Часть I. Начало пути

Опубликовано в Капитан 1 ранга Храптович Альберт Иванович "На переломе эпох" (записки подводника) Четверг, 19 марта 2015 18:38
Оцените материал
(4 голосов)

«…И жизни колесо
 Вращается широкими  кругами».

(Р. Каландиа, груз.).

 

                 Угол поселка Александринка, где стоял дом деда Антона, и где 16 сентября 1939 года я родился, назывался «поляки». Если учесть, что моего отца дед  часто звал Ян и нашу фамилию, то можно сделать вывод:  по линии деда, (бабушка  была  украинкой), наш род происходил, по-видимому, от поляков, по каким-то причинам в незапамятные времена переселившихся на Украину, в Донбасс. Поселок наш был обычным украинским селом.  С белеными известью хатами, с крышами из камыша или черепицы, с цветущими по весне вишнёвыми садами и небольшой речушкой посередине.

             Деда Антона и бабушку помню плохо, жил у них недолго. Знаю о них мало, только то, что они были крестьянами, в последние годы перед Великой Отечественной войной работали в колхозе, как все другие их односельчане.

             Отец, Иван Антонович, из тех, кого люди называют "Мастер - золотые руки". Он действительно мог сделать что угодно своими руками, от табуретки, до отличной мебели в доме, чинил часы, очки  всем желающим, как правило, бесплатно. Мог играть на многих музыкальных инструментах, хорошо рисовал, до войны даже преподавал музыку и рисование в местной школе. Прошел всю войну от Сталинграда до Берлина, демобилизовался гвардии старшим сержантом. В последние дни войны получил там тяжелое ранение и потому после войны, работая мастером инструментального цеха в соседнем рабочем поселке, прожил совсем недолго. Умер в возрасте всего 44 лет, оставив о себе среди людей добрую память.

              

        

      В конце 1944, уже после освобождения Украины от фашистов, мать послала отцу  на фронт нашу фотографию. Отец добавил свою, украсил узором и прислал назад.  Нетрудно заметить, что уже здесь я в бескозырке.

 

Мать, Максименко Ефросинья Григорьевна, родом из многодетной украинской  семьи. Её отец, другой мой дед Григорий, работал почти до семидесяти пяти лет на шахте. Бабушка Полина вела хозяйство, растила детей. Была  очень набожной, (возможно отсюда такое непривычное для тех мест имя моей матери). Они жили на окраине г. Сталино, (ныне Донецк), в маленьком домике, как все другие шахтеры. От нашего села до них было больше 30 километров, сообщения, кроме как пешком или на телегах никакого не было, так что общались мало. Моя мама закончила перед войной педагогический техникум и потом всю жизнь проработала учительницей младших классов в местной Александринской средней школе. Тоже пользовалась заслуженным авторитетом, ученики не забывали о ней до самой её кончины.

Первые проблески моего собственного сознания, о которых могу вспомнить, связаны с домом деда Антона и войной. Помню, как немецкие солдаты с местными полицаями ходили по дворам, собирали молодежь для угона в Германию. Молодые люди прятались, где кто мог, вплоть до того, что в кучах навоза.  Мать посадила меня 3-х летнего на подоконник, дала горсть сухих вишен, (невероятное по тем временам лакомство!), и сказала: "Сиди тихо и молчи!". Сама спряталась в углу за шкафом.  Немцы с полицаями зашли, спрашивают меня: "Где мамка?" Но мне  сказано молчать и я молчу...

 

           

     Немцы входят в село. Позже они и местные полицаи будут угонять молодых людей в  Германию.

 

Одно время несколько немецких солдат жили в нашем доме, а мы в боковушке. Солдаты составляли винтовки в козлы посредине большой комнаты.  Я как-то попытался к ним подобраться, чтобы потрогать, за что получил сапогом под зад. Это дало мне право позже шутить, что я тоже принимал участие в войне.  Однажды немцы засуетились, забегали, на улице раздались выстрелы. После чего их в нашем селе не стало. Своих солдат не помню, помню только, как потом находили их останки и переносили  в одну братскую могилу в центре села. У нас, у ребят осталось множество патронов, пулеметных лент, других боеприпасов. Мы играли с тем, что находили, жгли порох, бросали в костер порох, патроны, снаряды. Нередко что-то взрывалось, ребята получали ранения. Случалось,  кто-то даже погибал.

В войну все, конечно, жили впроголодь, выживали кто как. Моя мать, как и многие другие, меняла остатки вещей, одежду на продукты в ближайших глухих селах, где фашистов не было.  Но послевоенный голод 1945-47 годов даже с тем, что было тогда, не идет ни в какое сравнение. Разразилась засуха, поднялись пыльные черные бури, есть стало совсем нечего теперь уже и в тех глухих сёлах. К тому же, если что-то у кого-то и находилось в хозяйстве, его заставляли сдавать государству в счет налогов. За утаивание – тюрьма, которой почему-то боялись больше голодной смерти. Через наше село брели черные от пыли и грязи, изможденные от голода, оборванные, в лохмотьях люди.  Помочь им мы ничем не могли. Наши односельчане спасались тем, что ездили в Сталино, где для шахтеров в магазинах продавали хоть и черный, липкий, полусырой, но всё-таки хлеб. Стояли там ночами в очередях, что-то оттуда привозили. Мать вспоминала, что как-то я ей сказал: «Мам, если есть будет совсем нечего, я и просить не буду»…  Ко всему прочему в те времена и преступность была просто жуткой. То и дело слышали – там кого-то убили, зарезали, раздели, ограбили дом, отняли хлебные карточки и т.д.

             После Победы  жизнь постепенно входила в мирную колею. Однако не так быстро как бы хотелось. В США появилась атомная бомба, (американцы применили её в конце войны в Японии), английский премьер-министр Черчилль в своей речи в Фултоне фактически объявил СССР «Холодную войну».  Началась гонка вооружений, изматывающая хозяйство страны и значительно влияющая на уровень жизни людей. Так что нескоро пришла в наши края пора относительного благополучия.

Но для нас, малышей, все трудности и голод забывались, когда наступало лето. Солнце, тепло, купание в речке, и, конечно же,  возможность подкормиться в огороде, в саду. Никакого телевидения, о нем еще никто и не слышал. Полное слияние с природой. Дневные заботы по хозяйству, часто наравне со взрослыми, и непередаваемо прекрасные вечерние часы с играми, весельем, страшными рассказами уже в сумерках о нечистой силе, привидениях, чудесах. Мелодичные украинские песни более взрослых ребят, девушек. Чувство огромности, бесконечности этого мира. Москва – что-то вроде сказки, горизонт – край Земли, что там дальше неизвестно. Солнце, Луна, звезды – таинственное, загадочное творение Всевышнего… Лето, зима, год казались бесконечными.

                А годы, между тем, шли своим чередом. В 1946 году пошел в первый класс. Как мы тогда выглядели – сегодняшним школьникам представить себе трудно. 

       

       

     Вот такими мы были в 1947 году.  В центре наша учительница Любовь Пантелеевна Ольховская.  Я в самом нижнем ряду второй справа. Над моим левым плечом  мой  школьный друг,  Саша Бурда.

 

 Практически все были одинаково бедно одетые, с заплатками на коленях и локтях, с самодельными сумками для учебников на лямках через плечо. Всегда голодные. С чернильницами в маленьких мешочках на шнурках, (от них вечно руки в чернилах). Писать приходилось на разных обрывках бумаг. В общем, послевоенная разруха еще долго давала о себе знать, долго еще люди вспоминали о том, как хорошо они жили до войны. Конечно же, по сравнению с наступившими временами.


       Однако на учебу лишения и недостатки влияли мало.», Она давалась мне легко, даже домашние задания много времени не отнимали. Постепенно и мать, учительница в той же школе, привыкла к тому, что беспокоиться ей не о чем, и перестала меня проверять. Первые семь классов я закончил круглым отличником, получил Похвальные грамоты.

 

 Ближе к осени 1949 года к нам в гости из Крыма приехал мой дядя Сергей Георгиевич Тохтамыш. Крымский татарин, командир разведроты в годы ВОВ. В числе многих орденов и медалей, (только орденов Боевого Красного знамени у него было три!), он, капитан, за особые боевые заслуги в составе десанта в боях за освобождение Крыма был награжден орденом Суворова. Именно потому, когда демобилизовался и вернулся в Крым, он не оказался в числе депортированных крымских татар, более того, занимал в городе видные руководящие посты. Сергей Георгиевич был женат на сестре моей матери Анне, у них были сын моего возраста Слава и новорожденная дочь Таня. Не знаю, почему и зачем, он уговорил мою мать отпустить меня с ним в Симферополь, в его семью на целый год.Видимо, чтобы подкормить отощавшего подростка и заодно приобщить меня сельского парнишку к городской культуре. Добрейшей души человек, он мог так поступить.

         За время, которое мне пришлось провести в семье Сергея Георгиевича, я многое узнал и усвоил. В первую очередь в области культуры - семья Тохтамышей была интеллигентной, да и в городе возможностей было, конечно, много. Но не только. В Симферополе меня устроили в хорошую школу.  В классе я оказался единственным украинцем. Были и греки, и один еврей, но в основном русские ребята.  Первое время мои одноклассники просили меня прочесть что-нибудь на украинском языке, которого они раньше не слышали, и потешались над ним и мной. Но уже через пару месяцев разница между нами исчезла полностью. Я быстро усвоил русский язык, (и с тех пор знаю и люблю его не меньше своего украинского), не отставал в успеваемости и в мальчишеских играх, проделках от остальных учеников. Мы стали друзьями в полном смысле этого слова.  И с тех пор я твердо знаю – нет разницы между татарами, украинцами, русскими и другими национальностями. Все мы – люди. Только разные по характеру и степени доброты и взаимопонимания. А Сергей Георгиевич остался для меня одним из самых важных, уважаемых и значительных людей в моей жизни. Он и в дальнейшем в большой мере влиял на моё становление и воспитание

 

Большое влияние на меня оказывали мои родственники по линии матери. Летом я иногда бывал подолгу у деда под Донецком. Там, в меру детских сил, участвовал в различных хозяйственных работах, вплоть до строительства дома. (Меня в шутку прозвали прорабом). По воскресеньям на стройке собиралась почти вся родня. Вечером все садились за большой стол, меня сажали, как равного со всеми, и даже наливали половину граненой стопки самогона. Вот там велись разговоры о делах на шахте, о работе и авариях в забоях, о действиях по спасению шахтеров, об их чести, достоинстве, об отношениях между руководством шахты и рабочими,  об умных и глупых начальниках,  и т.д.  Не исключено, что многое отложилось в детском сознании и сказалось потом в моей взрослой жизни. 

 

                 Из тех лет особо запомнились два эпизода. Один из них – я сижу в гостях у своего дружка Володи, время вечернее, у плиты хлопочет его сестра Вера. Она старше нас всего года на три-четыре. Веснушчатая, рыженькая, симпатичная, но ничего особенного. А делает всё так легко, весело, просто летает от плиты к столу, с юмором и прибаутками встревает в наш разговор. Я просто залюбовался ею. Но с годами, конечно, забыл. А почему намного позже, вспомнил - рассказ впереди.

И второй. Мне уже лет 12, теплый летний вечер, только-только начали зажигаться первые звезды. На ступеньках крыльца, по обыкновению после ужина сидят, курят, отдыхают уставшие за день мужики – мой отчим Дмитрий Денисович, сосед его приятель и я. (А как же – в те годы мы, ребята, уже трудились часто наравне со взрослыми).  Разговор их постепенно переходит на дела в колхозе. Что там и то не так, и другое плохо, там заброшено, там запущено и т.д. Сосед: «А разве может быть иначе при такой власти?  Хозяина нет, и порядка нет».  Отчим: «Так может быть она, власть, всё-таки, переменится?».  Я, пионер, абсолютно уверенный, что наша власть самая лучшая в мире, до конца преданный Сталину, сижу, ни жив, ни мертв, не веря собственным ушам. Сказать такое!  Ведь тогда достаточно было бы кому-то подслушать, передать куда следует, и всё! Были люди, и нет их…  Молчу, но сам себе думаю: «Как же, ждите! Ни черта вы не дождетесь».  Кто бы мог тогда подумать, что они окажутся правыми.

 

  В марте 1953-го страну облетела страшная весть о болезни Сталина.  В свои неполные 14 лет я начал как-то  понимать, что у нас очень уж много славословий в его адрес. Например, появилась такая песня: «О Сталине мудром, родном и любимом  прекрасные песни слагает народ» и т.д. «Родном и любимом»? Не слишком ли? Однако, все мы верили в него, как в Бога, и мне тоже было страшно подумать, что с нами будет, если его не станет…

 

                           

       Генералиссимус  Иосиф  Сталин. Таких,  и множество других его портретов, скульптур, бюстов были миллионы экземпляров в стране и за её пределами.

 

            И вот однажды, хмурым мартовским днем взвыли гудки паровозов, фабрик в рабочем поселке.  Все сразу поняли, в чем дело. Рыдания, слёзы, казалось,  жизнь кончена.  Но, ко всеобщему удивлению, ничего не случилось. Жизнь не только продолжалась, она понеслась вперед с невиданной раньше скоростью. Главное:  в селе отменили сталинские налоги!  Потом в колхозе стали хоть и немного, но платить за труд. Колхозникам вернули паспорта, (до того они были фактически на положении крепостных – выехать куда-либо без разрешения властей не могли). И народ сразу воспрял и духом, и телом. Стали более-менее нормально питаться и одеваться. У многих в домах появились ламповые радиоприемники, радиолы и даже велосипеды.  И мы, школьники, летом охотно трудились в колхозе, особенно на уборке, чтобы помочь родителям.

              После семи классов надо было выбирать – идти в техникум, ПТУ или продолжать учебу в школе. На семейном совете было решено однозначно - продолжать учебу, получать среднее образование. В  тот год в Александринской средней школе временно прекратили набор в 8-10 классы, так что в 8 класс пришлось ходить в школу соседнего рабочего поселка.

              Несколько слов об этом посёлке.. Еще до войны недалеко от нашего села геологи обнаружили залежи доломита – ценнейшего сырья для металлургической промышленности. Для его добычи и обработки был основан рабочий посёлок, куда, кроме украинцев из разных мест, приехали рабочие, инженеры из России. С годами посёлок вырос, отстроился и был переведен в статус города с названием Докучаевск.

           Осенью, зимой и весной, в мороз и слякоть, мы, ученики из Александринки, ходили пять километров туда, пять обратно.  Для нас, нескольких ребят и девочек из села это были такие мелочи, что мы их почти не замечали. Дорога пролетала незаметно в шутках, рассказах, веселье.  Тогда же пришла первая любовь к девочке из седьмого класса. На какое-то время я совсем потерял голову, только о ней и думал. Стало не до учебы, съехал на тройки-четверки, схватил даже пару двоек. К сожалению, (или к счастью?), где-то через полгода или год первая влюбленность прошла, и всё стало на свои места.

           

              Однажды я увидел дальнего родственника, приехавшего в отпуск в наше село. Он был в форме лейтенанта флота, с кортиком, золотыми погонами и «крабом» на фуражке. Я и до того, как многие мальчишки, зачитывался книгами о море и моряках, а тут моряк по всей форме наяву!  Конечно, уже тогда решение о будущем пути в душе созрело, хотя пока о том никому не говорил. Однако, сознавая, что пока слабоват физически, занялся спортом. Кроме ежедневных упражнений с тяжестями, занятия в секции бокса, (там тренер считал меня перспективным),  волейбол, стрельба, велосипед  – постепенно окреп, стал показывать неплохие результаты. Тренеры включали в состав школьных городских команд, девчонки, которые раньше почти не замечали, стали посматривать по-особому. И ребята стали уважать больше. Старался закалять и характер.

              Вспоминается случай в 8 классе. Откуда-то мы узнали об одном интересном трюке. Занимались мы во вторую смену при электрическом освещении. И вот, оказывается, если перед уроком в патрон лампочки заложить небольшой комок мокрой газеты, а потом лампочку вкрутить, то она будет гореть какое-то время, пока газета не высохнет, потом погаснет. Недолго думая затею осуществили.  И посредине урока лампочки погасли, урок был сорван. Когда вызвали электриков и выяснили в чем дело, всех ребят из класса, (а нас было, насколько помню, 8 или 9, остальные девчонки), поодиночке стали вызывать к директору в кабинет. Директор, надо сказать, у нас был суровый и жесткий, его все боялись. Ну и у меня, при вызове к нему, коленки задрожали. Когда он стал сурово спрашивать, кто это сделал, я не мог сначала ничего сказать. Но мысль в голове была – ведь ясно, что это наша работа, какой смысл трусливо отказываться?  Но ведь может из школы выгнать, что мать скажет…И всё-таки собрался с духом, сказал: «Это  я». Высказался,  и стало как-то легче на душе.  Ну а на вопрос - кто еще был, то, разумеется, никто, всё сделал сам. Директор меня, конечно, отругал, но мне показалось, что взгляд его после моего «мужественного поступка» как-то даже потеплел.  К моему удивлению, никаких оргвыводов не последовало. И даже матери ничего не сообщили. Хороший урок на будущее – всегда говори правду!

               Или такой случай. Уже в девятом классе прошелся я как-то с девчонкой, на которую, как говорится, положил глаз кто-то из десятиклассников. Мне передали, чтобы я держался от неё подальше. Не очень-то и хотелось сопротивляться, не тот был случай, но вот так просто сдаться?  Труса праздновать?  И продолжил прогулки.  Так вот. Как-то вечером возвращаемся из школы с одноклассником, который был мне почти товарищем. (Саша Бурда учился тогда в другом классе). Вдруг к нам подбегают четверо парней, начинают задирать, понятно, что будет драка. И вот тут я увидел, как мой «товарищ» потихоньку пятится задом и, согнувшись, семенит за угол!  Я был просто ошеломлен, такого от него не ожидал.  На какое-то мгновение, видимо, отвлекся, и получил  под глаз. Пришлось действовать одному.  Особой драки не вышло, мне удалось сравнительно легко отбиться, (уже был достаточно крепок), да, видимо, меня хотели просто попугать.  Так что домой вернулся всего с одним фингалом и несколькими синяками поменьше. «Друга» с тех пор старался не замечать. А о происшедшем не сказал никому ни слова.

                Время шло, наступил 1956 год. Для нас, ребят, это был год окончания школы, выпускных экзаменов, так что мы мало о чем другом думали. А для страны он был знаменателен тем, что феврале состоялся ХХ Съезд КПСС. Думаю для понимания происходящих тогда в стране процессов, несколько слов о нём сказать надо.

                На  Съезде Хрущев выступил с докладом о культе личности Сталина. В нем он снял с него ореол безупречного вождя, обвинив в потакании своему обожествлению, в репрессиях и массовых расстрелах своих соратников и советских граждан. Все в СССР, особенно старые коммунисты, были потрясены. Да не только в Союзе и не только они. О материалах Съезда, о докладе Хрущева узнали во всем мире. (В открытой печати он сначала был опубликован там, а оттуда уже все узнали и у нас). Появились надежды на улучшение отношений с Западом, на смягчение режима в стране. Даже термин такой появился «Хрущевская оттепель».  Началась реабилитация жертв сталинских репрессий, убрали тело Сталина из Мавзолея, куда он был помещен рядом в В.И.Лениным. Захоронили его у Кремлевской стены тайно, без всякой лишней суеты.


 

             

               Н.С. Хрущев открывает знаменитый  ХХ Съезд КПСС.

 

       Но, повторяю, нам тогда, ученикам 10 класса, в том числе и мне, было как-то не до того. У нас впереди были выпускные экзамены, Аттестат зрелости, поступление в ВУЗы, техникумы. Предстояла взрослая жизнь. Этим были заняты наши головы и души.

        Еще до окончания 10 класса я подал, как в свое время меня научил тот самый, упомянутый выше лейтенант,  заявление в Военкомат  с просьбой направить меня в Военно-морское училище. Моё заявление приняли и поставили ряд жестких условий: никаких вредных привычек, крепкое здоровье, и ни одной тройки в аттестате. До окончания школы мне пришлось пройти ряд медицинских и прочих комиссий. Параллельно продолжал тренироваться и выступать за школьные команды нашего поселка и города.  Спорткомитет Донецкой области обещал мне гарантированное поступление в любой институт Донецка, если продолжу выступать за них на соревнованиях. Естественно, я отказываться не стал, держал этот вариант в уме на всякий случай.  Потому тренировки и соревнования продолжались даже во время выпускных экзаменов, из-за чего я не мог к ним как следует готовиться. А некоторые пришлось сдавать досрочно, с другими классами. В результате золотую или хотя бы серебряную медаль получить, как ожидалось, у меня не вышло.

               После сдачи экзаменов и получения аттестата мне выдали направление от Военного комиссариата, проездные документы, и я поехал поступать в Высшее Военно-морское училище подводного плавания в г. Риге. Почему именно туда – по воле военкома и случая. Однако, как потом оказалось, попал в самое лучшее училище того времени. И поступить туда в те времена было не так просто.

                Конкурс был большой. Нас, отобранных в военкоматах, оказалось примерно 5-6 человек на место, к тому же было много медалистов, которым надо было сдать всего один экзамен из пяти. У меня с медалью, как я уже сказал, не получилось, так что предстояло сдавать всё – русский язык, (сочинение), физику, математику, химию и иностранный язык. Проходной балл был 22. Интересно, что нам, выходцам из Украины, Белоруссии разрешалось сдавать экзамены на своем родном языке. Кроме сочинения, конечно. Но писать их,  как на родном, так и на русском языке, нас хорошо учили тогда в наших школах.

И здесь начиналось всё с сочинения. Достаточно было получить по нему оценку ниже «4», и, с учетом предстоящих впереди экзаменов по всем остальным предметам, можно было, как говорится, «сливать воду». Здесь мне помог мой новый знакомый Лев, (фамилию, к сожалению, забыл), москвич. Не знаю, откуда у него взялась такая мудрость, но он сказал мне вот что: «Здесь никому не нужен твой талант писателя, т.е. литературные достоинства твоего сочинения. Сделаешь три-четыре грамматические  ошибки, и привет, что бы  ты там не написал. Потому сделаем так. Сядем за соседние столы, (а сидели на экзамене за столами по одному), напишем по какой-нибудь теме по 3 листа не больше. А потом по 2-3 раза проверим на предмет ошибок сочинения свои и друг у друга».  И предложил не сидеть за сочинением шпаргалок и повторением пройденного в школе, как другие поступающие, а сбегать пару раз на Рижское взморье искупаться.

Так мы и сделали. А на самом экзамене, пока ребята-абитуриенты корпели над длинными сочинениями, мы с Лёвой проверяли друг у друга написанные 3 листа по роману Фадеева «Молодая гвардия». В результате у нас с ним ни единой ошибки и оба получили по «4». (Оценка была снижена на 1 балл за содержание. Больше, чем на 1 балл снизить её не могли, это Лев учитывал).  Однако, если иметь в виду, что пятерок не было вообще, а двойки и тройки примерно у половины поступающих, результат можно было считать блестящим. До сих пор жалею, что Лев тогда получил тройку на устном экзамене по физике, четверку по химии и в училище не попал. А другом был бы замечательным. Умный, толковый парень.

Дальше мне было легче. Помню, на математике пришлось даже помогать одному из медалистов.  Но к последнему экзамену по немецкому языку и я подошел с тем, что если не будет «5» , всё,  проходной балл не наберу.  Честно говоря,  уже было приуныл – где это видано, по иностранному языку да с нашей сельской подготовкой получить пятерку? Уже мысленно представлял себе позор возвращения домой не солоно хлебавши…

 И вот экзамен. После моего ответа молодая симпатичная преподавательница, оставшаяся из 3-х принимавших экзамен преподавателей на какое-то время одна, (тут мне повезло), сказала, что поставит мне четверку. Терять мне было нечего, и я решился: «Тогда уж можно ничего не ставить».  «А почему?  Не хватит балла?  А вы так хоте поступить?».  Повезло еще раз – кто другой на её месте стал бы со мной так говорить?  Задала мне пару легких вопросов, и поставила мне «пять»!  Правду говорят – мир не без добрых людей…

 

                 Однако и это было не все. Нас, набравших довольно высокий проходной балл, оказалось слишком много. (Не зря же нас предварительно отбирали без единой тройки в аттестатах!). Пришлось проходить мандатную комиссию. На комиссии детально знакомились с каждым кандидатом лично, выясняли, что он собой представляет, какой у него аттестат, характеристика, насколько велико желание учиться именно в этом училище и т.д. (С нашими баллами нас, при желании, могли зачислить без экзаменов в любое другое).  Когда подошла моя очередь, в беседе с самим адмиралом я сказал, что, если меня примут, я никого не подведу, учиться могу и буду на «отлично». Мои слова произвели должное впечатление на комиссию. Все тепло заулыбались и меня приняли.

Трудно передать словами чувства в момент осуществления мечты!  Я был на седьмом небе от счастья, и у меня, помню, впервые возникло чувство, что детство закончилось, и я вступаю во взрослую жизнь.

 

                           Военно-морское училище

 

30 июля 1956 года приказом контр-адмирала  А.Федорова в свои неполные 17 лет я был зачислен курсантом первого курса минно-торпедного факультета Высшего Военно-морского училища подводного плавания. (По факультетам нас распределяла Приемная комиссия).  Все мы были пострижены наголо, вымыты, накормлены. Каждому выдана жесткая брезентовая «роба», (рабочее платье), грубые рабочие ботинки, бескозырка без ленточки, (ленточку с золотой надписью «Высшее Военно-морское училище» выдают после принятия военной присяги), флотский ремень с бляхой, которую теперь предстояло «драить» каждое утро до солнечного блеска. Всех нас грузят  на  автобусы и везут на берег Балтийского моря в специальный палаточный лагерь, где  мы будем проходить «Курс молодого матроса». То-есть, из нас будут делать военных людей. Там нас распределили по взводам, (будущие учебные классы), и ротам, (факультеты). Командирами их стали офицеры и курсанты выпускных курсов нашего и других училищ.

 

                

 

Птенцы Рижского ВВМУ подводного плавания. Справа от меня Юра  Ткаченко, украинец,  слева – Леня Хлебойко, коренной москвич. 1956 г.

 

               Три месяца в лагере никогда не забудутся. Резкий переход от гражданской  вольницы к суровой военной действительности. Подъем на заре, заправка коек, построение на физзарядку – все по командам, все измеряется минутами и секундами. После завтрака  строевые занятия, изучение, а позже стрельба из всех видов стрелкового оружия, физподготовка, (работа с тяжестями и на снарядах), гребля на шлюпках, хождение под парусами, вязание узлов и т.д. и т.п.  Конечно же – привитие навыков подчиняться дисциплине, беспрекословно выполнять приказы и распоряжения начальников  -  без этого военный человек немыслим. (А еще говорят – не научившись подчиняться, не сможешь потом повелевать). Несмотря на то, что кормили нас неплохо, с такой нагрузкой мы были  вечно голодными, и поначалу вечером до койки еле дотягивали. Зато спали как убитые. Ближе к осени похолодало, иной раз волосы примерзали к палатке, но  никто этого не замечал до пробуждения.  Постепенно мы всё больше узнавали друг друга, кто чего стоит и каков на самом деле, обзаводились друзьями. Среди нас было несколько ребят постарше, пришедших в училище с флота, (они поступали вне конкурса), остальные, бывшие школьники, быстро взрослели, избавлялись от гражданских привычек.

             В общем, когда вернулись в училище, приняли присягу и приступили к занятиям, мы были уже вполне военными людьми. Похудевшими, но физически крепкими, достаточно дисциплинированными курсантами-первогодками.

 

 

                       

                   Первый курс.  Фотография с Доски отличников.

 

            О слове,  которое дал адмиралу при вступлении в училище, я не забыл. По окончании первого семестра по итогам экзаменов меня объявили отличником, повесили фотографию на Доску отличников. (Так она там и оставалась до конца учебы в Риге).

             Общеобразовательные предметы в нашем училище преподавались как во всяком ВУЗе. Начиная с высшей математики, теоретической механики, химии и т.д. и т.п.  вплоть до иностранного языка по выбору. Кроме того, было много чисто военных дисциплин:  устройство, вооружение, живучесть и непотопляемость кораблей, навигация, астрономия,  радиоэлектроника, связь и так далее. Чтобы успевать по всем предметам, трудиться приходилось много. Надо сказать, что для того нам, курсантам, были созданы все условия. Учебные классы, кабинеты, лаборатории – всё, что нужно для занятий сделано было на высоком уровне. И преподавали нам как гражданские, так и военные науки преподаватели высокого класса.  В бытовом отношении тоже всё было хорошо, жили мы в оборудованном всем необходимым городском здании рядом с училищем..

               Единственное, о чем позже, уже на флоте,  пришлось пожалеть, так это о том, что, кроме Истории военно-морского искусства, историю культуры, педагогику, психологию, этику в училище не преподавали. Не помешал бы, в том числе, хотя бы на выпускных курсах, семинар о долге и чести офицера. Ведь нам предстояло работать с людьми, учить их, воспитывать, и, кроме того, бывать в обществе, а то и на приемах. Недостаток образования впоследствии, конечно, сказывался, и часто весьма болезненно.  Восполнить потери самообразованием, в принципе, можно. Только не во время службы на флоте. Там для этого времени и возможностей мало. А в училище воспитывать нас было некому. Командирами рот, так сказать, воспитателями, у нас были флотские офицеры, списанные с кораблей по здоровью или возрасту, которые в свое время учились так же, в таких же училищах.

                                                                                                                                                                                                                    

 

На занятиях в  химической лаборатории. По нашим физиономиям можно заметить, насколько серьёзно мы относились к учебе.

 

             В плане специальной подготовки очень много давала нам  летняя практика на кораблях и подводных лодках флота. Началась она для нас, первокурсников, на крейсере «Свердлов».  Помню, как вскоре после выхода из базы в учебный поход по Балтийскому морю, начался шторм. Скорее всего не такой уж сильный, но нам, впервые попавшим в такую переделку, курсантам небо показалось с овчинку. Крейсер валился, как мы ощущали, с борта на борт, а мы чуть ли не  ползли на четвереньках по палубе поближе к борту, чтобы потравить. Не за борт, конечно, что абсолютно исключено, а в  ватервейс - небольшой желобок вдоль борта. Добродушно улыбающиеся матросы и старшины крейсера вытащили для нас на бак бочку соленых помидоров. Считалось, что они помогают при качке, и мы ими воспользовались.  К счастью оказалось, что я переношу морскую болезнь легко.

            Много времени уделялось обычной для курсантов штурманской практике – ведению прокладки, определению места корабля различными способами, включая астрономию. Но не только.  В башне артиллерии главного калибра меня научили действовать в качестве вертикального наводчика. Мы узнали, что значит работа на камбузе, помывка там баков для приготовления пищи и что такое чистка трубок внутри еще не остывшего котла в машинном отделении. Интересно, что когда там наша работа затягивалась порой до ночи, (не было смысла вылезать из котла грязными в копоти и саже до конца работы), старослужащие приносили нам туда чай и хлеб с маслом. А отмываться потом приходилось долго и трудно.

 

                На старших курсах, практику проходили на подводных лодках Там мы узнали, где и как в самых глухих бухтах и базах живут подводники и их семьи, как, в каких условиях на дизельных подводных лодках служат моряки, офицеры. Увидели своими глазами жизнь и взаимоотношения в флотских коллективах в кубриках, на плавбазах, в отсеках подводных лодок. Прочувствовали на себе, что значит старослужащий для молодого матроса или курсанта, и что значит командир или старпом, механик для всего экипажа .  Должен сказать, что в те годы матросы и старшины срочной службы служили пять (!) лет. Конечно, по последнему году службы они имели определенные послабления. Однако к молодым матросам и к нам, курсантам относились как старшие наставники, никаких особых притеснений с их стороны не было.

 

                 С окончанием летней практики мы разъезжались по домам в отпуска. Разумеется, были встречи с школьными друзьями и подругами, восхищенные взгляды, - как же, одна золотая надпись на околыше бескозырки «Высшее военно-морское училище», - чего стоила!  Естественно, прогулки при Луне и т.д. К сожалению, месяц отпуска пролетал мгновенно,  все возвращались в училище. И снова начинались занятия в классах, тренировки на тренажерах.

     

    

               Второй курс. Наше отделение в парке перед кроссом на 10 км. В центре командир нашего  отделения старшина с четвертого курса.

 

           По выходным нас отпускали в увольнение в город. Мы ходили в кино, музеи, театры, благо в Риге с ними было замечательно. Да можно было даже просто ходить по старым улочкам и любоваться городом, он сам был как большой музей. Один Домский собор чего стоил!  Абсолютно чистый, буквально вымытый, весь в зелени город нас просто восхищал, многие из нас поклялись вернуться сюда после службы. (Кто бы мог подумать, чем всё обернется после развала СССР!).  Но больше всего тогда мы ходили, конечно, на танцы. И если в городе иногда еще чувствовали на себе косые взгляды латышей постарше, то там все мы, молодежь, ничем друг от друга особо не отличались. Старшие курсы, по рассказам, еще участвовали в драках, но у нас уже их не было.

             Ко всему прочему, в нашем училище был прекрасный актовый зал, который по выходным превращался в зал для танцев. Хорошая музыка, светлый зал, паркет, много интересных ребят. Так вот, девушек, желающих попасть к нам, было так много, что всех принять было невозможно. Потому их пропускали в сопровождении курсантов по пригласительным билетам. Многие из нас, особенно если было кого пригласить, предпочитали остаться в училище.

Что еще хорошо – здесь оказалось много спортивных секций. В свободное время можно было заниматься спортом по своему выбору. Я, например, увлекся тяжелой атлетикой и шлюпкой. По гребно-парусному спорту меня включили в сборную факультета, (помню, как на тренировках по гребле кожа на ладонях слезала в несколько слоев), а по тяжелой атлетике даже в сборную училища. Однажды стал чемпионом по гиревому спорту, а потом меня выставили на соревнования по боксу. Пришлось вспомнить занятия в секции бокса в школьные годы.  Несколько тренировок – и на ринг. Помню, как неистово болели за меня друзья, когда мне пришлось в финале боксировать с перворазрядником с другого факультета. Я проиграл ему только по очкам, так что было чем гордиться.

 Признаюсь, был период в моей курсантской жизни, когда меня как-то уж слишком занесло от учебных и спортивных успехов. В общем, я задрал нос, в отношениях с товарищами появилось некоторое, но, видимо, заметное превосходство. Вот тогда мои друзья собрали комсомольское собрание нашего класса и так меня там взгрели, так отчехвостили, что сразу вся спесь прошла. Причем раз и навсегда. За что я им по сей день благодарен. В дальнейшем всё стало на свои места, мы остались друзьями на всю жизнь.

 

                Так прошло три года в Риге. Наступил 1959 год – год  внеочередного ХХIСъезда   КПСС, принявшего «7-летний план развернутого строительства коммунизма в СССР».  Кроме всего прочего, началось резкое сокращение армии и флота. Понятно, что содержать дальше 5-миллионную армию для страны было тяжело, да и не было необходимости. Однако о людях тогда не подумали.  Офицеров, сверхсрочников просто увольняли из армии, без жилья, без средств к существованию, оставляли буквально на произвол судьбы. Так, например, сократив целый полк истребительной авиации, уволили и моего двоюродного брата, Виктора,  летчика «от Бога», как говорят о таких, как он. Мечтал об  авиации   с детства, занимался в аэроклубе, осуществил свою мечту и… оказался никому не нужным. Поработав какое-то время слесарем на заводе в Харькове, снимая с семьей какой-то угол, он, к сожалению, так и не нашел в себе силы воли пережить крах личной жизни, проявить себя на гражданке, постепенно спился, и вскоре умер. И таких, как он, было много. Но никто о них, кроме близких людей не знал, и судьбами их не интересовался.

                Хрущев назвал военных тунеядцами, в форме стало стыдно показываться на улице. Дело дошло до того, что ветераны ВОВ, стеснялись носить боевые награды. Спустя несколько лет даже песня появилась: «Фронтовики, наденьте ордена!».

 

Нас сокращение коснулось самым прямым образом: родное училище в Риге было ликвидировано… Весь четвертый курс  был переведен в Тихоокеанское Высшее Военно-морское училище им. Макарова во Владивостоке. Помню, каким потрясением для всех нас было всё происходящее. Через всю страну нам пришлось долго ехать в старых, плохо приспособленных для того вагонах.

 К счастью, во Владивостоке, в исконно русском морском городе отношение к морякам было по-прежнему уважительным. В училище им. С.О.Макарова нас встретили хорошо. Училище готовило офицеров для надводных кораблей, но теперь в нем был образован и курс подводников.  Мы постепенно воспряли духом, подружились с здешними курсантами, освоились в городе.  Но, надо признаться честно, прежнего усердия в учебе уже не было. Больше внимания уделялось теперь вылазкам в город, в том числе самовольным, в кино, на танцы, шлюпочные походы и прочие развлечения.  Удивительно, но факт – в то время даже забора вокруг училища толком не было. Так что уйти вечером проблемы не составляло. Но, поскольку мы, «рижане», (так нас звали местные), стали чересчур уж злоупотреблять такой возможностью и доверием, к концу года забор уже стоял.        

         

              Под парусом в Амурском заливе. У руля Женя Васильев.

 

Ко времени окончания училища в 1960 году почти все мы были холостяками, за исключением всего нескольких ребят. Среди курсантов бытовало мнение, что после выпуска первые два-три года на флоте не до семейной жизни, их надо полностью отдать службе, становлению, так что с этим лучше повременить. Так вот и подошли к выпуску полными надежд и желания поскорее оказаться на флоте. Сдали, наконец, и  госэкзамены, (у меня диплом «С отличием»), нам присвоили звания «мичман». Вместо бескозырки выдали фуражку с крабом, и отправили на стажировку на корабли и подводные лодки Тихоокеанского флота.

 

 

                                         
Стажировка 

 

Почему я решил особо остановиться на периоде стажировки, так это потому, что она в моей судьбе была не проходной, а сыграла весьма заметную роль.

 Хотя это и не совсем еще настоящая флотская служба, но уже не то, что было у нас на практике курсантами.  Там мы обучались специальности  на Боевых постах вместе с матросами и старшинами.  Теперь же предстояло пройти стажировку в офицерских должностях. Как правило, нас расписывали теперь по одному на подводную лодку, где каждый дублировал офицера своей специальности, учился делать то же самое, что он. Надо сказать, что делали это по-разному.  Кто на совесть, а кто и с прохладцей, лишь бы время шло. Успею, мол, еще повкалывать. Понятно, что многое зависело от каждого из нас, лично.

У меня получилось так, что волей начальства, судьбы или случая я попал в единственном числе не только на подводную лодку, но на целую бригаду подводных лодок!   Бригада базировалась недалеко от Владивостока, но в таком захолустье, (бухта Конюшкова), что добраться оттуда до города, скажем, чтобы отдохнуть, развеяться или даже что-то купить, было проблемой. Но таковы у нас были принципы базирования – подальше от крупных населенных пунктов, чтобы «вероятный противник», во-первых, не знал, где мы находимся, а во-вторых, не смог бы накрыть в одном месте одним атомным ударом несколько целей.

Этот наш «вероятный противник»  почему-то свои базы располагал в основном в крупных городах или рядом, где  было налажено необходимое обеспечение  - материально-техническая база для подводных лодок, жильё для людей, транспорт, связь. Где было всё для боевой учебы, отдыха и досуга моряков, членов их семей.  У нас же последнее условие,  практически, не принималось во внимание. Люди, на военном языке «личный состав», были как бы придатками к кораблям, они как бы и не нуждались в каких-то нормальных условиях. Минимум таковых для жизни обеспечивался, и ладно.  Мы, в первую очередь, должны были выполнять свой долг перед Родиной, которой дали Присягу.  В ней присягали не жаловаться и не роптать на трудности. Интересно, что в то время никому из нас ничего другого и в голову не приходило.

           Получив направление на стажировку в 124 бригаду подводных лодок, я добрался, хоть и с трудом, до бухты Конюшкова. Как раз накануне праздника 1 Мая.  В штабе получил направление на дизельную, (других тогда здесь не было), подводную лодку 613 пр. капитана 2 ранга Василенко. Получилось так, что она была назначена на парад кораблей Тихоокеанского флота, уже была вычищена, покрашена и приготовлена к отходу во Владивосток. Меня ждали по звонку из штаба, и как только я ступил на её палубу сразу же отошли от пирса. Представлялся командиру, знакомился с офицерами, лодкой и экипажем уже на ходу.

В назначенное время мы, (теперь уже «мы»), встали на якорь в Спортивной гавани Владивостока, заняв своё место в строю других кораблей. Утром 1 Мая, при построении команды на палубе в парадной форме, командир распорядился мне стоять часовым, у Гюйса, (Красный флаг со звездой, поднимается на носовом флагштоке). В корме, у Военно-морского флага, был поставлен еще кто-то с более-менее видной фигурой. Остальные подводники, не занятые на вахте у механизмов в прочном корпусе и в Центральном посту, во главе с невысоким коренастым командиром стояли в строю на носовой надстройке. Так мы и встретили и поздоровались с Командующим ТОФ адмиралом Амелько, когда он обходил корабли на катере. На поздравление с праздником прокричали троекратное «Ура!».


Однако праздник продолжался недолго. Вечером лишь удалось прогуляться по набережной с девушками, а ближе к ночи  мы снялись с якоря, и ушли в свою базу. Где без раскачки сразу же начались суровые будни.  Оказалось, что на бригаде нехватает офицеров моей специальности, так что потрудиться мне предстояло серьезно.  Сначала пришлось в полном объёме помогать командиру БЧ-3 на своей подводной лодке в подготовке и проведении торпедных стрельб. Одновременно осваивал  матчасть, и методы работы  командира минно-торпедной боевой части. Вскоре так врос в обстановку и втянулся в службу, (разумеется, кроме неё ничего не видел и даже ни о чем другом не думал), что, видимо, кое-чего в своей будущей специальности достиг. Потому что меня стали требовать и на другие подводные лодки.

Особенно трудно пришлось на подводной лодке капитана 3 ранга Чесебиева. Ей предстояло выполнить полный курс торпедных стрельб, а командира БЧ-3 там не было. Командование бригады, разумеется, приказом назначило временно исполняющим обязанности командира БЧ-3 кого-то с другой подводной лодки. Но у того и своих дел, на своей подводной лодке хватало с лихвой, так что всю работу командира БЧ-3 по подготовке и проведению торпедных стрельб фактически пришлось выполнять мне.

А торпедные стрельбы – один из самых сложных видов боевой подготовки у подводников.  Мне кажется, для тех, кто не знаком со службой подводников, о них надо рассказать чуть подробнее.

 К выходу на стрельбы особо тщательно готовится не только сама подводная лодка, но и обеспечивающие силы – надводные корабли, торпедоловы.  С подводной лодки выгружается часть боевых торпед, освобождается место для практических, которые готовятся на береговой базе. Командир с расчетом Главного командного пункта, (ГКП),  долго тренируется на берегу в кабинете торпедной стрельбы. О выходе в море на стрельбы в известность ставиться  Оперативный дежурный ТОФ, который строго контролирует выполнение плана.

В те времена практические торпеды для  стрельб готовились самими подводниками, силами береговой базы их стали готовить гораздо позже. Это была чрезвычайно трудоемкая и ответственная операция – при малейшей ошибке в приготовлении торпеды к выстрелу на берегу, в море, при стрельбе ошибка может обернуться провалом. Торпеда может не дойти до цели, отклониться от заданного курса, а еще хуже – вместо того, чтобы всплыть в конце дистанции, может просто утонуть. А это ЧП в масштабах флота. Вот этой подготовкой торпед к стрельбе мы и занимались с торпедным расчетом, практически, самостоятельно. Прикомандированный  командир БЧ-3 приходил в самом конце и расписывался в приемке торпед. После чего мы везли их на пирс и грузили на подводную лодку. Весь остальной экипаж в это время занимался погрузкой на корабль продуктов, ГСМ, патронов регенерации, принимает пресную воду и т.д.

               Когда всё готово, еще до восхода Солнца лодка, после приготовления к бою и походу,  снимается со швартовых и выходит в заданный район. Заходим по пути в район дифферентовки, где, погрузившись под перископ, производим дифферентовку подводной лодки, т.е. вывешиваем её с помощью приема воды в специальные цистерны, чтобы она имела нулевую пловучесть и близкие к нулю крен и дифферент. Естественно попутно проверяется герметичность прочного корпуса – не протекает ли где вода, и если так, то устраняем течь. (А «эски», надо сказать, текли прилично). После чего следует доклад командованию о готовности к переходу, и переход в заданный район.

В районе стрельбы занимаем своё место, и командир докладывает руководителю стрельбы, (как правило, сам комбриг или начальник штаба бригады на надводном корабле), о готовности к выполнению первого упражнения. О том же ему докладывают все обеспечивающие силы, корабли-цели, торпедоловы. С получением сигнала руководителя о начале упражнения подводная лодка погружается, начинает поиск целей. Корабли,  изображающие отряд боевых кораблей противника, (ОБК),  начинают движение через район. Обязательно идут тактическим зигзагом, что значительно затрудняет стрельбу.  С обнаружением цели акустиками, командир выходит в торпедную атаку по данным Корабельного боевого расчета, (КБР), который определяет элементы движения целей, (ЭДЦ), то-есть, курс, скорость, дистанцию до главной цели. Одновременно вырабатываются  данные стрельбы на специальном Торпедном автомате и штурманом. С приходом в позицию залпа по команде командира производится стрельба торпедами. (Как правило, одной-двумя, с имитацией полного четырехторпедного залпа).

Успех стрельбы зависит от многих факторов – в первую очередь от мастерства командира и расчета ГКП по выработке данных стрельбы и их точности. Но в неменьшей мере и от мастерства торпедистов. Как они приготовили торпедные аппараты к выстрелу, не задержали ли залп, как приготовили торпеды, пройдут ли они всю дистанцию, всплывут ли после её прохождения, сработают ли световые и шумовые приборы, чтобы торпедолов их обнаружил и поднял на свою палубу. И не дай Бог, как я говорил выше, чтобы какую-то из торпед не нашли, или она утонула…

После того, как командир донес о выполнении торпедной стрельбы, а торпедолов поднял торпеду на борт, все силы занимают свои месте для следующей, или повторной, если первая не удалась, торпедной атаки. Меняются места, курсы, скорости, число кораблей-целей и т.д.   За сутки успевают провести 2- 3 стрельбы. И так все остальные, сколько запланировано. Обращаю особое внимание:  приготовление корабля к выходу ночью, выход на заре и дальше 2-3 суток стрельб. Всё это время практически без сна и отдыха.  Только кое-где час-полтора удается урвать для сна, пока обеспечивающие силы занимают свои места или торпедолов ищет и поднимает торпеду.

Наконец, всё отстреляли, все торпеды прошли свою дистанцию нормально, и их подняли торпедоловы. Идем в базу. Заходим, швартуемся  опять же по «Боевой тревоге».  Пришвартовались, матросы и старшины срочной службы, кроме вахтенных, строем идут отсыпаться в кубрик на берегу, т.е. в казарму. Офицеры, мичманы могут идти по домам. Но некоторые падают тут же в отсеках поспать, не в силах куда-либо идти. Включая командира, у которого есть крохотная каюта.

У всех есть возможность передохнуть, кроме  меня и штурмана. Мы немедленно садимся тут же, во втором отсеке, в маленькой кают-кампании, где есть стол, составлять отчеты по торпедным стрельбам для штаба бригады и флота. Глаза слипаются, карандаш выпадает из рук, но спать нельзя – не вовремя сданный отчет автоматически влечет за собой снижение оценки на один балл. Такое, конечно, недопустимо, ведь давно известен флотский неписаный закон: «Не умей отстреляться, умей отчитаться!». И мы стараемся из последних сил. Чертим схемы маневрирования кораблей-целей, своей подводной лодки, таблицы углов стрельбы, траектории хода торпед и т.д.  Сразу всё идеально не бывает, что-то не получается, что-то не стыкуется, приходится переделывать, а то и подгонять, (не получать же двойку!). Штурман, справившись со своей частью отчетов, отправляется спать в рубку, а мне еще надо довести все до ума и оформить красиво. Помню, иной раз срывалось крепкое словцо, и не всегда вполголоса. Утром Чесебиев выходит из каюты, (а она рядом со столом в кают-кампании, буквально в паре метров), и смеется: «Ну ты, мичман, даёшь!».

 

   

                    Заканчиваю печатать отчет уже на базе.

 

Так вот, за те стрельбы наш корабль получил оценки «хорошо» и «отлично». А меня, как оказалось, на бригаде заметили. Больше того, по окончании стажировки и Василенко, и Чесебиев предложили мне вернуться к ним, причем сразу на должность командира БЧ-3, минуя первичную должность командира торпедной группы. Обещали выслать в Отдел кадров ТОФ соответствующий запрос. Я был, безусловно, польщен, такая честь выпадает не каждому. Однако окончательного согласия не дал ни тому, ни другому командиру. И вот почему.  Уже тогда на ТОФ начали переходить с Северного флота первые атомные подводные лодки. Мы мало что о них знали, кроме того, что они могли ходить под водой, не всплывая, для зарядки аккумуляторных батарей, как дизельные, а, значит, имели куда больше возможностей в боевой обстановке. Что там условия службы куда лучше, ну и честь служить на первых атомных…  В общем, многие из нас, и я в том числе, еще до окончания училища решили после выпуска добиваться назначения именно туда, на атомные подводные лодки.

Стажировка закончилась в начале ноября 1960 года,  все возвратились в училище. Началась подготовка к выпуску, приятные хлопоты – примерка и подгонка лейтенантской формы с золотыми погонами и нашивками на рукавах. Волнения по поводу предстоящего распределения по флотам. Ко всему прочему, в том году создавался новый вид Вооруженных сил – Ракетные войска стратегического назначения. И половину нашего выпуска затребовали туда. Для нас это был страшный удар – как можно, уже примерив флотскую форму, оказаться на суше, где-то в далеком таежном гарнизоне, в галифе и сапогах?!

И вот Комиссия по распределению. С каждым из нас обстоятельно беседуют, в том числе спрашивают куда, мол, сами хотите. Я, естественно, отвечаю, что на флот, желательно на Северный, (он считался для службы лучшим).  Был уверен, что так же отвечают и все мои однокашники, и сильно переживал, чем всё закончится, не окажусь ли и я в числе попавших в ракетные войска. И каково же было моё изумление, когда позже  узнал, что распределять туда насильно никого не пришлось.  Нашлось достаточное количество желающих!  Не могу понять до сих пор, чем руководствовались те ребята. Может быть,  кому-то стажировка показала, что флотская служба  не мед?  Меня, несмотря на мой диплом с отличием и право выбора, как и большинство остальных выпускников нашего курса, распределили на Тихоокеанский флот.

 

                       

                        Выпускник ТОВВМУ им. Макарова 1960г.

 

День выпуска 5 ноября.  Торжественное построение сначала в курсантской форме. Объявляется приказ о присвоении нам воинского звания «лейтенант», вручаются дипломы,  погоны и кортики. После чего мы переодеваемся в парадную форму лейтенантов флота, торжественный марш, а позже – выпускной вечер.

Блеск погон, музыка, нарядные дамы,  девушки, родители выпускников, веселье, шутки, традиционные розыгрыши – всё как в тумане. Назавтра, получив по два лейтенантских оклада вперед, покутили на прощанье с курсантской юностью в ресторанах Владивостока, гурьбой пока еще поехали в аэропорт.  А оттуда уже окончательно разлетелись в разные стороны. Сначала в отпуск, а потом уже и на флота.

Дома встречи с родными, знакомыми, школьными друзьями. Конечно же, покрасовался в форме с кортиком, (как когда-то мой дальний родственник), напрочь сразив местных девчонок, (может не всех, конечно). По-видимому, многие из мальчишек тогда смотрели на меня так же, как я в свое время на своего родственника-моряка. Отпуск пролетел незаметно, как один день, и в начале декабря я вылетел во Владивосток, где и предстал перед начальником Отдела кадров ТОФ.

 

                                              (Конец 1-й части)
Прочитано 10333 раз
Другие материалы в этой категории: « Предисловие Часть II. Первые годы на флоте »
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь