Болеть подводникам было некогда из-за напряженного графика плавания. Да и докторов вокруг было предостаточно. Помимо собственных корабельных - Володи Рябова и Николая Пинькаса - нас окружала  масса советских врачей, работавших в Оране. Когда мы жили в Андалузии к нам приезжали особенно регулярно. Когда СВС переместились в Арзев, стали приезжать только друзья. Среди последних особо теплого слова заслуживает семья Хасановых Элла и Ильфак. Элла была невропатологом, а Ильфак - инфекционистом. С ними находились и два сына  Артур и …. Ильфак первым пришел на помощь, когда наша команда отравилась во время экскурсионной поездки в религиозную столицу Алжира Тлемсен  на День Флота в 1982 году. Причиной отравления стала вареная курица, жертвой которой стали поголовно все, кроме командира, т.е. меня и маленькой дочери нашего переводчика Саши Наумова - Катерины. Возможно, происшествие удалось локализовать и обойтись без жертв, только благодаря  своевременному появлению Ильфака Хабибовича, заменившего временно выведенного из строя нашего корабельного доктора.

До госпитализации дело доходило только дважды. Первый раз с высокой температурой в местный госпиталь был отправлен командир отделения рулевых Федор П. На второй день, всклокоченный старшина появился на вилле Сен-Клотиль, где проживал личный состав. Судя по живописному наряду, Федор элементарно бежал, не дожидаясь выписки.

- Никакой мочи там лежать, товарищ командир! -  отчаянно жестикулируя и округляя глаза, вещал беглый больной. - Вокруг лежат арабы с непонятными болезнями, похоже, прокаженные. Рядом кто-то рожает! Хоть убейте, туда не вернусь!

Тронутый красочным рассказом Федора, я незамедлительно высказал протест алжирскому командованию, передав впечатления подчиненного как можно ближе к тексту оригинала.

Через день из госпиталя подвезли вещи «досрочно выписанного», а чуть позже подошел корабельный доктор капитан Милюди Нуи и с чувством начал уверять, что в тот день в Федькиной палате никто не рожал…, а что касается гигиены, то, мол, чем богаты…

Другой случай оказался  более трагичным. Осенью 1984 г. врач-инструктор «С-7»  капитан Николай Пинькас обнаружил у себя симптомы неизвестной болезни. Местные специалисты, недолго думая, предложили вырезать аппендицит. После некоторого раздумья, Пинькас согласился, а я, несмотря на печальный опыт, дал добро. Когда выяснилось, что аппендикс удален зря, наступило более глубокое раздумье. Я заявил Николаю, что больше его местным не отдам. Ближайший советский госпиталь находился в Сиди-Бель-Аббесе, т.е. в 120 километрах от Орана. Таким образом, дистанция в два раза превышала установленный для СВС радиус передвижений. Поскольку речь шла о здоровье члена экипажа, я немедленно позвонил другу - представителю Совфрахта Виктору Шлемину, который, бросив все свои дела, мгновенно домчал больного в госпиталь.

Наутро алжирское командование, слегка поморщась, молча проглотило информацию, догадываясь, что этим дело не ограничится. Так и получилось. Вести из госпиталя оказались малоутешительными. С диагнозом и здесь возникли затруднения, было ясно лишь то, что болезнь связана с опухолью мозга. Через пару дней капитан Пинькас был отправлен самолетом на родину, а еще через неделю выбросился из окна клиники им. Бурденко и погиб. Как сообщили родственники, болезнь оказалась неизлечимой. Это была первая, но, к счастью, единственная потеря инструкторской группы, оставшейся таким образом без собственного медобеспечения. Офицеры шутили, что самым крупным «врачом» остался командир, за плечами которого были курсы оказания первой (и последней!) помощи, пройденные в юношестве во время обучения в интернате. Чтобы соответствовать высокому званию «лекаря» приходилось заботиться о постоянном совершенствовании навыков.

В этой связи больше всего запомнилась поездка с Хасановыми на «волонтариат» - безвозмездное оказание медицинской помощи алжирским крестьянам, широко практиковавшееся советскими врачами. Правда, по некоторым данным,  это не способствовало укреплению их репутации, как специалистов высокого класса, ибо «туземное» население упорно придерживалось взглядов, что если доктор не берет денег за оказание помощи - он ненастоящий.  Тем не менее, от такого рода помощи они не отказывались, и на прием в каждой деревне, выстраивалась огромная очередь.

Я участвовал в подобной операции лишь однажды, но и этот случай глубоко запал в память, заставив задуматься помимо прочего о реальности переселения душ.

Крошечный с виду, но вполне комфортный изнутри, а к тому же обладавший  редкостной проходимостью, автомобиль Ильфака «рено-4» или «ЭРКАТР» резво колесил по серпантину дороги в деревеньку, расположенную в отрогах Атласских гор. Дорога, что туда вела, несмотря на малую значимость поселения, была превосходной, особенно по русским меркам. Заранее предупрежденные жители встретили нашу группу (Элла и Эльфак - врачи, я в роли ассистента), тепло и радушно. Сельский  староста, четырехкратно поцеловавшись с каждым из нас по мусульманскому обычаю, широким жестом пригласил нас в дом, где целование продолжилось на новом, более высоком  уровне, учитывая  наличие двух жен и уймы родственников.

«Как бы самих потом лечить не пришлось от неведомых болезней», - пронеслось в голове.

Я почувствовал легкий дискомфорт, но, памятуя о подвиге Р.Стивенсона, который чтобы не обидеть прокаженного на Таити, раскурил с ним трубку, устыдился  и приготовился исполнять свою роль гуманиста-интернационалиста.  Внезапно из дальнего угла огромной комнаты,  в которой  мы продолжали ритуал целования, донесся гортанный крик. На мгновение воцарилась гробовая тишина, после чего шум стал характеризоваться простым русским термином - галдеж. На обширной кровати восседал глубокий старик, его глаза сверкали, он явственно указывал перстом в направлении вашего покорного слуги. Последнее не могло не взволновать, и я тут же получил объяснение. Хозяин с легкими  признаками  ошаления  взволнованно поведал, что это его парализованный  дедушка, прикованный к постели почитай девять лет. Однако, увидев меня, он смог встать, потому что узнал во мне бывшего однополчанина. Я был более чем заинтригован.

- И в каком, позвольте спросить, полку мы служили, и в какую кампанию?

Выслушав окрашенные внутренним жаром объяснения старика, хозяин пояснил:

- Разве не помните, как в Великую войну вы вместе с дедушкой били французов?

Я этого, убей бог,  не помнил, отчего поспешил уточнить:

- А в какой, простите, армии?

- Ясное дело, в германской! - с нескрываемой гордостью за своего предка произнес староста.

Почувствовав себя несколько обескураженным, я понял, что следовало как-то реагировать.

- Так чем же я могу быть полезен  моему любезному однополчанину? - поинтересовался я, припомнив интонации, почерпнутые в детстве из лагинского «Старика Хоттабыча».

После небольшого совещания с восставшим с одра дедушкой хозяин несколько смущенно произнес:

- Мсье, он хочет, чтобы вы его… поцеловали.

Я оглянулся на стоявших неподалеку «коллег». Из их суровых лиц я понял, что отвертеться не удастся, и решительно направился к  деду. Поцеловав его в лоб, я понял, что совершил один из самых достойных поступков в своей жизни.

Глаза старика озарились благодарностью, он шумно выдохнул и упал на свое ложе…Возможно уже навсегда.

Это был первый случай в моей жизни, когда я без всякой иронии задумался о переселении душ. А ведь чем черт не шутит? Вдруг и на самом деле мы со старым Абу ходили в штыковую на Ипре или сидели в одном окопе во Фландрии?

Конъюнктивит

Редко кто, послужив на флоте, упускал возможность  запечатлеться на фоне родного корабля, даже если это строго возбранялось. Контрразведчики собирали целые коллекции, призывая офицеров крепить бдительность и следить за творчеством подчиненных. У меня сохранилось несколько таких карточек, изъятых в свое время замполитом у «годков» из «дембельских альбомов». Безобразного качества, но трогательных  по сюжету. К примеру, неестественно серьезная физиономия «годка»  за перископом, копирующая собственного командира. Снимки эти делались, как правило, на вахте, без «отцовского глазу». Вообще-то прикасаться к командирскому перископу считалось дурным тоном, а заглядывать и вовсе кощунством. Естественно, что внушить подобные истины за короткое время алжирским матросам было весьма проблематично. В перископ глазели все кому не лень, превратив его в «инструмент общественного пользования». Результатом этого стал жуткий конъюнктивит, заработанный мною на оба глаза.

Наш  доктор оказался бессилен, и я с удовольствием принял приглашение вице-консула Виктора Остапчука сопроводить их с супругой в Бени-Саф - небольшой порт близ марокканской  границы. Туда прибыли с визитом три наших тральщика и я, как старший морской начальник на Западе страны, не мог пропустить возможности пообщаться с соотечественниками. Тем более, что в этом городе находился советский госпиталь.

Наше знакомство с Виктором Дмитриевичем  состоялось при весьма анекдотичных, в полном смысле слова, обстоятельствах. На фуршете, которое наше генконсульство в Оране проводило по случаю очередной (66-й) годовщины Великой Октябрьской революции, хозяин торжества, генкосул Борис Васильевич Хлызов, подошел ко мне с незнакомым  мужчиной лет сорока. Отпустив тираду насчет героев морских глубин, он автоматически настроил меня на ироническую волну.

- Сергей Вячеславыч, а что, можете, как главный военный среди нас, сообщить какой-нибудь свежий солдатский анекдот?

Вопрос  несколько озадачил, тем более, что в этом амплуа я, откровенно говоря, здесь не проходил. Однако, не задумываясь, выпалил:

- Вообще-то, флотские байки ближе, но если угодно, пожалте. Называется «Солдатская смекалка».  Рядовой Остапчук вылез на бруствер и обомлел. На траншею надвигалась вражеская армада из пятисот танков. «Абзац!» - смекнул Остапчук.

Воцарилась гробовая тишина. Спустя мгновение, ее нарушил вопрос незнакомца, который оказался не только новым вице-консулом, но и Остапчуком. В его голосе сквозила откровенная обида: «Вы это специально для меня придумали?»

Впрочем,  вскоре мы подружились...

Назавтра  на первой полосе местной  газеты появилась заметка «Празднование 26-й годовщины революции в советском консульстве». Ее «украсила» композиция: ваш покорный слуга с рюмкой в руке, рядом - старший авиационной группы, мощным изгибом тела отправляющий свою порцию в широко разинутый рот, а чуть позади - муж американского генконсула с гримасой удивления. До сих пор не могу понять, что же могло удивить  профессионального разведчика столь явно. Газету на всякий случай сохранил.

Сто пятьдесят километров промелькнули как мгновенье. Пасмурный день и ограниченное зрение не позволили оценить красоты Бени-Сафа. До визита оставалось пара часов, поэтому свернули прямо в госпиталь. Приняли замечательно, с восклицаниями и редким радушием. Персонал, преимущественно молодые женщины, увлеченно готовил стенгазету, посвященную грядущему Дню 8 марта. Консул с супругой, представив меня, удалились приветствовать шефа госпиталя, а я вверил себя в руки специалистов.

Офтальмолог Марина, изучив многострадальные глаза, заявила, что часов через шесть они будут как новые.

- Но мне через час на встречу!

- Вот и прекрасно. Только глаза будут завязаны.

- А как же я узнаю, что творится вокруг?

- Я вам расскажу, если вы конечно не против. Ну, я пошла за препаратом. Вольем и время пошло.

Она удалилась, а я как бывший факультетский редактор, внедрился в процесс созидания газеты. Газета была вполне пристойная, но ее откровенно портили «стихи», совершенно не по заслугам занимавшие центральную полосу.

- А это что за гадость? - бодро начал я, отметив, откровенный испуг, скользнувший по лицам окружающих, - …Бени-Саф, Бени-Саф  на брегах раскинулся и с лукавинкой в глазах нежно к морю сдвинулся... Это, по-вашему, стихи? Вероятно, я кого-то обижаю, но это нельзя помещать в газету.

- Можно, - робко заметила одна из милых дам, - это стихи нашего шефа.

- Это в корне меняет дело, но давайте тогда, их чуть-чуть поправим, а то и  сдвинуться недолго от таких текстов.

- Вы поправите, а достанется нам.

- А вы валите все на меня.

- Попробуем.

До прихода Марины  все, что было в моих силах, было сделано. Затем был залит итальянский препарат, вызвавший поначалу жуткое жжение, и завязаны глаза. Я цепко ухватился за руку  моего добровольного поводыря. Роль слепца, доложу я вам, не сахар.

Всецело доверяя Марине, я все же попытался получить максимум информации от оставшихся органов чувств. И вскоре почувствовал, что веселая болтовня мгновенно сошла на нет.  И  уже до поступления  комментариев  понял, что на горизонте появился шеф.

Послышались шаркающие шаги, а затем рев: «Кто посмел изменить текст?»

Звенящую тишину прервало уверенное:  «Я!»

- Кто вы такой и по какому праву?

Представившись, я пояснил, что почувствовал это право, увидев надругательство над родным языком. Да еще в далекой Африке.

- Кто разрешил оказывать ему медицинскую помощь? Пускай обращается в китайский госпиталь, если такой умный!

Вот тут я действительно пожалел, что не могу взглянуть на этого типа.  Затем прозвучал короткий спич, призванный напомнить кое-кому о клятве Гиппократа. Не остались незамеченными  и  чудо специалисты госпиталя, вынужденные подчиняться  человеку,  столь дурно относящемуся к собственной речи, а значит и стране.

Судя по возне, «прогрессивной общественности» с трудом удалось удержать своего шефа от нанесения увечья «слепому», что в очередной раз подтвердило ее благородство. В том числе по отношению к шефу…

- Что у вас тут происходит? - прозвучал зычный голос вице-консула.

- Благодарю замечательный персонал за помощь. Временно утратил зрение, передвигаюсь с поводырем.

Все засмеялись, и я, обострившимся слухом, выделил гаденький смешок главврача. Ясное дело, кому же хочется портить отношения с консулом?

На приеме успешно изображал «слепого», но когда зрение вернулось, а это произошло по дороге обратно, я вновь почувствовал счастье полноценной жизни. Всю дорогу мы хохотали, вспоминая застолье, как «поводырь» Марина  наливала рюмки и подносила вилки с закусками, а я настолько вошел в роль, что даже произнес пространную речь. Жаль только, что так и не увидел ни одного лица. Может быть, все это было мистификацией? И никаких тральщиков не было и в помине. Но больше всего я благодарен Марине - прекрасному специалисту и прелестной женщине.

Шел второй год, как наша подводная группа была оторвана от семей. О них напоминали  лишь пухлые пачки писем в тумбочках, да «фотовыставки»  на стенах бунгало. В центре моей композиции, составленной из светловолосых образов домашних, красовался «портрет папы», выполненной  младшей  дочерью Ингой.  Когда мы  отплывали из Риги, ей было всего 2 года. Маленькая  фигурка в окне  уходящего в Лиепаю поезда  частенько возникала в моем воспаленном сознании. Смутно представляя, как выглядит папаша, она,  тем не менее, сохранила  какие-то образы и поверх каракулей,  изображавших  отцовскую физиономию, был  наклеен  клочок меха неизвестного животного, несомненно, обозначавший  усы.  Незадолго до этого я прекратил посылать в письмах казавшиеся забавными открытки с обезьянами в человеческих нарядах.  Выяснилось, что,  вскрыв очередное послание из Африки, жена, ухмыльнувшись, передала  дочурке открытку,  с которой  приветливо улыбалась шимпанзе средних лет в клетчатом пиджаке и с чемоданом в волосатых лапах. Надпись гласила что-то типа «До скорой встречи!».

Внимательно изучив изображение, дочка глубоко вздохнула и с необыкновенной серьезностью  спросила: «Так это и есть наш папа?»

Я окончательно понял, что всему есть предел, и если семьи не пришлют в ближайший месяц, надо вырываться в отпуск. Семьи воссоединились спустя  полтора года, что являлось, пожалуй, скорее правилом, чем исключением. Родина  экономила  валюту для  достижения  великих  целей, демонстрируя  традиционно  наплевательское  отношение  к  отдельно  взятому  индивиду.  Самым  героическим индивидом в нашей группе оказался  опытнейший, а значит незаменимый  стармех  «Семерки»  Коля Новиков по прозвищу «Мамонт», увидевший близких спустя год и девять месяцев.

«В жизни всегда есть место подвигу!», - частенько говаривали мы в ту пору …

Апрель 2003 г.

Северодвинск