Оцените материал
(3 голосов)
...И чай с малиной и морошкой
Там в одиночестве не пьют...
А. Ипатов

Пишу эти строки с особым душевным трепетом, поскольку речь идет об одном из тех мест, где  был по-настоящему счастлив. Может быть потому, что именно там начиналась самостоятельная жизнь. Разумеется, все это говорится не в обиду родному Севастополю и Ленинграду-Петербургу, где живу по сей день. Речь идет о поселке Видяево, расположенном в полусотне  километров к северо-западу от Мурманска, ныне печально известном всему миру в связи с трагедией «Курска».

В 1958 г. здесь появилось селение Урица по имени речушки, впадавшей в одноименную губу, а с начала 60-х базировалось соединение дизельных подводных лодок, переведенных из Западной Лицы. Неудивительно, что население составляли преимущественно семьи подводников. И вскоре поселок был переименован в честь легендарного командира «Щ-421» Федора Видяева. Бюст героя Великой Отечественной украшал главную и единственную площадь, которую пересекала единственная улица, носившая имя Героя Советского Союза И.Ф. Кучеренко. К середине 70-х  на ней стояла дюжина стандартных «хрущевок», а изгибом она повторяла  речку Урицу. Несмотря на скромные размеры, ширина ее не превышала 15 метров, это была замечательная речушка, очень чистая и богатая семгой. Свое начало она брала из озера Большое Ура-губское, протекая затем через другое озеро со значащим названьем - Питьевое, кристальной водой которого и питала видяевский  водопровод. Мы ее пили да похваливали. Ни о каких фильтрах в ту пору речи, конечно, не шло.

В районе «городских ворот» - КПП, прибывшие в Видяево впервые начинали чувствовать приближение моря. Из окна автобуса даже виднелся его кусочек - губа Урица - место базирования подводных лодок 9-й эскадры Краснознаменного Северного Флота. Появлялись матросы, довольно вяло проверявшие документы, по сравнению  со строгими, но корректными пограничниками. «Зеленые» буравили пассажиров  взглядом чуть раньше, у развилки перед поселком Ура-Губа -  последним гражданском поселении на  нашем пути, где располагался  зажиточный по тогдашним понятиям рыбколхоз «Энергия». Здесь же заканчивала свой бег к морю полноводная и временами бурная река Ура, разбавляя пресной водой одноименный  залив.   К  Видяево  вел  шестикилометровый отрезок «бетонки» с замысловатым поворотом под названием «тещин язык», ставший неодолимым препятствием для многих водителей, особенно тех, кто навеселе. С ним  связывали и массу забавных случаев, один из которых  произошел при мне.

«УАЗик» начальника штаба эскадры галантно притормозил возле двух женщин, нагруженных авоськами после набега на ура-губский магазин. Выбор там был невелик, но зато совершенно не зависел от  периодически  вводимого на флоте «сухого закона», чем  видяевцы охотно пользовались. Когда в ходе форсирования «тещиного языка» автомобиль опрокинулся, и невредимые пассажиры благополучно выползли из салона, стало ясно, за чем тетки путешествовали в сельмаг. Адмиральский мундир был равномерно покрыт битыми яйцами, что вызвало красочную тираду его носителя, в которой самой пристойной частью было:

- Чтоб я еще раз…

Мы с другом наблюдали происходящее со склона сопки, единодушно заключив, что негоже джентльмену  раскаиваться в добрых поступках, даже если те принесли ему ущерб, тем более что в большинстве случаев именно так и случается.

Поднимался шлагбаум КПП, и вы въезжали в одну из секретных баз советских подводных лодок, расположенных на Кольском полуострове.  Спустившись с пригорка,  автобус оказывался на небольшой площади. Там была конечная остановка, а в 1977-м появился Дом офицеров, роль которого до этого выполнял дощатый и неказистый клуб - одно из старейших зданий поселка наряду с находившейся  неподалеку  гауптвахтой. Это соседство порой многое упрощало. А близость к базе и отсутствие бюрократических  проволочек, свойственных подобным учреждениям, немало способствовало повышению уровня  воинской дисциплины, а значит и боеготовности, ради чего мы здесь собственно и служили.

История помнит, как в Урицу прибыл огромный баркас из Североморска, на котором живописно восседало несколько десятков переподготовщиков - офицеров запаса, более известных в народе как «военнопленные». Обмундировали их, как повелось, во что попало, не особенно утруждаясь уточнением размеров, не говоря уже о подгонке формы по фигуре. Порой казалось, что интенданты по-своему развлекаются, стараясь обрядить «военнопленных» посмешнее. Высокие получали шинели, обрезанные «по самое некуда»,  в то время как коротышки - максимальной длины - до пола в духе времен Первой империалистической. В толпе мелькали разнообразнейшие головные уборы: от растерзанных ушанок до бескозырок старинного покроя, на которых угадывались надписи «Пересветъ», «Ослябя», но никак не «Северный флот». Среди призванных на сборы была масса интеллигентных людей: инженеров, учителей…, но, попав в столь специфическую среду, они охотно сливались с массой, предпочитая сохранять нарочито бомжеватый вид. Впрочем, слово БОМЖ вошло в обиход несколько позже, а они выглядели, выражаясь языком одного из начальников, как «сброд блатных и шайка нищих». Бывали, конечно, и отрадные исключения. Но редко. Организация переподготовки лежала на командирах кораблей, к которым приписывали «партизан» (еще один распространенный эпитет!), но чаще всего от них отмахивались, предоставляя вариться в собственном соку. Чем те успешно и занимались.

Как-то, находясь в Североморске, зашел на БПК (большой противолодочный корабль)  «Жгучий» проведать штурмана - моего училищного приятеля. В гиропосту,  свернувшись калачиком,  похрапывал сильно небритый мужчина средних лет в потертом ватнике. Храня  детские  картины образцовой службы на дивизии крейсеров ЧФ, где мой отец служил флагштуром, я удивленно уставился на своего друга.

