Часть вторая. Автономка

Опубликовано в Капитан 3 ранга Нейман Игорь Алексеевич "Кто видел в море корабли..." Понедельник, 30 мая 2011 15:56
Оцените материал
(6 голосов)
Лодка вдаль уходит ночью,
Разрывая море в клочья.
Разрывая узы счастья с берегом родным
Будут звезды, как цветочки,
Слать ей вслед тире и точки
И моргнет ей вслед маяк с земли…
/C. Иванов  Лодка вдаль уходит /



Настала очередь подводной лодки капитана 1 ранга Маркова идти на боевую службу в океан. В плане борьбы за мир. Куда – то очень далеко. Но никто не знал - куда. Штурман Петров сказал, что получил карты на весь Мировой океан. Готовили экипаж месяца два почему-то целыми отделами главка ВМФ. Наверное, серьезное дело намечалось... Это как раз в сентябре 197… года, когда в Чили Пиночет устроил заварушку.   Заместителя командира по политической части товарища Илина В.И. пришлось, об-тыть, везти с собой, как штатного. Его, правда, подкрепили опытным политработником из политуправления. Высокий моральный и боевой дух поддерживал в экипаже штатный новичок, а опытный политотдельский кадр  играл в нарды, смотрел фильмы, читал книжки и, умудренный опытом многолетней службы, ни в какие корабельные дела не лез.. Когда на 12-е сутки похода вышел из строя ДУК /устройство для удаления контейнеров/ и отсеки стали обрастать мусором по самые уши, ничего не оставалось делать, как надувать отсек воздухом, создавая противодавление, разблокировать крышки и ремонтировать устройство. Командир Марков был недоволен, с точки зрения соблюдения скрытности, но по другому никак не получалось, как ни старались. ”Фараон” послал в 9-й отсек механика Владимира Малых и молодого карьериста, зама Илина, для „поддержки штанов” и боевого духа.


В отсеке собрали аварийную партию, подготовили инструмент и индивидуальные спасательные средства. Зам вертелся рядом, сморкался и сопел, задавал глупые вопросы, всем мешал, но, когда задраили переборочные двери и надули отсек воздухом, его рядом не оказалось.

- Владимир Константинович, а “артиллерист”-то свинтил в восьмой отсек,- ехидно доложил механику старшина команды трюмных Гудимов.

- Да и Бог с ним. Он тебе тут нужен? –  буркнул мех, наблюдая за давлением в отсеке по манометру.  Илин вовремя убыл в 8 отсек, чтобы не испытывать свою военно-морскую и политическую судьбу. Чем черт не шутит... А вдруг – вода? Высокий моральный дух в аварийном отсеке он поддерживал из смежного. Разблокировали и открыли крышки устройства. В 40- сантиметровой, по диаметру, трубе бушевала забортная вода.

-Боцман! Гучкас, держи перископную глубину, ради Бога! Провалишься – утонем к черто-
вой матери! - удерживая за ноги, сунули механика в трубу головой вниз. Мех выудил застрявший в нижней крышке ДУКа обломок электрода. Устройство собрали, сняли с отсека давление и инцидент был исчерпан. Подводный атомоход нырнул в родные глубины и пошел дальше, в океан. У Азорских островов командир вскрыл пакет и, прицелившись между двумя горушками, проскочил через Гибралтар в Средиземное море на 100 метрах глубины под шум винтов многочиленных лайнеров наверху. Чап-чап-чап слышалось отчетливо - вода хороший акустический проводник.

-Лодка легкая, всплывает, не могу держать глубину, - вдруг заявил боцман Гучкас на горизонтальных рулях. А это еще что за черт?  Начали принимать воду в уравнительную цистерну.

- Лодка тяжелая, не могу удержать рулями на заданной глубине – тонет, - опять боцман.

Малых и Шарому пришлось покувыркаться с дифферентовкой. Вывешенная лодка в проливе вдруг стала трудно управляемой, она становилась то легкой и норовила самостоятельно всплыть, то вдруг тяжелела и боцман Гучкас с трудом удерживал ее от провала.  А ларчик открывался просто – в проливе верхний слой, до 100 метров, вливается из Атлантики в Средиземное море, нижний слой – вытекает в океан, но оба потока - с разными удельными плотностями. Закон Архимеда ситуацию объясняет очень доходчиво. Да, кабы знать эти фокусы с течениями. И пока проспавшийся старпом Пергамент, бывавший в этих местах, не объяснил явление, пришлось поволноваться и виновато выслушивать замечания “фараона”.

Полюбовавшись в перископ на итальянский город Неаполь, пошли дальше и попутно, в учебных целях, отработали торпедную атаку на круизный лайнер, шедший туристическим маршрутом с отдыхающими на борту. Илин заметил командиру, что негоже, мол, грозить торпедами мирному теплоходу  в связи с возможными международными осложнениями, на что Леонид Васильевич, не отрываясь от окуляров, прорычал:

- Комиссар, брось свои армейские замашки. Каждому – свое! Они на круизе блядей е…т, а мы здесь учимся военому делу настоящим образом! - зам обиженно замолк.

- Папуасы! - безадресно выругался командир и сложил ручки перископа. Потом заняли позицию в заданном районе недалеко от греческого острова Крит.



Бдительность.

Удвоим тройную бдительность!
/ Флотский лозунг. /


- Возвращаются все, кроме лучших друзей…, - писал карандашом на пластиковой доске вахтенный механик подводной лодки командир первого дивизиона Слава Соломин, вспоминая любимого Высоцкого. 3 часа ночи, глубина - 100, обе - малый вперед турбинами, 20-е сутки плавания. Вспоминал, чтобы не уснуть на "собачьей" вахте - с 0 до 4-х. "Собака" - так называется эта вахта, особенно нелюбимая моряками. После бурного дня, заполненного старпомовскими планами, всплытиями на сеанс связи, переснаряжением регенерации, учениями и другими не менее "приятными” и содержательными делами, спать хочется смертельно. Вволю отоспавшийся заместитель командира по политической части Илин явился в центральный пост для выполнения своих служебных обязанностей, как он их понимал, и материализовался за спиной…Читает:

- Возвращаются все, кроме …, - и в бдительной башке зама возникает план партбюро на тему:

“Персональное дело вахтенного механика Соломина. Паникерство, разложение личного состава на боевой службе!” Свежа еще в его памяти борьба с пораженческими настроениями и паникерством. Чувство личной ответственности за моральное состояние членов экипажа не дает ему покоя. Да и затухающий огонек политработы нужно поддуть - уже тридцатые сутки плавания.

- Это же надо так! Когда весь советский народ…, об-тыть, – захлебывался зам, - а тут такие пораженческие настроения! - но персонального дела не получилось. Корабельный интеллектуал – штурман Петров, знавший всего Высоцкого наизусть, зачитал вслух всю песню и члены партбюро хохотали до слез над бдительным замом. Но Илин не имел права помнить Высоцкого, поскольку тот был не то, чтобы не в моде, наоборот – дико популярен, но к официальному употреблению запрещен:

- Возвращаются все, кроме лучших друзей
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, кроме тех, кто нужней…

Вахтенный механик Слава Соломин реабилитирован. Однако Илин  не успокоился и прочел целую лекцию о моральном духе, боевой готовности и ненависти к вероятному противнику. Такая у него была ответственная задача.  Но времена были уже не те - веяло свежими ветрами.



Доктор Ревега

Хитрый, как змея, и выпить не дурак…
/ Медицинской эмблема на погонах – чаша со змеей .../



На двадцатые сутки похода, хорошо отоспавшись, доктор подводной лодки Николай Иванович Ревега стал чаще появляться на людях. Ранее – только на пробы пищи на камбузе да на неизбежные планерки у старшего помощника. Боевой пост этого главного корабельного “лодыря” находится прямо в его каюте, где между шкафчиками с препаратами группы А и Б, уютно устроена узкая коечка. Доклад о готовности к бою и походу лекарь производит не отрывая голову от подушки, заботливо застеленной вафельным полотенцем. Когда доктор выползает из своего убежища по службе или по нужде, на сытой, заспанной физиономии отчетливо проявляются вафельные следы. Эскулап проявляет недюжинное служебное рвение и упорство перед походом, чтобы выявить хворых, нытиков или с зубными проблемами, чтобы подлечить их на береговой базе, или, еще лучше, списать от греха, чтобы не иметь с ними проблем в море и не испытывать свою профессиональную медицинскую судьбу.

- Зубы надо оставлять на берегу! - это его мудрое изречение. При этом он тщательно скрывал от личного состава наличие у себя портативного зубосверлильного аппарата, чтобы не на-рываться на просьбы оказать стоматологическую помощь. Портативная бормашина! Трудно представить себе это “удовольствие” от общения с нею, как  для пациента, так и доктора! На этой почве Николай Иванович и поругался с начальником химической службы Крапивиным,у которого вдруг заныл зуб. Химик какими-то путями прознал про бормашину и потребовал от доктора стоматологической помощи. После долгих препирательств помощь была оказана, но  на условиях строгой секретности, хотя Сашкины вопли были  отчетливо слышны через плотно закрытые двери изолятора, где проходила операция.

Достал щипцы, новокаин,
Иголки, йод, нагрел водицы,
Себе и химику морфин
Ввел тут же - прямо в ягодицы.


А обычно вся лечебная деятельность доктора в море заключалась в терапии любых заболеваний аспирином и анальгином, которые он выдавал, ломая таблетки пополам. Моряки - народ-то в основном здоровый. Воспрявши от сновидений на двадцатые сутки похода, доктор вдруг ополчился на кока Перелогова и устроил настоящую ревизию камбузных помещений. Результат нашел отражение в рукописном диалоге в журнале пробы пищи, этом историческом документе боевых событий интендантской службы.

- На камбузе тараканы! - врач, майор мед. службы Ревега.

- Что с ними делать? – кок, мичман Перелогов.

- Уничтожать! – врач, майор мед. службы Ревега.

- Чем? – кок, мичман Перелогов.

- Подручными средствами! – врач, майор мед. службы Ревега.

- Уничтожил вручную трех тараканов, что делать дальше? - кок, мичман Перелогов.

- Продолжайте, – врач, майор мед. службы Ревега.

- Убил еще пятерых, продолжают размножаться, меньше не становится! - кок, мичман Перелогов.

После этой выразительной коковой фразы доктор как- то увял, прекратил переписку и утра-тил интерес к таракановой теме, поскольку продолжение ее грозило ему профессиональным фиаско. Средств массового истребления пруссаков и победного завершения проблемы с на-секомыми в море у потомка Гиппократа, естественно, не было.

- Тараканов нужно оставлять на берегу, – философски изрек кок мичман Перелогов и был,конечно, по своему прав. Пришлось мириться с рыжими соплавателями. А доктор пере шел к следующей теме, поскольку в нем яростно бушевало служебное рвение и жажда профес-сиональных подвигов.



Всеобщая витаминизация.

Будем лечить, или пусть живет…
/  Из медицинского анекдота./



Николай Иванович вдруг ужесточил контроль за закладкой в пищу поливитаминов.Полукилограммовые банки с желтыми драже брали в поход в несметных количествах, и, при дефиците объема провизионок, их рассовывали по разным корабельным углам в отсеках - за трубопроводы, короба вентиляции, распределительные щиты, шкафчики для одежды. При качке они, естественно, оттуда выкатывались и с грохотом носились под ногами. Пергамент зеленел. Предполагалось, что, готовясь к бою и походу, в отсеках все закреплено по – штормовому. Теперь командир доедал старпома за гуляющие по палубам витаминные банки. Поливитамины хорошо шли у личного состава горстями с сухарями и водой на ночных вахтах, после чего поначалу высыпала крапивница, а моча становилась оранжевой. Но молодые организмы быстро адаптировались и все было бы хорошо, если бы доктор не проснулся. Потомок Гиппократа поинтересовался на камбузе - как закладываются в пищу поли-витамины, и, узнав, что – никак, профессионально возмутился. Основательно намылив шею интенданту, доктор велел немедленно исправить положение и уже в обед команда получила вместо компота какую-то вонючую сладковато-горькую, ни на что не похожую жидкость. Возмущению экипажа, от офицера до последнего матроса, не было предела. Набросились на интенданта, но тот умело свалил все на доктора. А лекарь заявил – инструкция, авитаминоз, все такое, и - не отменил. Матросам вкус компота никак не напоминал вкус витаминов, ко-торые они систематически употребляли и пошел слух, что доктор сыплет в компот таблетки „от “баб”. И – пошло, поехало. Самые озабоченные своим будущим гурьбой повалили к командиру. Отец – командир Марков, он же “фараон”, вызвал доктора и попросил отменить процедуру:

-Николай Иванович, -  увещевал доктора командир, - они и так их употребляют немеряно!

-Товариш командир, у меня инструкция, - закусил удила доктор и уперся, как говорят, рогами. Он совал под нос “фараону” какие-то медицинские бумажки - инструкции, приказы, наставления и стращал жуткими последствиями авитаминоза. Командир тоже был служакой и,после долгих переговоров, сдался. Экипаж еще два дня горестно употреблял эту верблюжью мочу вместо компота, а на третий день компот вдруг похорошел и жизнь опять обрела смысл. У всех.... кроме доктора. Эскулап продолжал с омерзением глотать эту жижу за обедом в кают- компании, едва сдерживая гримасу отвращения. Все остались при своих интересах. Только у вестовых офицерской кают-компании прибавилось хлопот – сыпать в докторский компот витамины и следить, чтобы кружки за столом не перепутали. В экипаже еще долго обсуждалась тема таблеток “от баб”, а кое - кто даже утверждал, что ощутил первые симптомы.


Как началась война.

Кому война, а кому – мать родна…
/ общеизвестная поговорка /


Что-то приключилось со связью. И не приключилось, а ее просто нет. Паша Моги-левич с виноватым видом метался между своими приемниками-передатчиками, но “квитанции” с Большой земли на свое радио получить так и не смог. Пашка осторожно доложил командиру, что по его предположениям водорослями и планктоном затянуло корпус, рубку, выдвижные устройства, антенны связи и поэтому…

- Вечно у вас все не слава Богу, - проворчал Леонид Васильевич, поскольку стало ясно. что при таком раскладе нужно всплывать и чистить антенны, а обстановка-то боевая, американский авианосец рядом со своим противолодочным окружением, - ну смотри, Могилевич! - местный “маркони”, виновато поджав хвост, скрылся в своей рубке. Но без “квитанций” нельзя. Без “квитанций” подводники не знают - получила Москва их сообщение или нет. Ведь если радио в штабе не получено, то субмарина считается потерянной и  Москва может предположить - что-то случилось. Через установленное нормативами время начнется поиск. Разыскивать пропавшую подводную лодку занятие трудное, дорогостоящее, а в условиях боевых действий в Средиземном море вообще немыслимое. Но без связи подводники не имеют разведсводок, не знают, что сейчас творится в море и в мире, что там дома, как там их родные. Мироощущение ограничено замкнутым пространством и отсутствием информации. Вырабатывается своеобразная психология и складывается микромир. Но, как правильно заметил, мудрый в житейских делах, капитан- лейтенант Лисицын, человек такая скотина, что привыкает ко всему. Всплыли субтропической ночью и, вдыхая ароматный морской воздух, чистили антенны от толстого слоя зелени, подтягивали крепеж. Надышались, накурились, погрузились. Радиосвязь наладилась, уже пошли разведсводки и бытовая информация о том, о сем - что, где, когда. Нестерпимо хотелось повидать того урода, который эту информацию готовил и набить ему морду, такая она серая /информация/ и бестолковая, попросту - никакая. Морда, сочиняющая ее, наверное, такая - же – серая… Ни уму , ни сердцу, ни заднице, извините, ни голове. Соцсоревнование и чуть-чуть о погоде… И как лыжница Сыромятникова одержала победу в гонке на 10 км. День за днем на позиции лодка нарезает галсы - то по диагонали, то по периметру. Иногда меняет глубину, ныряя под слой скачка. Проходят тренировки для поддержания и повышения „боевого мастерства”, как выражается заместитель командира по политической части. Будет приказ и будет исполнено то, чему экипаж научился… Полетят ракеты разрушать и убивать. Полетят! Артиллерист - ракетчик, который главный на кнопке, глазом не моргнет…

- Валек, а ведь тебя трибунал признает военным преступником и объявит в международный розыск, - подкалывают ракетчика Валентина Камалина, - миллионов пять завалишь своими дурами! Неужели нажмешь кнопку? - в двух ракетах из восьми - ядерные боеголовки.

- Нажму, - говорит Валек, и родниковая чистота его глаз не замутняется глубиной мысли.

- А мне по-барабану! У меня приказ! Это они там наверху пусть разбираются! А я – кто? Я – что? - становится как-то не по себе от изуверской простоты ситуации. Все стараются об этом не думать - может обойдется? Но эти мысли не проходят, или проходят, но ненадолго, потом опять возвращаются. Они навязываются прочным корпусом, повседневной подготовкой, направленной пропагандой политбойца с постоянным упоминанием вероятного противника и необходимости люто его ненавидеть. Честно сказать, люто почему - то не получается. Но напряжение есть, потому что образ мысли сформирован и есть внутренняя готовность… ко всему. Два часа ночи. Вахта на пульте ГЭУ. Стрекочут приборы, гул механизмов ровный, ход постоянный, готовность 2. Часть экипажа, что не на вахте, спит. Спать хочется нестерпимо - "собачья вахта”. С ноля до четырех. Хотя с четырех до восьми тоже не кошачья…


Офицеры управления на пульте главной энергетической установки Донцов и Лисицын пытаются разговорами победить дремоту. Только что всплыли на сеанс связи. Может будет что-то новенькое?  Ждут.

А в центральный пост шифровальщик принес радиограмму  с сообщением, что началась война арабов с израильтянами.  Эту „приятную” новость все читали в центральном посту в расшифрованной радиограмме. В ней была расписана роль и позиция подводной лодки относительно 6-го американского флота, как вероятного противника в этом конфликте. Душеприказчик стал белым, как бумажный лист формата А-4. В застывших стеклянных глазах читались глубокое сожаление об избранной служебной стезе, безысходность и полная прострация. Возбудителя боевого духа, штатного Илина, стало жалко, как несправедливо наказанного ребенка. Хотелось по-матерински прижать его к груди, гладить по лысеющей головке и шептать на ушко ласковые слова. Если б можно еще и титьку дать… кабы была в наличии. Через несколько минут он, правда, спохватился и его охватила судорожная от волнения энергия какого-нибудь действия. Он включил дрожащими руками все тумблеры громкоговорящей связи с отсеками  и на пульт управления, где несли вахту операторы  Донцов с Лисицыным, хлынул поток звуков из центрального поста - шум  и замов истошный вопль:

- Внимание, внимание! Началась война! - и динамик отключился. Офицеры оцепенели! Все! ВСЕ!!! Это начало!! А может это уже конец - ракетно-ядерная война? Мысль пронзает и в животе ноет от ужаса и предчувствий…

- Их ракеты уже накрыли нашу базу вместе с военным городком, где жена и ребенок, этот белобрысый пацан, которому нужно постоянно внушать, что изредка бывающий дома дядя и есть его папа. Теперь подлетают к Горькому, где родители. Ступор, глаза - в одну точку. Мысль одна - Боже, началось! Не успели обменяться впечатлениями, как включился динамик громкоговорящей связи "Каштан" и голосом замполита продолжил:

- В Израиле! - чтоб ты пропал! Отпускает медленно, но впечатление остается надолго. На целый день. Замполит Илин не хочет, да и не может своими куриными мозгами понять, что же он такого плохого сделал:

-Я объявлял, а мне мешали! - ему мешали! А мы …? Кто нам открутит назад завернутые
в жгут нервы? Завернутые двумя словами – началась война! Всего навсего тринадцатью буквами русского алфавита. А сколько в них страшного содержания!

Согласно разведсводке один авианосец 6-го флота США  в этот незабываемый момент уверенно выходил из Гибралтара в океан, другой стоял в Барселоне, по коему поводу матросы отчаянно негодовали:

- Во дела! Американцы с  испанскими девками по кабакам, а мы тут на голодный  желудок уже воздух в боевые баллоны торпед набили и принимаем целеуказания, кого  вжарить! Ну где справедливость? – правда, два других авианосца находились в восточной зоне Средиземного моря. Дней через десять, американцы, однако, спохватились и их “Фантомы” с авианосцев стали облетывать средиземноморскую эскадру Черноморского флота над топами мачт /что, естественно, запрещено международной конвенцией/, а орудия их крейсеров взяли на прицел корабли  5-й оперативной эскадры.

Облетывали, правда, до поры до времени. Пока один лихой советский командир, осерчав не на шутку, не влупил в очередного F- 4 боевой ракетой “корабль - воздух”. Шутник-бедолага упал за кормой и пустил пузыри. Москва на запросы командира на всякий случай промолчала, а американцы после этого облетывать перестали. Поняли, что у советских тоже есть “Кольт”, в понятии янки - великий уравнитель, и веселье здесь неуместно. Даже дипломатическую ноту не прислали.

Капитан – лейтенант Лисицын, которого “началась война” застала за сочинением личных со-циалистических обязательств, с перепугу написал непревзойденное. Специально для зампо-лита Илина, слабоватого в ядерной физике:

-12. Каждый нейтрон - в ядро! - это он о ядерном реакторе... А вы спросите его, что он при этом имел в виду? Экономию ядерного топлива? Но Илину очень понравилось и на всех планерках он ставил Лисицына в пример. Война пока отменяется. Горячая. А холодная продолжается…




Иногда… когда кислорода меньше, чем требуется…

Вам, глядящим на море с суши,
Не понять, хоть из кожи лезьте,
Как врезается  небо в душу,
Когда небо не видел месяц…
/ А. Викторов. Пятый день/



Так ясно все перед глазами. Отчетливо видно – трюм девятого отсека.  Шарый видит носовую переборку и на ней манометры масляной системы линии вала. Вращаются гребные валы, гудят насосы - масляные и холодильной машины. И он все это отчетливо видит и слышит. Смотрит на переборку. Вдруг... Что это? Какой-то глухой удар и переборка начинает медленно переворачиваться на его глазах... Неужели это переворачивается корабль? А как же он? И что будет дальше? Цепенеет, а видение вдруг исчезает. Наверное, это был плохой сон...  Андрей чувствует на миг облегчение и пытается проснуться, скорее, скорее, чтобы изгнать из себя этот ужас. Возвращается из забытья. Сознание проявляется медленно, как фотобумага в плохом проявителе. Медленно и тягуче. Он чувствует могильный холод и задыхается. В висках стучат молотки. Ничего не понимает... Где? Что с ним? Боже! Что это? Не может осознать. Нет времени. Нет пространства. Темно. Как в гробу. В гробу? А вдруг он в гробу? Ужасная мысль пронзает и захватывает целиком… Очень похоже … В отчаянии вскидывает руки и… натыкается на крышку… Точно! Кошмар выбрасывает липкую испарину… Мысли путаются, мелькают, не сосредоточиваясь… Как он здесь оказался? Где все, он даже плохо представляет - кто? Что делать? Замирает, прислушиваясь. Слышит неясный шум и голоса. Шарый пытается кричать, но из пересохшего рта звуки почему-то не идут. Наверное он - немой, или  может – умер? Его уже никто не услышит… Ворочается, голоса становятся яснее. Как будто, знакомый голос... Кажется это корабельный доктор Ревега.

- Доктор, достань меня отсюда, - отчаянно кричит он. Отчаянно! Но… крик безмолвный. Ему просто кажется, что он кричит. Голос доктора пропадает, а "гроб" вдруг начинает раскачиваться. А это еще что такое? Внезапно, при очередной амплитуде, он куда-то вываливается, ударяясь обо что-то лбом. И…окончательно приходит в себя. Нащупывает… верхний "гроб", но это оказывается, вовсе не гроб, а койка-пенал, в которой натужно храпит после вахты капитан- лейтенант Лисицын. Абсолютная темень. И духота…СО-2, наверное, процента 1,5… В висках стучит …Сваливается с койки и, на дрожащих, от еще не прошедшего ужаса, ногах, выходит в коридор. Вот оно что - он же на лодке… в девятом отсеке … Догадывается об этом пока с трудом… Ясности сознания еще нет, но уже чувствуется качка… А это уже реальность! Кок Юхимов в белой форменке на голое тело… Готовит обед. Наверное всплыли под перископ. Море болтает. Шарый видит часы на переборке - 3 часа. Наверное, ночи. А может дня? 9 отсек. Окончательно приходит в себя и осознает, наконец, где он и что с ним…  Целый день ощущает омерзительную дрожь в ногах, видение свежо, но обязанности постепенно вытесняют его из сознания и он возвращается в жизнь…



Боцман.

Боцманъ имеетъ въ своемъ хранении канаты, якори,
анкаръ-штоки и буи.
/Уставъ Морской Петра перваго 1720г. Книга вторая
Глава третия. О боцмане/




Главное достоинство боцмана чувствовать рули, глубину, лодку и уметь удерживать ее на перископе, чтобы не показывать врагу рубку и не проваливаться дальше 9-11 метров.

Вацлав Гучкас это умел. За 23 года службы он побывал на подводных лодках всех четырех флотов Союза и дослуживал на Севере. 43 года еще не старость, но уже и не молодость. Вацлав содержал боцманское хозяйство в порядке и на всякие случаи у него были припасены нужные вещи. Умел заводить полезные знакомства для повседневной жизни, и на всех четырех флотах их имел. Он умел плести маты, сращивать концы, что сегодня довольно редкое качество в морской практике, а швартовое хозяйство с тросами у него было одно из лучших в дивизии. Швартовые концы, как и трап - лицо корабля. Боцман был служакой, хозяином, и не сходил с корабля, пока что-то, по его мнению, в боцманском хозяйстве было не так. Он любил служить на флоте, а жена относилась к его службе отрицательно. Исходя из этого непреложного факта, семейная жизнь теплилась кое-как и боцман любил бывать на корабле больше, чем дома. Невысокий крепыш-литовец был необычайно силен, вынослив и молчалив. С горионтальными рулями управлялся виртуозно.

Война полыхала в средиземноморском бассейне. Готовность № 1 к ведению боевых действий  выматывала  физически. Судя по разведсводкам, вероятный противник сосредоточил около  сорока боевых кораблей в виде 6-го флота США, в том числе и 4 авианосно-ударные группы и подумывал направить в зону боевых действий еще и авианосец “Кеннеди”, но вовремя передумал. И правильно сделал. Того, что там было с обеих сторон, и так хватило бы на хорошую мясорубку Подводную лодку капитана 1 ранга Маркова с ее крылатыми ракетами “закрепили” за американской АУГ -2* в южной части Средиземного мо-ря. Это как раз  клиенты ракет Маркова. А тем временем на корабле начались новые проблемы – кончались продукты и регенерация. Содержание СО-2 в замкнутой атмосфере подводного корабля допускалось теперь в целях экономии пластин регенерации до 2%. Пергамент придумал. В висках начало постукивать и промежуток между словами увеличился, чтобы успеть вдохнуть очередной раз. Автономный паек упростился до рассольника из консервированных огурцов и чая с сухарями. На сороковые сутки похода получили точку в Средиземном море для приема продуктов и  регенерации с черноморской плавбазы. Но в этой точке штормило. В другой точке бомбило. Суток десять тынялись по точкам и, наконец. все-же всплыли. В заливе Хамамед, вблизи тунисского побережья. Марков /”фараон”/ с Пергаментом, опасаясь инцидентов, скрупулезно расписали – кто, когда и с какой целью выходит на плавбазу, выставили вахту на трапе – матроса и офицера с журналом схода и возвращения. Ну так  хорошо выглядела эта организация, что, казалось, ничего лучше и сочинить невозможно. Но оказалось, что можно и придумал ее командующий 5-й оперативной средиземноморской эскадрой. Он передал по УКВ с крейсера командиру - экипаж по сменам  на плавбазу, где организован /несмотря на войну/ в два захода концерт ансамбля песни и пляски Черноморского флота, который направлялся с кораблями с дружеским визитом во французский Тулон. И вся „фараонова” организация рухнула, так и не успев блестяще реализоваться. Новую Леонид Васильевич не успел разработать и мрачно наблюдал, как экипаж по трапу толпой валит на плавбазу.


Южная звездная ночь, свежий морской воздух, пряный запах субтропиков, соли и йода, зажигательный концерт, девочки из ансамбля пляски в коротеньких юбочках  аппетитными ножками кружили головы уморенному воздержанием экипажу. Весь этот карнавал после сорока суток заточения в стальном прочном корпусе – настоящий подарок экипажу. Пока одни на концерте, другие на погрузке. Потом наоборот.

Механик Малых  в мастерской паял какие-то трубки. Боцман еще на швартовке кричал кому-то на плавбазе : - Ваня, привет! – и растворился в ее недрах, как только подали трап.

Но всему прекрасному, как известно, приходит конец. Все уже погружено и свалено пока в отсеках горами мешков муки, ящиков с консервами, хлеба, банок регенерации. Потом разберемся. Светает, пора отходить и погружаться.

- Боцмана – на мостик ! - команда сверху.

Боевая тревога. Все на местах. Боцман из первого отсека, белый, как дед Мороз от муки, на которой, видимо, спал, лениво корячился по трапу.

- Отдать носовой! Оба мотора малый вперед! Лево руля, - слышно  с мостика.

- Боцман, едрена мать! Ты куда? Ку-уда прешь? Ты что, зараза такая, белены объелся, или не проснулся? Боцман!!! А ну – вниз, вниз. Пошел вниз, я говорю! Пшш-ел! - раздался сверху рев “фараона”. Боцман кулем свалился по трапу и невозмутимо скользнул в первый отсек. Отошли от плавбазы. Уже совсем светло.

- По местам стоять, к погружению! Боцмана на горизонтальные рули! - боцман, опять весь в муке, нарисовался на рулях.

- Срочное погружение! Задраен верхний рубочный люк!

- Погружаемся на глубину 40 метров. Осмотреться в отсеках!

Командир на перископе - надо видеть, куда прем малым ходом под турбинами. Вахтенный механик Шарый смотрит на глубиномер. Глубина один метр. Лодка не погружается. Что за черт?  Волны нет. Что с рулями? Затылок боцмана напротив механика. А рули – и носовые и кормовые переложены „на всплытие”!

- Боцман! Ты что? Переложи рули на погружение! - громким шопотом подсказывает боцману механик Малых. Боцман перекладывает еще круче, но все равно - „на всплытие”. Все ясно. Совсем свихнулся! Командир оторвался от перископа и узрел „ маневры” боцмана.

- Во-о-он! – благим матом орет “фараон”, - матроса Сизича на рули! - флегматичный боцман,мелькнув белой, в муке, задницей в переборочной двери, исчез в смежном отсеке. Погрузились. Что-то с боцманом не то... Или недоспал, или перепил... За такие штуки на бое-вой службе пару лет тюрьмы отхватить запросто. Тем более в условиях боевых действий. Точнее – от двух до семи. Боцман, боцман... И особист на борту. У этого свой распорядок и бороду отращивать командир запретить ему не может. Скрипит зубами, но вынужден терпеть – ты меня не тронешь, я тебя – тем более. Особист, конечно, уже все знает. Как же - доложили! Будут неприятности, черт бы побрал этого боцмана. А списывать его не хочется. Провели партбюро на тему „Персональное дело боцмана Гучкаса”. Илин бушевал. Вацлав честно признался, что выпил на плавбазе всего - то “баночку американского пива, ребята угостили”, и все...

И голова закружилась.

- Чего, чего ты там выпил, боцман? - очнувшись от задумчивости, вмешался командир Марков, - банку пива, говоришь? Ты мне брось тут заливать... Уж я-то хорошо знаю – чтобы тебя свалить, нужно как минимум два литра спирта и сверху - кувалдой по голове! Вацлав! Если тебя сегодня спасут для партии, то только для того, чтобы потом все равно расстрелять! Папуасы! - но боцман мертво стоял на своем и в протоколе осталась банка американского пива... Была бы командиру неприятность, а боцману тюряга, если бы особист на обратном пути, где-то в Бискайском заливе, не тяпнул сто граммов спирта, отмечая годовщину революции 7 ноября. Да так захмелел, что капустные листья от борща остались на бороде. Командир объявил борщ несъедобным и приказал вылить его в помои, а с особистом договорился „баш на баш” – “я не вспомню тебе годовщину революции, а ты мне позабудешь про боцмана”. На том и порешили. Боцман отделался строгим выговором без занесения и клялся, что американское пиво больше никогда пить не будет. Больно хмельное... И остался в экипаже.  Война закончилась, как обычно, миром, наколотив с обеих враждующих сторон две-три тысячи человек.

По приходе в базу боцман застал дома развеселую компанию, дым коромыслом, и жену с песней – „ Э-э-й моряк, ты слишком долго плавал...”



Настя

Зачем нам жены, зачем нам дети,
Земные радости не для нас…

/ А. Городницкий /


Настя бежала, спотыкаясь и не разбирая пути, по извилистой дороге между сопками и дорожные камни рвали ее итальянские сапоги и больно били по ногам. Слезы непроизвольно катились по щекам, застилая глаза и она не вытирала их, не замечая. Мимо проносились самосвалы с раствором и щебенкой и веселые “партизаны” кричали ей:

- Эй, подруга, садись – подвезем, - но она не обращала на них внимания. Она их не слышала.

- Только бы он был жив, только бы…, - бормотала она, но уверенности не было. Теперь они, наконец, приходят. Наверное, уже входят в бухту. Лодка возвращается, но жив ли муж? Или его, по их, моряков, традиции, похоронили где-то в океане, привязав к ногам тяжесть. Сколько их не вернулось… Воспаленное воображение рисовало картины одну ужаснее другой.

- Это же мирное время, это же мирное время… Зачем  так? Чем мы провинились, - Настя потеряла покой почти два месяца назад, когда ее подруга, жена командира Маркова Тамара, прибежала к ней возбужденная, задыхаясь и валясь грудью на стол, сообщила, трагическую весть:

- У них был пожар и есть жертвы, - Тамара бросила дежурство в гостинице, где работала администратором, примчалась к Насте и, захлебываясь корвалолом, заикаясь и держась за сердце, пыталась связать свою речь.

- Андрей жив? – непроизвольный, естественный и самый первый вопрос истерически вык-рикнула Настя.  Не выкрикнула – выдохнула. Из комнаты показался перепуганный шестилетний Алешка.

- Н-н-ет,- обреченно выдавила Тамара, - они погибли - Шарый, Лисицын и Донцов. Три офицера. Только они. Больше никого, - будто это могло успокоить Настю, твердила команди-ша, - Шарый, Лисицын и Донцов. Все. Шарый, Лисицын и Донцов. А у меня – сердце…

- А Марков, Марков жив?

- Сказали, что жив. Но я не верю – сколько раз обманывали… до последнего дня, - ее трясло, как в лихорадке и зубы стучали о край стакана, - мне сказал механик, Миша Саенко. Он зашел ко мне в гостиницу … и вот… Сообщил. - И с того дня начались эти муки! Настя потеряла аппетит, высохла, пожелтела и поддержка Тамары ее не могла успокоить. Зашел в гости  начальник политотдела, Каретников. Ласково и проникновенно просил не брать близко к сердцу слухи:

- Жив ваш Андрей, жив и здоров. Лисицын и Донцов тоже. Все это вранье и провокации. Мы уже пригласили Саенко для дознания в политотдел и особый отдел. Он сказал, что сам слышал случайно в толпе… где-то в магазине. В общем, сарафанное радио. Так что… Нет оснований волноваться. Все хорошо. Они уже идут обратно.

- Откуда вы - то знаете? Они же на связи только с Москвой. А Москва…

- Знаем, - убежденно заверил Каретников. - Знаем!

Была уже зима и Настя набросила на голову черный шерстяной шарф вместо шапочки, чем вызвала у окружающих неоднозначную реакцию. Одни относились к этому неодобрительно, мол, чего раньше времени-то. Кто-то сочувствовал, зная по опыту, что никому верить нельзя, даже официальным лицам.

- А черный шарфик снимите, - уже тоном приказа посоветовал политработник. - Вам это не к лицу. Вы же член женсовета!.

- Да я… Это не потому…, - смутилась Настя. - В этой шали мне удобнее, в шапочке задувает…, - Настя, скользя на мокрых камнях, вскарабкалась на сопку, на которой они всегда ожидали с моря своих “дальнобойщиков”. Там, на пронизывающем северном ветру, уже мерзли жена командира Тамара, Наташа Крапивина и другие женщины - Валентина Донцова, Надя Петрова, Катя Лисицына. Лариса Ревега. И даже Соня, жена младшего штурмана Рашникова.



Пришли с автономки.

Еще далеко до причала,
Соскучились руки по дому,
И тысячи миль за плечами,
И давят на плечи погоны…

/ Н. Лактионов “Волны” /

Всплыли, наконец ... На 89-е сутки боевой службы, перелопатив винтами 19 тысяч миль, атомная подводная лодка, облепленная водорослями далеких чужих морей, вынырнула из глубины в заданном квадрате родного полигона. Командир Марков отдраил верхний рубочный люк и в центральный пост ворвался свежий морской воздух, заполнив отсек лиловым туманом. Голова приятно закружилась, как от хорошей затяжки. Разрешен выход наверх по 10 человек - на перекур. Настроение праздничное - от сознания хорошо исполненного дела, близости дома, от дыма сигареты, смешанного с настоящим воздухом, запахами моря и мелкими солеными брызгами. Близкими и реальными кажутся теперь родной дом, жена, дети, уют, рюмка коньяка и полное расслабление. Знаете ли вы что такое родной дом после 3-х месяцев моря, вахт, тревог, недосыпания и, порой, нечеловеческого напряжения? После 3-х месяцев воздуха подводной лодки с десятками вредных газов, где количество углекислого, в 30 раз превышающее его содержание в нормальной атмосфере, считается нормой? Кто этого не знает, тот не испытал настоящего счастья всплытия, первого вдоха настоящего воздуха и этой необыкновенной радости возвращения. 12.00. По расчетам подводников, с проходом “узкозти”, швартовкой, церемонией встречи, выводом ГЭУ / главной энергетической установки / и расквартированием, в 18.00 свободная смена офицеров должна сойти на берег. Встреча в родной базе должна быть теплой, не иначе! Вероятный противник вздохнул спокойно! А дома подводников с нетерпением ждут жены и дети. Они уже, наверное, на самой высокой сопке, с которой видны залив, шхеры и стальной корпус вползающего на малом ходу подводного гиганта с рыжими пятнами ржавчины и лоскутами ободранной океанскими штормами противошумной резины. На причал жен, естественно, не пускают, хотя невозможно себе представить, какие военные тайны могут скрывать в себе прибрежные камни, железные пирсы, плавучие казармы и старые, как мир, плавбазы…

Эйфорию всплытия, первой затяжки и ожидания близкого счастья охладило радио оперативного дежурного штаба:

- Вход в базу в 15 часов. Конец связи!

Вот за это - откровенное ”спасибо” от всего экипажа!

Еще 3 часа болтаться, как… в проруби. И опять ждать... ждать…

-  Наверное, кто-то выходит через боновые заграждения, – скрипнув зубами, выругался  командир, затягиваясь “Беломором”, - не могли принять без  фортелей!
Ждут. 180 минут оборачиваются настоящей пыткой! Обсуждаются всякие предположения, ередвигается время последующих событий, но по всему выходит, что попадание в объятия подруг неумолимо сдвигается на поздний вечер… Увы…

- Черт бы их всех забрал! Папуасы! Не обеспечили…, - стоя на мостике, рычал  “фараон” и тянул папиросу за папиросой. - И это после 3-х месяцев подводного плавания!

Наконец, 15 часов. Запрос. С поста СНиС *(* Пост СНиС – пост Службы наблюдения и связи  /Примеч. авт.)ответ– „Добро!”

- Боевая тревога! Проходим “узкозть”! - перешли с турбин на электромоторы. Звякнули моторные телеграфы:

- Стоп! Оба малый назад! Правая - стоп! Левая - малый вперед! – слышится с мостика. Бесконечно долго прижимается корабль к причалу. Ну оч-чень долго! Швартовая команда в оранжевых спасательных жилетах наверху. Мат, шуршание тросов, скрежет кранцев.

- Отбой моторам! Подать трап! - последний перезвон моторных телеграфов и ручки замерли в нейтрали. Свободные от вахт, в синих замасленных репсовых робах, с желто‑зелеными, как у детей подземелья, лицами построены на пирсе. Напротив грязно‑синего строя – парадный строй встречающих.

- Жив, курилка, - хлопнул Шарого увесистой ладонью  по плечу флагманский механик Анатолий Федорович Хапов. Его заместитель, капитан 2 ранга Калисатов, хохотнул.
- А в чем дело? Что мне сделается?- удивился Андрей.

- Узнаешь, расскажут, - улыбнулся Хапов и пошел к механику Малых.

Срывается мокрый снег. Рев духового оркестра. Доклад  Маркова командиру дивизии. В ответ - бодрое приветствие розовощекого капитана 1 ранга Караваева:

- Здравствуйте, товарищи подводники! Поздравляю с успешным выполнением боевой задачи! А теперь - отдыхать! На плавучей  казарме вас ждут теплые кубрики и цыплята табака на обед! - ну уж, цыплята! А там…  может и правда! Чем черт не шутит!

День воскресный. Встречающие разошлись. Музыкантам подали автобус и они уехали. Холодный декабрьский ветер загнал героический экипаж в теплый прочный корпус. Сход с корабля еще запрещен. На прием помещений для экипажа на ПКЗ убыли помощник командира Сапрыкин, интендант Перелогов и боцман Гучкас. Деловито сошел с корабля уже переодетый в мундир  заместитель командира по политической части Илин и растворился в налетевшем снежном заряде. Зам сказал, что много дел, и ушел в политотдел… Это всем давно знакомо…

Через час грустный помощник доложил, что переселяться с корабля до приема помещений по  акту категорически нельзя. В помещениях фантастический бардак! А принимать - не у кого! ПКЗешный мичман по поводу воскресенья изволят отдыхать дома, второй – заведующий матрацами, тоже. Оба, к их неудовольствию, вызваны, но когда будут – неизвестно. Городок в 15-ти километрах, а сегодня воскресенье и транспорт как следует не ходит... Обед давно остыл. Сапрыкин нашел двух охломонов с камбуза  ПКЗ в белых форменках со следами на них меню последнего полугодия. Они согласились /!/ накрыть обед, правда, холодный. Командир, уже принявший на радостях дозу, виртуозно выругался, похоже по адресу политотдела и, убывая, скомандовал старпому:

- Экипаж по сменам - на обед! – с его лица начало сходить выражение нечеловеческого напряжения и ответственности  и оно внезапно обвисло, как у бульдога, рельефнее стали морщины и заметнее мешки под глазами. Сегодня он, сорокадвухлетний,  выглядел на все шестьдесят! Экипаж строем идет в казарму, перечитывая на ходу лозунг на отвесной серой, поросшей лишайником, скале сопки: - "Подводник - профессия героическая!" и - "Помни войну!". Цыплята – табака на деле оказались синюшными, холодными, костистыми, недоваренными частями каких-то бывших, хорошо тренированных в беге на длинные дистанции, кур…В штабном коридоре моряки заглянули в каюту флагманского комсомольца политотдела дивизии Сашки Климухина. Неожиданно застали его на месте, в каюте.  Он с каким-то отчетом по соцсоревнованию и весь в работе. Андрей Шарый, командир дивизиона живучести, заметил ему:

- Саня! Ну и здорово же вы нас встретили после дальнего похода. В каютах и кубриках для олноты картины не хватило только, чтобы весь ваш политотдел там высрался!

Флагманский комсомолец шмыгнул носом и неожиданно обиделся:

-  Ну ты что, Андрей! Тебе легко говорить, а у нас уже целую неделю комиссия политуправления флота работает… Вывернули наизнанку! Ты думаешь, почему я здесь в свой законный выходной? - подводникам стало стыдно и они тихо закрыли за собой дверь. Мичманы прибыли к 20.00. До 21.00 комиссионно составляли акт приема-передачи помещений со скрупулезным описанием „мамаева побоища” в них. Интендант выдавал постельные принадлежности.


Старпом Пергамент, который уже никуда не торопился по причине замещения убывшего командира, до 23.00 закатил в казарме большую приборку - с наклеиванием бирок, докладами и смотром размещения личного состава.

В 23.30 свободная смена офицеров, после доклада у старпома, отпущена /или спущена?/ на берег до 7.30 утра, потому что завтра в 8-00 - по плану начинается межпоходовый ремонт!
И начинать  его должны те же, кто сегодня пришли с морей - подводники. Чтоб вам было… тепло в ваших кабинетах! На переходе из-за океана личный состав составлял многотомные дефектные ведомости на свои механизмы, хотя все знали, что нужных запчастей в нужном количестве все равно не дадут... Надо будет вышибать... Или выкупать за бутылку ”шила”… Знаете, что такое „шило”? Не знаете? Ну, как же! А на всех четырех флотах, от матроса-первогодка до адмирала включительно, знают, что “шило”… это спирт, которым корабль снабжают для разных технических нужд. Знают до всех тонкостей нормы снабжения и всех статей расхода, включая коммунально – бытовые… Снег прекратился, стало ясно. Огни кораблей желтыми языками лижут свинцовую гладь залива. На небе переливается сияние, естественно – северное, потому что время – ночь и все это происходит за Полярным кругом. А до родного порога всего каких-то 15 км! Всего - то 15! Приходная эйфория достигла апогея, когда выяснилось, что ехать-то домой, собственно, и не на чем! Попытка через дежурного по дивизии выбить у дежурного по тылу автобус или, на худой конец, „скотовоз”, не увенчалась успехом - машины в боксах, водители в казармах и уже – отбой!

- Так мы же с автономки!

- Ну и что? Завтра и поедете! - прошепелявил дежурный по тылу, который никогда не возвращался из дальнего плавания, и телефон, прохрипев микрофоном о своем несовершенстве, отключился. Зам  давно ушел домой. Старпом уже завалился спать. Механик, Владимир Константинович Малых,  остался в экипаже ввиду отсутствия в городке жены. Лейтенанты окружили командира дивизиона живучести Андрея Шарого, обладателя заветной канистры из нержавейки со спиртом /”шилом”/:

- Андрей Викторович! Надежда только на вас, иначе домой не попадем. Завтра же не наша смена! - жалуется молодежь.   Но Шарому  тоже не безразлично. Настя…

- А на чем ехать-то? На своих двоих, атрофированных за 3 месяца ненадобности? 15 километров мы не потянем!

- Да здесь же ЗКП флота строится - самосвалы с раствором каждые полчаса, - сообразил опытный в житейских делах капитан – лейтенант Тимофей Лисицын.

- Блестящая идея! - поддержал Лисицына химик Саша Крапивин. - Настоящая флотская смекалка! – и конечно бутылка найдена в считанные секунды. Еще 6 минут 32 секунды заняло переливание на корабле. 8 секунд колебался водитель – стройбатовец  /воин строительного батальона/. Им строго - настрого запрещено перевозить людей в кабине, не говоря уже о кузове. Но бутылка с заветным содержимым, переливающаяся всеми цветами радуги в огнях строительных фонарей, берет верх. Наконец, безмерно счастливые удачным разрешением ситуации, офицеры атомного ракетоносца, пришедшего с боевой службы, мчатся домой в кузове самосвала через снег, ветер и полярную ночь, мотаясь на ухабах и собирая на себя остатки раствора. И, наконец, вот она долгожданная минута - дверь открывается, нет – распахивается и Настя бросается навстречу, вымазываясь в растворе, который стекает с парадной шинели героя-подводника на изгаженные ботинки. От нее веет теплом, домом и…духами. Алешка, утомившись от ожидания папы, уже спит.

- Андрей!!! - восторженный возглас заждавшейся жены. И то же самое всем Васям, Колям, Славам, Димам, всем, кто попал-таки сегодня ночью домой. И в этом – все! 3 месяца неизвестности, ожидания и неясной тревоги. 19 тысяч миль и 15 км позади! Настя бросилась к Андрею, сдорожно обняла  за шею и соленые слезы ее покатились по его щекам  и за шиворот кителя. От него пахло железом, машинным маслом, дешевым одеколоном и еще чем-то незнакомым, вероятно присущим только нутру этого гигантского исполина - атомной субмарины.

-Ну, что ты, что ты! - смущенно приговаривал он, не понимая ее слез в эту счастливую минуту возвращения, когда сердце от радости готово выпрыгнуть из груди.  Дома! А время-то – 01.38! Дети уже, естественно, спят. Сегодня они пап так и не увидят… Далее - по плану домашней побывки. С полным набором всех мыслимых и немыслимых удовольствий.
Утром следующего дня “спущенные” на берег подводники чудом успели на службу вовремя на тыловском грузовике /фуре – “скотовозе”/ без скамеек. Дети еще спят.   Моряки очень дальнего плавания поинтересовались, по случаю, у политотдельского комсомольца Климухина – кто же там вчера проходил “узкозть” перед подводной лодкой и задержал ее вход в базу?

- Да никто не проходил! Вы, ребята, пока вас носило по морям, наверное забыли, что на флотах с 13.00 до 15.00  “адмиральский час”. Оркестранты и встречающие отдыхали после обеда. Ну, вас же встретили… Цыплята-табака…

- Встретили, - отвечают…, - потом… с оркестром, якорь Матросова вам в задницу…

Из иллюминатора плавучей казармы виден потускневший и выцветший на полярных ветрах лозунг на сопке: - “Подводник - профессия героическая!” и – “Помни войну!”
В 8-00, после подъема флага и проворачивания механизмов, не откладывая ни одной минуты, начали межпоходовый ремонт. Правда, без особого энтузиазма. И пока, естественно, без запчастей… А спать-то как хочется... Дико! Может быть на этот раз обойдется без “готовности”?



“Готовность”, отпуск и сигнал  “Паук “

В море –дома, на берегу – в гостях!
/ Военно-морской лозунг/



А однажды, не успели прийти с далеких чужих морей, как через три недели оформились в “готовность”.   А как там с отпусками после трудов ратных? Оформиться в отпуск, когда все твои товарищи в прочном корпусе, это бо-о-льшое искусство! Каждый уважающий себя офицер должен владеть им в совершенстве, как своей военной специальностью.

Капитан-лейтенант Андрей Шарый каким-то чудом, воспользовавшись заверениями “фараона”, оформился в отпуск и буквально вырвал из рук старпома этот заветный клочок бумаг  и – отпускной билет, скрепленный всеми необходимыми подписями и печатью. Бумажка удостоверяла, что предъявитель сего замечательного документа имеет полное законное право прохлаждаться в отпуске целых четыре месяца, спать сколько хочу и не ходить строиться. Дыхание перехватило. Андрей не был в отпуске по служебным обстоятельствам почти два года. Очередной отпуск мудрое начальство откладывало на потом, пока не наступил следующий очередной. Теперь оно задумалось. Как будто пора отпускать… Хотя… А кого взамен? Однако – отпуск! Хотя… Корабль в "готовности за углом". Отпусти этого – надо искать замену и брать в экипаж "варяга", неизвестно какого специалиста. В "готовности и за углом", кто незнает, означало в ту пору, что корабль стоит в ближайшей шхере на якоре, привязан к плавбазе и готов в течение часа начать движение на войну на дизелях, на ходу вводя в действие ядерную энергетическую установку. Этот замечательный вид боевого дежурства атомных подводных лодок родился где-то в недрах главного штаба ВМФ в теплых кабинетах, с восьмичасовым рабочим днем и двумя выходными  по всем правилам изуверства над личным составом в 20-м столетии. Срок – полгода /чего там мелочиться?/ Сход личного состава на берег категорически запрещен. Проживание на плавбазе, занятия и тренировки на подводной лодке до 18.00, после чего - на корабле вахта, личный состав в плавучей казарме. После ужина, доклада у старшего помощника и вечерней поверки - свобода в пределах  ее территории. С плавбазы через сопку видны девятиэтажки военного городка. Кое-кто даже видит окна своей квартиры, где желанная и недоступная живет, по выражению замполита, ” боевая подруга” - жена.


Но сход на берег запрещен. А подводникам по 25, или чуть больше. Нерастраченные гормоны играют, вызывая синдром вечного "все плохо" - вокруг одни дураки, а начальство поголовно - "идиоты", хотя на самом деле истина где-то посередине. Свободное время проходит в потугах самосовершенствования - от серьезной, вдумчивой на первых порах, учебы по специальности, творческого конспектирования первоисточников в плане повышения интеллектуального уровня, в первые месяцы бдения в "готовности". От аристократических шахмат и преферанса на всю ночь до вульгарного домино, поддавков и распития крепкого корабельного спиртного напитка, именуемого на всех четырех флотах "шилом".

Апофеозом идиотизма на завершающем этапе готовности к боевым действиям была команд-ная игра по передуванию шарика от пинг-понга  на дубовом столе кают-компании на сторону соперников. О, это была общекорабельная эпидемия.  Вестовые докладывали, что даже заместитель по политчасти Пахомыч, запираясь в кают-компании, пробовал свои силы. За этим высокоинтеллектуальным занятием и были застигнуты две команды офицеров комиссией вышестоящего штаба. Сверкающий надраенными пуговицами, офицер-инспектор выловил из числа соревнующихся старшего по званию, минера Кулишина, и попытался внушить виновнику масштабность задач, стоящих перед экипажем, мелочность и недостойность занятий с шариком. Кулишин прервал его ясным и простым до безобразия ответом:

- Да пшше-ел ты… У меня жена уже полгода не … А ты мне… Устав… Да я... Да мне…,- он хотел сказать -"все до лампочки", но интеллект, травмированный передуванием шарика, не справился и он с треском захлопнул за собой дверь. Стаканы в штормовке звенели, как колокола громкого боя. Инспектирующий в шоке бежал жаловаться…

После того, как один из бесконечно готовых к бою офицеров повесился, а другой застрелился, "готовность" сделали либеральной. Разрешалось один раз в месяц считать ее 19-часо-вой, производить мелкие ремонты и по одной смене офицеров и мичманов отпускать на бе-рег. " На случку", как говорили на корабле. Матросы, не имеющие на берегу жен и других родственников, в число увольняемых, естественно, не попадали. Бывали и самоволки. Ежедневно к борту подходил портовый буксир с имуществом, продовольствием, запчастями и почтой. С ним - то и убыл однажды на желанный берег ревнивый капитан – лейтенант Лисицын для проверки наличия на штатном месте и "готовности к бою" своей "боевой подруги". Но Катерину все же кто-то предупредил и она, как говорят, закусив подол, преданно ждала Тимошу у подъезда. Возвращаясь ясным летним солнечным утром к буксиру, умиротворенный Лисицын остановил попутный "газик" и, увидев в салоне родного командира, вежливо поздоровался. Прибыв на корабль „фараон” накачал Тимофеево начальство и механик, „сурок”, с визгом затребовал у капитан - лейтенанта объяснительную. Самоволка с "готовности" была чревата судебным преследованием. Лисицын честно описал события, не упустив утренней встречи с родным командиром, и навзрыд покаялся. Безотказный армейский прием - бей себя в грудь, повторяй, что виноват, но больше не будешь, и вопросы к тебе заглохнут, едва начавшись. Объяснительная ушла наверх и затерялась в корабельном делопроизводстве без всяких последствий для автора. Инцидент рассосался сам собой, но буксир стали прочесывать на предмет наличия самовольщиков.

Словом, воины, не занятые круглые сутки ратным делом, начинали дуреть и "готовность" несла моральные утраты, в смысле убывающего боевого духа. Андрей Шарый стойко перенес все тяготы и лишения, придуманные мудрым начальством, и с отпускным в кармане гордо и законно сошел на буксир для последующего убытия на Большую землю. На прощанье старпом Коваль еще раз уточнил домашний адрес, напомнив, что, если потребуется – вызовет, и содрал рубль на телеграмму.

- Фигу тебе, – подумал Андрей, вслух повторяя координаты на Большой земле, где он якобы будет с нетерпением ждать досрочного вызова на службу. По законам отпускного жанра следовало немедленно смываться, распустив по всей округе слух, что уже и уехал. По этим же законам начальство, бывало, отлавливало отпускника и возвращало в орбиту служения отечеству, найдя веские для того основания.

Полярный август дышал грибами, морошкой и черникой. Сонный, малолюдный летом, городок казался суперцивилизацией после полугода каюты на двоих, ночного преферанса, передувания шарика и прогулок по палубе. Андрея обуяла ни с чем не сравнимая радость свободы, ожидания встречи с семьей и всех прочих отпускных удовольствий, вдали от тягот и лишений, личного состава и командиров всех ступеней. Впрочем, Шарый, сойдя на желанный берег, немедленно всем все простил и даже старший помощник уже не казался ему козлом, тупицей и фельдфебелем.

В отпуск! В августе, а не в мартобре, как обычно! Хоть и раз в два года…

Дома он собрал чемодан, отутюжил мундир, выпил рюмку коньяку и вышел прогуляться, отложив отъезд на завтра. До аэропорта в Килп-Ярве придется добираться на перекладных, рейсовая "Санта Мария" ходит в Мурманск два раза в неделю.
У Дома офицеров встретил знакомого:

- А ты разве не в "готовности"?

- Я - в отпуске! – небрежно заметил Андрей.

- И еще не уехал? Ну ты даешь! В Мурманске же "Паук" висит, теперь и не уедешь, пока не снимут. - Андрей похолодел.
Сигнал "Паук" объявляли по флоту на период пребывания в Мурманске зарубежных делегаций - от недели до десяти дней. На это время запрещались отпуска, увольнения и до миниму-ма сокращались служебные командировки, чтобы не допустить никаких контактов советских воинов с иностранными гостями. Вдруг герои - подводники что-нибудь ляпнут им по пьянке, хотя в армии и на флоте уже давно хорошо знали, кто на самом деле выбалтывает госу-дарственные секреты.

И Шарый заметался. Побежал на КПП. Удостоверился - да, по отпускным не выпускают.

А телеграмму он, между тем, уже дал жене, что вылетает. Дежурный по КПП посоветовал получить "добро" у начальника штаба флотилии адмирала Кичигина, ведь аэропорт в Килпе от Мурманска с зарубежными шпионами добрых 60 километров.
Кичигина удалось поймать под вечер у подъезда его дома. Андрей извинился, изложил ситу-ацию и просьбу.

- Ну нет, капитан, не получится. Сигнал " Паук" это, знаешь ли… Не имею права!…

- Так я же не в Мурманск, тыщ адмирал, билеты же на самолет, жена вылетает, ребенок боле-ет… Я два года без отпуска… – канючил Шарый. - И что же теперь будет?

- А ты откуда, кто командир? - поинтересовался адмирал уже строже.

Шарый назвал. - Так он же в "готовности"! Как же ты ? А ну - марш на корабль! Завтра свяжусь с твоим командиром! - и скрылся в подъезде.

Ах, эти адмиралы! Кажется, они никогда в жизни не были лейтенантами! Настроение рух-нуло.

- На корабль? Ну уж - черта с два! Меня же там захохочут! Только вперед, и только в отпуск! - озарение пришло дома. Конечно пешком, мимо КПП, вдоль дороги, через сопки! Как он не догадался сразу? И не нужно было светиться перед адмиралом. А если он позвонит командиру? Да и черт с ним! Два года без отпуска…

В маленький чемоданчик заткнул минимум вещей, кортик сунул за ремень. По тундре шля-ются разные звери - волки, росомахи, медведи. Вдруг они захотят полакомиться одиноким капитан-лейтенантом? Далековато… До аэропорта около 70 километров, а до ближайшего соседнего гарнизона по пути - 28. Но в 25 грудь полна отваги, а сознание жаждет подвига!

Около 19-ти тронулся в путь. Сопками миновал КПП. Овчарки, учуяв, залились отчаянным лаем, но кппешники даже не выглянули из будки, решив, что пробежал заяц. Андрей бодро зашагал по пустынной дороге, среди сопок, редкого кустарника и замшелых валунов. Когда КПП остался позади, настроение поднялось - теперь уже точно в отпуске! 70 километров впереди осознавались пока смутно. Иногда мимо проносились грузовики, поднимая с грун-товки тучи пыли. Отпускник Шарый, опасаясь дорожного патруля, прятался в кустах, но от пыли спастись не удалось и километров через 10 отутюженный черный флотский мундир стал пепельно-серым, а ботинки потеряли привычный блеск.

Стемнело. Заморосил мелкий, еще не холодный, но настойчивый дождичек и вместе с пылью превратил мундир в лохмотья. Стало неуютно. Единственная пачка сигарет в кармане поче-му-то размокла. Ни огонька. Ветер тревожно шелестел мокрой листвой, чудились какие-то шорохи и другие неопределенные звуки, как - будто кто-то крался следом.

- Пора, - подумал Андрей и достал из-за пазухи тонкую фляжку из нержавейки, под нагруд-ный карман, подарок заводских специалистов. 100 граммов хорошего коньяку ободрили и подняли настроение. К сожалению, ненадолго. Вдруг стало нестерпимо ломить ноги, от-подняли настроение. К сожалению, ненадолго. Вдруг стало нестерпимо ломить ноги, от-выкшие за полгода „готовности” от пешей нагрузки. Это уже хуже - как дальше-то идти? Пришлось сбавить шаг и отдыхать каждые полкилометра, пережидая ломоту. На дорожной отметке "26" впереди замаячили огоньки соседнего гарнизона, небо стало светлеть и дождь прекратился. Послышался шум грузовика и из-за поворота выскочил МАЗ-порожняк. Идти было уже невмоготу и отпускник Шарый, герой – подводник, однажды чуть не награжденный  орденом Красной Звезды, проголосовал. В кабине был один водитель, который душевно обрадовался попутчику в дальней дороге и завел обычный дорожный треп. Андрей вытянул онемевшие ноги и откинулся на спинку сиденья. Говорить не хотелось, лицо горело и неудер-жимо клонило в сон. Но расслабляться было нельзя - впереди река, мост и возможен не-штатный контрольный пункт. Водитель заверил, что вчера на мосту никого не видел.

- А если кто есть, что будешь делать?

- Остановишь заранее, выйду. Найду брод или переплыву!

- Ну ты даешь! - восхитился шофер.- А что так-то?

Андрей испугался, как бы его не приняли за уголовника, или, что еще хуже, за диверсанта, и рассказал про сигнал "Паук", старпома, адмирала, КПП и все прочие барьеры на пути к за-конному отпуску за два года службы.   Водитель неопределенно выругался… На мосту никого не было и, миновав его, грузовик помчался по асфальту трассы Печенга-Никель. Отпускник Шарый провалился в сон. Водитель толкнул его уже на развилке, на повороте с трассы на аэропорт.

- Извини, дорогой. Не могу делать крюк, опаздываю. Да здесь всего-то семь километров. Всего-то семь километров Андрей, разминая затекшие ноги, осилил часа за два с половиной. Лишь на последнем километре его подхватил сердобольный частник, несмотря на Андреев экзотический вид. Солнце сверкало в стеклах аэропортовского барака, залы были полны, лайнеры взлетали и приземлялись. Наяву фонтанировала нормальная человеческая жизнь. Советская армия была представлена воинами всех родов войск и воинских званий. Наверное, сигнал "Паук" в аэропорту не действовал. Калейдоскоп женских нарядов, мундиров, галунов, звезд и шевронов крутился в Андреевых глазах, натужно ревели взлетающие лайнеры и весь этот аэровокзальный шум сливался в его отупевшей голове в один непрерывный гул. Глаза слипались. Кое-как помылся в туалете, но мундир, мокрый и грязный от дождя и дорожной пыли, привести в порядок не удалось. Билетов, естественно, не было, но Шарый, переговорив с командиром очередного лайнера, вылетавшего на Москву, отоварился в ресторане двумя бутылками коньяка в подарок экипажу, и через час рухнул в самолетное кресло. Моментально вырубился еще до взлета и конечно же проспал до самой Москвы. А в отпуске-то как хорошо
было.


Дома

К концу подходит автономка
На базу курс лежит, домой!
Душа кричать готова громко
О светлой радости такой…
/С. Иванов  К концу подходит автономка/


С приходом в базу замполит Валерий Иванович Илин сдал свой отчет о политическом плавании в политотдел флотилии. Шифровальщик Васин, который переписывал “Войну и мир” Илина красивым почерком, доложил экипажу, что в отчете талантливо описан митинг в турбинном отсеке, организованный замом, где матросы нибыто воинственно кричали:

- У-у-у, евреи проклятые! - СССР, как известно, в ту пору был на стороне арабов. Всех офицеров и кое-кого из матросов за участие фактически в боевых действиях представили к высоким правительственным наградам – боевым орденам и медалям. Малых и Шарый тоже провернули аккуратные дырочки в кителях для „Красной Звезды”. Но потом вдруг все заглохло… а может затихло. Толи наград стало жалко, толи убедительной победы на Ближнем Востоке не получилось. Может, по какой другой причине. Командир дивизии Караваев на встрече, когда после 89-ти суток атомоход привязался к родному причалу, захлопотанно заявил, что пора “испанских” походов кончилась, и что, … “пока вы там плавали в свое удовольствие, мы здесь пережили две московские комиссии”. Что ж, аргумент весомый.  Ордена и медали получили как раз те, которые успешно “отстрелялись” от столичной инспекции…

А подводников с “фараонова” экипажа убедили, что их личная радость состоит в том, что никого не наказали. Но Илин какими-то ходами выклянчил - таки себе медаль “За боевые заслуги“ и через недолгое время убыл к очередному месту службы Для “него испанские походы” кончились навсегда и дальнейший служебный след его затерялся в коридорах штабов и лестничных маршах восхождения к высоким должностям.

Жениться надо с умом, моряки, сколько можно говорить! А вы? Ваши длительные походы продолжались еще несколько лет и были тем более напряженными и длительными, чем больше успехов достигалось в деле укрепления дружбы между народам, что, впрочем, вполне логично. Сейчас, после всех океанских походов, бывшие сослуживцы кавалера медали "За боевые заслуги", заместителя командира по политической части Валерия Ивановича Илина, хранят в своих домашних шкафах  пожелтевшие от времени  похвальные грамоты за успехи в БП и ПП и воспоминания о совместной службе.



Кстати о наградах

Потомству в пример                 
/На памятнике капитан-лейтенанту Казарскому/



Не о “песочнице” речь, когда через десять лет безупречной службы старший помощник порывшись в узелках памяти и  в бездонном кармане, кинет  на ладошку коробочку с медалькой / скромную благодарность отечества за ратные труды,/ и она напомнит тебе как быстротечно время… Не о ней… О более солидных – правительственных. К примеру, за пять автономных боевых походов в мировой океан. Или за плавание в зоне международного конфликта с оружием на борту и готовностью № 1 к ведению боевых действий. Или…

Впрочем в этом деле  наработаны определенные технологии. Чтобы обойтись… без излишеств, и - не награждать! А при награждении учесть также личные отношения ринадлежность к той или иной этнической группе нашего многонационального государства. Но все по порядку.

Как избавиться от офицера? Неудобного в общении, неважного специалиста или пьяницы и разгильдяя? Тем более, что списать нельзя, уволить тоже. Мыкайся с ним сколько судьбе будет угодно! Но это только на первый взгляд задача кажется неразрешимой. На самом деле, оказывается, существуют приемы  простые до безобразия, как выражался старпом Пергамент. Нужно отправить офицера на повышение! В академию или на курсы, снабдив суперхарактеристикой. В 99 случаях из 100 дальнейшая карьера казалось бы неудачника складывалась, как правило, хорошо. На подводной лодке Маркова продвижение по службе было возможно только на собственной территории взамен убывших по состоянию здоровья или по переводу в юж-ные края. Леонид Васильевич берег свои кадры, которые составляли, как говорят на флоте, сплаванный экипаж, и офицеров, даже залетевших по пьянке, в обиду не давал. И все бы хорошо, если бы при этом было нормальное продвижение по службе. Однако в составе экипажа все же был один персонаж средних способностей и неудобный в обиходе /естественно, по мнению начальства/, которого командование мечтало кому-нибудь подарить или сплавить. Желательно – далеко, далеко… И - насовсем. Но куда?

Как иногда бывает, внезапно возникла разнарядка из штаба направить лучшего из молодых механических специалистов на годичные курсы повышения квалификации инженер-механи-ков в Питер /тогда – Ленинград/. Естественно, никто не хотел год болтаться по южную сторону Полярного круга, терять "северные" и неизвестно куда распределяться потом для дальнейшего прохождения службы. Первой, конечно, возникла кандидатура неудобного капитан - лейтенанта Васи Баскакова. Командир задушевно нарисовал радужные перспективы Васиного служебного роста, и тот, на удивление, недолго сопротивлялся, собрался и уехал. Отцы-командиры всех ступеней облегченно вздохнули, ласково помахав рукой на прощанье перспективному офицеру, надеясь, что встреча больше не состоится.

Говорят, Вася хорошо погулял в Питере, пока экипаж Маркова на Севере занимался боевой подготовкой, чистил снег и разучивал строевую песню "Северный флот не подведет". Распределили Васю, однако, опять на Северный флот в распоряжение отдела кадров. В кадрах флота глянули в личное дело - кто такой, откуда? Ясно - с N-ской флотилии? Ну так туда тебе и дорога! И попал Вася опять в родное соединение, в распоряжение отдела кадров и сверх штата. При штабе. Чтобы служба не казалась раем и чтобы не зря ел народный хлеб, его занимали разными до зарезу нужными на флоте делами - дежурством по камбузу, хозяйственными работами, командировками по вышибанию чего-нибудь. Короче, всем тем, чего на флоте всегда больше, чем даже боевой и политической подготовки. Но все это - до 18.30, как в штабе. Когда вышли все положенные сроки пребывания Васи сверх штата, определили командиром дивизиона движения на второй экипаж, хотя там и был свой выдвиженец. Таким нехитрым способом, минуя тяготы и лишения, Вася обогнал однокашников сначала в должности, а потом, естественно, и в звании. Но всему прекрасному, как всегда в жизни, приходит конец! Беззаботная Васина жизнь на втором экипаже кончилась по причине его расформирования… Теперь, уже капитан 3 ранга, Вася опять оказался сверх штата и… опять при штабе. Началась привычная сверхштатная жизнь, не обремененная корабельными тяготами и лишениями. На службу - к 9.00 /как все штабные/, в штабном комфортабельном автобусе. К слову сказать, корабельный состав доставляли на службу в 6 утра грузовиками с брезентовым верхом /"скотовозами", как их называли подводники/ в любую погоду. Дремотное изучение материальной части в секретной библиотеке штаба, обед, небольшой напряг до вечера, ужин, и в 18.30 - "море на замок". Два выходных в неделю и никакого срочного погружения. Голубые Васины глаза на фоне огненной шевелюры излучали теперь теплоту, спокойствие и безмятежность, а лицо от сытных штабных обедов округлилось. Под кителем начал проглядывать даже "флотский мозоль" – увесистый животик.

Но сроки опять вышли и кадровики заволновались, получив накачку сверху - не слишком ли затянулась Васина беззаботная жизнь. Удача улыбнулась отделу кадров, когда собирали два атомохода для перехода на Дальний Восток. На одном из этих кораблей механик заупрямился до скандала по причине нездоровья жены и детей и наотрез отказался. Однако тянуть бы ему все же лямку у самого пролива Лаперуза, если бы не Вася, сплавить которого куда-нибудь было хрустальной мечтой отдела кадров и начальства. Вот на один из этих кораблей его и спихнули. Сопротивляться он не мог по причине сверхштатности и загремел на переход под фанфары штабного оркестра. Все вздохнули с облегчением - и командование, и кадровики, и упрямый механик, для которого передислокация на Восток с больной женой и тремя сопливыми ребятишками счастливо миновала. Отцы-командиры помахали рукой вслед так далеко уплывающему Васе и успокоились. Но, как оказалось, напрасно. Переход на Дальний Восток двух атомных лодок вдруг объявили на весь мир кругосветным и героическим, посвященным какому-то очередному партийному событию. Тиснули во всех газетах и геройский ролик крутанули по телевидению. На флотах смекнули, что поход "звездный" и будет крупная раздача. Так оно и вышло. Командиры и механики получили звезды Героев. С неба упала "шальная звезда" на Баскаков китель и награжденный Вася вернулся на родной Северный флот, поскольку без нажима намекнул, что Дальний Восток – это не мечта его детства. С орденоносцем на "ты" уже не поговоришь и Василия Ивановича уважили. В отделе кадров флота его вежливо спросили:

- Куда желаете? – похоже на - что изволите? А желал  награжденный Вася в родную флотилию, где и появился в распоряжение отдела кадров, при штабе, но уже с наградой. Отцы – командиры ахнули, кадровики хмыкнули, но все не очень естественно, но вежливо, поздравляли Васю  и службой не напрягали. Кто – нибудь, когда-нибудь видел дежурного по камбузу с ярким орденом на груди? Нет? Ну вот. Теперь Василия Ивановича всем показывали. Он с одинаковым удовольствием и подробностями делился опытом дальнего плавания на подводной лодке и с воинами-строителями и с подводниками, прошедшими не одну автономку. А тут начали собирать экипаж Маркова в далекий путь - в Атлантику, охранять мир во всем мире. Лодка кряхтела, как старая кляча, валилась с борта на борт по причине дырявых, как решето, цистерн главного балласта и норовила утонуть прямо у причала, пуская пузыри по всему периметру. Чтобы корабль на швартовых имел пристойный вид, приходилось поддувать цистерны – то справа, то слева и расходовать на это дело драгоценный воздух высокого давления. Не годилась для этого легкого корпуса сталь 45Г-17… /кто помнит?/, хоть она и маломагнитная… Что-то долго не удавалось вылезти из неисправностей, техника давно просила текущего ремонта. Парогенераторы, моторесурс которых ограничивался 4500 часами, выпарили уже по 4200 и могли потечь в любую минуту. Механические специалисты тренировались по преодолению больших и малых течей первого контура охлаждения ядерного реактора и настроение у них, мягко выражаясь, было далеко не праздничным. Но лодка была в плане Главного штаба и должна выйти в море во что бы то ни стало. Кто-то из штабных специалистов обычно прикомандировывался на поход – таков порядок. Но этот кто-то никак не находился. Заместитель командир дивизии  в море, флагманский механик в отпуске, его зам Борис Апполинарьевич Калисатов срочно слег в госпиталь удалять гланды. Так экипаж и остался бы сиротой, если бы не сверхштатный Василий Иванович. Его-то и прикомандировали на автономное плавание. Когда ракетоносец исчез за горизонтом и скрылся под волнами, в штабе все перекрестились, а местный штабной похохунчик мрачно изрек: - “Наконец-то советский "Трешер"* вышел в море!”, - чем поверг офицерских жен в тревожный и долговременный ступор. Вопреки опасениям, плавание прошло спокойно. Аварий и поломок  не случилось. Василий Иванович в перерывах между домино, шахматами, кино и сном появлялся на пульте управления энергетической установкой /ГЭУ/, благодушно травил анекдоты, разные небылицы и ни во что особенно не вмешивался. Штатный механик, Владимир Константинович Малых, был не менее грамотен и опытен орденоносца  и Василий Иванович, к его чести, это понимал. По приходе в базу, через пару месяцев после плавания, нештатный Василий Иванович убыл к новому месту службы в части центрального подчинения.

Лучшего механика дивизии Валю Щукина, по кличке „Трубочист” за игру на трубе в училищном оркестре, через пару недель после прихода с трехмесячного автономного плавания в базу вызвали к флагманскому механику  Завадовскому.

-Валентин  Иванович,извини, дорогой, - ласково начал адмирал, - но другого выхода не вижу придется тебе еще поплавать. Тут два атомохода перегоняем на Восток, а на одном механик... это, ну ты же его знаешь, даже фамилию не буду называть. Боюсь его без подстраховки отпускать, - Валька  слабо запротестовал:- Тыщ адмирал… вот и жена… Ну сколько можно? Дайте же отдохнуть, наконец!

- Валя, - по свойски напирал флагмех, - ну надо, пойми, не могу тебе всего сказать… Придешь, отдохнешь… мы тебе путевочку парную в санаторий…, с женой. Все такое… Ну?

Адмирал просил. Адмиралы не часто просят, должность не позволяет. А в этот раз - просил. Валька надулся, поник не по годам седой головой и… согласился, проклиная свое мягкое, как валенок, сердце и эту жизнь с бесконечными тяготами и лишениями.

- Я уже 130 суток в этом году..., - напоследок подсчитал свое море Щукин. Повеселевший  флагмех подсластил пилюлю:

- Ты,  типа, наставником будешь, читай книжки, играй в домино, а нет - нет, да иногда присматривай. А он пусть вкалывает - его железо, его личный состав… Да и перехода-то всего - 45 суток, это даже и не автономка, когда три месяца… А – так…

- Ну конечно – так…, когда не сам, - подумал Щукин и ушел с лодкой на Восток.

Местный механик встретил его язвительно и недружелюбно:

- А-а-а! Наставничек пришел…, академик, ну и вкалывай… - и, обиженный переводом на Дальний Восток,  залег. Валентин вкалывал на ”чужом” железе и с чужим личным составом, который, правда, уже через неделю стал своим. В коллектив вписался. Стучать /или сквозить?/ не  умел и обеспечивал безаварийное плавание. А тут опять, только они ушли, пресса загудела о кругосветном плавании двух атомных подводных лодок, как о “подарке” подводников очередному съезду. Все поняли – будут звезды! Валентин ошвартовал лодку на Востоке и, сбросив “АЗ” реакторов, прилетел на Север, выжатый, как лимон, и с перебоями в сердце.

И вдруг по флотскому радио разнеслось, что Министр обороны вернул наградные листы на командиров, заметив отсутствие таковых на механиков и приказал их тоже представить к Героям. К месту сказать, центр тяжести в обеспечении плавания и ведении боевых действий на   флоте с Петровских времен до нашего времени существенно переместился в сторону механических сил. Особенно с появлением корабельных атомных силовых установок. Пренебрежительное отношение к “березовым”* (* Березовые офицеры – в царском флоте некоторое время механики носили серебряные погоны  / Примеч. авт./) офицерам, инженерам-механикам, в царском флоте России заметно сменилось на уважение к сегодняшним морским инженерам. Правда, холодок все равно остался, и с продвижением все так же туговато – сильны флотские традиции.

Весть о наградах немедленно разнеслась по флотам. Механики повеселели. Валька скромно улыбался и щурил глаза. Сокурсники и сослуживцы радовались, что в их рядах прямо на глазах возникает свой Герой Советского Союза. Все понимали – не только за этот переход, а за все Валькины десять автономных походов, в каждом из которых решалось столько инженерных задач, что за три похода можно было присваивать механику звание кандидата технических наук, а за шесть - доктора. Разумеется, ВАК** (** ВАК- Высшая аттестационная комиссия по присвоению кандидатских и докторских званий     /Примеч. авт/) в этом вопросе был тогда не в курсе.

И все стали ждать Указа… Андрей Шарый встретил Щукина только через полгода.

На разных кораблях, даже в одной дивизии, можно было не увидеться с товарищем целый год. Валентил шел злой, подавленный, подволакивая ноги и размахивая замызганным поход-ным чемоданчиком.

- Валька! Трубочист! Привет! Как дела? Где твоя звезда? - Щукин сплюнул и зло выругался:

- Накрылась моя звезда! Замполит привез из политотдела грамоту и “ценный” подарок – фотоаппарат. Вся награда, бля... Я же у них был сверхштатным! Когда оформляли представления, про меня забыли, у них же свой штатный мех есть. Когда вспомнили - кто же еще раз пойдет к маршалу? А может это козни замполита. Я его как-то шуганул из центрального поста в аварийной ситуации, чтобы не путался под ногами. Да пошли они все…, - и он сказал  куда.

- Заколебали! Больше не могу – уволюсь! -    через полгода лучший механик дивизии Валька


Щукин, по прозвищу “трубочист”, однокашник и приятель, демобилизовался из ВМФ с грамотой ”За успехи в БП и ПП”, язвой желудка и ишемической болезнью сердца. Его как-то и
не особенно удерживали, несмотря на слегка потускневший, но еще не окончательно забытый сталинский лозунг – кадры решают все! Местному кадровику Башиеву на эти кадры было, мягко выражаясь, наплевать - ему с ними в море не ходить, он всего лишь бумажный червь. Или – просто червяк. Чиновник, одним словом. Адмирал Завадовский был занят уже другими проблемами.
В городе, куда уволился, Щукин три года  ждал положенную ему с семьей по закону квартиру, мыкаясь по знакомым и родственникам. Шальные все-таки звезды.



Озеленение


Никого не иметь за добраго матроза, ежели не былъ на    
море 5 летъ / и не 20 летъ отъ роду/ а мичманъ ранее 7
летъ,   разве какой чрезвычайный случай будет.
/Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга третья
ст.53 о летах, в которыя почитать служителей  
корабельныхъ за добрыхъ матрозовъ, и за мичманов/




Где надо решили, что он уже все может, и забрали с экипажа  старшего лейтенанта Валю Камалина. В плане “озеленения”. “Озеленение” на флоте это не то, что вы подумали. Это не посадка деревьев и кустарников в день ленинского субботника в апреле.

Озеленение на флоте это выдвижение на командные должности офицеров помоложе. Внешнее сходство только в кампанейщине мероприятия. Только не подумайте, не дай Бог, что озеленение касается небожителей - обитателей высоких кабинетов. Сразу скажем – никак не касается и дремлющие в креслах остаются на обжитых местах…“ Озеленение” касается их подрастающих потомков. Отмучается родственничек 2-3 годочка на флоте /без этого уж никак нельзя / и в Москву, или еще куда, в части центрального подчинения, на “хлебную” должность с весьма “ограниченной ответственностью”. Главный критерий при выдвижении на командные должности в кампании озеленения - год рождения претендента, отсутствие громких залетов по пьянке, ну еще – пятая графа, это уж само собой. Нельзя назначать на вышестоящую должность или направлять в академию неплохого штурмана Валю Кима или связиста Пашку Могилевича, потому что они – один кореец, а другой, извините, еще того “хуже” - еврей. Вдруг Ким в академии изменит курс на Корею, а Могилевич потребует связи с Израилем. Посылать далеко в море было можно, а вот продвигать по службе…

Кадровики башиевы свято соблюдали эти правила и не назначали. Изобретательные командиры придумывали разные фокусы, чтобы продвинуть толковых офицеров хотя бы в своих экипажах, поскольку плавать с надежным Кимом  надежнее, чем с болваном с блестящей родословной. Тем временем успешно выбалтывали секреты и перебегали в стан вероятного противника как раз те самые – с блестящей, от сохи и многократно проверенные. Необъяснимая, впрочем, закономерность.

Валю Камалина с экипажа Маркова назначили командиром ракетной боевой части на другую лодку по молодости лет и высокому родству в очередную кампанию по озеленению. Результатов долго ждать не пришлось. Пристыковали ракетопогрузочное устройство к контейнеру, поднятому на нужный угол для загрузки /или пуска/. И пошла крылатая ракета по направляющим в контейнер. Все было бы хорошо, если бы Камалин, руководя процессом, послал бойца в контейнер проследить – есть ли там стыковка с штатными средствами… А если бы вдобавок проверил цепи разъема бортового донного /РБД/ пристыковки ракеты к корабельным системам, ни за что бы не дал команду закрывать переднюю крышку. А Валя, на выпуклый военно-морской глаз, не проверил и дал. И крышка пошла… Она уже почти дошла на закрытие, как вдруг раздался нештатный звук, не то треск, не то стук. Может хруст… А хрустел радиопрозрачный обтекатель ракеты /стеклопластик сотовой конструкции/, в простонародьи - кок, который чуть - чуть не дошел по геометрии до штатного положения. Он безжалостно рушился крышкой контейнера, которая закрывалась мощной гидравликой и было уж совсем недалеко до радиолокационного визира, скрывавшегося под колпаком. Первым опомнился главный руководящий погрузкой “зеленый” командир БЧ-2 Камалин:

-Стоп крышку! Стоп, едрена мать! - но кто его уже слышал?

Петру Ивановичу Ковалю, назначенному к тому время на этот  корабль командиром и наблюдавшему погрузку с мостика, при воплях Камалина почудилось облачко дыма из контейнера и он истошно завопил, мешая русский с украинским:

- Горымо! Горымо! – и забегал в ограниченном пространстве мостика, хлопая себя по бедрам. У флагманского ракетчика и представителей технической площадки, сдававших ракету, вообще морды заклинило. Наконец крышка замерла, а потом стала открываться. Ошалевший Валик, в пилотке поперек головы, уверенно доложил командиру, что ракета нестандартная
/он имел в виду, что она длиннее/ и нужна замена. Сомнений в том, что нужна замена не было ни у кого – визир и обтекатель смяты и ракета для боевых действий уже не годится. Специалисты с технической площадки, сдающие ракету, матюкнулись.

- Козел! - это было самое лестное из их уст в адрес зеленого Камалина. Эту же “дуру”  теперь нужно выгружать, везти другую и снова совать ее в контейнер. А когда мы попадем домой? Ну, эти подводники – им сам Бог велел мучиться с этим… Камалиным. А мы?

Контрагенты разработчика, случившиеся в базе по своим делам, в два счета доказали, что разброс по длине может быть только в пределах температурных расширений и не более 2-3-х миллиметров, что не может в штатном положении вывести ракету из строя. Комментарии были, как говорится, излишни. Но Валентина не сняли, а только пожурили. “Зеленый кори-дор” и родословная надежно охраняли всех “валь” от неприятностей. Ракету многомиллионно отремонтировали и последующие Валины погрузки проходили под веселым девизом специалистов технической площадки:

- Кому везем?

- Да этому, у которого ракета нестандартная!

Где-то на ученом Западе мудрецы придумали теорию некомпетентности, которая, по их мысли, объясняет все рукотворные беды в нашем мире некомпетентностью начальников. Вот он растет, растет. От должности к должности, хорошо себя зарекомендовал. Не пьет, не ку-рит, морально устойчив, старается, с семьей все в порядке, политику понимает правильно, чей –то родственник. Двинули на вышестоящую. А может быть, прежняя-то должность  и была пределом его компетентности? И плодятся в мире “нестандартные ракеты”, “нестандартные решения” или еще что-то нестандартное в результате “творчества” некомпетентных “валиков” в высоких должностях. Как хорошо, что это не абсолютное правило и у нас еще есть Боря Цыбешко, по прозвищу Боб, который собственным лбом и мозгами в командирах БЧ-2 на корабле. Ракеты грузит хорошо и стреляет на призы… В промежутках, правда, может и заложить, как следует - /в смысле, как говорят, за воротник/. Но это строго в промежутках и только по душевной потребности. И матросы у него все, как на подбор, лихие.




Настя

В море нету девушек, там ему легко,
а вокруг меня кружат тучи мужиков…
/” Эй, моряк.” слова Т. Назаровой /



Алешке уже шесть лет. Шесть лет жизни в этом далеком от цивилизации военном поселке без советской власти и милиции. Трудно с молоком и вообще с продуктами. Приходится воевать с командующим гарнизоном - где молоко? Он здесь советская власть, милиция, закон, Конституция, и вообще Бог и царь. Правда, кроме этого, еще и кормилец. Он командует всеми этими атомоходами с их сверхсекретными задачами, ракетами, торпедами и прочими штуками, но он же и главный ответственный за магазины военного городка, их содержимое и вообще за все, что происходит на гражданской стороне его обязанностей. Под дверью его кабинета почти всегда гурьба женщин с жалобамии и просьбами.

Командующий обещает наладить снабжение и сообщение с Большой землей. Уже пустили автобусы до Мурманска, пока три раза в неделю. Говорят, будут ходить каждый день.

Работы нет. Вся работа – воспитывать детей и ждать мужей с моря. Через год Алешке в шко-лу. Натальиной Инке тоже. Мужья бывают дома не часто и помалу. Дети не успевают при-выкнуть и иногда удивляются появлению в доме какого-то дяди, про которого мама говорит, что это и есть папа. А соседи по подъезду вообще называли Андрея “красным солнышком”, имея в виду его редкое появление, как и природного светила в Заполярье. За много лет де-фицит общения породил разночтения во взглядах на жизнь, на настоящее и будущее.

Бывший поклонник Насти, соученик по школе Борис Бобровский, влюбленный в нее еще со школы, уже много раз предлагал ей бросить все, уехать с ребенком к нему на юг и забыть этот Север, длинные полярные ночи, метели, неустроенность, отсутствие цивилизации, тревожные ожидания мужа с моря и прочие жизненные неурядицы, от которых постоянно на-ворачиваются мысли – а как оно будет дальше, сколько это будет продолжаться и чем за-кончится. Вот соседка по дому - теперь вдова старпома с “тройки” Сережи Горшенина… Эти мысли все чаще стали приходить в голову. От постоянных расставаний супружество полу-чалось однобоким, общих забот, сближающих мужа и жену было мало, ребенок по - настоя-щему не чувствовал отца просто потому, что тот не успевал дать ему необходимого мужского общения. В доме образовался свой “монастырь”, в котором сложились свои привычки, взгляды, манера поведения и моряку некогда было вносить в него коррективы - ни в воспи-тание ребенка, ни в уклад жизни. К тому же Настя и не считала необходимыми поправки мужа, сопротивлялась и заявила, что все уже решено, установлено и менять ничего не нужно. Семья, как ячейка общества, несла моральные потери. Наверное, однобокость взаимоотношений свойственна семьям, где один из супругов практически дома не живет, находясь постоянно в длительных командировках. В первую очередь, конечно, это моряки. Правда, особые чувства возникают при встречах после длительных разлук. Но, как сказали бы социологи, семейная пара не ведет совместного хозяйства. И эти вечные тревоги за благополучие мужей в море… С годами все тяжелей.

Прошлым летом Андрей уходил в июне, как предполагалось, на три месяца. Настя, Наталья, да и многие жены собрались, как обычно, ехать на юг. Уже и билеты были и чемоданы соб-раны. Лодка ушла, а через пару дней поползли слухи, что она лежит на грунте где-то неда-леко от норвежского побережья. Тревожную весть подтвердила одна из подружек, соседка Ан-жела,  работавшая в штабе секретарем- машинсткой:

- Девки, только не знаю - ваша там или какая другая…, - горячим шепотом сообщила она, не вынимая изо рта сигарету, - но какая-то лежит.

Так совпало – они вышли, а через два дня… Настя уже знала, лежит на грунте – это нехоро-шо, это ЧП. Андрей не раз говорил, что лежать на грунте атомной подводной лодке вредно по каким-то техническим причинам. А раз на грунте, значит авария. И узнать истину невоз-можно. Никто тебе ее не скажет - женщинам знать мужские военные дела не положено. Может быть это и так, но от этого не легче. А как завести второго ребенка? Остаться потом вдовой с двумя, как Горшенина? Может, действительно - все бросить и уехать? Романтика кончилась, а с любовью еще нужно разобраться. Мужу все время некогда. Да они все, как заведенные – служба, служба и служба. Дом и семья для них, кажется, понятия второстепенные, вспомогательные. Впрочем, они, пожалуй, и не виноваты – так уж устроена их работа. Политработники успокаивали не на шутку встревоженных жен:

- Все в порядке с вашими ребятами, они уже где-то в Атлантике! Можете спокойно ехать на юг! – и вот как знать – врут, или правду говорят? Пришлось уехать. Сидеть и ждать у моря погоды бессмысленно… и сколько ждать? До самого прихода? Уехали. Но все три месяца нервы были напряжены и в голову лезли всякие мысли. Что с ними? Сколько все это будет продолжаться? И так загубить свою молодую жизнь на этой окраине? Ради чего? Да какой бы он хороший не был, жизнь-то у меня одна. А мужиков –то сколько вокруг! Не будешь же в свои 28 сидеть дома, а выходишь – и… столько соблазнов. Тут один… с технической площадки… такие комплименты… Нервы шалят, мысли о будущем не покидают. Делиться с мужем самым сокровенным, к тому же напрямую касающимся его, невозможно. С подружками – трудно. Неудовлетворенность жизнью находит выход, порою, неожиданный и маленькая его побывка закончивается ссорой. Он уходит и иногда, обиженный, долго не приходит домой, даже на стоянке корабля в базе. Приходится доставать его через механика Малых или Сашку Крапивина. Примирение… Потом опять ссора. Он ведь не понимает истинной причины. И что делать? Не рассказывать же ему…




Заполярье


… и тебе, видать, тоже нравятся заполярные вечера…
/ В. Матвеев /



Теплым августовским днем короткого заполярного лета выбрались компанией в сопки по ягоды и грибы.  Шарый с Настей и Алешкой, Сашка Крапивин с Натальей и Инкой, командирша Тамара с Дашкой. Совпали на один свободный день… В сопках удивительно тихо. Ни ветерка. Не холодно, но и не жарко - комфортно. Хрустально чистый воздух замер или слегка веет запахами разомлевшей тундры - грибами, черникой, морошкой, зеленью карликовых березок и мха, скромными северными цветами. Не часто балует погодой Север и от этого хорошего дня особенно приятно. Сядешь на замшелый валун, закроешь глаза и почудится вдруг, что ты и не на Севере вовсе, а где-нибудь в Подмосковье. Мягкий мох, как ковер. В этой тишине вдруг охватит тебя такое спокойствие, будто нет в мире ни тревог ни забот. Но, приглядевшись, увидишь вдруг во мхе ржавый кусок железа. Что это? А - а ... Да это граната..., еще с войны, почерневшая от времени, с ржавым рифленым стаканом. Алешка как-то недавно притащил… едва пальцы разжали. Она ведь еще может... Рядом россыпь стреляных гильз...А там, дальше - за теми кустами, под приваленными друг к другу валунами, белеют кости. Это братская могила. Здесь долина Смерти, она же теперь - долина Славы. Здесь морская пехота Северного флота не пропустила фашистский „Эдельвейс” дальше сорока километров от норвежской границы. Полегли и не похоронены. Сейчас это запретная зона И грибы здесь поспевают в несметных количествах, и черника, и морошка… Среди ржавого оружия, колючей проволоки и истлевших снарядных ящиков…

А башмаки у вояк немецкого егерского горного корпуса „ Эдельвейс” были отменные. Но... не помогли ни башмаки, ни гранаты. Полегли их владельцы на этой каменистой мшелой земле. Чужой для них. Теперь наши умельцы, солдаты и матросы, собирают их подметки и приспосабливают к своей обувке. Несносимая получается ...

Пусть же окопы зарастут папоротником, ромашкой, желтыми кувшинками и буйно расцве-тает здесь неприхотливый иван-чай.
Наберем грибов полное ведро, а черники – еще одно... а брусники... Моченая брусника хороша зимой под рюмку водки. И целыми днями несется по жилому городку запах грибной жарехи, а из грибных и ягодных сопок возвращаются с полными ведрами женщины и дети. Мимо кладбища с деревянной пирамидой „Подводникам, погибшим в океане 8 сентября 1967 года”, мимо пушки в честь защитников Заполярья. Теперь наша вахта здесь, на этой заполярной земле.

И уже не кажется этот суровый край чужим и неприветливым. Он свой, родной, до послед-него камушка, а эти заполярные вечера просятся в песню.



Химик Сашка Крапивин

Лодка стала на кильблоки...
/Из флотского фольклора/



Внезапно вышел приказ срочно готовить лодку к постановке в завод с последующим докованием. Следует заметить, что на флоте “внезапно” и “срочно” понятия взаимосочетающиеся. Всегда “внезапно” и неизменно “срочно”. Система этих явлений досконально на флотах еще не изучена и посему командир дивизии капитан 1 ранга Караваев /вскорости - адмирал / на вопрос - что будет завтра, неизменно отвечал:

- Того, кто мне скажет, что будет на флоте завтра, я поцелую в задницу…

Готовить корабль к заводу- значит выгрузить ракеты, торпеды и регенерацию… Они в заводе не нужны. Даже вредны, потому что будет сварка, резка и другие огневые работы, которые с ракетами и регенерацией не сочетаются.
Свою часть работы по подготовке командир БЧ-2 Борис Цыбешко и командир БЧ-3 Дима Кулишин выполнили. Выгрузили ракеты и торпеды, продержав экипаж по боевой тревоге двое суток. Осталось выгрузить регенерацию – около двадцати тонн жестяных коробок с пластинами.

Начальник химической службы капитан 3 ранга Саша Крапивин только что прибыл из гос-питалей, где пробыл на излечении около полугода. А начиналось все просто. Схватил грипп, отбыл дома традиционные три дня и, погасив температуру, патриотично вышел на службу. Жена Наташа робко посопротивлялась, но химик заявил, что здоров и обязательно должен быть в экипаже. Корабельный врач Ревега был на клинической стажировке и квалифициро-ванно проследить за здоровьем химика было некому. Через месяц зрение упало до 0,2 на оба глаза и химик загремел сначала в гарнизонный госпиталь, потом в центральный флотский, а после него в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Там ему подняли зрение до 0,6, но все это восстановление заняло около полугода. На корабле его уже стали подзабывать, хотя отсутствие на службе даже одного штатного офицера обычно чувствительно сказывается на оставшихся и вызывает головную боль у командования – нужно кем-то заменять. Сослуживцы решили, что Крапивин отлынивает от службы и пытается списаться на берег по здоровью.

Помощник командира, старший лейтенант Сапрыкин, молодое дарование, назначенное на должность в пору озеленения, исполнял обязанности старшего помощника Пергамента, убы-вшего в краткосрочный отпуск. Молодой с упоением руководил капитанами 3-го и 2-го ран-гов, любуясь четкостью своих команд. Сапрыкин приказал Крапивину выгружать регенера-цию и выделил для работы матросов. Химик потребовал грузовик.

- Вам надо, вы и доставайте машину, - отрезал временный старпом Сапрыкин, уразумев, что ему самому по молодости лет и сложности обстановки на береговой базе, это будет не под силу. Бербаза живет сама по себе, корабельные надобности ей по барабану и она, в лице дол-жностных лиц, ведающих транспортом, будет делать все, чтобы машину не дать.

- Мое дело выгрузить регенерацию, а твое дело организовать грузовик, ты же не только по-мощник, но и временно – старший, - заметил Крапивин, сделав особое ударение на слове “временно”.

- Я вам приказываю достать машину, - взвизгнул Сапрыкин, которому по молодости лет казалось, что должность - то единственное, что дает ему право приказывать, да и отсутство-вавший на службе полгода Крапивин его раздражал.

- Да пошел ты, знаешь куда… со своими дурацкими приказами, - и химик сказал - куда. Туда посылают ежесекундно и по разным поводам тысячами на всех флотах одновременно.

- Как? Куда? Да вы что? Объявляю вам десять суток ареста, - завопил, с трудом вспоминая свои должностные возможности в смысле дисциплинарных воздействий, помощник командира Сапрыкин. Командира на службе не было и Крапивин аппелировал к командиру дивизии, ссылаясь на неправомочность наказания. Караваев согласился, но, чтобы мера наказания совпала с Уставом, к семи, которые мог дать Сапрыкин в должности старпома, добавил три. Чтобы не было повадно. Сапрыкину - таки пришлось искать машину и химик выгрузил с корабля регенерацию.  Через несколько дней нарушителя дисциплины, после срочного исключения из партии на партбюро, которое организовал Илин, с бумагой об аресте, в сопровождении капитана 2 ранга Бориса Цыбешко, отправили на гарнизонную гауптвахту за 130 километров от базы. По дороге Крапивин рвал и метал, кричал, что просто так это дело не оставит. Что он их всех… Ну, в общем, молол всякую чепуху… Жена химика, Наталья, сказала Шарому, что очень опасается за здоровье Сашки. Андрею показалось, что она что-то не договаривает, но допытываться не стал.  




На модернизацию с докованием

Качественно и в срок проведем доковый ремонт…
/ Из доклада замполита на комсомольском собрании/



Ну в док так в док. Но это дело надо же как следует обсудить. По этому поводу зам-полит и устроил комсомольское собрание.

-Качественно и в срок проведем доковый ремонт - такой была повестка дня общего собра-
ния комсомольцев экипажа атомной подводной лодки. Поскольку организатором этого полезного мероприятия был зам,  Валерий Иванович Илин, он же сам себя и назначил докладчиком. Подводник - дилетант и инженер человеческих душ, в матросском лексиконе “артиллерист”, в командирской терминологии – комиссар. Механик и не сопротивлялся, хотя, казалось бы, это же его кровный вопрос. В президиуме, кроме комсомольского секретаря, механик Малых и комдив по живучести Шарый. Зал полон, согнали всех, кроме вахты на корабле и дневального. Вопрос-то серьезный – подводная лодка идет на докование и модернизацию.

Открыли собрание, приняли регламент и на трибуну, приглаживая лысину, поросшую редким бесцветным пушком, как северные камни мохом, вышел докладчик Илин. Окинув вечно подозрительным взглядом аудиторию и дождавшись, наконец, тишины прогундосил:

- Товарищи комсомольцы! Качественно и в срок проведем доковый ремонт! У экипажа уже есть определенные достижения. Наша волейбольная команда заняла второе место. Баскетбо-листы, правда, еще не на высоте, но будем надеяться и на их успехи. А вот футболисты рас-теряли, об-тыть, форму одежды, теперь не в чем играть. Надо бережно относиться к государ-ственному имуществу! - зам заводился. В зале образовался легкий шумок и разговоры, ме-ханик в президиуме привычно задремал.

- И еще.., - Илин сделал зловещую паузу, интригуя собрание. Зал затих..

- В экипаже свирепствует мат. Это форменное безобразие, об-тыть! Мат нужно выжигать из себя каленым железом и искоренять. А тех, кто ругается матом, называйте… это…как его, об-тыть, пигмеями! - механик в президиуме проснулся. В зале стало совсем тихо и голос из комсомольских рядов неуверенно  поинтересовался:

- Валерий Иванович, а кто такие …эти… пигмеи?

“Артиллерист” вытер вспотевшую лысину носовым платком и кратко, чтобы не уходить от темы собрания, пояснил:

- А пигмеи это, товарищи комсомольцы, НЕГРЫ, об-тыть!

- Ясно, - раздалось из народа. Зашумели, обсуждая мат, пигмеев, негров и корабельных ма-терщинников. Малых опять задремал.

- Тихо, тихо! Продолжим… Шаповалов, веди собрание! - замполит раздраженно побуждал секретаря к действию. Утихомирили. Илин плавно и умело переместился в область между-народных отношений, агрессивной политики вероятного противника и империализма в его последней, загнивающей стадии. В этом деле он чувствовал себя большим специалистом.

И его понесло.

- И конкретно, об-тыть ! НеоколоОНАНИЗМ снова подымает голову! - из зала:

- Что, что, Валерий Иванович? - механик в президиуме  опять поднял голову от стола.

- Я повторяю, об-тыть, - с пафосом взвизгнул “артиллерист”, - неоколОНАНИЗМ снова подымает голову, что не ясно? - Илин шарил глазами по залу, выискивая непонятливых. В комсомольских рядах кто-то хихикнул. Малых сунул голову под стол и горячим шепотом пытался выручить докладчика:

- НеоколоНИАЛИЗМ, Валерий Иванович, нео-коло-ни-ализм!

- Ну я и говорю – неоколо-о- о-нанизм, об-тыть!

Механик уже в голос:

- НЕОКОЛОНИАЛИЗМ!

Заместитель вспотел, побагровел и с натугой пытался выговорить трудное слово, но с третьей попытки  все же сдался:

- Ну, в общем, вы понимаете, о чем я говорю, об-тыть! И нужно быть особенно бдительными!

- Удвоим тройную бдительность! - раздалось из зала.

- А шуточки здесь неуместны! - окончательно обозлился “артиллерист” и завершил тем, с чего и начал:

- Качественно и в срок проведем доковый ремонт! - он свернул листы доклада и,  вполне довольный собой, сошел с трибуны. Ему бешено аплодировали. Выступили два комсомольца. Один поддержал, об-тыть, зама в отношении мата, другой рассказал о взятых соцобязательствах, естественно, повышенных относительно прошлого года. Комсомольский секретарь Иван Шаповалов  пытался вытащить еще какого-нибудь комсомольца, но ему это не удалось. Киномеханик Гриша Миронюк уже шелестел лентой, вставляя в аппарат "Украина" художественный фильм "Три тополя на Плющихе". Механик говорил коротко, но внимание собрания уже угасло, переключилось на "Три тополя" и прения прекратили.

- Ну, папуасы…, - неопределенно выругался “фараон”, сидевший в первом ряду. И ушел.

Через два дня подводная лодка ушла в док и завод, в известную всем морякам Северного флота губу Палая, переименованную ими же в Половую, что  по Екатерининской бухте налево.
Прочитано 7833 раз
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь