Часть первая. Экипаж

Опубликовано в Капитан 3 ранга Нейман Игорь Алексеевич "Кто видел в море корабли..." Понедельник, 30 мая 2011 15:08
Оцените материал
(3 голосов)
Моим товарищам по прочному корпусу посвящаю…


Командир Леонид Васильевич Марков

Капитанъ имеетъ почтенъ быть на своемъ корабле яко Губернаторъ
или Комендантъ въ крепости и долженъ пещися, чтобы корабль,
которой ему порученъ будетъ въ команду, праведно и порядочно по
ступать по указомъ следующимъ, или вновь даннымъ указамъ и инст
рукцииямъ, ни мало отдаляяся отъ оныхъ, ни для какой причины,
ниже  для какого  ретексту. Чего ради вверяется его искусству и
верности  повелевать  своими офицерами и прочими того корабля
служителями          
/Уставъ морской Петра перваго 1720г. Книга третья. Глава первая./



Командир атомной подводной лодки с крылатыми ракетами  капитан 1 ранга  Леонид Васильевич Марков, в бытность свою помощником командира прозванный “задумчивым”, ломал голову - как уберечь от списания с корабля своего химика капитан- лейтенанта Сашку Крапивина. Санек, будучи изрядно во хмелю, учинил вечером на ПКЗ* пожарную тревогу, обидевшись на  товарищей, не пустивших его в каюту командира БЧ-2 Бориса Цыбешко на вечеринку. Химик размотал пожарный шланг, приставил ствол к замочной скважине и дал воду. Напор воды  был хороший, каюта вмиг превратилась в объемную душевую, хотя и сам Крапивин вымок с головы до пят, а по коридору потекла река. За этим увлекательным занятием его и застал дежурный по дивизии  капитан 1 ранга Сажин, от которого сведения о недостойном поведении химика  стали достоянием командира дивизии   Караваева… И теперь “задумчивый”,  он же капитан 1 ранга Леонид Василевич Марков, должен был идти объясняться…


"Задумчивый" на любой вопрос подчиненных  вначале  надувал щеки и, глубоко затягиваясь “Беломором”, продолжительно молчал. О чем - то думал. О чем?

- Леонид Васильевич, ну так - как? - „Задумчивый”, очнувшись, отвечал, но не сразу, а – через минуту, задумчиво. Шарый служил с ним с лейтенантских времен на лодке Харченко.

Жены познакомились в военном городке и сошлись быстро, потому что неистребимый украинский акцент выдал землячество и сразу - объединил.  Старшая, Тамара, взяла шефство над младшей, Настей, по всем гарнизонным житейским вопросам. Вскоре Настя родила Алешку и Тамарина дочка, пятилетняя Дашутка, любила возиться с малышом. "Задумчивый" ушел старпомом на другую лодку, потом - в академию, „ликбез”, как ее ласково тогда называли на флотах. Вернулся через два года на свой корабль уже командиром. Андрея Шарого  назначили к нему командиром дивизиона живучести. Жены всплакнули, взгрустнули и выпили по бокалу вина за хорошую совместную службу. Знали, что у командира с механиками отношения специфические. У одного - боевая задача и вероятный противник. У других - вечные проблемы с техникой при дефиците запчастей и ремонтных возможностей.

Академия прибавила гонору и задумчивости. Три звезды капитана первого ранга вцепились в погоны загнутыми концами по - пижонски и намертво. В экипаже объяснили, что командир Марков здесь - „фараон”. Так его прозвали за манеру поведения. Надо же! А ведь раньше был просто “задумчивым”. Как люди меняются! Андрей не признался коллегам  в дружбе с ”фараоном” - пусть будет все сначала. Предъявил себя, как положено по Уставу
- Представляюсь по случаю назначения на должность! - и получил приглашение на вечер к Леониду Васильевичу домой. Его Тамара, зная, что Андрей сегодня прибудет на корабль, расстаралась с ужином. Идти не хотелось, но деваться было некуда и вечер, как и ожидалось, прошел довольно натянуто.

“Фараону” пришлось–таки идти  с просьбой к командиру дивизии. Командир с Караваевым раньше служили вместе, но тогда Марков был начальником у Караваева. После долгих лет служения отечеству порознь,  оба были назначены в новую дивизию, где были пока две новейшие подводные лодки. Теперь, волею судьбы, все оказалось наоборот, поскольку Марков - командир корабля,  а Караваев -  командир дивизии, и, следовательно, непосредственный на-
чальник Маркова. Леонид Васильевич с трудом переносил служебные метаморфозы и споры
* ПКЗ - плавучая казарма  /Примеч авт./


были неизбежны. Обычно один на один и на повышенных тонах. Заканчивались, правда, они почти всегда компромиссами и хорошей выпивкой.
Начальника химической службы, капитан- лейтенанта Крапивина, удалось отстоять как раз этим испытанным способом. Специалист  хороший и “овчинка стоит” того, чтобы поклониться и оставить его в экипаже.

Капитан 3 ранга  Андрей Шарый

Должны быть во всякой эскадре по одному фискалу,
а во флоте одинъ оберъ фискалъ. Ихъ должность есть
смотреть во всехъ  должностяхъ, за всеми офицерами  
и   доносить…
/Уставъ Морской Петра перваго.  1720 г Книга
Первая     Глава осмая. О фискалахъ /
“ В. Шарого… обвиненного по ст.58-11, 58-1-а ...”
/ Из протокола   ОСО при НКВД 1940г/



Еще пара отпускных дней. Потом запрягаться опять на целый год. Экипаж собирается в городке после отпуска, кто с семьей, кто без... Еще два дня вольными казаками.    Приятно встретить своих после долгого отпуска. Свои! С нашего экипажа!  А экипаж – семья! Вот идет Павлик Могилевич, командир БЧ-4 - связист, а вот и Ваня Алексашин – комдив-два - электротехнического дивизиона. . С лейтенантских времен вечно черный от угольной пыли электромоторов, он не успевал отмываться, за что и получил прозвище „черный Алекс”. Он очень старался соответствовать, хотя командир Марков со старпомом Ковалем уже стали поговаривать о списании его с корабля как раз „по несоответствию”... Механику Малых  старание Алекса понравилось и он стал поддерживать его, помогать и учить. И дело пошло, было бы желание, а оно у Алекса было. Он выправился, вошел в служебную колею и даже назначен комдивом два, электротехнического дивизиона, своей же лодки по протекции механика Владимира Константиновича Малых и прилагал максимум усилий, чтобы оправдать доверие.


Только с внешним видом никак не получалось – так и остался „черным Алексом”. Могилевич и Алекс без жен, а три моряка в свободное от службы время на берегу – предлог для приятной беседы... Начали с квартиры Алекса и пошли по кругу, через Могилевича к Шарому. Жена Настя кормила ребенка и обещала вмиг накрыть, как только…


Погодите, ребята, накормлю бойца и набросаю вам на стол..., - но ребята ждать не стали,
собрали на кухне все, что было под рукой, и приятная беседа продолжалась, потому что уже не могла остановиться... Вскоре Могилевич выпал из обращения и вздремнул над салатом. Ваня слушал Андрея, но, казалось, думал о чем- то своем. Затем как-то невпопад, прервав Шарого на полуслове, вдруг заявил, криво улыбаясь:

- Вы знаете, Андрей Викторович, а ведь я на вас писал…

- Куда писал? - не понял Андрей. - Что писал?

- Ну что вы? Не знаете куда пишут? - Алекс смотрел на Шарого большими, преданными и грустными коровьими глазами.

- Что-о-о? Туда? В особый отдел? - Алекс кивнул.

- Ты что - стукач? И что же ты там намарал, урод? – взорвался Андрей, наклоняясь к Алексашину. Ваня, косясь на спящего Могилевича, уточнил, видимо, посчитав удачной шут-кой:

- Ну-у-у! Лет на пятнадцать хватит! – и криво усмехнулся. Пьяная неудержимая ярость захлестнула Андрея. Он дернул рукой и смахнул со стола посуду - рюмки, тарелки, бутылки. По стене потекли винные ручьи и повисли капустные листья салата.

- Во-о-он! – заорал он. – Вон, мразь такая…, сука, - Андрей вспомнил деда, кадрового офицера царской армии, прошедшего две войны и умершего в тюрьме НКВД по доносу. В открытой двери стояла пунцовая Настя:

- Андрей, что с тобой, как тебе не стыдно, с гостями...

* ОСО - особое совещание  при НКВД  /Примеч.авт./

- Молчи, не твое дело! А ты – убирайся! Мы еще посмотрим, чья правда будет! Андрей наклонился к Алексу и что-то шепул ему на ухо. Он и сам не помнил, что именно, но Иван вдруг побледнел, даже как будто протрезвел и спешно стал собираться. Пашка поднял голову и, пьяно улыбаясь, предложил :

- А давайте еще выпьем! – и снова упал в тарелку.

Алекс затарахтел длинными ногами по лестнице, а Андрей кричал ему вслед:

- Урод! Мразь! Ублюдок! - и матерился, а Настя пыталась втащить его в квартиру. Она ничего не поняла и ей было стыдно за пьяного мужа, за мат, за оскорбления гостя. Андрею хотелось выть от обиды и омерзения:

- Ах, они, гады! Я не за страх, а за совесть, а они...! Уроды! Сволочи!  Я - в море, а они  доносы пишут. Просрали уже 41-й год со всей этой писаниной. Дурак я дурак! – а жена его успокаивала. Пьяного Могилевича уложили на диван. Он сопротивлялся и хотел уйти домой, но Шарая легко смяла Павлика:

- Куда домой? У тебя что? Дом есть? Ложись, горе луковое, пить меньше надо!

- Ты, бессовестный, завтра извинись перед Иваном!

- Да ты знаешь, что он мне сказал? - и Андрей доложил.

- Как это!?? - ужаснулась Настя. - Неужели… Вот негодяй!

На службе Алекс прятал глаза,  но долго допытывался – слышал ли что-нибудь из этого разго- вора Могилевич. Но Шарый и сам делал вид будто ничего не помнит. Однако Алекс не поверил, и, когда среди офицеров возникал разговор на политические темы и споры – сколько  еще звезд повесит себе на грудь Леонид Ильич Брежнев, выходил из каюты.

Настя

Какие песни пел я ей про Север дальний…
/ Владимир Высоцкий/

Да уж пел. И такая получалась красочная картина с северным сиянием, синими соп-ками, дикой природой, что хотелось романтики немедленно. Уже. Но Андрей все не вызывал и не вызывал. Мало того – и писал редко. Настя обвиняла мужа в невнимании и недостаточной настойчивости в оформлении пропуска. Наконец, ее вызвали и она улетела от мамы с папой на Север из цветущего мая южного города. Действительность настолько не совпала с нарисованной в воображении картиной чудесного, овеянного романтикой Заполярья, что, ухнув в английских туфлях в месиво грязной снежной жижи прямо с трапа самолета и получив в лицо весенний колючий заряд, ей немедленно захотелось обратно. Настроение совсем упало, когда она не увидела среди встречающих мужа. Вместо него ее чемодан подхватил какой-то небритый охломон в мятой шинели и затерханной фуражке, видимо, вычислив ее по описанию Андрея.

- Я – Саша Крапивин, мы с Андреем на одной лодке, - скороговоркой представился он.

- А где Шарый, почему он не встречает? - Настя вырвала чемодан и направилась обратно к самолету.

- Да не может он встретить. Он на корабле…, ну - в море. А я здесь в командировке и Андрей попросил… Послушайте, куда вы рветесь? Этот самолет сегодня уже никуда не полетит, перестаньте валять дурака! - Крапивин тянул чемодан на себя.

- Мог бы и отпроситься. Я ему все-таки жена, а не какая-нибудь подружка, чтобы…, - и злые слезы брызнули из глаз, смывая с ресниц, наведенную перед посадкой самолета, тушь.

- Андрей приедет завтра. Идемте, я снял для вас номер в гостинице, - барышне пришлось подчиниться. Она тогда не знала, как много, как часто и с какими обстоятельствами ей еще придется мириться. Утром приехал Андрей. В такой же, как и у Крапивина, мятой шинели и картузе, в котором с трудом можно было опознать военно-морскую фуражку. Это уродство, ввиду его чрезвычайно малого размера, чудом держалось на лохматой голове мужа. Короче, от внешнего вида того блестящего флотского офицера, которого она полгода назад окольцевала в старинном городе Ленинграде - Санкт-Петербурге, где они познакомились, не осталось практически ничего.

- Что за вид? Андрей…

- Да я... с корабля. Мы только что пришли с моря, а я так спешил, чтобы не опоздать на по-путную фуру, что схватил фуражку и шинель первые попавшиеся. Ну вот и вид…

- А пропуск есть?

- Пропуска нет, но мы как-нибудь… Надо идти в порт, там через час в нашу базу отходит “ Санта Мария”. Тьфу… Ты же не знаешь… это “Кировобад”. “Сантой” его обозвали за то, что он ходит в наши неизведанные края. Америку открывает…

- А где мы будем жить?

- Да тут один… сослуживец, отправил жену рожать в Ленинград и отдал квартиру. Одно-комнатную. Правда, она тоже не его, но это неважно.

- Как это… отдал? Что значит неважно? Как понимать - не его? Кто в наше время отдает свои квартиры незнакомым людям? Ты меня обманываешь, это какие-то небылицы!

-  Ты не понимаешь, здесь все совсем по-другому…, - но Настя  так и не поняла и они поссорились.. На “Санту Марию” Андрей посадил жену c кормы через борт, минуя трап и патруль, который проверял документы. А что было делать? Не бросать же ее здесь одну. И на корабль возвращаться надо. Доисторический пароходик, отвалив от причала, пыхтел из своих последних лошадиных сил, с трудом разрезая натруженным форштевнем неровную поверхность Баренцева моря. Всего-то шесть часов с копейками. Хорошо еще, что не болтало. Другой путь был возможен только на перекладных, с попутными грузами. Окружающий пейзаж с серыми свинцовыми волнами, низким лохматым небом и полоской ничем не впечатляющего берега с пятнами еще нерастаявшего снега, не располагал к романтике. На причале, в базе, куда пришвартовался “Кировоград”, ожидал патруль, опять для проверки документов. Шарый вручил старшему наряда, бравому старшине с пистолетом на ремне, бутылку водки с Большой земли и, предъявив паспорт Насти и свое удостоверение, где значилось, что они женаты, сошел на берег. Каменистые серые сопки, покрытые клочьми снега, быстро бегущие низкие черные облака, надпись на отвесной скале “Помни войну!”, черные силуэты каких-то кораблей на соседнем причале, предстали перед Настей во всем своем суровом и загадочном виде. Она поежилась и смахнула слезу. Толи от ветра, толи от северных впечатлений после цветущих вишневых садов родного южного города с мамой. Утром, часов в 6, когда они еще спали в оставленном Шарому жилье, какие-то люди, отперев дверь квартиры своим ключом, пыхтя, втащили  диван и, извинившись за ранний визит, торопливо удалились.

- Брали взаймы, - объяснили они, - а сейчас срочно убываем, потому и потревожили вас…

Назавтра приехал  Крапивин. Он со своей Натальей пришел к Шарым в гости, считай – на новоселье, и жены немеленно подружились. На другой день мужья снова ушли в море. Андрей долго вырывался из цепких рук молодой жены, которой страшно было оставаться в этом незнакомом военном поселке, состоящем всего-то из несколько домов.


Наталья

Чтоб не стать офицерской вдовой
Я готова на жизнь гарнизонную,
Лишь бы быть только рядом с тобой.
И молюсь я ночами бессонными,
Чтоб не стать офицерской вдовой…
/ А. Резникова Офицерские жены./




А на Крапивина жена свалилась… с неба.  Наталья прилетела на Север из Краснодара экспромтом. Сашка  служил тогда химиком на лодке командира Сажина и при освоении но-вой техники на корабле случился пожар. Крапивин проявил  мужество и  смекалку при лик-видации, но вместе с ликвидаторами, членами экипажа, получил сравнительно легкое отрав-ление угарным газом и  коллективно угодил в специальное отделение  госпиталя - специально для подводников атомных подводных лодок.

Наташка была его юношеской курсантской любовью, случившейся в отпуске, когда он, приг-лашенный однокурсником, приехал в Краснодар. Студентка строительного института Наталья ухаживания приняла тогда всерьез, но  курсант уехал и писал редко. Однако в душу запал, как потом оказалось, прочно.  По окончании института Наталья вышла замуж за настойчивого сокурсника:

- Зачем тебе, Ната, моряк? Моряк, Наташа, это несерьезно, - и убедил. Но вот сосед, однокаш-ник Крапивина, приехав в отпуск, невзначай сообщил, что герой - подводник Крапивин, проя-вивший отвагу и мужество при аварии на корабле, лежит в госпитале.

- И, между прочим, еще холостой, - провокационно заявил однокашник. Наталья не ожидала от себя такой решимости, когда взяла билет на самолет и улетела на Север. На одном дыха-нии.  Как во сне – он же там один, он же сирота и… в госпитале.
С КПП позвонили  Крапивину в часть:

- Товарищ лейтенант, к вам приехала жена, - сообщили ему.

- Какая, к черту жена, я холостой! – Сашка подумал, что кто-то хохмит.

- Говорит, что жена, приезжайте сюда, а то мы не знаем, что с ней делать. - Пришлось ехать. Он думал, что это какая-то ошибка, но увидев Наталью, понял все.

- Саша! Я приехала…, - лепетала она, даже не вытирая льющихся слез, - возьми меня в жены, я без тебя не могу. Правда, не могу. Как же ты здесь один, без меня. Не возьмешь – уеду… Но…

- Подожди, но ты же… - он хотел сказать – замужем, но остановился. Она  была уже здесь
и этим все сказано.

-   Беру, - решительно заявил он и сердце радостно встрепенулось...
Развод и новый брак оформили уже потом.



Связист Паша Могилевич.

Жид проклятый, чтоб ты пропал...
/ Жена – мужу... /


Пашка женился еще на четвертом курсе училища связи им. Попова. К выпуску Могилевича из училища Жанна родила дочку. Его направили на Северный флот на лодку, а она осталась в Ломоносове с дитем. У родителей в Ломоносове хорошая квартира, чего ехать на Крайний Север и ждать там мужа с моря, когда дома с мамой так хорошо.У родителей в Ломоносове хорошая квартира, чего ехать на Крайний Север и ждать там мужа с моря, когда дома с мамой так хорошо. И поможет и подскажет. Паша на Севере получил в военном городке двухкомнатную квартиру, поскольку Жанка снова была в положении, обставил ее КЭЧевской мебелью и стал ждать семью насовсем, чтобы кое-как наладить семейную жизнь.

Могилевич попал в училище и на флот во времена оттепели, когда временно пятая графа не влияла на карьеру. Приезд семьи оттягивался много лет и острота бессемейной жизни временами притуплялась кратковременными /недельки на две/ наездами Жанки без детей на Север, случайными связями с женщинами при стоянках корабля в цивилизованных базах и употреблением спиртных напитков в свободное от службы время... Со временем такой уклад жизни укоренился, хотя Пашка порою и бунтовал. Сначала дети были поочередно маленькими, а Север, суровый и холодный, не очень подходил по климату и условиям. Затем дети стали один за другим болеть и переезд откладывался. Потом стала прихварывать и сама Жанна. Однажды все-таки собрались ехать, но у Павлика наметился отпуск, зачем ехать с юга на север? Северных денег, которые высылал Могилевич, вполне хватало и на прожитье с детьми в Ломоносове, и на наряды, и на девичники, которые устраивала Жанна.. Городской быт устоялся, работать не было нужды, и со временем ехать на Север совсем расхотелось. Только на побывку, чтобы ублажить добытчика Павлика, когда корабль у стенки и у него есть возможность сойти на берег... Жанна приобрела повадки приходящей жены, а на Большой земле у нее сложился круг подруг и ... друзей и вскоре ездить на побывку ей стало тоже в тягость... Пашка страдал, неумеренно напиваясь иногда в свободное время, чтобы погасить в себе тягу к дому, к детям, к жене..., да и просто к женщине... В очередной ее приезд он здорово набрался в гостях у друзей, да и она от него не отстала. Накопившаяся тоска бурно вырвалась из него обвинениями супруги в том, что... „ ей там неплохо живется, что детей она сюда не возит и он их не видит, сама бывает редко, что ее сюда к нему не тянет и наверно у нее там кто-то есть...” И много - много чего еще, но и этого хватило, чтобы „боевая подруга” взъярилась и выдала „на-гора” свое неудовольствие тем, что ...” ездить ей сюда раз в три месяца надоело, ублажать его набрыдло и что таких, как он – пятак пучок в базарный день, не нужен он ей, жид пархатый, и вообще – пошел на хрен, завтра уезжаю!” Пашка сорвал со стены хозяйский кортик, супруга завизжала от страха, но он в исступлении стал рубить клинком собственную руку и кровь, брызнувшая фонтаном, залила Жанку, друзей, обои на стенах, стол с недоеденным и недопитым. Он рубил и кричал:

-А-а-а! Пропади оно все пропадом! Такая жизнь долбаная... такое все... К едреней матери всех и вся... Уматывай отсюда, шлюха! Уматывай! Чтобы духу твоего здесь не было!

-А-а-а, - визжала супруга, - убиваю-ю-ют!

Опомнившиеся друзья навалились на него, повалили, отняли оружие и, наложив на руку жгут, вызвали ”скорую”. Об инциденте доложили, куда следует... Вот именно – туда... Как вы догадались? Связист имеет допуск к секретам по форме номер один и по всем правилам должен быть выдержанным и морально устойчивым воином. А здесь налицо, сами понимаете... Каким-то чудом допуск сохранили и ссылки в тьму-таракань удалось избежать. С семьей эта бодяга тянулась еще долго, разводы тогда были не в моде, да и дети... Трудно бывает не только в море, но и на берегу...


Среда обитания. Первый командир

Бытие определяет сознание
/ К. Маркс  К критике политической экономии/


Плавучая казарма финской постройки. Пятипалубное несамоходное плавучее средство, похожее на речной теплоход, что ходит  по Волге,  с довольно комфортабельным внутренним устройством для проживания 2-х, 3-х экипажей подводных лодок, одно-двух-четырехместными  каютами для офицерского состава и просторными кубриками для матросов. Даже финская баня есть на двух палубах. Финны же строили. Пока  было новое и пока не переломали, все было в диковинку – пластик, шелковые занавески на койках и иллюминаторах, бра у изголовья, уютные диванчики в каютах, сухие бани с автоматикой и  все это вместе взятое иностранное чудо создавало впечатление  комфорта и достатка. И жили в плавучих казармах, или сокращенно для обихода – ПКЗ, вполне чувствуя себя как дома, пока в жилом поселке отстраивались будущие квартиры для семей. В городке квартиры имел только первый командир Харченко, заместитель по политической части Пахомыч, старпом Коваль и механик Владимир Константинович Малых. Но Харченко в своей квартире почти не жил, потому что жена с дочерью в Питере. Дочь слабая и болезненная и ей нужен хороший уход, умеренный климат и специальное питание, поэтому она с матерью  на материке. Харченко жил в каюте в плавучей казарме. Как и офицеры, которые пока без квартир, а семьи, у кого они есть, на Большой земле. Командир относился к офицерам совсем по – отцовски... Он  из могикан - старшего поколения и участник войны. Командовал “малюткой”* на Дальнем Востоке. От такого и “фитили-то”** получать было не то что – приятно, но без трагедии, точно знали - за что. Из фронтовиков еще Пахомыч - Арнольд Пахомович Черновский, воевавший в морской пехоте. Вообще командиры этого поколения – отдельная статья. Моряки до мозга костей, решительные не только в море, но не пугливые и на берегу перед лицом начальства и на штабных паркетах. Позже, во времена “озеленения”*** и послевоенной бюрократизации флота, появились и другие. “Блатные”,  грубияны и выпивохи, опасавшиеся вышестоящего начальства больше, чем вероятного противника, к счастью, в абсолютном меньшинстве..

С командирами-неудачниками экипажу совсем худо и как-то все время не везет. То штурман карты  забыл, то минер напился и опоздал к отходу, то соседская лодка, швартуясь, зацепила стабилизатором… То… еще какая неприятность… А штаб все это скрупулезно подмечает, чтобы на очередной планерке вставить шпильку командиру – неудачнику по жизни.   Эки-паж всегда остается крайним в этом мироустройстве и чистка снега на причале или выстраивание по ранжиру бочек из-под ГСМ  достается ему в первую очередь, а иногда и без очереди.