- Тсс, - шепотом произнес он, - главный инженер крупного завода на переподготовке, пускай отоспится…

Между тем наш баркас решительно направлялся к одному из пирсов, по которому,  в силу роковых обстоятельств, прогуливался командир эскадры. Он частенько обходил свои владения в поисках просчетов многочисленных подчиненных. Адмиральская тужурка была по обыкновению прикрыта повидавшей виды «канадкой», из-под капюшона которой вполне отчетливо выдавался  крупный нос военачальника, обладавший редким чутьем на безобразия. До пирса оставались считанные метры, когда восседавший на носу баркаса «ушкуйник» зычно обратился к невзрачному «случайному прохожему»:

- Эй, нос, где у вас тут главный «бугор»?

Исчерпывающий ответ не заставил себя ждать, поскольку давал его сам «бугор». «Революционных матросов» резко вернули на бренную землю, лишив всяческих иллюзий, а капитан баркаса получил приказ выгрузить всех  до единого на пирсе у гауптвахты…

Пирс этот был первым причалом военно-морской базы, считая от поселка. Еще сотня метров по «бетонке» и вы на главном КПП, за которым  начиналась собственно база подлодок с ее штабом, казармами, складами, стационарными и плавучими пирсами, у которых  таинственно замерли (до поры до времени!) стальные сигары субмарин, а также: плавмастерские, плавдок и плавказарма «Кубань» - бывшая германская плавбаза «Вальдемар Кофамель». В ее кают-компании, где регулярно столовался штаб эскадры, все еще витал дух растаявших Кригсмарине. Концертный рояль, на котором якобы музицировал гроссадмирал Дениц, любимая каюта Гюнтера Прина и прочие легенды не имели под собой ни малейшего основания. «Кубань» была  широко известна как рассадник крыс, чье нахальство соперничало с манерами немногочисленного экипажа, избалованного близостью к начальству.  Но основной достопримечательностью  была баня, в которой изредка парились и мы с другом Мишей Кузнецовым. Однажды это едва не закончилось трагически. Рискуя прослыть германофилом, я, как и прежде, уверен, что  немцы не могли сотворить парную, дверь которой открывается внутрь. В самый разгар «процесса», когда глаза уже лезли на лоб от жары, Михаил дернул ручку, и она к великому ужасу обоих осталась в его руках. Распаренную дверь заклинило. Нервное  веселье сменилось щемящим предчувствием надвигающейся трагедии. Воспоминания смутны и отрывочны: помню, что, собрав в кулак остатки сил, мы долго и неистово дубасили по  злополучной двери.

«Какой нелепый конец!» - мелькнуло в перегретой голове, и тут пришло избавление. Невесть откуда появившийся боцман «Кубани» спас для флота парочку будущих командиров. Заметим, в абсолютно неурочное время! Впрочем,  боцмана для того и существуют, чтобы появляться в нужном месте в нужный момент! Иначе откуда взяться порядку на кораблях?

«Кубань» закончила свой жизненный путь несколько лет спустя, послужив нашему флоту последний раз как мишень для ракетных  стрельб, и  унеся  все свои  тайны  на  дно Баренцева  моря. (По уточненным данным - на корабельном кладбище у мыса Зеленый между Ростой и Мурманском. Согласитесь, что это не так романтично, но зато - правда!)

Чтобы  попасть в море, лодки эскадры должны были около двадцати миль лавировать по  Ура-губе - сравнительно узкому и глубоководному фьорду. Извилистый фарватер пролегал меж высоких гранитных берегов, скромно украшенных карликовой растительностью и навигационными знаками. На выходе из губы по правому борту оставался остров Шалим с рыбацким поселением Порт-Владимир. Основанный в 1830 г. как становище Еретик, он был переименован в честь великого князя Владимира Александровича - брата императора Александра III,  на средства которого была создана и просуществовала целых пять лет (1884-1889) «Арская китбойная компания Шереметева». Участие князя было негласным, но августейшая персона регулярно инспектировала предприятие, которому, впрочем, и это не помогло. То, что прекрасно ладилось у соседей – «норвегов», у нас почему-то потерпело крах. Понеся до миллиона убытков, компания была ликвидирована. О неудавшемся  начинании напоминали разбросанные по берегу  кости морских исполинов, которыми  теперь любовались моряки стоявшего там дивизиона ОВРа. Других развлечений на острове не было.

Как следует из названия, главная база компании располагалась в соседней Ара-губе. По саамски «ара» - пребывать в покое, отдыхать. И это действительно классное укрытие! Зашел за мыс Добрягин и тишина! С 1979 года в Ара-губе базировались атомные субмарины, для которых в скалах выдолбили уникальные укрытия длиной до 400  метров и шириной до 30 метров...

Так и плывут до сих пор перед глазами хмурые, поросшие полярной березой и мхом серо-зеленые, а чаще заснеженные  берега Ура-Губы с характерными для Севера названиями: мыс Толстик, остров Зеленый, мыс Еретик... Сколько исхожено по этим берегам и пешком, и на лыжах: за грибами, на пикниках, на рыбалках. Больше всего я любил бродить в одиночестве. Не потому что чурался компаний, в этом меня по-прежнему трудно заподозрить. Это был тот случай, когда  с природой хотелось побыть с глазу на глаз, без посредников. Да  и  оглядываться не надо в поисках отставших, а главное - горланить «Ау!», распугивая  и без того немногочисленную живность.  Без устали взбегаешь на очередную сопку в предвкушении  еще  невиданного… и так до полного изнеможения. В погоне за космическими  пейзажами не обойти вниманием и нежную морошку в ложбинках сопок и разбросанные повсюду бусинки черники.  А какая радость во внезапной встрече с кряжистым подосиновиком или простой лужицей меж замшелых валунов, вместившей всю синеву неба!

Все же гораздо чаще северное небо было хмурым. Не забыть и пронизывающий до костей встречный ветер, хлещущий снежной крупой по глазам, тщетно пытающимся  хоть что-то узреть сквозь плотный снежный заряд. И туман, скрывавший порой даже нос собственной лодки и особо неприятное чувство, если этому сопутствовал доклад о выходе из строя пожилого радара под  названием  «Флаг». Но ничто не могло умерить душевный подъем, рождавшийся  в нас, стоявших на мостике, когда из дымки, тумана и мглы выдвигалась полосатая башня маяка Выев-Наволок. Сейчас обменяемся позывными с постом НиС и возможно даже  получим место швартовки. И… поскакали, ведь за траверзом маяка начиналась Ура-губа. А это означало - очень скорое возвращение домой. В семьи, к друзьям и любимым.

Луч прожектора настойчиво буравит мглу позывными, но частенько в вахтенном журнале появлялась запись «На неоднократные запросы пост Выев-Наволок не ответил…».

- Сигнальщик, хорош стучать, опять в «козла» заигрались,- ворчит командир, -  тут авианосец под носом пройдет, никто не заметит.

Авианосец действительно появился в Ура-губе, но уже в 1991 году. К этому времени для флагмана ВМФ «Адмирала Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова» был построен специальный причал. Увы, по известным причинам, надолго он здесь  не задержался...

Едва лишь лодка заходила в Урицу, защищенную со всех сторон высокими сопками, любой «мордотык» стихал, веяло патриархальным покоем, а предвкушения обострялись до полного неприличия. Зато зимой здесь, в отличие от незамерзающей Ура-губы, стоял лед, который неутомимо пытались сокрушить буксиры, а если у тех не хватало силенок, специально вызванные ледоколы. Помню как, возвращаясь зимой 1978-го из автономки и скрежеща ржавыми бортами по узкому черному и парящему каналу во льдах, лодка медленно подходила к ПМ-23. Судя по разноцветным женским фигуркам, командование решило сделать нам сюрприз. Впервые на моем веку на торжественную встречу пригласили семьи подводников.

- Глянь-ка, старпом, - стряхивая сосульку с клочковатой бороды, прохрипел «капитан», - что там за рыжая дамочка рядом с моей?

- Моя, наверное, - разминая заиндевевшие губы, предположил я, - хотя раньше была блондинкой.

- Всякое могло случиться, пока мы  с тобой морячили, - справедливо заметил Виталий Семеныч. Он перевел взгляд на стоявшую особняком группку встречавшего командования, и его невозмутимое лицо подернулось тревогой, -  Кому докладывать-то. Похоже, начальство поменялось!

Выручил флагманский штурман эскадры капитан 1 ранга И.Я. Хризман, сделавший указующий жест в сторону нового комэска - контр-адмирала Г.В. Егорова, до этого ни разу не виданного.

Быстро ошвартовавшись и доложив о достигнутых успехах, мы ознакомились с планами командования относительно наших утомленных душ, после чего радостно перемешались с толпой родных и близких. Увы, шумное ликование людей, измученных долгой разлукой и старавшихся за считанные мгновения ввести друг друга в курс пролетевших событий, вскоре  было прервано самым пошлейшим образом.

«Свидание  окончено!» - прогремел бас дежурного, тут же убравшегося с глаз долой «от греха подальше».

Бегло попрощавшись с обескураженными семьями, экипаж занялся «любимым делом» - выгрузкой боезапаса. Начали с электрических торпед, ведь именно с этой целью лодка подошла к ПМ-23, а вовсе не для того, чтобы подарить военморам возможность расцеловать полузабытых жен в комфортной обстановке...

 

Смело заявляю, что Видяево считалось истинной жемчужиной Севера. По крайней мере, его обитатели в этом нисколько не сомневались. Возможно, жители Западной Лицы или Лиинахамари попытаются это оспорить, но мнение человека, побывавшего почти во всех точках Кольского побережья чего-нибудь да стоит. Долина Урицы, в которой расположился поселок, была окружена сопками, среди которых господствовала гора Слоновка, известная также как Пик-Ник. Нетрудно догадаться, что гора была излюбленным местом  для пикников. На ее вершине у каждой компании был свой заветный камень, под которым хранился инвентарь для  ликований. Вплоть до фужеров.

В полярный день, а временами лето было довольно жарким,  «пикникеры» расходились по бесчисленным озерам, утопавшим в кущах  лесотундровых  зарослей. Преимущественно березовый лес был вполне приличным и напоминал именно лес, а не карликовые побеги, характерные для соседнего Гаджиево с его «лунным» ландшафтом.. Купаться в озерах, прогревавшихся порой до 20 градусов, было одно удовольствие. Учитывая  их первобытную чистоту, можно было утолять жажду, не прерывая заплыва. Главным условием было не сильно заглубляться, так как прогревался  лишь поверхностный слой, не более метра. Дальше чувствовалось леденящее дыхание вечной мерзлоты. А нырнуть порой очень хотелось: тысячи комаров стремительно пикировали на спину купальщика, стоило той показаться на поверхности.  Практика подсказала особый стиль плавания - «на спине, с веткой в руке», с которым соперничал стиль «с ведомым», когда вас прикрывал плывущий чуть сзади. Недостатком  последнего считалась фатальная обреченность замыкающего в строю. С другой стороны, этот метод был на редкость хорош  для сплачивания коллектива. Любой  человек  проверялся  на  способность к самопожертвованию за считанные минуты.

Зимой на отрогах  горы Слоновки – видяевской доминанты, известной также как Пик-Ник,  резвились лыжники, воздвигнувшие со временем некое подобие подъемника, саночники и просто веселая публика, способная съехать с крутого склона на чем попало. Впрочем, лыжники преобладали. Они разъезжались стайками (по интересам) кто с ружьями, кто со снастями, а кто и просто с закуской. Всех сплачивала мысль о том, что ни в коем случае нельзя отрываться от коллектива. Из уст в уста передавались рассказы о коварных росомахах, подстерегающих одиноких путников с запахом спиртного.  Судя по тому, что от бедолаг оставались, в лучшем случае, только лыжи, росомахи, если это, конечно, были они, а не инопланетяне, становились в один ряд с тигровыми акулами и прочими людоедами. Все это добавляло остроты  тем, кому ее недоставало на службе...

Конец  лета  носил ярко выраженный грибной привкус. Разнообразных грибов в окрестных лесах была просто тьма. Как-то раз наша лодка встала  на стенд СБР (станции безобмоточного размагничивания) у острова Зеленый с твердым намерением, наконец, размагнититься фактически. Последнее слово вошло во флотский обиход с введением нового Корабельного устава 1978 г. для того, чтобы отличить реальные события от  имитации и условностей, в которых моряки откровенно погрязли. Заставить их поверить в начавшийся пожар или поступление воды можно было, по мнению теоретиков, только добавив в аварийный доклад магическое слово - фактически. Было приказано срочно организовать дополнительные занятия по укоренению новинки в корабельную лексику, и вскоре она действительно прижилась. Лично я понял, что в нашем экипаже тема усвоена, когда, принимая утренний доклад от дежурного по команде, услышал: «Товарищ капитан-лейтенант, за время моего дежурства происшествий не случилось, только баталеру в поселке морду набили… фактически!»

Итак, наступило  время  всерьез заняться магнитным  полем  нашего «стального коня». Для непосвященных поясню, что размагничивание корпуса корабля регулярно проводится для снижения вероятности подрыва на магнитных минах. На берегу «лютовала» комплексная проверка, так что спешить было некуда. Наше решение вызвало полное недоумение командира СБР, привыкшего к обратному явлению. Недобросовестные командиры, спеша поскорее завершить этот довольно муторный процесс, имели обыкновение предлагать ему взятки в виде традиционных подводных изысков: воблы, шоколада и «шила» (корабельного спирта). Наш командир находился на сессии в военно-морской академии, и я, пользуясь правами старшего (помощника), гордо заявил, что с проклятым прошлым покончено, а мы не на шутку  встревожены состоянием  физических полей и боеготовности в целом. На СБРе загрустили и с тайной надеждой, что мы все же одумаемся, принялись замерять поле, а затем и мотать свои бесконечные обмотки. Погода продолжала радовать, а жизнь на фоне того, что творилось в базе, казалась еще прекрасней. Чтобы сделать ее еще лучше, а меню разнообразней, на остров Зеленый было высажено пятеро «грибников» на спасательной шлюпке «ЛАС-5». Им были выданы: десяток «дуковских» мешков (полиэтиленовый мешок емкостью до 20 кг для удаления мусора в подводном положении через спецустройство ДУК) и напутствие - брать только «красные» и волнушки. Через час на мой запрос в мегафон  «Как дела?», зычный тенор боцмана Домашенко  возвестил над заливом: «Погодите чуток, два мешка осталось нарвать!»

Заметьте, именно нарвать, а не пошло насобирать…

С пирса можно было запросто поймать огромную пикшу или треску, печень которой с трудом  помещалась  в  кастрюлю средних размеров. Но настоящие моряки закусывали семгой. Не будучи одержимым рыбалкой, я вспомнил о необходимости лично отловить хотя бы одну «красную» рыбину лишь за неделю до ухода с Севера на Балтику. Перемет с семгой, который  мы «случайно» подняли в районе Нордкапа,  возвращаясь с учений в Норвежском море, не в счет. Девять огромных рыбин были настолько хороши, что бросить их обратно в море смог бы разве что Рекс Хант - автор популярной  телепрограммы о спортивной  рыбалке, как обычно обмерив и поцеловав. Да простят нас норвежские рыбаки, ведь скорей всего это был их перемет.

Нелегальный промысел семги в Видяево и Линахамаари, где базировалась 42-я бригада подводных лодок, входившая в состав нашей эскадры, велся достаточно широко. Несмотря на героические усилия Рыбнадзора, браконьеров хватало. В том числе и во флотских рядах, о чем свидетельствовали списки оштрафованных и даже осужденных, приводимые на читках приказов. Непревзойденными асами постановки сеток считались несколько старых мичманов, в числе которых был отмечен и наш старшина команды трюмных. Но это было его личной жизнью, и действовал он на свой страх и риск.

Организованным преступлением стоит считать «царскую рыбалку», свидетелем которой я невольно стал, находясь на борту одной из двух подводных лодок нашей бригады, изображавших некое учение в губе Печенга. Между  лодками сновал торпедолов с комбригом на борту, манипулируя выставленной сетью. Не знаю, каков был улов, но отчетливо помню, как на берегу появились сотрудники Рыбнадзора с наганами и предложили прекратить безобразие. В свою очередь, им предложили не мешать «учению» и удалиться подобру-поздорову, погрозив для верности «калашниковым»...

Такой вид промысла был мне не по нутру, поэтому я обратился к бывшему доктору «С-28» - известному рыболову-джентльмену  капитану Володе Корявикову с просьбой оказать мне дружескую услугу. Бивуак мы раскинули на берегу Петелинского озера. Закинули удочки и сели  вечерять, вспоминая былое. Как-никак, три совместных автономки…

Проснулся я поутру от страшной мысли: «Неужели так и покину Север, не поймав ни одной  стоящей  рыбы? Дай, - думаю,-  все же удочку проверю». Смотрю, а на крючке отличный голец на полкило. И свалился у меня камень с души. Зачет. Хотя уже неделю спустя, на мостике «С-7», огибающей Скандинавию, закралась в голову мыслишка: «А что если старый добряк Володя сам насадил ее мне на крючок? Не может быть», - поспешил я себя успокоить, вспоминая, как свеж и прекрасен был голец. И  вновь сошла на меня благодать…

Как, впрочем, и повсюду на Севере, главным достоинством Видяево были его люди. Тамошние обитатели - особенная категория. Даже для известной своим гостеприимством России (в последнее время это качество, увы, стремительно исчезает) «Севера» всегда были оплотом радушия и бескорыстия. В гости к друзьям можно было прийти практически в любое время суток, и ни у кого никогда не возникал вопрос - «Удобно ли это?»

Бредут, бывало, в полярный день, часа эдак в два ночи, лейтенанты после изнурительного футбольного матча. Глядь, а в окне корабельного «разведчика» (командира группы ОСНАЗ - радиоразведки) подводной лодки «С-11» горит свет.

- В гости, в гости! И пусть «дядюшка Йоганн» попробует заявить, что не рад...

А дальше, главное, к подъему флага поспеть. Это святое!

Даже предположить трудно, что кто-то из семейных  корабельных офицеров, проживающих в «роскошной» двухкомнатной квартире с «титаном» (дровяным водогреем) мог не пустить на помывку «бездомного» холостяка, коротающего вечера в холодном гостиничном номере, особенно если тот пожалует со своими дровами. Как правило, это был кусок старого забора или, на худой конец, засохший ствол карликовой березы, прихваченный по случаю на «тропе Хошимина». Этим  кратчайшим путем из базы в поселок, через сопку, частенько пользовались молодожены и просто «заинтересованные лица», предпочитавшие активный отдых разлагающему «адмиральскому часу» (одна из флотских святынь - часовой послеобеденный отдых). Чтобы равномерно обременять «банными» визитами своих семейных друзей я, как холостяк, составлял график. Альтернативой культурной помывке было посещение так называемого общественного душа  на первом  этаже  дома  №12, славившегося также шумными скандалами, благодаря   размещавшемуся там женскому общежитию. На какое-то время в этом доме, в комнате убывшего в автономку товарища, поселился и я. Все бы ничего, да вот клопы донимали. Дом был относительно старым, но клопы вероятно еще старее, а главное, опытнее. Известно, что эти твари живут почти триста лет и способны на великие переселения, шагая на завоевания новых земель по линям электропередач целыми семьями. Мысль о том, что в жилах этих насекомых может течь кровь первых  видяевцев,  хоть и вдохновляла, но не настолько, чтобы продержаться в этой квартире более недели. В конце-концов,  я,  кажется, понял, почему мой товарищ так рвался в эту автономку. Из мебели в комнате присутствовала  лишь кровать, не считая табуретки. Наивно замыслив перехитрить кровососов, я установил ее в центре комнаты под  лампочкой, изящно убранной старинным абажуром. Первая же ночь убедила меня в том, что клопы отнюдь не утратили навыков канатоходцев и десантников. Они парашютировали прямо на грудь: кто с потолка, а кто побоязливей или, может постарше, с абажура.

Как-то в лютый мороз я был зван в гости и, задумав по-быстрому привести себя в порядок, решился-таки на посещение «публичного душа». В целом, все было не так уж плохо. Равномерно, в отличие от корабельного душа, шла горячая вода, и было довольно жарко, как и принято в бане.  К сожалению, напрочь отсутствовал такой важный элемент, как предбанник, отчего шинель приходилось вешать на гвоздь прямо в кабинке. В итоге, одежда оказывалась совершенно сырой, что после выхода на хрустящий мороз немедленно превращало вас в «статую командора». А попытка согнуть руку в локте неизбежно вела  к звонкому откалыванию рукава. Неудивительно, что, встретив на улице Монтевидяево  (одно из распространенных названий поселка) странных людей с растопыренными, подобно огородным пугалам,  руками и «чаплинской» походкой, старожилы сочувственно провожали их взглядом, и сдержанно приветствовали, стараясь не провоцировать на резкие телодвижения…

Объемы жилищного строительства ширились. В связи с ожидаемым приходом соединения атомоходов в соседнюю Ара-губу  к  концу 70-х началась застройка правого берега Урицы - Заречья. Даже холостяки стали получать, если  не  квартиры, то,  по крайней мере,  комнаты  в новых  домах,  с горячей водой и прочими прелестями цивилизации. В нашем экипаже таким счастливчиком  стал доктор Юра Савран. Замечательный специалист и человек, он был, к сожалению, жутко раним и восприимчив к флотским подначкам, отчего постоянно становился объектом розыгрышей. Но о них  разговор особый. Следующим обладателем комнаты почему-то стал уже упоминавшийся злодей-баталер. Как-то поутру один из сослуживцев поинтересовался, не читал ли я  в  «Гальюн таймс», как мы именовали флотскую многотиражку, статьи о себе?

Я искренне удивился, так как до этого единственным случаем отражения моей скромной персоны  в печати была  карикатура  в училищной стенгазете. Истинным «героем» означенной статьи оказался наш проворовавшийся «вещевик», но в самом  конце  действительно фигурировала фраза, косвенно затрагивавшая меня - «…и этому человеку (баталеру)  дали однокомнатную квартиру, в то время как гораздо более достойный человек - штурман этого же корабля, до сих пор живет в общежитии...». Я воспринял публикацию как тонкий комплимент и предвестник грядущего новоселья.

Свою первую комнату в новой двухкомнатной квартире (дом № 21-38) я получил уже старшим лейтенантом и был несказанно рад. Окно комнаты  выходило на котельную и упиралось в сопку на северной стороне. Поэтому солнце, а точнее самый верхний его краешек, посещало мою обитель лишь раз в году в самый длинный день - День Летнего Солнцестояния. День этот широко отмечался штурманами, как профессиональный праздник, наряду с Днем зимнего солнцестояния и обоими Равноденствиями. Первое, что я сделал - расписал стены и потолок, картинами Страшного суда, наивно полагая, что это сможет остановить мою соседку в стремлении превратить мою комнату  в зал вечернего телесеанса. Замки в коммуналках считались у нас дурным тоном и признаком недоверия... Вскоре в комнате появилась и первая мебель - новый, но слегка покосившийся диван. Он появился  в ходе командировки в Североморск, в штурманские мастерские. Не близкий путь, почти 100 км, был проделан в полуоткрытом «Урале», правда, в очень приличной компании трех  коллег-штурманов с соседних лодок. С мебелью в родном поселке была напряженка, поэтому, когда по завершении служебного задания на глаза попался чудный зеленый диван, я, не задумываясь, купил его. Настораживало одно, ближе к вечеру температура упала до минус 28єС. По-прежнему радовала добрая  компания,  которая, нахохлившись и готовясь к худшему,  расположилась на «софе», предусмотрительно набрав выпивки. Последнее помогло лишь отчасти. Чтобы «не врезать дуба», мы были вынуждены постоянно подпрыгивать. Километров через 70 треснуло основание, а к моменту триумфального въезда в Видяево диван лишился всех четырех ножек... Однако в разобранном состоянии он был как новенький. Любил я поваляться  на нем  в ожидании  неизбежных, как сама судьба, оповестителей. Со временем их перестала останавливать даже тарабарская записка на дверях  «Коля, я у Васи» без указания адреса. Жили-то мы по «закону Бернулли» - в девять отпустили, а в десять вернули!

В редкие зимние вечера, проведенные на берегу, можно было из собственного окна любоваться полярным сиянием, радуясь от мысли, что при появлении звезд не надо опрометью мчаться за секстаном. Помимо прочего на штурманском факультете ВВМКУ им. М.В.Фрунзе, нас отменно учили астрономии. Это давало возможность со знанием дела бесконечно вещать доверчивой аудитории о небесном своде и его обитателях.  У теплого моря  ли,  в горных странствиях  репутация  звездочета была совершенно не лишней,  но чаще за  этим стояла   практическая польза. Сейчас, когда координаты добываются мановением пальца, особенно приятно вспомнить, каких трудов стоило получение точного места, без которого  грош цена героическим усилиям  экипажа в автономном плавании. Разве забудешь, как подгоняемый зычным командирским голосом из динамика «каштана»,  взлетаешь, бывало, на мостик с верным секстаном наперевес.  Стараясь не отвлекаться на окружающее великолепие: сполохи сияния, могучие валы из черненого серебра и т.п., быстро находишь устойчивое положение и начинаешь «качать» звезды, если они, конечно, есть, массируя  коченеющие пальцы. Хорошо, если горизонт оттеняется яркой луной. Совсем плохо, когда  густой свинец туч полностью скрывает небеса. Наконец, радость - сиротливо блеснула звездочка, а то и целых две. Лучше, конечно, выражаясь словами Сергея Филиппова из «Карнавальной ночи», когда их пять, да еще в разных концах горизонта, но на безрыбье... Знать бы еще, что за светила. Ничего, внизу всех опознаем, поколдовав со звездным глобусом. Последний раз вдохнув морозно-пьянящего морского воздуха, ныряешь вниз, чтобы успеть взять пару-тройку лорановских  линий (радионавигационных систем «Лоран-А» и «Лоран-С»), радиопеленгов или посчитать попискивания секторных радиомаяков (РНС «Консол» и «Консолан»), пока антенна торчит над водой. Но вот сеанс связи окончен, лодка вновь уходит на глубину, к облегчению укачивающихся и скорби курильщиков или просто скучающих по свежему воздуху. Через пару часов из огромной, в полкарты, фигуры погрешности рождается маленькая точка - обсервованное место корабля со среднеквадратической ошибкой мили в полторы-две. Уверяю вас, для  Гренландского моря это совсем неплохо. Появлялся шанс встретиться с нашим «ракетовозом», проверка отсутствия слежения за которыми, была одной из задач подлодки. Параллельно продолжался поиск  «супостата». В случае обнаружения подводной лодки противника,  выданные нами  координаты, если они, конечно, точны,  позволят  быстро передать ее на попечение более проворных братьев по оружию: атомоходчиков, надводников и, разумеется, летчиков. Если «летуны» никого не обнаружат, готовься по возвращении к проверке. И не дай бог выяснится, что ошибка твоя, ответишь за сожженный керосин по всей строгости. А путь из-под Вологды (место базирования противолодочной авиации СФ) в Северную Атлантику - не близкий.

Как ни странно, с удовольствием  вспоминается  время, проведенное на верхней вахте в бытность старпомом,  возглавлявшим вторую боевую смену. Ближе к стихии бывать не приходилось даже во время странствий на яхте. И, если «яхтенный спорт - это возможность постоянно находиться в тесноте и сырости, причем за большие деньги»,  в нашем случае,  за исполнение  воинского долга  в  весьма  схожих  условиях,  страна  даже доплачивала 30%,  а  с пересечением  условной линии г. Тронхейм (Норвегия) - мыс Брустер (Гренландия) целых 50% морского довольствия. Впрочем, о деньгах мы особенно не задумывались. Больше волновало, как защитить себя от хронической сырости на очередном всплытии. Химкомплект, натянутый поверх  «канадки» и шерстяного водолазного белья, защищал от «хлябей морских» весьма условно.

Типичная картина: Норвежское море, семибальный шторм, вокруг плещет и свищет, только касаткам все нипочем. Нахально ощериваясь белозубым подобием улыбки, они неутомимо рассекают волны, гребни которых проносятся  высоко над рубкой. Когда волна, что «гораздо выше сельсовета», подкрадывается с кормы, опасность того, что тебя приложит об ограждение рубки, возрастает. Зазевавшиеся вахтенные офицеры нередко спускались с мостика с окровавленными лицами, но исключительно после смены вахты. Тревожить товарищей на подмену считалось не менее дурным тоном, чем опаздывать на вахту. Едва лишь новая смена, не забыв привязаться, занимала штатные места на «жердочках» (откидываемые подножки на мостике ПЛ 633 проекта), верхний рубочный люк задраивался, дабы избежать заливания центрального поста (ЦП).

Когда длинная океанская волна накрывала мостик, его обитатели оказывались под водой на добрые полминуты. Глубиномер ЦП в это время показывал перископную глубину (9-10 м), сводя на нет все усилия  верхней вахты «выйти сухими из воды». Резиновые штаны стремительно заполнялись водой, которую затем приходилось греть собственным телом. Поэтому со временем я начал сверлить в пятках химкомплекта дырки, охотно поделившись с товарищами «ноу-хау». Вода быстро стекала, а нагреть сырую одежду собственным телом оказывалось гораздо проще, чем мокрую.  Хорошо, если «накрытие» случалось не в самом начале четырехчасовой вахты...

Спустя годы, в схожей ситуации на борту крейсерской яхты «Океан», летящей на очередную регату «Катти Сарк», можно было свистнуть юнгу и потребовать «кофе по-капитански» (50% рома + 50% кофе). Эффект был потрясающий, штаны сохли на глазах изумленной публики за считанные минуты. Но, во-первых, в условиях боевой службы мы редко практиковали возлияния, а, во-вторых, с некоторыми ингредиентами на борту была явная напряженка. Однако, как-то раз зимой, всплывая  на зарядку батареи в шторм, в районе Ян-Майена, я получил командирское «добро» на приготовление профилактического «глинтвейна». Корицы и гвоздики на лодке почему-то не оказалось. Вестовой доложил, что из пряностей в наличии лишь черный перец горошком, да «лаврушка».

«Валяй!» - опрометчиво бросил я, благословив  искажение рецептуры. В целом же она была соблюдена: в кипящее подслащенное «каберне» выбулькали порцию «шила»,  щедро  сдобрив  полученное варево  лавровым  листом  и  перцем. Никому не рекомендую повторять этот опыт: редкостная  гадость и перевод продуктов. Правда, то, что вас поначалу бросит в жар, я гарантирую. Совсем как в русской поговорке - «Вкуса не гарантирую, но горячо будет!»  К тому же, процесс приготовления сопровождался жутким запахом. Невзирая на холод и сырость, мы попытались вернуться  к данному эксперименту  лишь однажды, резко снизив роль специй. В кают-компании пыхтел самовар, источая аромат, способный расшевелить мертвого. Облачаясь перед всплытием в многослойные «доспехи»  в собственной  каюте,  больше напоминавшей просторный шкаф, я  услышал за дверью топот матросских сапог, а затем тревожный крик: «Петька,  бегим  отсюда,  пока  не  поздно,  старпом  опять «гликвейн»  заварил…»

Впоследствии, став командиром, я  нередко мысленно возвращался  к  годам  своего старпомства, с радостью и теплотой вспоминая  боевых товарищей,  всех без исключения. Даже тех, кто пытался схитрить, слегка сократив время сырой и противной вахты «визуальным обнаружением»  «нимродов» или «орионов» (самолеты базовой патрульной авиации соответственно Великобритании и США с Норвегией). Соображения скрытности - главного тактического свойства подводной лодки -  в этом случае требовали «срочного погружения» и последующего маневра уклонения, но уже в подводном положении. А значит в тепле и комфорте. Бог им судья. Не все же, подобно Нельсону, укачиваясь, сохраняют способность мыслить и бороться, в том числе со своими слабостями. Но больше всего я испытываю благодарность по отношению к своим командирам,  капитанам 2 ранга: Червакову Валентину Федоровичу («С-11») и Головко Виталию Семеновичу («С-28»), которые своим профессионализмом, а, главное, прекрасными человеческими качествами, четко прочертили для меня будущую стезю и линию поведения. Оба строили все на доверии  к  людям,  а  те изо  всех  сил  старались их  не подводить...

Но вернемся на землю, в Видяево. Как искренне переживал весь поселок, когда «сарафанное радио» приносило весть, что на одной из лодок боевой службы авария или, не дай бог, кто-то погиб. Всех сплачивал дух цеховой солидарности, жены офицеров аварийной лодки окружались вниманием и заботой.

Один из таких случаев произошел на борту «К-77» 35-й дивизии подводных лодок, возвращавшейся с боевой службы в Атлантике в канун 1976 года. Во время пожара в одном из отсеков была задействована система объемного пожаротушения ЛОХ. Пожар удалось потушить, но от отравления фреоном, использовавшимся в качестве огнегасителя, погибли офицер и старшина. Слухи о происшествии мгновенно достигли Видяева, и те две недели, что понадобились лодке, чтобы преодолеть расстояние от Бискайского залива до дома, запомнились надолго. Одним из офицеров лодки был мой друг, и увидев его, сходящим по трапу в абсолютном порядке, я  был несказанно счастлив. Но возвращение корабля сопровождалось не только слезами радости. Тела погибших не предали морю по старинному обычаю, а бережно доставили (в провизионной морозильной камере) на родную землю. Командование  сделало все, что было в их силах,  дабы  воздать последние почести погибшим. Капитан-лейтенант Анатолий Кочнев был похоронен неподалеку от Видяево на кладбище близ военного аэродрома Килп-Явр, где уже покоился его отец - летчик-испытатель. Тело старшины Пауля Тооса было препровождено на родину - в Эстонию.

Временами, впрочем, наблюдались и другие проявления  внимания. Помню,  как-то в ночь на Новый год из-за несчастной любви повесился  капитан-лейтенант.  Доставленный к месту происшествия начальник политотдела эскадры с прочувствованной скорбью изрек фразу, назавтра облетевшую весь поселок:

- Ну, как же он так?… Как же он так повесился? С 31-го на 1-е. Теперь на весь год замечание…

О  корабельных замполитах мы еще поговорим, хочу лишь, справедливости ради, отметить, что среди них была масса достойнейших людей. Чаще всего они действительно помогали сплачивать  экипаж и поддерживать в нем высокий боевой дух. Порой приходилось удивляться, откуда в «комиссаре» такой задор, тем более, что предшествующие пару-тройку лет он простучал в «козла», исполняя должность бригадного или дивизионного «комсомольца».  Так что попытка  голливудских мифотворцев, да и не только их, малевать образ замполитов исключительно черной краской, выглядит, по меньшей мере, некорректно.

Чего стоил один лишь капитан 2 ранга Геннадий Александрович Мацкевич, ветеран 35-й дивизии, совершивший 18 полугодовых автономок, стоявший полнокровную верхнюю вахту и бывший «родным отцом» как для матросов, так и для молодых  лейтенантов. Последние месяцами жили в его квартире, тем более, что хозяин не часто находился на суше, затыкая бреши в личном составе на чужих подлодках и безотказно подменяя коллег на выходах в море. Случалось и мне побывать в его видяевской квартире, где в это время обретался мой друг. Неухоженность жилища еще раз подтверждала выдающуюся самоотдачу «дяди Гены» на служебном поприще. Я застал Михаила К., известного художника,  за  росписью стены  в  ванной.

- Вот, Геннадий Александрович попросил набросать что-нибудь романтическое, дабы сгладить общую картину запустения.

Ее, надо отметить, значительно усугубляли развешанные под потолком тушки сушеной камбалы, которые дядя Гена ласково величал «мои трупики». «Трупиков» ему регулярно подбрасывали друзья-рыбаки, справедливо считая, что в трудный момент они смогут стать большим подспорьем  для  такого выдающегося холостяка, как Геннадий Александрович. Его личная жизнь чем-то напоминала жизнь П.С.  Нахимова. Она отсутствовала напрочь, ибо без остатка отдавалась флоту. Таких замполитов я больше никогда не встречал. О его необыкновенной доброте и щедрости ходили легенды, впрочем, это видно из сказанного. Единственный раз я видел его возмущенным, да и то, как выяснилось, деланно.

- Представляешь, Серега, Мишка-то каков мерзавец! Я ему доверил ключ от квартиры, попросив взамен лишь одного. Изобразить мне в ванной что-нибудь романтическое, девушку, что ли, симпатичную. И что ты думаешь, он нарисовал?

Я  исполнил сочувствующее недоумение.

- Голого волосатого мужика. Так я теперь боюсь там раздеваться! Единственное приличное место испохабил.

- Так заберите у негодяя ключ и отдайте мне, я вам точно заказ исполню.

- Спасибо, видел я твой Судный день! Пожалуй, Мишкин мужик повеселее будет.

 

Жизнь текла размеренно, мы бороздили полигоны боевой подготовки, сдавали задачи, участвовали в учениях, готовились к боевым службам, подвергались жестоким проверкам, уходили в море, а, возвращаясь, отправлялись в огромные отпуска, стараясь не превышать 90-суточного предела, чтобы не лишиться полярной надбавки. Деньги, которые никто не копил, их попросту негде было тратить, в отпуске спускались полностью. Что и неудивительно, в отпуске 1977 года я пролетел 23000 км, успев побывать на Тянь-Шане, на Кавказе и в Таллине. Кстати, из Киргизии меня вызвал телеграммой комбриг, и, когда я, демонстрируя высочайшую мобильность, доложил о прибытии в строго указанный срок, то услышал в ответ:

- Мы тут кое-что переиграли, можешь догуливать.

Когда я заметил, что путь-то неблизкий, с китайской границы, мол, сорвался. Наступила очередь комбрига сорваться:

- Вечно ты забираешься в какие-то медвежьи углы, случись война и на службу не вызвать.

Комбриг, как и я, прекрасно знал, что из отпуска имеет право отозвать лишь начальник штаба флота, однако продолжал:

- Ты ведь у нас холостой?

- Пока вроде так.

- А родители в Питере живут?

- Так точно.

- Вот и славно, теперь проездные только до Питера будешь получать. А то раскатался на верблюдах!

- А если бы я сиротой был, вы мне их что, в Казань бы выписывали?

Дослушав грозную тираду, я получил недельную компенсацию за моральные издержки и в этот же день убыл в Душанбе, где предстояло сниматься в роли злодея в фильме таджикского режиссера Обида Мирзоалиева «На крутизне»... Жаль, но почему-то я никогда не встречал людей, которые бы его видели.

Как-то, отдыхая в Сочи, я пришел к выводу, что скучаю по родному Видяево, а скорее - по верным друзьям. На почте меня ожидало письмо корабельного доктора Юры С. Характер повествования  напоминал известную песню с докладом «прекрасной маркизе», а суть сводилась к следующему: лодка села на мель, а командир провалился под лед одного из многочисленных озер. К счастью, завершалось все полнейшим хэппи-эндом. Командир - в добром здравии, а лодка, как и прежде, находится в первой линии (показатель боевой готовности).

Спустя некоторое время, приземлившись в старом аэропорту Мурманска, роль которого исполнял военный аэродром Килп-Явр (нынешний аэропорт Мурмаши только возводился), я поймал попутный грузовичок и  затрясся по ухабистой дороге, с легким душевным трепетом ожидая встречи с Видяево, до которого оставалось километров 20.  Где-то на полдороги угрюмый шофер вдруг оживился и, ткнув перстом в сторону небольшого озерца, сказал:

- Вот тут недавно один вояка  из вашей Видяевки с обрыва спорхнул. То ли Чердаков, то ли Черпаков его фамилия. Теперь вот озеро его именем назвали.

- Наверное, все же Черваков, - строго произнес я, судорожно сопоставляя факты.

- А ты почем знаешь?

- Это мой командир, - гордо заявил я, удивляясь, как просто порой обессмертить свое имя.

Позднее выяснилось, что Валентин Федорович - добрейшая душа - не смог отказать соседке, опаздывавшей в аэропорт,  и  стремглав домчал ее в Килп. Не веря своему счастью, та угостила его коньяком, а командир, как галантный кавалер, снова не посмел отказать. Проводив даму, он поспешил домой, но измученный боевыми походами организм ослаб и впал в дрему. На известном  повороте «жигуль» забыл повернуть и спикировал с пятиметрового обрыва  прямиком  в озеро. Хорошим людям определенно везет. Машина, проломив лед, ушла на дно, а  командир, пробив собой лобовое стекло, остался на льду, отделавшись ссадиной на нижней губе. Не прошло и нескольких часов, как промытый практически дистиллированной водой автомобиль был поднят со дна краном в обеспечении опытных лодочных мичманов.

Что до посадки на мель, то впечатлительный доктор немного преувеличил. Лодка действительно коснулась грунта близ мыса Пикшуев (Мотовский залив), но флагштур, заменявший меня на время отпуска, был снят с должности лишь годом спустя, за другие прегрешения.

Аварийность на огромном (по сравнению с нынешним!)  флоте присутствовала, но никогда не вызывала панических чувств в экипажах. Экипажи комплектовались образованными матросами, из которых выходили отличные специалисты. Руководили ими знающие и опытные офицеры. А флотский опыт, как и традиции, издревле пополнялся и закреплялся  исключительно в море. А плавали мы в ту пору достаточно. Видяево было типичным  флотским городком, и превалировали в нем оптимизм и светлые настроения. Там даже кладбища не было, за ненадобностью. Люди, безусловно, умирали, но крайне редко. Гораздо чаще там  веселились, а жизнь не забывала подбрасывать забавные случаи буквально на каждом шагу.

Прочитано 16333 раз
Другие материалы в этой категории: « Глава I. Северный Флот Смерть шпионам! »
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь