. А когда комдив Заморев  официально предложил мне занять должность заместителя командира дивизии, я отказался.  Чтобы не «геройствовать» на публике, сначала сослался на отсутствие у меня академического образования. Мне было сказано: «Ты только дай согласие, с  академией потом решим»).  Не дал. А позже, когда Заморев предложил вторично, просто посоветовал взять на это место своего товарища Лешу Белоусова, который был командиром ничем не хуже меня, и страстно мечтал о повышении.

 

Так или иначе,  постепенно я втягивался в непростую ситуацию: от продвижения по службе отказался, в Академию поздно, (на очное отделение там принимали до 35 лет, мне уже стукнуло 37, не заметил даже когда). Думал, что делать дальше, и однажды, скорее для пробы, поскольку такие вещи начинают готовить заранее, написал рапорт с просьбой перевести меня в Учебный центр на должность преподавателя. Как я, собственно, и ожидал, мне отказали. Громов на моем рапорте написал резолюцию: «Молод, перспективен. Достоин продвижения по службе».    

Пока мы готовились к переходу в Приморье на ремонт, (завод пока не готов был нас принять), произошли еще два примечательных для меня события.  Однажды  штаб флотилии потребовал от нашей дивизии доклад по проблемам поиска и слежения за атомными подводными лодками «вероятного противника». Комдива на тот момент не было, оставшийся за него некто Шалыгин поручил подготовить доклад мне. Я и выдал начистоту всё, что у меня накопилось за прошедшее время. Да еще присовокупил, что обо всём надо незамедлительно докладывать на самый «верх». Не знаю, читал ли Шалыгин мой доклад, скорее всего да. Но, зная, что за содержание спросят не с него, его отругают только если доклада не будет, во флотилию отдал.

Вскоре мне передали оттуда, какую реакцию он вызвал. Во флотилии за Громова оставался  НШ флотилии, контр-адмирал А. Вот что он сказал в мой адрес:

-  Он что – в своём уме?! 

И молчок. О докладе с тех пор я ничего не слышал.

 

Второе интересное событие произошло вскоре после первого. От Тихоокеанского флота потребовали представить какой-нибудь корабль, из числа отличных,  инициатором социалистического соревнования в Военно-морском флоте.  Оттуда пришло распоряжение на флотилию. Командование  флотилией решило представить нашу «К-454». Соответствующее указание спустили в дивизию, а уже оттуда – мне.

 

 Суть была в чем. Во-первых, это была бы слава и честь на весь Военно-морской флот для корабля и для дивизии – ведь выдвигают лучших из лучших. При этом инициатору и надрываться не придется, чтобы выполнить немыслимо высокие соцобязательства – за него всё сделают на дивизии и флотилии. Невозможно ведь представить себе, что Министру обороны и Главному политическому управлению СА и ВМФ  в конце года поступит доклад, что такой-то инициатор, на таком-то флоте  не выполнил свои соцобязательства!  Потому для их «выполнения» командованием и политорганами на флоте  делается всё возможное и даже невозможное. Прикрываются недостатки, нарушения дисциплины, в мгновение ока убираются с корабля недостойные и неспособные, (что, как я уже говорил, почти невозможно сделать в обычном порядке),  заменяются лучшими людьми из других экипажей, обеспечивается улучшенное снабжение всеми видами довольствия и т.д. В конце года «по итогам соцсоревнования», следует награждение экипажа корабля-победителя, практически гарантированное повышение по службе и в звании командира и заместителя по политчасти, честь и слава командованию дивизии, флотилии, флота… И для всего этого достаточно всего лишь согласиться выступить инициатором соцсоревнования!

 

Мало того, что подобную показуху я терпеть не мог, так и передано мне было решение командования флотилией через упомянутого выше Шалыгина. Того, который не скрывал, что его цель – стать адмиралом любой ценой. (И он им стал впоследствии). Мы не раз с ним схватывались, когда он передавал  мне указания выделить людей, например, на спортивные соревнования с выездом куда-то, или на хозработы. Я сопротивлялся, как мог, чтобы не отрывать людей от боевой подготовки. Может быть, и это обстоятельство сыграло свою роль. Но, так или иначе, принимать на себя столь почетную миссию я отказался. Для порядка созвал совещание офицеров, сообщил им решение командования, и сказал, что оно бы и ничего, но нам-то идти в ремонт. И неизвестно что там и как, сколько мы там пробудем. Наши товарищи здесь будут выполнять боевые задачи, а мы «инициаторы» отстаиваться в ремонте?  Что же это за соцсоревнование?  И офицеры меня поддержали. Решено было от такой высокой чести отказаться.  Этого на флоте еще никогда не случалось. Но было возможно, поскольку здесь действовал не приказ, а как бы добровольное принятие на себя высоких соцобязательств.

Естественно, к нам немедленно прибыл, (даже не вызвал к себе, а пришел ко мне сам!),  начальник политотдела флотилии Иван Архипович Катченков. Долго уговаривал меня согласиться, в конце: «Может, всё-таки, подумаешь?»  Но я изложил ему все свои аргументы, добавил еще:

- Вы же знаете, что такое ремонт. Там уставшие моряки расслабляются. Дай Бог, чтобы обошлось без «ЧП», какие уж там успехи. Мы не хотим вас подводить.

Сообщил и о решении собрания офицеров. Он, в конце-концов, со мной согласился. Громов даже не стал вмешиваться.

С тем мы и ушли в ремонт в самом начале 1977 года. Дети учились в школе, срывать их с места не было смысла, так что семьи остались на Камчатке.

 

 

                                       Снова Большой Камень.

 

 Помня о ремонте своего первого атомохода, я не ошибся, когда предположил, что наш ремонт и на этот раз не будет скорым. Казалось бы, годы прошли, должно бы всё наладиться, ан нет. Картина та же:  реакторный отсек вскрыли, ограждение установили, арматуру над реактором разобрали, и… встали.  Всё то же: то одного нет, то другого, то делать некому. В общем, наступило затишье. Мы со старпомом, конечно, старались своих моряков загрузить занятиями и тренировками, уходом за отсеками, механизмами. В конечном итоге вылизали всё до блеска, и даже с помощью завода внесли улучшения в оборудование отсеков. Однако в свободное время люди «расслаблялись», приходилось постоянно быть начеку. Здесь надо отдать должное моему старпому – он крепко держал в руках экипаж. Дежурно-вахтенная служба на корабле, быт на берегу в казарме налажены, порядок поддерживался и проверялся постоянно. Не без того, что и я присматривал за всем, но старался не вмешиваться в работу старпома, да и нужды в том не было. 

Там же, в ремонте оказалась подводная лодка 671 проекта из моей бывшей 45 дивизии. Командовал ею хорошо мне знакомый Виктор Урезченко. Мы еще больше сдружились, нашлись общие интересы, так что скучать в одиночестве мне не пришлось.

 

 72-й  Бригадой строящихся и ремонтирующихся подводных лодок в Большом Камне в то время командовал капитан 1 ранга Джавахишвили. Познакомившись со мной лично, несколько раз проверив мой корабль и кубрик матросов на берегу, он предложил мне должность начальника штаба бригады. Я и здесь отказался, сказал, что не все еще дела закончил на флоте. Позже, когда я был уже в отпуске, он дал мне телеграмму домой.  В которой сообщал, что сам Командующий ТОФ  адмирал Маслов предлагает мне эту должность с перспективой. Просил дать согласие. Я не согласился. (Интересную трактовку моего упрямства дал кадровик бригады: «А я знаю, почему Вы, Альберт Иванович, не соглашаетесь. Просто Вы привыкли к самостоятельности, и уже не можете кому-то подчиняться». Может он в чем-то был прав).

 

    

     Экипаж «К-454» на плацу в Б.Камне. Мне кажется, мы и здесь выглядим неплохо.

 

               Поскольку служба на корабле была отлажена, самому мне предложили съездить в Ленинград, в училище имени Фрунзе, на месячные курсы по совершенствованию способов борьбы за живучесть корабля. С последующим отпуском. Я согласился, такой отдых был очень кстати, а за корабль, оставляя его на старпома,  я мог не беспокоиться. И улетел в Ленинград.

В училище им. Фрунзе на курсы собрались около тридцати командиров и старпомов с подводных  лодок разных классов, (большинство с дизельных).  Меня назначили старшим группы, поскольку я был единственным в звании капитана 1 ранга. Пришлось отвечать за организацию занятий, посещаемость, дисциплину и т.д. (Не обошлось и здесь без этого!). В  конце обучения сдали экзамен. Естественно отметили окончание курсов в ресторане. Там от имени группы я держал речь перед слушателями и преподавателями. До сих пор помню, что сказал  тогда: «Теперь, если лодка в случае аварии или боевого повреждения сразу не утонет, мы ей потом утонуть не дадим!».  Воспринята острота была с улыбками. Но на самом деле, знания, полученные на курсах, в последующей службе нам очень пригодились.

                Закончив курсы и отдохнув в отпуске, я вернулся в Большой Камень. Включился в дела, отпустил в отпуск старпома и многих офицеров. Ремонт шел ни шатко, ни валко. Пытался давить на директора завода и лично, и через командование флотом – бесполезно. Всегда находились веские причины затягивания сроков. В этом плане у нас всё оставалось многие годы без изменений.

 

 

                                                      Новое назначение.

 

С начала сентября до меня начали доходить слухи, ( в основном из писем Веры), что меня, якобы, хотят назначить командиром на новостроящийся атомный ракетоносец нового, 667 БДР, проекта. (У нас его называли просто «БДР», американцы – «Чарли -3»). Поскольку со мной никаких бесед на эту тему не было, я не обратил на слухи особого внимания. Однако вскоре Вера вызвала меня на телефонный разговор и сообщила, что слухи становятся всё упорнее, что уже «взяли» Кольцова, и очередь, похоже, за мной. И что надо что-то делать, чтобы снова не загреметь по «большому кругу». Большой круг – это комплектование экипажа на Камчатке, потом учеба в УЦ в Палдиски, постройка корабля в Северодвинске, Курс задач на СФ, с последующим переходом на Камчатку. Такой «круг»  занимал 3-4 года, и всё это время семьи мыкались по разным базам и углам. Несмотря на то, что должность командира ракетоносца стратегического назначения давала возможность командиру получить звание «контр-адмирал», желающих идти туда служить среди командиров атомных подводных лодок, (а именно с таких должностей назначали на БДР),  было мало. Возможность получить звание отнюдь не означала фактическое его получение, а забот и передряг появлялось больше, чем нужно. Старались увильнуть, кто как мог. Прижимали по-разному. Кого обещаниями, уговорами, кого партбилетом.

У меня к тому же, прочно засела в голове мысль о том, что надо «открыть глаза», если не командованию, которое не хочет о том слышать, то может самому руководству страны на проблемы противолодочников и всех подводников. У нас явно в этом направлении было неблагополучно. Начиная от подбора кадров, уровня обучения экипажей, берегового их обеспечения и до результатов выполнения задач Боевой службы.  Вот  в США, задача борьбы с подводными лодками вероятного противника - национальная задача. У нас должно быть так же. А до успешного обнаружения и длительного слежения за пларб США и НАТО у нас еще очень далеко. Для того, чтобы знать досконально, что для  решения такой задачи нужно, обязательно надо было быть там, где всё происходит. То-есть, быть противолодочником, на многоцелевой атомной подводной лодке.  Так что о БДРах я не думал, был уверен, что, имея на то веские основания, откажусь, и меня поймут.  Естественно, ожидал, что в первую очередь скажу это командиру дивизии, который обязан вызвать мня на беседу о новом назначении. Ну а не поймет – скажу Громову. А то, что никто никуда, ни на какие беседы  меня не вызывает, может означать только одно -  предлагать мне никто ничего не собирается. 

И вдруг, 27 сентября меня вызвали в штаб ТОФ, на заседание Военного Совета. Догадаться по какому поводу было нетрудно. Невероятно, просто невозможно – никто ничего мне не предлагал, никто меня ни разу не выслушал, сразу на Военный Совет! Так и оказалось. В штабе ТОФ меня провели в кабинет начальника Отдела кадров капитана 1 ранга Шебанина . Естественно я сказал ему, что со мной никто не беседовал, и что я с таким назначением не согласен. Тот просто онемел от неожиданности. Для него это был серьезный прокол – вести на Военный Совет командира, с которым никто даже не побеседовал о предлагаемом назначении! К тому же сам он от него отказывается!  Шебанин стал меня уговаривать, убеждать, обещать, что в случае моего согласия, как только мы вернемся на ТОФ, звание «адмирал» мне будет обеспечено и т.д. Но, во-первых, для меня это не было главным, а во-вторых, для того, чтобы получить такое звание, надо было бы отказаться от всяких попыток что-то изменить к лучшему, научиться поддакивать начальству, «не задавать вопросов»… Нет, такое было не для меня.

Представ перед членами Военного Совета ТОФ, я практически сразу же заявил о своем несогласии с предполагаемым назначением. Сказал, что понимаю всю важность и ответственность  должности, но считаю, что  неправильно, (не по-государственному,  я сказал), снимать меня, имеющего уже солидный опыт, с действующего корабля в то время, как важнейшая государственная задача длительного слежения за пларб нами еще не решена. Вижу, Командующий ТОФ Маслов призадумался.

-  А что у тебя, как дела, как корабль?

-  Так вы же знаете, «К-454», лучшая  на ТОФ, сейчас заканчиваем ремонт реактора, скоро снова в море.

-  А да, помню, «К-454»…  - и  к Щебанину:

-  А кого планируете командиром вместо него?

-  Да вот старпома такого-то, - (называет фамилию, причем даже не моего Николая Акимовича!). 

Командующий буквально взорвался:

-  Да вы что?!  О чем вы думаете? Это же значит вывести из Первой линии отличный, боевой корабль!  У вас голова на плечах есть?

Шебанин побледнел. А я приободрился, похоже, мои дела не так уж плохи. Но тут вмешался начальник Политуправления ТОФ адмирал Сабанеев:

-  Но, товарищ Командующий, а кого же тогда нам назначать на столь ответственную, государственную должность?

И Маслов, к сожалению, как и все остальные в то время, ходивший «под политотделом», заскреб в затылке:

-   Да, это проблема.

Не знаю почему, может времени у них не было подбирать нового командира и повторно собирать Военный Совет, или что, но, подумав,  Маслов сказал:

-  Ну вот что. Послужил ты честно противолодочником, послужи теперь так же на ракетоносце.

Я попытался еще сопротивляться, даже сказал, что готов сам найти среди командиров желающего, но всё оказалось бесполезно. Маслов не сдавался. Пришлось прибегнуть к последнему аргументу:

-  Товарищ Командующий, я свою точку зрения буду докладывать и на Высшей Аттестационной комиссии, и в ЦК КПСС, если меня туда пригласят.

-  Это твоё право, командир, - миролюбиво произнес Маслов, - а мы, Военный Совет, рекомендуем тебя на эту должность. Возражения у членов Военного Совета есть? Нет?  Ну тогда на том и закончим.

С тем и вернулся я во-свояси в Большой Камень. И на душе у меня был камень не меньший. Долго думал, как так получилось, и мог ли я как-нибудь тому помешать?  В принципе мог бы, например, устроив пьянку с дебошем в одном из ресторанов в городе. Но я же надеялся, что меня поймут…

Позже вызвали на Высшую Аттестационную комиссию. Там проверяли по всем статьям, включая вопросы знания устройства корабля, навигационной и прочих систем и т.д. Опять-таки, дурачком прикинуться не смог. Ответил на все вопросы, высказал им свою точку зрения. Члены комиссии только поулыбались и утвердили меня единогласно. Потом беседовал с представителем ЦК КПСС. Просто какой-то замкнутый круг:  все говорят, что прекрасно меня понимают, и никто не поддерживает.  Попал, наконец, на заключительную беседу с Первым заместителем Главкома ВМФ адмиралом флота Н.Смирновым. Он сразу же:

-  Ну что, я слышал – ты не согласен с назначением?

-  Не согласен, товарищ адмирал.

-  А как дела на корабле, в экипаже?

-  Пока всё нормально.

-  А сам как – взыскания по службе есть?

-  Нет.

-  А по партийной линии есть?

-  Тоже пока нет.

-  Хм, вот то-то и оно, что пока!  Так вот, чтобы и впредь не было. Ты понял?

-  Понял.

-  Ну вот и хорошо. Поздравляю тебя с назначением.

       Вот такая «заключительная беседа». Сразу же после неё был подписан Приказ Министра обороны о назначении меня командиром второго экипажа атомного подводного ракетоносца «К-223».   Второго, так второго. Я уже говорил, что первый и второй экипажи атомоходов, практически,  ничем не отличаются. Да и было мне теперь всё равно. Я должен был сдать  свой корабль и немедленно отправиться на Камчатку к месту формирования моего нового экипажа. Чтобы самому принять участие в отборе в его состав офицеров. Только вот сдать корабль в Большом Камне я не мог – некому. Вызывать кого-то с Камчатки – поздно. Ремонт был практически, закончен, надо было принять всё, что было сделано, и проверить технику в работе. Затем вывести корабль с завода, пройти необходимые подготовительные мероприятия, проверить лодку в море, погрузить боезапас и приготовиться к переходу на Камчатку. Никто, кроме меня, сделать это быстро и качественно не мог. Всё это было сделано только к концу ноября и только тогда мы ушли из Приморья.

 

На переходе с нами был командир дивизии Заморев. (Сначала я не понял, зачем он у нас тогда появился. И только позже до меня дошло – ведь я юридически уже не был командиром подводной лодки  «К-454»!). С ним я демонстративно старался не общаться, мол, продали меня, ты мне теперь не начальник. Заморев осмотрел корабль, отделанный нами  в заводе, постоял со мной на мостике, посидел рядом в ЦП в подводном положении, увидел, как работает ГКП, командир, весь экипаж, и потом всю дорогу только вздыхал.  Может и до него что-то дошло. Во всяком случае, когда пришвартовались к пирсу в своей базе, и он увидел на пирсе назначенного вместо меня на «К-454» Гальченко, нервно снующего по пирсу в ожидании, то довольно резко
осадил его:

-  Не торопись, успеешь…

Прощаться с кораблем, экипажем всегда тяжело. Тем более, если пришлось это делать не по своей воле. А что делать?  На память от экипажа мне вручили точную копию нашей «К-454» выполненную из эбонита руками моряков. И памятную папку с нестандартным, на мой взгляд, текстом:  «… Личный состав выражает Вам глубокую благодарность за Ваш труд…   Вы проявили самые лучшие качества – честность, трудолюбие, принципиальность, чуткость и отзывчивость к людям. Мы знаем Вас, как хорошего командира и прекрасного душевного человека, готового всегда придти на помощь…  Желаем Вам, Альберт Иванович, крепкого здоровья, личного счастья и больших успехов в службе».

 

Что касается экипажа моего нового корабля, куда я был назначен, то , пока мы заканчивали ремонт «К-454», офицерский состав его уже был здесь набран и убыл в УЦ в Палдиски. После хорошего застолья и прощания с друзьями, вылетел туда и я. Вместе со мной, без особой радости, но и без всякого нытья, всё моё семейство в очередной раз снялось с места и подалось вслед за своим непутёвым папашей. Предстояла новая полоса в жизни и службе.  

 

 

                                       (Конец  2-й  части)