Экипажу Кормильцева построиться на пирсе! - звучит команда по трансляции за час до отбоя и… пошли чистить снег.  Самый первый остается в памяти обязательно, как первая учительница. С командиром Харченко экипаж осваивал новую технику – подводный атомный ракетоносец. Учеба на берегу. Море, задачи, стрельбы. Время расписано до позднего вечера и почти без выходных. После 21-го  часа, если не в море, офицерский корпус по каютам и на ключ, потому что развлекается каждый, как может. Кто-то продолжал изучать материальную часть и совершенствовать боевое мастерство теоретически, как ракетчик капитан-лейтенант Борис Цыбешко. Кто-то расписывал пульку в преферанс, а кто-то с нехитрой закуской от интенданта разливал спирт по граненым стаканам, чокаясь „камушком”, чтобы в округе не было слышно стеклянного звона. Знаете как – “камушком”? Берете стакан ладонью сверху и донышком чокаетесь с соседом. Звук получается  точь в точь – камень об камень. Попробуйте – оригинально!  Коллеги поддевают большим пальцем дно стакана, а указательным щелкают по стеклу – за погружение и за всплытие. Глотнули и – разговоры, разговоры... Травля... Морская травля, одним словом. Механик, командир электромеханической боевой части Владимир Константинович  Малых, по прозвищу „сурок”, запирался в своей каюте и в коллективных развлечениях участия не принимал. Увлекался русской языческой мифологией. В свободное время сидел обычно на койке в трусах, накинув на плечи китель, по - турецки сложив ноги, читал и курил папиросы „Беломор”, одну за другой. Атмосфера в каюте сложная. Семья тоже на Большой земле. У него – мама жены болеет и оставить ее одну   нельзя.  Уже много лет…

Командир  Харченко, отрабатывая как-то в своем полигоне задачу, и, получив от акустика доклад о контакте с субмариной вероятного противника, пытался вежливо уклониться от него по всем правилам подводного плавания и соответствующих наставлений ППСС*. В том числе и подстрочных, которые без нудных статей наставляют судоводителей - не мешай дураку маневрировать. Однако вероятный противник был нагл и назойлив, как осенняя муха. НАТОвец вел  разведку в наших полигонах, писал шумы, кальки маневрирований и никак не хотел отрываться, находясь в опасной близости – менее двадцати кабельтовых. Харченко эта игра в кошки - мышки вскоре надоела, поскольку мешала выполнению своего плана. Он вспомнил Великую Отечественную, круто выругался, сыграл боевую тревогу и объявил торпедную атаку! Супостат сразу оценил харченков торпедный маневр и, развив бешеную скорость, исчез за пределами слышимости и видимости. И правильно сделал - как бы чего не вышло! С этими русскими... чем черт не шутит! В задачу вероятного противника входило, конечно, слежение за советскими лодками, особенно выходившими в океан на боевые позиции. В кильватер, в хвост - на акустическом контакте, пока идущий впереди не слышит, что делается сзади из-за шума собственных винтов. Но и тут, хитрая на выдумки голь, вышла из положения и стала применять маневр внезапного разворота на 180 градусов, чтобы послушать - что там за кормой. Новое - это хорошо забытое старое! Опасно для обоих, но... жизненно необходимо для того, кто впереди. Американские подводники назвали этот фокус – „сумасшедший Иван!” и стали осторожнее, а советским удавалось от них отрываться.


Бинокль на мостик!
Причуды командира Маркова


Когда какая вещь из артиллерии, такелажа и из прочихъ
Какова бъ звания оная ни была, испортится на корабле,
тогда оную хранить и по возвращении из компании отда-
вать в магазинъ Ибо без всякой отдачи не будетъ выдано                                                          
из магазина, вместо того новаго, разве что на   употреб-
дение  корабля изъ оныхъ отойдетъ или потеряно будетъ
какою причиною. И то очищать имянно в запискахъ,
которые велено  чинить по указу, о расходахъ  припасовъ
/Уставъ Морской Петра перваго. 1720г Книга третья.
Глава первая ст 18/



На мостике в надводном положении "фараон" сам по себе. Задумчиво „пыхтел" “Беломором” и молчал. Всегда. Вахтенный офицер, старший лейтенант Сапрыкин, весь, как сжатая пружина, с боцманом и сигнальщиком - почти шепотом. Вдруг командира что-то заинтересовало на горизонте:

- Вахтенный офицер! Бинокль на мостик! - снизу передали бинокль. Леонид Васильевич долго изучал горизонт, ничего там интересного, чтобы „взуть” вахтенного офицера, не нашел и повесил бинокль ремешком на выносной репитер гирокомпаса. Минут 15-20 лодка шла еще надводным ходом, после чего "фараон" скомандовал:

- Все вниз! Срочное погружение! - все, кто на мостике, свалились по трапу вниз, командир последний:

- Задраен верхний рубочный люк! Боцман, ныряй на глубину 40 метров!

Механики приняли балласт, боцман горизонтальными рулями  “ныряет” лодку. "Фараон":

- Штурман, я погрузился! Мое место? - откуда-то из-за щитов опять, ехидно:

- А мы? - "Фараон" сделал вид,  будто не услышал, и, задумчиво глядя на глубиномер, поинтересовался:

- Вахтенный офицер! А где наш бинокль? - Сапрыкин, предчувствуя беду:

- Дак, тыщ командир, бинокль-то был у вас! - командир удивленно:

- Да-а? - долго о чем - то думал, потом, с сожалением:

- Да-а, я погрузился…, но бинокль МЫ, кажется, забыли на мостике. - Сапрыкин облегченно вздохнул.  Когда забываем МЫ, МЫ и списываем на стихию - волну, ветер и всякое такое. Когда забываю я - вычтут из денежного довольствия, как пить дать! А это две большие разницы, как продолжают говорить в Одессе. На этот раз пронесло. Стихия же…



Женщина на корабле!

Запрещается офицерамъ и рядовымъ привозить
на корабль женский полъ, для беседы ихъ въ ночи,  
но токмо для свидания и посещения днемъ….
… а ежели кто свою жену на корабле иметь
похочетъ, то ему вольно пока в гаване, на
рекахъ или рейдахъ, а на путяхъ  противъ
неприятеля ни кому, какъ вышнимъ такъ и
нижнимъ женъ не   иметь подъ штрафомъ…
/ Уставъ Морской Петра перваго 1720г.

Книга четвертая.Глава первая ст. 36/


Леонид Васильевич Марков суеверен, как большинство людей, выполняющих сложную и опасную работу. Выход в море в понедельник или 13-го для него - чрезвычайное происшествие. В обычных условиях делается все, чтобы в понедельник не выходить. И тут механик оказывается временным союзником, потому что предъявить какую-нибудь мелкую неисправность в электромеханическом хозяйстве громадного атомного корабля - раз плюнуть. Особенно, если механик знает, что за это ему не дадут по шапке. А механик, Владимир Константинович Малых, это знает, потому что – понедельник! Докладывает и получает команду - устранить до 0 часов вторника, что успешно и делает. Заодно устраняет еще десяток всяких мелочей. И выход в море благополучно состоялся. Но - во вторник! Хуже, когда нужно выходить в понедельник или 13-го по боевой задаче. Переворот в Чили случился 11 сентября, а 13-го подводная лодка вышла на боевую службу в океан. Хотя по плану должна была - 15-го! Да какие уж тут планы? Ввиду таких политических событий поступил приказ выйти 13-го! И вышли! Куда деваться... Контрольное плавание* уже было... Три дня предпоходового отдыха экипажа, как всегда, мираж... Командир доложил командующему флотом – отдохнули! Да уж какой там отдых, когда такие дела. Чили, Пиночет, переворот... Командир не спал всю ночь и от нервоза покрылся красными пятнами с головы до пят, как потом призналась его жена Тамара.

Несмотря на 13-е число плавание прошло, в общем, благополучно...

После 90 суток похода лодка, наконец, прибыла в базу, но расхолаживать ядерную энергетическую установку, как почти всегда, не разрешили. Оказалось, что наутро снова выход в море. Теперь с научной группой, приехавшей с Большой земли испытывать какой-то акустический прибор. Не посылать же еще один корабль для этой цели. А эти… Ну подумаешь – 90 суток... Еще недельку поплавают, ничего с ними не случится. С женами поцеловались через забор. Злой донельзя "Фараон" приказал старпому Ковалю разместить научную группу и поставить ее на довольствие. С тем и убыл. Вечером на лодку прибыла научная группа в составе двух офицеров и старшего научного сотрудника - женщины, довольно привлекательной тетки, лет 35-ти, в брючках и полушубке. Старпом поселил их вместе в одной каюте и они, попив чайку в кают-компании, благополучно отошли ко сну, провожаемые любопытными, мягко говоря, взглядами личного состава. В 8 утра снялись со швартовых и, пройдя “узкозть”, вышли в море. Объявили "готовность-2", разрешили выход наверх на перекур. В центральном посту появилась эта милая особа - старший научный сотрудник, и, испросив разрешения, полезла по трапу наверх, собрав толпу провожающих под люком. Через минуту с мостика голосом "фа раона" загрохотало:

- Старпома на мостик! - в центральный пост по трапу скатился перепуганный "старший научный сотрудник" и, мелькнув в переборочной двери привлекательной пятой точкой, исчез в третьем отсеке. Старпом вихрем взметнулся наверх и оттуда немедленно раздались раскаты грома с привычными словесными оборотами, вперемежку с невнятным блеянием  Коваля..

- Я вам что сказал? Принять на борт науку! А вы? - слышалось с мостика.

- Так то ж и есть наука, - лепетал старпом.

- Какая, к … твоей маме, наука! Это же - баба! Папуасы, ну что с вами говорить!

- Тыщ командир, - стоял на своем старпом, - так старший же научный сотрудник!

- Ты мне тут зубы не заговаривай! - орал "фараон".- Нужно было немедленно – мне! Доложить! И вообще, Коваль, впредь - чтобы я от тебя больше трех слов подряд не слышал!
Старпом, Петр Иванович Коваль, родом откуда-то с хутора близ Диканьки, что на Украине, из самых гоголевских мест. С милым украинским акцентом он смешно выговаривал –„товарищи ахвицеры”, что вызывало, правда, нездоровое веселье офицерского состава. Старпом свалился сверху в пилотке поперек головы, красный, как ошпаренный:

- Ну скажить мени… бильше трех!!! А у нього – товариш капитан першого рангу – вже чотыры! Як же я? - от волнения старпом всегда переходил на родной украинский.

- Ну что там, Петр Иванович? - поинтересовался механик.

- Та, що? Вставил фитиля и приказал расселить! Я ему - це ж не баба, це ж… научный сотрудник! А вин мени – баба, бляха... А я йому – яка бляха… Це ж наука! Наказав вахту поставити! - и старпом пошел расселять. Освободил от офицеров целую четырехместную каюту, вселил туда научного сотрудника и выставил часового. Еду носили в каюту, в гальюн водили в сопровождении вахтенного матроса. Подполковник - инженер, руководитель научной группы,вежливо спросил у механика Малых:

- Правда, что у вашего командира прозвище - "фараон"?

- Правда, - ответил механик, а что он мог еще сказать?  В море ничего не случилось, хотя женщина и была на корабле. Может быть, потому что "фараон" вмешался в процесс? Вот и верь после этого приметам…



Замполит Пахомыч

Наш командир удалой, мы все пойдем за тобой…
/ Шашки подвысь. Слова Е. Карелова/


Когда на флоте заместителей командиров по политчасти заставили сдавать на самостоятоятельное управление подводной лодкой по примеру летающих политработников в авиации, замполит Пахомыч сразу же сдал все экзамены. Знакомых и друзей среди экзаменаторов у него было великое множество и те, зная, что управлять ему все равно ничем не дадут понаста-вили в зачетном листе пятерок. По всем предметам. Зам явился в экипаж с командирским знаком "подводная лодка” на груди и был бурно встречен личным составом. Сразу же появились матросские байки о том, что зама назначают командиром лодки, или, например, что он будет командовать дивизией атомных лодок. И пошло - поехало. Рождались даже поэмы:

- Между бонами, буями, на простор морских широт,
Громыхая дизелями, выгребал атомоход.
Вел его Пахом Черновский, знаменитый капитан
В Атлантический широкий, необъятный океан.


Стих в разных интерпретациях разошелся по флотам и никто уже не помнил автора. Как го-ворят, слова народные. А между тем, автором был широко знакомый в узких кругах оптимист и фольклорист с экипажа – минер Дима Кулишин. Впрочем, он же и есть яркий представитель этого самого народа, из самой его гущи. Зам добродушно выслушивал матросские приколы и не обижался. Матросы любили его за человечность и отцовское отношение. Правда, Пахомыч имел большой бзик по поводу своего происхождения, которое считал дворянским и интимно намекал, что он потомок голубых кровей. Граф Пахомыч! Звучит? Правда, по тем временам это было не то, чтобы не в моде, но даже и небезопасно для карьеры, особенно политработника. Но сознание собственного благородства /и, в чем-то, превосходства/ очень грело ему душу. Он не ругался матом, что, можно сказать, для корабельной службы явление уникальное, а по мнению некоторых членов экипажа /не будем уточнять кого/ вообще недопустимое! Не употреблял корабельного "шила", а только коньяк и шампанское. Всячески демонстрировал белую кость и голубую кровь. Изъяснялся, правда, чудовищно. На партсобрании он убежденно заявлял - „ … это хорошо, что экипаж не занял первого места в социалистическом соревновании среди кораблей дивизии!” И ...-”это должно быть встречено всем экипажем с большим энтузиазмом…" Химик Сашка Крапивин, переводчик с Черновского, объяснил, что мысль зама проста, как двери, и означает, что в середине списка соревнующихся комфортнее и безопаснее. При глубоком осмыслении замовского постулата все пришли к выводу – а ведь Пахомыч-то  прав!

- “Она забеременела венерической болезнью и привезла ее сюда”, - это о моральном облике некоей дамы. - “У него были многие патроны и могли быть многие жертвы!”, - о происшествии со стрельбой из табельного оружия. Очень убедительный аргумент в споре.

Перлы записывал химик в толстую, на 48 листов, тетрадь и однажды она попала к Пахомычу. Обиделся…, но  не смертельно, потому что характер имел незлобивый и отходчивый.

В дальнем походе. Утречком, выспавшийся, выбритый и благоухающий доступными парфу-мами, заглядывает в рубку штурмана:

- Штурман, а Сэндвич мы уже прошли? - невозмутимый Коля Петров, склонившись над картой и отыскивая на ней “зайчика”, бормочет:

- Сэндвич мы, Пахомыч, съели утром, а Гринвич прошли еще вчера, - но зам не смущался:

- Ах, ну да, - конечно Гринвич!

Из любого положения он всегда находил простой выход.
Вышли на учения.  Пахомыч пришел в центральный пост и весело заявил командиру:

- А мы шифры забыли!

Марков, с ужасом :

- КАК? - зам, перекатываясь с пятки на носок и спичкой прочищая зубы:

- А вот так! - возможно это и шутка.  При стоянках в других базах, в доке или ремонтах, он так деликатно прекращал чрезмерное веселье офицерского состава на берегу, что долгое время никто не мог понять, как это происходит. А все было очень просто - Пахомыч звонил домой жене весельчака и говорил, что ее Саша очень скучает по семье, ну просто убивается…, и просил немедленно приехать. А Саша тем временем веселился вовсю, пока, как снег на голову… Жены приезжали, а зам помогал им с временным жильем. Супругам, которые жаловались на своих мужей, что те не выносят мусор и не ходят в магазин за картошкой в редкие минуты домашней побывки, мудро советовал прекратить на время семейные удовольствия… До исправления. И помогало. Иногда. Зам заботился о матросском быте и чтобы кино - по расписанию. Гонял с матросами в футбол. “Вышибал” для молодых офицеров квартиры. Он был фронтовиком и три года войны его многому в этой жизни научили. Если бы такими были все корабельные политзаместители, или хотя бы их побольше, жизнь на флотах была бы куда веселее… А так…



На пути к знаменательному событию

“ - 50 лет-”
/ Лозунг на уличной растяжке /


Замполит   Пахомыч был по уши занят подготовкой к знаменательной дате –50-летию Октябрьской социалистической революции и буквально одержим штампованием наглядной агитации, боевых листков, проверкой конспектирования первоисточников классиков марк-сизма, бесконечными партийными и комсомольскими собраниями. Ежедневно он кого-то проверял, наставлял, пропесочивал и командиры всех ступней стонали от энергичного прессинга.

- Его бы энергию да в мирных целях, - кратко оценил пыл  Пахомыча минер, капитан 3 ранга Кулишин. И все были с ним согласны.  Но Пахомыч и сам  ходил под политотделом…

Годовщина приближалась и по всей стране был психоз. Газеты неустанно пропагандировали событие, в прокате крутили нужные фильмы, а наиболее ретивые политработники старались отличиться в агитации чем-нибудь неординарным. Один из таких, с шилом в одном месте, предложил сфокусировать кусочки сала в вареной колбасе в виде цифры 50. Отрезал кусок, а там - 50. И все время 50, пока не съел. Изобретатель трудился, наверное, на колбасной фабрике. Но инициативу не поддержали и даже мягко упрекнули в газете “ Известия” – мол, ну это уж слишком! Наверное, потому что в обиходе уже были конфеты “Чапаев” и пряники “комсомольско – молодежные”. Съел одного “Чапаева”, съел второго… Ну и так далее… В заполярном городе, административном центре Кольского полуострова, через каждые 50 метров по проспекту висят растяжки - “50 лет”. Гуляешь по главной улице и от цифр рябит в глазах. А на выезде из города по дороге в Североморск “по тещиному языку”, на самом верху барак и его стена, с облупленной до дранки штукатуркой, метровыми буквами извещает: - “Мы идем к коммунизму”! - и пока автобус, крехтя, подымается на верхотуру, лозунг все время перед глазами. Ловкий прохиндей – украшатель /наверное, какой-нибудь обкомовский  Пахомыч/ хватко уловил постоянство наглядности и выгодное географическое положение барака и вот теперь все без остановки… любуются.

А 8 сентября вдруг стали названивать жены. Кто из городка, кто с Большой земли, истерично допытываясь, где их мужья – в море, или где? Или где… Телефонисты с особистами прерывали эти разговоры на полуслове, едва заслышав подозрительные вопросы и тревожные интонации. К вечеру Паша Могилевич шепотом доложил - “вражеское” радио донесло, что у мыса Нордкап терпит бедствие советская атомная подводная лодка и есть жертвы… Жены услышали это раньше, а на Большой земле практичеки сразу. И на пути к славному юбилею возникла катастрофа, пока еще неизвестного масштаба. Говорить о ней открыто было нельзя не только ввиду неясности последствий, но и потому, что действовал запрет по известному принципу – у нас происшествий и катастроф не может быть по определению, тем более с гибелью людей. Потому что - политический строй у нас совсем иной, не их, западный, а наш – прогрессивный. Это у них там, в загнивающем капитализме, такое возможно, а у нас – да ни в жизнь! И к этому приложили руки, талантливые на выдумки партактивисты, отбросив в сторону элементарную техническую логику – современная сложная техника в эпоху научно-технического прогресса и продвижения человека в область неизведанного, неизбежно, вне зависимости от общественного строя, собирает дань, иногда, к сожалению, человеческими жизнями. У американцев - “Трешер” с 129-ю членами экипажа. Теперь в СССР – 39. Иной вопрос - как максимально предвидеть, совершенстовать технически и организационно эксплуатацию этих средств повышенной опасности. В этом деле и у нас и у них - непочатый край работы. Какие-то подходы нужно менять. Какие ?

А в Заозерске спешно хоронили 39 подводников, вселив в души родных и близких не только погибших, но и живых моряков, горечь потерь сегодняшних, и возможных будущих. Что-то нужно делать, что-то в нашей жизни нужно менять. Что?

Восьмое сентября.

Вдовамъ и детямъ убитых или умершихъ въ службе давано
будетъ жалованья ихъ по сему: жене 8 доля. Детямъ каждой
персоне 12 доля.
Жене отъ 40 летъ и выше по смерть или замужство, а менше
40 летъ, един раз годовое жалованье мужнее, разве будетъ такъ
увечна, что замужъ итьти будетъ нельзя, то противъ старой
давать до смерти.
/ Уставъ Морской Петра перваго, 1720г. Книга третья.
Глава четвертая. Ст. 8//



Они погибли восьмого сентября. Тридцать девять человек – матросы и офицеры. Они погибли быстро в двух носовых отсеках подводной лодки, в которых объемно сгоревший масляный туман разгерметизировашейся гидравлической системы мгновенно съел живительный воздух. За секунды содержание угарного газа достигло тысячи смертельных кон-центраций. Переборки немедленно задраили, чтобы они остались ТАМ. Это железное пра-вило. Это закон! Это написано в Руководстве по борьбе за живучесть подводной лодки кровью моряков, погибших ранее... Они должны бороться за живучесть и за свою жизнь, победить или… погибнуть. Остальные должны жить. Американцы передали – в Норвежском море, у мыса Норд-Кап, терпит бедствие советская атомная подводная лодка... Военный городок замер в ожидании и жутковатой тишине – не слышно музыки, всеобщий ступор, разговоры вполголоса - КТО? Чей муж, сын, брат? На КПП пытаются прорваться приехавшие с Большой земли родственники членов экипажа…Разрываются телефоны… КТО? Кто-то знает, но не говорит. Почему? Зачем всех держать в этом ужасе неведения и ожидания?

С приходом и приготовлением к похоронам, женщины из состава женсовета, Тамара Маркова, Настя Шарая, Наталья Крапивина, Катя Лисицына и другие, под руководством офицеров из компетентных органов плетут фрагменты венков. Сами венки собирают особисты, чтобы никто не знал – сколько. До самых похорон. И вот траурный день настал.. Все до последего жителя городка – на кладбище. В вырытом бульдозером квадратном котловане тридцать девять гробов. Значит - их тридцать девять… Подводники надолго запомнят эту цифру. На всю оставшуюся жизнь.  Едва сдерживает слезы командир, плачет замполит и тишина постепенно заполняется скорбным  всхлипыванием женщин - вдов, сестер и – всех, кто сегодня здесь…

- Наши товарищи не дожили всего два месяца до замечательной даты – пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической революции! - скорбит в своей речи секретарь Мурманского обкома КПСС, захлопотанный приготовлениями к дате.

- Всего два месяца..., - машинально повторяет за ним вдова старпома Горшенина.

- Какие два месяца?!! Что он несет! - слышится ропот в толпе.

- Тс-с-с ! – раздается из компетентных рядов, - не мешайте церемонии! - кинули по горсти земли и площадку зарыли бульдозерами. Вкопали деревянную пирамидку со звездой и жес-тянкой с надписью: -“ Подводникам, погибшим в океане 8 сентября 1967 года”.

Все. Церемония закончена! Все на праздник! Знаменательная дата! Никакого траура, никаких разговоров! Всего два месяца! - мизерные пенсии детям добиться труднее, чем похоронить их отцов... Более десятка лет стояла эта деревяшка и надпись на жестянке тускнела и смывалась полярными дождями и снегом... И лишь спустя много лет, под какую-то кампанию, с натугой слегка облагообразили…

- Вот так они и нас ..., - подытожил Тимофей Лисицын. Настроение у всех было паскудное и в память о погибших товарищах выпили молча, не чокаясь… И - много! Потом, до конца своей жизни, до самого “дубового бушлата”, все они, в любой компании и праздновании событий по любому поводу, третим тостом будут вспоминать всех, кто сегодня в море и поминать тех, кто в нем остался навсегда…


7 сентября. „ Русалка”

Своим сынам скорбящая Россия
/ На памятнике броненосцу „ Русалка”/


Золотым блеском сверкает крест в руке ангела-хранителя. В начале набережной по дороге в Пирита на гранитном постаменте стоит величественная скульптура, встречая мор-ские суда на рейде у стен древнего Ревеля /теперешнего Таллина/. Шестнадцатиметровый монумент - памятник морякам экипажа броненосца „Русалка”. „ Русалка” погибла 7 сентября / по старому стилю/ 1893 года в штормовых волнах Балтики на переходе из Ревеля в Гельсингфорс. 177 моряков нашли свою могилу в морских глубинах.

Российское общество было потрясено трагедией  “Русалки”. Художник Айвазовский создал новую картину и послал ее в Петербург. Там ее выставили на обозренияе для сбора средств в фонд помощи семьям погибших. В Ревеле состоялись благотворительные концерты в пользу родственников погибших.

А памятник морякам, погибшим на “Русалке”, торжественно открывали в Ревеле 7 сентября 1902 года, С утра собрался народ. Море было особенно бурным, как будто напоминало своим видом о том дне, когда погиб броненосец.
Вокруг памятника выстроен почетный караул из всех частей, находящихся в Ревеле. На пра-вом фланге депутация Кронштадского учебно-артиллерийского отряда и 16-го флотского экипажа, к которым принадлежал экипаж погибшего броненосца. В 12 часов к памятнику прибыли губернатор, адмирал Вульф, представители дворянства города, всех учреждений и ведомств, учащиеся школ с учителями и родственники погибших моряков.

В 12.30 со скульптуры сняли завесу и перед взорами людей предстал монументальный па-мятник морякам броненосца „Русалка”.
Нижняя его часть из серого гранита - нос корабля, глыбы неотесанного гранита символи-зируют волны. Из пьедестала поднимается высокая скала, увенчанная фигурой благословля-ющего ангела с крестом в поднятой правой руке. В нижней части бронзовый барельеф с изо-бражением броненосца, борющегося со стихией. На гранитной скале со стороны моря высе-чены имена 12 офицеров „ Русалки”, а имена матросов – на металлических плитах, укреп-ленных на столбиках, окружающих памятник. Исполнен российский гимн. На рейде корабли под флагами расцвечивания. По окончании печального торжества войска прошли церемониальным маршем. Открытие монумента завершилось обедом в морском собрании. Памятник и домик для сторожей при памятнике по распоряжению морского министра были приняты в Морское ведомство. Оставшиеся у комитета деньги помещены неприкосновенным вкладом в Государственный Банк.

Следственная комиссия полностью исключила версию взрыва на корабле и признала, что гибель произошла „от внешних причин”. Особый морской суд вынес решение, что трагедия случилась по вине флотских начальников, проявивших халатность в определении технического состояния броненосца и возможности его выхода в море в услових ухудшающейся погоды. Фамилия командира „Русалки” капитана 2 ранга Виктора Христофоровича Иениша в судебном решении не названа.

Спустя три года после гибели подводной лодки „Курск”, общество официально известили о том, что причиной трагедии оказалось „неблагоприятное стечение обстоятельств.” Как похоже, не правда ли? Тогда, во времена трагедии броненосца "Русалка", это называлось - гнилые порядки в царском флоте, а как называется это теперь? Откуда такая дурная наследственность? И вранье…

Русалка” стоит на дне более 100 лет. Не лежит, успокоенная, а стоит! Носом вниз, увязнув в иле. Как монумент. Как символ. Или - вековой укор? Как напоминание и предупреждение, теперь слишком явное, чтобы о нем забывать.  Как не забыть и современных  трагедий К-19, К-3, К-8, К-278, К-219, К-129, С-80, С-178 и других, да простят нам родственники, что не все здесь перечислены…

Но на памятнике „ Русалке” – „ Своим сынам скорбящая Россия !” в 1902году, а в 1967... - они два месяца не дожили…
P.S. На Ново-Девичьем кладбище в Москве целый сектор военных монументов, памятников полковникам и генералам, размером в бюст, по пояс, в профиль, в анфас, в бронзе и  граните. Мы их не знали и не знаем подвигов многих из них. Искренне хочется быть уверенными, что каждый из них внес большой вклад в оборону и военную науку. Но вот что интересно - на большинстве монументов сбоку на гранитных плитах влиты скромные, в бронзе, буквы - „От МО СССР”. Нашлись - таки в министерстве денежки. Только для погибших моряков К-3 их искали очень долго, да так и не нашли... А на Север каждый год 8 сентября к “Подводникам, погибшим в океане” приезжала самая безутешная – Настина соседка, вдова старшего помощника командира Саши Горшенина…


Кому что суждено

Кому суждено сгореть, тот не утонет.
/ Пословица/

В экипаже грустно обсуждали аварию и гибель товарищей. Что-то новое пришло вдруг в жизнь подводников и затаилось в душе у каждого. Вспомнили Сотникова.  До  Паши Моги-левича корабельным связистом был капитан-лейтенант Сотников. Этот – из студентов. Кадровые к таким относились не всегда, как к своим . Но этот… сразу вписался в экипаж.


- Андрюха, надоело мне плавать! Ничего нового, все одно и то же! Жизнь идет, а мы все в прочном корпусе – ни тебе семьи, ни дома, ни детей! – как-то пожаловался командир боевой части 4 Сотников другу и сослуживцу Шарому.

- Галка вот родить должна, а я все в море да в море. Хватит, семь лет отдал морю, все честно. Я никого не обманул, это меня пытаются...  Обязательный срок на лодке и на Севере - 5 лет, ты же знаешь...  Все остальное – наш с тобой подарок Северному флоту… или не знаю кому... А кто оценит? И потом - что-то много мы стали плавать, аварии... гибель людей... А я не хочу...

- Славка, успокойся, кому суждено быть повешенным - тот не утонет!!!

- Да я - выдохся..., и хочется чего-то нового, какого-то движения, прогресса, перспектив. Нельзя всю сознательную жизнь - в железе... Хочу, наконец, семьи нормальной, и чтобы до-мой – каждый день. В крайнем случае, через день. А сейчас что мы имеем? Через день - на ремень? И - в море...

Славка Сотников попал в офицеры с должности ассистента кафедры радиотехнического факультета с окладом 120 рэ в месяц. Не особенно проживешь…с семьей. Его окуляры с диоптриями - 5, - 6 не смутили комиссию, поскольку, ввиду нехватки кадров на атомном флоте, медицинские требования были смягчены. Не на мостике же ему стоять, в конце концов. На флоте освоился быстро ввиду коммуникабельности характера, острого ума и независимого мышления, несмотря на то, что последние два качества консервативный флот не при-ветствует. Точнее сказать, вообще не воспринимает.

- Караваева нет на месте! - ответил  по телефону, будучи помощником дежурного по дивизии, капитана 1 ранга Маркова, лейтенант Сотников.

- Не Караваева, а капитана 1 ранга Караваева! - резко  поправил его  “фараон”.

- Рожкова здесь нет, - ответил на очередной вызов дежурный по дивизии.

- Не Рожкова, а капитан-лейтенанта Рожкова, – резонно заметил капитану 1 ранга лейтенант Сотников.  Марков поперхнулся от наглости салаги, но по сути сразу не нашелся и ограни-чился междометиями... На экзамене по устройству подводной лодки у флагманского меха-ника Сотников  не сумел показать нужных знаний и придирчивый заместитель флагмеха капитан 2 ранга - инженер Калисатов язвительно заметил ему:

- Когда я на улице видел гражданских людей с такими портфелями и в окулярах, я думал – вот  какие умные люди, наверное, кандидаты или доктора наук... А на самом деле ..., глядя на вас...? - Борис Апполинарьевич вообще недоброжелательно относился к офицерам службы „люкс” за слабые знания ими устройства корабля и задал Сотникову такие вопросы, на которые с трудом мог ответить и механик. Его раздражало, что какой-то лейтенантишко не проявляет должного почтения и не „виляет хвостом”, вымаливая зачет.

- Тыщ капитан 2 ранга, а я, когда видел на улице капитанов 2 ранга с молотками на погонах, тоже думал – какие умные люди, не солдафоны, а военные и при этом - инженеры... А теперь, глядя на вас...

- Во-о-он! - орал заместитель флагмеха Калисатов, - ты у меня будешь сдавать устройство до турецкой пасхи! Сгниешь в прочном корпусе! - аргумент – „сгниешь в прочном корпусе” считался на флоте очень убедительным..., - лейтенант, улучив момент, сдал экзамен другому помощнику флагманского механика.

Сотников, придя на должность командира радиотехнической службы /РТС/, быстро пошел по службе, имея неординарное качество, редкое для специалистов. Он совмещал в себе и „технаря” и „организатора”. Умел лично разобраться в электронике и хорошо командовал службой. Это быстро заметили и на все неисправности радиотехники на лодках своей ди-визии вызывали безотказного и умелого Сотникова. За это ему прощали независимость характера и кое-какие выходки. Вскоре он привез жену, сорвав ее с кафедры института. Чернобровая казачка Галка собиралась рожать, а ее муж капитан 3 ранга Сотников решил круто изменить свою судьбу и, в интересах дома и семьи, списаться на берег.

- Моя хрустальная мечта – военная кафедра гражданского ВУЗа, - говорил он.

- И как ты собираешься туда попасть? Ты же не „инвалид”? “Деловых качеств ” у тебя тоже нет, /“деловым качеством” на флоте считалось наличие квартиры на Большой земле, в Ленинграде или где-нибудь еще, где есть вакантное место для флотского офицера/.

- Поступлю в академию!

- А зрение, а гланды, а дальтонизм? Это ты здесь проскочил, а там...

- Очки сниму, таблицу выучу, гланды вырежу!

- Высшая математика, а ты не занимался!

- Найму репетитора!

- Есть приказ министра обороны – всех, кто пришел из действующей армии в академию, по окончанию обратно - откуда пришел!

- Одену очки, скажу - я вас в упор не вижу, какой флот? И - на военную кафедру!

- Ну-у-у! Дерзай! – что ты ему скажешь...

Очки снял, таблицу выучил, гланды вырезал, репетитора нанял. Поступил! С семьей в Ле-нинграде! Два года светской жизни на Большой земле! Закончил академию. Надел очки:

- Я вас в упор не вижу! Какая лодка, какое море? – заявил он.

- А мы вас не на лодку, а в штаб дивизии - флагманским специалистом, с вашим зрением там как раз сойдет! - ласково сказали ему. И сошло. Он уехал на Дальний Восток, в дивизию, флагманским специалистом по связи, вместо военной кафедры в Таганроге...

Последнее, что он увидел и услышал, проснувшись за 20 секунд, которые отделяли его жизнь от небытия, были лакированные буковые переборки каюты подводной лодки, тусклый мигающий свет, крики и рев бушующей воды, подступающей к горлу... Подводная лодка, на которой он вышел в море с штабом на два дня, столкнулась в Японском море c надводным кораблем, мощный форштевень которого разрезал ее второй отсек и его затопило за 40 секунд... Сотников не успел испугаться... Кому суждено утонуть…  Ему было суждено.

А Галина родила мальчика.



Замполит Гордей.

Эх, пехота-матушка, пехота, сто пройдешь, еще идти охота...
/ Из песни неизвестного автора /


Гордей пришел на подводную лодку Маркова, переведенный с корабля второго поколения – полуавтомата, где он был инженером связи, и назначен заместителем командира по политической части вместо Пахомыча. Новичок учился на 3 курсе Политической академии им. Ленина заочно. Что его повлекло в замполитовскую академию из инженеров, в экипаже так и не узнали. Олег Петрович оказался внимательным, заботливым и уравновешенным рукововителем и, на удивление, хорошим политработником. С точки зрения экипажа. Сумел так построить политическую учебу, что она вдруг стала не нудной и не наказанием на голову затюканных командиров всех ступеней.

Постепеннно акцент его работы стал перемещаться в сторону обеспечения быта офицеров и матросов, создания работоспособного микроклимата в коллективе, чем, конечно, здорово помогал командиру. В экипаже утвердилось стойкое впечатление, что замена Пахомычу хорошая и  пришел настоящий политработник. Экипаж радовался. Действительно, Гордею все удавалось и вскоре он стал на корабле не только политначальником, но и товарищем в самом глубоком смысле этого слова.

Гордею не удавались только отношения с политотделом дивизии, где к нему относились почему-то прохладно, хотя все его аттестации были вполне положительными. Может потому, что – инженер? Но, к сожалению, ничто не вечно под луной...

...Гордей ужинал в мурманском привокзальном ресторане /”правом отличительном”/, убывая в Москву на очередную учебную сессию. Все, как положено – сто граммов водки, бутылка пива, салат и отбивная. Отужинав, вышел в гардеробную, куда сдавал шинель и шапку. В случаях, когда военная шинель была в ресторанном гардеробе единственной, частенько гардеробщики не выдавали номерки. И в этот раз Гордей обошелся без него. Но гардеробщик с пунцовой рожей и пьяными глазами, уже изрядно надувшийся пивом, вдруг потребовал его у Гордея.

- Но ты же мне его не дал... Вот моя шинель и кроме нее у тебя и шинелей- то больше нет!

- Номерок я тебе выдал! Верни его, а то шинель не отдам! - хрипел пьяный гардеробщик.

- Да пошел ты... Будешь мне тут права качать, я тороплюсь! – и капитан 3 ранга Гордей, про-тянув руку за стойку, снял с вешалки свою шинель с шапкой в рукаве и, одевшись под ак -компанимент мата гардеробщика, вышел на улицу. Настроение слегка потускнело, но, затя-нувшись сигаретой, Гордей отбросил мрачные мысли. Вдруг кто-то тронул его за рукав. Перед ним стоял пехотный старший лейтенант с повязкой „ Патруль” на рукаве.

- Товарищ майор, пройдемте с нами! - козырнув, предложил старлей.

- Это куда еще ?

- В комендатуру, там разберемся.

- А чего мне с вами разбираться?

- Вы в пьяном виде устроили дебош в ресторане, нам поступил сигнал...

- Какой дебош? Сынок, ты что? Это я пьян по - твоему? Никуда я с тобой не пойду, я старший офицер и ты не имеешь права...

- Я вам не сынок, а старший офицерского патруля! - гордо парировал старлей.

- Не дорос еще в звании, чтобы мной командовать, иди себе и лови самовольщиков! - Гордей развернулся и пошел прочь, махнув старлею рукой. Но чего-то не учел моряк. Наверно стар-лееву службовость, или извечную пехотную неприязнь к флотской элите. Еще с курсанстких времен. Через пару минут Гордея остановил уже капитан, представившийся железнодорожным военным комендантом, а, стало быть, по службе имеющий право задержать старшего по званию. За его спиной маячил толстожопенький старлей с торжествующей мордой.

- Пройдемте в комендатуру! - потребовал капитан. Делать было нечего и прошлось пройти в вокзальную комедатуру, где пребывал уже изрядно влитый гардеробщик и, сопя, писал объяснительную про Гордеев дебош, про номерок, и про оскорбления.

- Какие оскорбления, ты что, дядя?! - вконец обозлился Гордей.

- Вот видите, товарищ капитан, на „ты”, и опять грубит. Наслушаешься от них за смену. Он пьяный, вы же видите!

- Ты что, алкоголик! Ты сам пьян, вы посмотрите на него, капитан!

Капитан, с пропитой, видимо, на совместной вокзальной службе с гардеробщиком, физио-номией, мрачно изрек:

- Предъявите ваши документы, товарищ майор, и напишите объяснительную!

Гордей извлек удостоверение личности, командировочное предписание и билет на утренний поезд:

- Какой я вам майор? Я – капитан 3 ранга! И ничего я писать не буду! Никакого номерка не было в природе, а этот мазурик не хотел отдавать шинель. Я просто взял свою...

- Майор или капитан 3 ранга – мне все едино! Пили? - спросил капитан.

- За ужином – сто грамм водки и бутылку пива, - честно признался Гордей.

- Ну во-от! – удовлетворенно прогундосил капитан, сгреб Гордеевы документы и заявление пьяного гардеробщика:

- В машину его и - на гарнизонную гауптвахту, пусть там с ним разбираются.

Преисполненный чувства служебного рвения, старлей взял Гордея под локоток, но тот вырвался и самостоятельно вставился в патрульную машину. Старый драндулет затарахтел всеми своими разболтанными частями на мурманскую гауптвахту. Дежурный по гарнизону оформил Гордея в камеру вместе с изрядно поддатым „летуном”- летным капитаном.

- Завтра разберутся, – буркнул дежурный майор.

Хотелось выть от безысходности и бесправия. Сто граммов выветрились еще на вокзале. В камере было прохладно. Летный капитан бушевал  часа два. Выдохшись, уснул. Гордей не спал до утра, скрипя зубами от стыда пребывания на гауптвахте, на которой не бывал с времен курсантства.Утром комендант гарнизона, полковник, кратко выслушал объяснения Гордея и его естественную просьбу, ввиду фактической невиновности, не посылать „телегу” на флот.

- Все ясно с тобой. Ладно уж, ничего посылать не буду. Но чтобы вас обоих до обеда в Мурманске не было! – сделал он одолжение Гордею и сильно помятому летному капитану.

Но не сдержал честного пехотного слова полковник, хозяин мурманской гауптвахты. „Телега” все-таки пришла в штаб флота. Оттуда по принадлежности Гордея в политуправление.

Ход дальнейших событий был отчетливо предсказуем. Политуправление флота затребовало характеристику на Гордея у политуправления флотилии с объяснением причины. Те в свою очередь запросили дивизию и тоже сообщили по какому поводу нужна характеристика. Естественно, было указано, что был задержан за пьяный дебош в мурманском вокзальном ресторане и сидел на гарнизонной гауптвахте. Политотдельцы дивизии на всякий случай срочно переделали хорошую аттестацию в плохую. В ней суровым языком канцелярского эпистолярного жанра было убедительно показано, что Гордей плохо занимался воспитанием личного состава, скверно вел политическую работу и не организовывал соцсоревнование /отличник боевой и политической подготовки. К тому же политработник не может фигурировать в делах о пьяном дебоше в ресторане!/ Все это было подписано всеми, кому надо, на дистанции снизу вверх. Далее еще проще – представление в ВПА /Военно-политическую академию им. Ленина /и вышибание из нее пьяницы и дебошира капитана 3 ранга Гордея. Лавина неприятностей закончилась снятием с должности замполита подводной лодки, несмотря на все ходатайства командира, офицерского коллектива корабля и собственных попыток Гордея сходу объясниться на всех инстанциях. Сходу не получилось. Характеристики уж больно... не того... Гордей был гордым человеком и отстаивал свое достоинство с невероятным для тех времен упорством. Другой бы  на его месте давно плюнул, ввиду полной бесперспективности любых действий против ветра... Но Гордей в конце концов добился  приема у члена Военного Совета флота и в течение  года объяснительных и докладных записок, встреч со всеми действующими лицами и исполнителями, ко всеобщему удивлению, отстоял себя. Но это было уже потом. И назначили - то его после всего в другое место... А в течение целого года он пребывал в статусе снятого с должности, изгнанного из академии и сверх штата /ну, вы знаете - куда пошлют.../ по заявлению пьяного гардеробщика мурманского привокзального ресторана.

Вот тогда вместо него на подводную лодку заместителем командира по политической части и был назначен капитан-лейтенант Илин.



Старшие помощники командира

Должность старпома на корабле - собачья
/ Флотская истина /



Виталий Викторович Косарь не всегда был старпомом. До этой должности он был уже… командиром… На „буки” - дизелюхе, торпедной подводной лодке, проекта 641, в другой базе. Грамотный, уверенный в себе, упорный и смелый – настоящий моряк. Глядя на него, казалось, что моряком он был всегда, от самого рождения...


Командиром был передовым, из тех, кого всегда посылают туда, где сложно и нужно, чтобы было стопроцентно надежно. Из тех, про кого знают – этот не подведет. И он не подводил... Намечалась неплохая карьера, потому что все ему удавалось. Но… если бы мне кто сказал, что завтра будет на флоте, поцеловал бы того в задницу, как метко выразился один знакомый адмирал. А он хорошо знал, что говорил!

И с Косарем приключилась такая история, в которой флотская действительность не явила миру ничего нового.
Подводникам Северного флота была поставлена задача - в Атлантике поработать своей акустикой с сонарами вероятного противника – акустическими буями, установленными вдоль всего атлантического побережья для обнаружения советских подводных лодок. Для выяснения их /акустических буев/ технических данных и разрешающей способности. И командование Северного флота послало для выполнения этой задачи самого надежного и умелого – конечно Косаря, и ему разрешили работать настойчиво, вплоть до обнаружения вероятным противником. Как говорили, игра стоила свеч. Естественно, американцы Косаря обнаружили, гоняли противолодочными кораблями и глушили шумовыми гранатами миль 200, пока не вынудили всплыть для зарядки аккумуляторов. Однако поставленная задача была уже выполнена, составлен содержательный отчет. Ожидались, как минимум, „Красная звезда” и дальнейший служебный рост. Но все случилось с точностью до наоборот. Как это – наоборот, спросите вы? Да очень просто. Его сняли с должности. За что? Почему? Флотское командование в неловкости прятало от него глаза, но обратного хода уже не было, поскольку Косаря снял с должности Главком ВМФ, которому доложили поутру о двух „поднятых” подводных лодках - в Атлантике и на Дальнем Востоке. Главком оставил в должности молодого дальневосточника, а снял Косаря, как более опытного, поскольку доложить об его задаче и условиях ее выполнения не успели. А после приказа – кто же пойдет отстаивать? Да еще к Главкому! Такие дела у нас совсем не в моде. Начальник такого ранга „ошибаться” не может, а доказывать ему свою правоту всегда - себе дороже.

Поговаривали, что до войны эсминец, на котором старшим перехода был тогда будущий Главком, выскочил на мель. Нарком ВМФ Кузнецов в те сложные времена отстоял молодого и перспективного командира, будущего Главкома, поскольку берег кадры и не ошибся в нем. Но сегодня престарелый Главком уже не помнил этого факта своей биографии и, опасаясь угрозы собственному служебному благополучию, рубанул сплеча. Разбираться никто не стал. Так и появился Косарь старпомом в экипаже, после почти годичного унизительного пребывания сверх штата, и энергично взялся за дело. Правда, для старпомовской должности на атомоходе ему мешали уже усвоеные командирские замашки, поскольку отношения в офицерском корпусе атомщиков заметно отличались от атмосферы на дизелях. Притирка была сложной... Впрочем, это не новость…

Приз Главкома, Кубок за ракетную стрельбу, не достался экипажу Маркова, где старпомом был Виталий Косарь. Кубок присудили другому, где командир был ближе к распределению наград и прочих житейских благ. При всех прочих лучших показателях и точности попа-дания, экипажу Маркова досталась лишь Грамота за второе место. Это было несправедливо и по сути чуть больше, чем ничего, поскольку Кубок предполагал разнообразные блага.

Честолюбивый Косарь, временно исполняющий обязанности начальника штаба дивизии и вручая экипажу от имени штаба Грамоту, с легким пренебрежением отставил в сторону Кубок и так зачитал Грамоту, что она прозвучала как Главная Награда! Экипаж оценил это по достоинству и старпом Косарь вписался в экипаж, несмотря на свою собачью должность.
Его морские и командирские качества в конечном счете были все же оценены по достоинству и он снова был назначен командиром продводной лодки, а потом и командиром дивизии. Однако, в наших кадрах такое случается, увы, далеко не всегда.



Старпом     Пергамент

Штурман мечется, как…
/ из народной поэмы о штурмане /


Он называл свою жену на французский манер – Люси, подчеркивая ее отношение к Мельпомене. Люси заканчивала театральный институт по специальности художник-гример и мечтала о работе в театре. Женя Пергамент женился на Люси, будучи на пятом, выпускном, курсе училища, а она в своем театральном – на третьем. К выпуску из училища Люси родила Пергаменту дочку, в которой он души не чаял. Его распределили на Северный флот штурма-ном на дизельную лодку, а Люси осталась в Ленинграде, поскольку маленький ребенок и незаконченный институт. Так и жили – он на Севере, она в Ленинграде. За время его кратких побывок они сумели обзавестись вторым ребенком. Люси закончила институт и поступила в театр, поскольку рассчитывать на работу по своей редкой для Северного флота специальности не могла, но не могла от нее и отказаться. Так и жили врозь. Зарплату Пергамент получал неплохую и в Ленинград отправлял без задержек. Люси ее вполне хватало. Со временем слабый огонек желания разделить судьбу с мужем на Крайнем Севере окончательно угас, ее целиком поглотила театральная жизнь с его вечным праздником, закулисными интригами и романтикой творчества в искусстве. На Севере холодно, одиноко и неуютно, а в Ленинграде - Невский проспект, теплая, уютная, хотя и однокомнатная квартира на Садовой, дети у мамы и желанный театр со своей кипучей жизнью и, конечно, очередным поклонником, подающим творческие надежды молодым актером с амплуа героя-любовника.
Закончилось все так, как всегда заканчивается, когда жизнь порознь, а кругом все так блестит и переливается. Люси окончательно решилась и отставила северного Пергамента в пользу ленинградского театрального героя-любовника, который в свою очередь отставил свою жену с двумя детьми. Трудно порою понять, как ухитряются эти творческие деятели наклепать столько детей, зарабатывая театральные копейки, рассчитывая только на какие-то мифические перспективы в своей жизни и порхая от одной почитательницы своих сомнительных талантов к другой. Пергамент с трудом удержался, чтобы не спустить героя-любовника с лестницы, но, перемучившись, милостиво благословил их союз. Союз, конечно, совсем скоро дал течь, ввиду того, что корабль любви наскочил на острые рифы бытовых неурядиц, дефицит средств к существованию и кормлению вечно голодных детей, а также ввиду исчезновения надежд на творческие успехи. Герой- любовник погрузнел, полысел, потускнел, стал брюзгой и обвинял в своих неудачах всех вокруг, начиная с главного режиссера театра и кончая гримершей, теперешней своей женой – Люси. Пергамент стал заядлым холостяком, жил в каютах плавучих казарм и полностью посвятил себя военно-морской службе. Алкоголь употреблял умеренно, у женщин пользовался успехом, в должностях продвигался в срок и не забывал помогать своей бывшей жене Люси материально, брезгливо морщась при виде героя-любовника, с которым, тем не менее, по приезде иногда перекидывался в шахматишки. Когда его назначили старпомом на лодку Маркова, он  немедленно получил прозвище “Шмага”  и начал наводить порядок в разболтанном, за время безвластия, экипаже, железной рукой. “Фитили” сыпались на командиров боевых частей, как из рога изобилия. Но он ухитрялся делать это так весело, без всякой нутряной злобы, что и воспринимались они просто. Организация повседневной службы улучшилась. В ней появился огонек и жить стало веселее. Когда экипаж, намучившись от строевых занятий под барабан, вяло разучивал на морозе строевую песню под руководством помощника командира Сапрыкина, Пергамент остановил нестройный хор и, как всегда, прищурив голубой глаз под мохнатой бровью, весело рявкнул:

- Ну что это такое? Что вы тут сопли развесили? А ну-у! Эки-па-а-ж!!! Песня ! Простая!! До безобразия! Раз-два, начали – Северный флот, Северный флот, Северный флот не подведет! - и маршировал на месте перед строем. Экипаж, глядя на него, возбудился и песня пошла…

Года через три, когда его перевели с экипажа на новый проект подводных лодок, он, прощаясь, завез в каюту ящик коньяку и, вызывая каждый вечер по одному офицеру, ставил бутылку на его карточку взысканий и поощрений, а после выпивки рвал ее на мелкие клочки, бросал в иллюминатор и серые волны разносили по заливу обрывки служебных страстей. Карьера его была удачна, но он так и остался холостяком... Во всяком случае, в обозримом времени…





Врач среди моряков, моряк среди врачей

Долженъ принять сундукъ с лекарствами у аптекаря…
Во время компании, долженъ по вся недели доктора
или лекаря, которой его должность управлять будетъ,
репортовать о числе больныхъ и состоянии ихъ и о ле-
карствахъ и о пище и о прочемъ, что к его должности
касается.
/Уставъ морской Петра перваго, 1720г. Глава 10 Ст.1 /


Какой-то болван в Медицинской академии наболтал корабельному врачу Николаю Ивановичу Ревеге, что офицеры-подводники будут на него молиться, чтобы он, не дай Бог, не списал их с корабля по здоровью. Политпропаганда изображала службу на атомных подводных лодках, как некую манну небесную, упавшую на головы избранных… И это, впрочем, было недалеко от истины. Обыватели в Мурманске, ввиду абсолютной секретностиэтого рода военной техники, пользовались разнообразными слухами, утверждавшими, что служивщим на этих кораблях отшельникам от жизни  уже ничего не нужно, кроме приличной зарплаты и хорошей еды. Молодухи сочувственно охали и по-бабьи простодушно жалели этих ’’бедолаг“, якобы лишенных их  любви и ласки.

Доктор возомнил, что офицеры полностью в его крепких медицинских руках, должны ходить вокруг него на цыпочках, заглядывать в глаза и угадывать желания. Святая простота! Он не учел, что почетные и звездные времена на атомном флоте закончились так быстро, едва только начавшись, что собирать дивиденды с корабельной докторской должности ему уже не пришлось. Флотская рутина немедленно испоганила все, что только можно было испоганить из красиво, мудро и современно придуманного отечественной наукой и зарубежной практикой атомного подводного плавания. Ко времени его попадания на подводный ракетоносец в котловом довольствии с чудесными и питательными продуктами наступили новаторские перемены. По уточненным правилам снабжения, любой пищевой продукт, из рекомендованных наукой для подводников, можно было заменить на похуже, но в большем количестве. Иначе говоря, при получении продуктов на поход ввиду отсутствия, скажем, красной икры, можно было вместо нее получить в эквиваленте стог сена. И так - по всему перечню продуктов, рекомендованных медицинской наукой для поддержания организма подводника в тонусе в экстремальных условиях его службы. Красная икра и другие вкусные и исключительно полезные продукты стали расходиться по орбите, более близкой к береговой базе снабжения, чем к ней относились герои-подводники. Бербаза есть бербаза.

Рабочий режим службы, регламентированный корабельным уставом, ужесточался само-дурством собственных начальников и усугублялся придурью вышестоящих. Время отдыха и общения с женами урезалось до минимума, прямо пропорционально дураковатости руко-водителей. Трое суток отдыха перед автономным плаванием представлялись теперь фантас-тикой и счастливым невозвратимым прошлым. Тяготы и лишения усугублялись разными текущими обстоятельствами, как-то:

-не подвезли ракету для загрузки, что-то там у них не ладится на технической площадке;

-сломался кран и погрузка остановлена, а крановщик ушел искать запчасть;

-кран исправили, но ракета не идет в шахту… или торпеда в торпедный аппарат.

Время-то идет, а сегодня твоя очередь на сход с корабля и побывку дома до 6 утра…

Наконец, ракета /или торпеда/ "в стволе", перешвартовались к родному причалу, и уже "отбой моторам", но поднялся ветер и превратился в "Ветер-2", при котором плавсоставу сход на берег запрещен. И ты не сошел на берег, матерясь и проклиная ветер, лодку, ракету, дурака- старпома, пофигиста - замполита и служаку командира. А завтра уже не твоя очередь на увольнение.

Или ты, наконец, освободился часам к 22, но транспорта-то уже нет, а до городка - 7 км., одновременно - зима, полярная ночь и снегопад. И ты, завывая от безнадюги, тащишься по сугробам в этой вечной мерзлоте и по пояс в снегу. Хорошо, что хотя бы северное сияние освещает твой тернистый путь. Прибываешь домой часам к 2-м ночи в шинели колом и за-стывшими, в ботиночках на коже, ногами. Тебе отпущено 2 часа счастья. Ты – дома! Рядом теплая женщина и бутылка коньяка. Ты пьешь почти бутылку, чтобы согреться и, счастли-вый, засыпаешь в 4, чтобы подняться в 6 и успеть на корабль к 7-30. Так требует Корабель-ный устав. В 8-00 - подъем флага и новый день. На службу офицерский состав возят на гру-зовых фурах с брезентовым верхом, часто - без скамеек. Иногда вывезти всех не удается, по-тому что одна фура не пришла - не заводился мотор, а у другой - водитель не нашел левый сапог. Тогда опоздавшим грозит “фитиль” с возможным ограничением схода на берег на недельку- другую, чтобы служба не казалась раем. Как говорят мудрые люди, любовь к морю воспитывается невыносимыми условиями на берегу. А там уже и в море - на торпедную стрельбу или на учения. Мы же в море - дома, а на берегу - в гостях. Таков ритм и режим службы на весь год, за исключением 2-х-3-х месяцев автономного плавания. Там своя жизнь и свои заморочки.  Из всех преимуществ и почетности службы в подводниках, кроме собственого гонора, оставался еще лозунг на сопке, прикрепленный ретивыми политбойцами:

- Подводник - профессия героическая!

Впрочем, это-то уж они не соврали. Есть поговорка - море любит сильных! Святая истина!

Однако   сильные,  а, главное, наиболее находчивые из них, находили лазейки и перемещались по службе с формулировкой отдела кадров – "в части центрального подчинения" по блату, везению или состоянию здо-ровья. Милый доктор - дилетант, пригрозивши однажды, что спишет с корабля по здоровью, был прилюдно осмеян и его надежды на собственную значимость и популярность в экипаже рухнули. От осознания реальности он сильно разочаровался в подводной службе. Все его становление на корабле прошло, как и у всех, в три стадии.

Первая. С приходом в экипаж после академии его переполняла мысль, что он здесь самый умный, еще бы - академик, и очень много чего знает, а они все вокруг – дураки, одичавшие от многолетней службы за Полярным кругом.
Вторая. Осмотревшись, увидел, как много вообще - то они все знают, а он – так мало, почти ничего, и пришел к неутешительному выводу, что он сам дурак, а они все - умные.

И третья. Освоился, вписался, кое-что в подводном плавании познал и вдруг понял – все одинаковые. И он - как все. Впрочем, обычное явление… Все проходят через это…

В большой признательности он бывал временами у лейтенантов-холостяков, любителей гульнуть на берегу с малознакомыми девушками. Через 3-5 дней, бывало, они брали доктора под локоток, отводили в сторонку и, преданно глядя в глаза, заискивающе и интимно шептали:

- Доктор, можно с тобой поговорить? - доктор становился важным, как начальник паспорт-ного стола, милостиво выслушивал страдальцев, давал советы и направления в госпиталь.

Это была лишь малая часть реализации собственных амбиций, но его в экипаже все равно полюбили… Без него на корабле был бы не тот пейзаж…



Штурман Петров. „Волны над нами.”

Штюрманъ  хоть и натура хамская, до вина и бабъ охочая,
но за знание наукъ навигацкиъ , хитростныхъ в каютъ -
–компанию пущать повелеваю и чаркой водки   не обносить
. /Петр 1/


Северный драмтеатр готовился к постановке спектакля о подводниках. После долгих переговоров с флотским начальством и трудными согласованиями с компетентными орга-нами, двум артистам театра с большим скрипом и предосторожностями было разрешено по-сетить атомную подводную лодку, чтобы вжиться в образы своих героев, имея их прообразы живьем. Компетентные органы упирались до последнего, профессионально оберегая флотские тайны, которые успешно выбалтывали вышестоящие штабы, а за границей - очень компетентные товарищи из компетентных органов.

Наконец, график и план посещения были разработаны и артисты допущены на корабль с инструкцией под личную ответственность старпома Пергамента – „туда не пускать, сюда не ходить, этого не говорить, по сторонам не смотреть, с. ..и до..., и - с записью в вахтенный журнал.”

Атомная лодка пару дней назад пришла из дальнего и длительного похода и бока ее еще не остыли от тепла работающей ядерной установки – вывод не разрешили. Наверно, снова в море с какой-нибудь наукой.

- Вечно нам, как идиотам, “везет” с такими приходами, - ворчал старший лейтенант Петров, бывший воспитанник нахимовского училища - “питон”, а сегодня штурман и молодожен. Жены потусовались за забором, повидали издалека своих моряков дальнего плавания и поняли, что сегодня „кина не будет...” Особисты настучали, куда надо, про жен у забора и начПО /начальник политотдела/ их оттуда погнал - куда торопиться? Дети есть почти у каждого, все остальное - разврат, как сказал один наш флотский доходяга. А секреты... Вдруг какая жена с фотоаппаратом запечатлит старую плавбазу, плавказармы и гальку прибрежную... Не годится...

Штурман, старший лейтенант Петров, который женился полгода тому назад и только - только перед походом привез жену в гарнизон, матерился у себя в рубке на чем свет стоит.

- Петров! - заглянул в рубку старпом Пергамент, - принимай гостя, артист к нам, будет тебя со сцены показывать... Да закрой же ты рот, наконец, штурман! Интеллигенция на корабле, а ты... как биндюжник. Что они со сцены из тебя покажут? Сплошной мат и нецензурные выражения?

- Да пшш-ли вы все вместе с вашим театром и интеллигенцией... Попаду я сегодня домой или нет? Там Надька ждет, а я тут... с вашим театром. У нас уже не театр, у нас тут цирк – как ни придешь с моря, опять туда же... Совсем оборзели что ли? У них что - на нашего шхипера зуб?

- Все, штурман, бля..., отставить разговоры... Ты мне тут секреты не выбалтывай! А Надька твоя подождет...Не прокиснет! Я свою Люси последние три года тоже видел только в комбинации, или ночной рубашке. Прихожу домой к ночи... она уже спит, - подытожил штурмана старпом. Правда, он не уточнил, что его Люси последние три года на Севере вообще не было.

Из-за его спины с любопытством прислушивался к флотскому фольклору артист, как ему и положено - в шляпе и с портфелем. Освоение роли началось. Правда, в тексте пьесы не было ни одного слова, похожего на те, которые он только что услышал.

Старпом втиснул артиста в штурманскую рубку и поспешил удалиться - нужно было еще одного свести с механиком.

- Славин, Олег Палыч, - вежливо и осторожно представился артист, протягивая мягкую вла-жную ладошку. Был он лет сорока, волнистый блондин, слегка округлившийся и с голубыми глазами. Таким и должен быть герой в театральном амплуа…

- Поможете? Вжиться в роль? Мне еще не приходилось играть подводников...

- Я вам тут что? Театральный институт, или... как его ... Станиславский? Я не умею никого вживать, вживайтесь сами! Я вам не ве-е-рю!  Я - что? Видите, какая у нас тут хреновина – нет схода на берег, а там – Надя! - огрызнулся штурман и зашелестел рулонами карт. Артисту было не совсем понятно, что за спешка, ну выйдут еще на два-три дня и вернутся... к Наде..., но спросить не решился. Петров развернул на штурманском столе карту полигона:

- Извините, надо прокладку сделать на завтра ...

- Хорошо, хорошо, я не буду мешать, только скажите, что такое прокладка? - Петров объяснил и взялся за параллельную линейку и карандаш.

- Можно я буду спрашивать вас, а вы мне объясняйте, если не трудно? Я хочу понять ваши чувства и мысли, чтобы сыграть роль точнее?

- Валяйте, - милостиво разрешил штурман и закусил карандаш.

- Ну вот, например, о чем вы думаете, когда лодка погружается?

- О бабах, о чем еще! – задумчиво ответила „ хамская натура”, начиная входить в роль.

- Па -ч-чему? – удивился Олег Палыч.

- А я о них всегда думаю! - ерничал штурман, повторяя столетнюю шутку, которую, видимо, не знал только Олег Палыч, поскольку в театральном они этого не проходили.

Артист помолчал, наблюдая как штурман орудует на карте инструментом. Петров вошел в роль учителя и с серьезным видом травил артисту про хитрости прокладок и про невязки, про широты и долготы, океанские шторма и ураганы, срочное погружение и Сэндвич /вместо Гринвича/.

- Олег Палыч, а выпить у вас с собой случайно нету? - совсем обнаглел штурман, неожиданно отмякший душой и поправивший настроение. Он так увлекся развешиванием лапши на уши доверчивому артисту, что не заметил старпома, стоявшего за открытой дверью.

- Петров, зайди ко мне! - прервал “учителя” старпом. В старпомовской каюте Пергамент влил разошедшемуся штурману по... самые нежные места, но тому было уже, как говорят, по цимбалам. Жить стало веселее. В море штурман Петров окончательно вошел в роль театрального наставника и продолжал вдохновенно “впаривать” в Олега Павловича всякие были и небылицы, драматические случаи из жизни и про замечательный героизм, проявленный лично им. Короче – тае-мое, зюйд-вест и каменные пули, как сказал бы герой Леонида Соболева. В надводном положении в своем полигоне параллельным курсом встретили лодку своей дивизии и командир, получив с нее семафор, приказал боцману ответить :

- Юра, ты не прав! - командиром там был Юрий Дюжев.

Олег Палыч спросил у штурмана, что это означает. Петров доложил артисту, что наш коман-дир человек очень вежливый, интеллигентный и не употребляет бранных слов... Как в том анекдоте, когда солдаты чинили в детском саду проводку и один из них нечаянно капнул другому за шиворот расплавленным припоем, а вежливый пострадавший заметил:

- Юра, ты... не прав!!! - Петров посвятил артиста в подводники, заставив его выпить целую бадью забортной воды с глубины сто метров... Корабельная публика в центральном посту, развесив уши, с удовольствием слушала краснобая штурмана, восхищаясь таким искусством художественного свиста... Вот это будет спектакль! Все надеялись, что и „маслопупы”- ме-ханики не подведут и вольют в своего персонажа не меньше и не хуже... И не ошиблись.

Спектакль посмотреть так и не удалось. К его выходу в репертуар атомный ракетоносец снова скрылся под волнами И, как всегда, надолго. Говорят, в спектакле был сплошной героизм, очень интеллигентные диалоги, типа – „Юра, ты не прав!”, терпеливо ждущие жены и вообще полный ажур... Никто не матерился, что не пускают на берег к семье, или … к бабе.



Штурманенок Рашников

Подштюрманъ долженъ во всемъ быть штюрману и во деле    
его вспомогать, а въ небытность штюрмана дело его отправлять,
подъ такимъ же штрафомъ какъ и штюрману.
/Уставъ Морской Петра лерваго, 1720г. Книга третья.Глава вторая ст 2/



Еще совсем недавно неунывающий, как большинство курсантов выпускного курса,будущий штурман Рашников, весело чистил в училище бронзовый нос флотоводца Крузенштерна, получал погоны с кортиком и распределялся на атомную подводную лодку. Он был без памяти рад этому распределению, считавшемуся престижным, поскольку были всякие другие…не очень – в гидрографию, на тральщики и прочую надводную мелочь, где можно было гнить до седых волос. А тут – атомоход с перспективами! И вот он уже командир электро-навигационной группы штурманской боевой части атомной ракетной подводной лодки. Казалось бы, все так хорошо началось… Как вдруг, что-то в службе не заладилось, так ему показалось. А традиционные флотские байки гласят - если в первый год служба не пошла, вся дальнейшая не пойдет тоже… Матросы какие-то разгильдяи, приборы не все в строю, подворотничок не успевает пришить, брюки плохо глажены, реакция неважная - все время спать хочется. На самостоятельное управление сдать в срок не получается. И этот ненавист-ный старпом – Пергамент, / в экипаже - Шмага/. Все видит. Все слышит. До всего дое…, ну в общем, до всего ему есть дело, жить не дает и жизни нет... Никакой.

Ни на службе, ни в семье – домой - то не пускают, пока не сдаст экзамены... „Фитилей” уже столько, что старпом завел вторую карточку. Все – кончена служба! Сливай воду... После очередного „фитиля”, долго мучившийся сомнениями, штурманенок написал рапорт на имя командира:


Командиру в/ч.......     капитану 1 ранга Маркову Л.В.
Прошу списать меня с корабля, поскольку в критических ситуациях не
имею самообладания и к службе на ПЛ не пригоден.
Лейтенант Рашников В.А




Леонид Васильевич приказал разобраться старшему помощнику. Пергамент - поперек рапорта:

-Тов. л-т Рашников, в критических ситуациях не занимайтесь  самообладанием!   
По сути рапорта – отказать. Продолжайте служить   Родине.
Старпом Е. Пергамент.



Рашников привыкал к тяготам и лишениям долго и тяжело. Был он юношей нежным, скромным, домашним, настоящим потомственным петроградцем – ленинградцем, любил свою Соню с малышкой и с трудом переносил пергаментов фольклор.

Через положенное время, уходя с корабля переводом на новый проект подводных лодок, Пергамент вызвал Рашникова к себе в каюту прощаться. За беседой влил в несчастного полбутылки коньяку, а вместе с ней и уверенность в себе, объяснив, что все его недочеты в службе - сущие пустяки по сравнению с мировой революцией! Карточку взысканий Рашникова “Шмага” порвал на мелкие кусочки на глазах у захмелешего штурманенка....

- Запомни, Рашников, командир ругает – учит ! – внушал, пунцовый от изрядной дозы конь-яка, Пергамент молодому, добродушно сверля его голубыми глазами из-под кустистых бровей. - Служи отечеству! Все будет хорошо! В морях твои дороги, ты же штурман!

И служба у Рашникова пошла... Не сразу, правда, и со скрипом, да было бы желание.



Минеры. Новицын.

Если ты и туп и глуп - поступай в ВВМУПП *….
/Инженер-механики по злобе …/


А минер Новицын не прижился в экипаже. Не наш человек, и в экипаже это сразу передалось всем, как по волнам в эфире. По еле заметным дуновениям, штрихам, фразам, и оттенкам. На то и экипаж… Здесь нельзя особняком, индивидуально и что-то держать за пазу-хой. Нельзя выбалтывать мужские секреты. Нельзя быть высокомерным. Нельзя выслу-живаться за чей-то счет… Правда, Коля на мостик и не стремился. Очень берег себя для истории и через реакторный отсек на всякий случай не ходил. Кто его знает...

-Этот флот я видел через пенсне, - обычно выражался он. Женился со смыслом, через тестя стал „инвалидом” и подал документы в академию. Поскольку поступление в нее было учтено при выборе невесты и дело, с помощью тестя, успешно продвигалось, время, поло-женное на подготовку с освобождением от службы, он проводил на казарменной койке, уют-но устроив под голову две подушки. Капитан - лейтенант Лисицын подложил ему туда „Арифметику для 4 класса”, но и ее минер изучать не стал за ненадобностью и чтобы не нап-рягатья… В академию поступил, а после ее окончания, доносил знания курсантам в каком-то училище, куда был назначен опять же с помощью тестя. А флот не досчитался флотоводца с академическим образованием. Да и Бог с ним. С флотом...

После удачного выстраивания карьеры, Новицын бросил блатную жену и женился на официантке из училищной столовой…



Кулишин

В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде…
/ Поговорка минеров…/



Капитан 3 ранга Кулишин был старым минером. Он служил на разных лодках столько,что уже и не помнил, когда и как эта служба началась и не знал, когда и где она закончится. Он выстрелил за свою службу такую уйму торпед, всяких – учебных, боевых, испытательных, что знал свое дело с закрытыми глазами и был вечным командиром первого отсека, куда назначают всех минеров – командиров боевой части три.

За долгую службу ему так надоели всякие разговоры, что он стал патологическим молчуном и открывал рот только тогда, когда этого требовала служба.

Невысокий, плотный, круглолицый и курносый, он напоминал персонаж Ярослава Гашека – бравого солдата Швейка, кроме всего еще и потому, что когда открывал рот, шутки его были из народного фольклора – редкие, краткие, сочные и к месту.
После чего опять надолго замолкал. Перед ним за его длительную службу прошли десятки командиров, старпомов и прочих начальников.  Он научился переносить самодурство и глупость некоторых из них с олимпийским спокойствием, что иных, впрочем, раздражало до икоты.

- Меньше группы не дадут, дальше лодки не пошлют, - сделал резонный вывод Кулишин, поскольку в его оружейной специальности должности меньше, чем командир БЧ-3 на лодках вообще не существовало. Его никуда не продвигали, потому что как-то не замечали, да он и сам не стремился. Его вполне устраивали четыре торпедных аппарата калибра 533мм в носу лодки и два 400мм. в корме, которые его матросы надраивали до боли в глазах. Торпедные стрельбы ведь не каждый день. В компании с выпивкой был молчалив, как всегда, но до определенной по количеству дозы. Когда он среди общего разговора с тоской и подвывом вдруг заводил: -“… в понедельник проснешься, толи день, толи вечер, на подлодке слилось все в понедельник сплошной....”, или - “а еще вечерами не пускали нас в город, и учили науки, как людей убивать...” Все. Это означало – финита- ля- комедия. В репертуаре - курсантские песни… Диме больше наливать нельзя и вообще пора  укладывать… А он и не сопротивлялся.




КГДУ / Командир группы дистанционного управления /

Смотри в табло...
/ Железное правило управленцев /



Лисицын и другие КГДУ управляли энергетической установкой подводной лодки. Вся автоматика и дистанционные приводы заведены на пульт управления ГЭУ – главной энерге-тической установки. Основная задача Лисицына управлять ядерным реактором с автоматикой. Вычислить пусковое положение компенсирующей решетки, осторожно поднять ее шагами, пока не дрогнет стрелка прибора, когда реактор „пошел”, полетели нейтроны расщеплять атом и началась управляемая цепная реакция. Развели пары, дали на турбину и… поехали. Сложнее Лисицыну, когда задают ход с “малого” на “полный” - ядерный реактор начинает ”разгоняться” от температурного эффекта в активной зоне и аварийные стержни могут его заглушить по сигналу „превышение мощности на 20%”. Держи ухо востро - или не выполнишь заданный ход или спалишь реактор. Когда на табло выпадает сигнал “Превышение мощности на „20%”,  все стержни и компенсирующая решетка реактора летят вниз, Тимофей в экстазе бросается на ключи и кнопки лавиной и приводит автоматику в полный беспорядок, если вовремя не вмешается управленец с правого борта Коля Донцов. Он бьет Лисицына по рукам, подхватывает управление и кое-как нормализует ситуацию. А эти… стратеги в центральном посту, до сих пор не поймут – ну нельзя с „малого” сразу на „полный” и требовать, чтобы корабль рванул. А, впрочем, черт их знает, может обстановка такая, что нужно быстро бежать... Они же не объясняют...


Тимофей написал в своих соцобязательствах замечательные пункты: - “11. Мурло – в табло!” и – “12. Каждый нейтрон в ядро!”  “Мурло” заместитель командира по политической части пт Илин вычеркнул, как не очень печатное, а „каждый нейтрон” оставил, надеясь, что у Лисицына это получится. С физикой у зама было слабовато... Лисицын пришел в училище с торпедных катеров, на которых честно отслужил положенных тогда четыре года. На подводной лодке после училища он уже шесть, в начальники не хочет, списаться не может. Нет такого закона, чтобы Тимошу под белы рученьки да в родной Псков на должность…Только по здоровью, а „пскопской скобарь” Тима здоров, как бык. Ну, а если по здоровью, то, может, временно водочки попить и слечь с жалобой на сердце? Сказано – сделано. В госпитале нужно полежать не менее трех раз, чтобы списали. Вскоре постоянно хворого Тимоху в госпитале знали уже, как родного, но третий раз все же не приняли, ввиду явки на обследование под изрядной “мухой”... На обратном из госпиталя пути Лисицын поймал доверчивую кошечку супруги флагманского механика флотилии Завадовского, и, на изумленных глазах хозяйки, растянув роскошную пушистую шкурку, вычистил ботинки. Лисицын сильно увлекся этим способом списания с флота и, будучи по путевке на черноморском военном курорте, по причине непросыхающего пьянства, три дня не мог выговорить свою собственную фамилию, которой заинтересовался главный врач, за что и был отчислен из санатория  досрочно с “телегой” на флот.

Позже, когда у Тимофея обратного хода от бутылки уже не было, комиссия отдела кадров ВМФ списала его за алкоголизм и „дискредитацию звания советского офицера”. На комиссию Лисицын явился пьяный, бил себя кулаком в грудь и кричал, что очень хочет служить. И правильно сделал, иначе бы его не списали.


Радиация.

… Никакой миллирентген не согнет…
/ Это уже потом, после Чернобыльской аварии /


- Открывай выгородку! Чего ждать дозиметриста? Может он, падло, вообще не придет, а мы тут будем париться! – уговаривал Лисицын Колю Донцова. Раз в месяц офицеры мыли спиртом реакторные выгородки - приборы, механизмы, системы, переборки, чтобы удалить всяческую пыль и уменьшить “наведенную” радиационную активность. Выгородки на замках и опечатаны. Открываются только в присутствии дозиметриста службы радиационной безопасности для замера уровня радиации и определения допустимого времени работы в них. Часть выделенного для помывки спирта справедливо достается “мойщикам” для “дезак-тивации” организма после работы c ядерным реактором. Святое дело! Оно негласно как-то даже узаконено. Лисицын, в предвкушении личной очистки организма от радиоактивной пыли, торопил напарника:

- Чем скорее сделаем, тем скорее на “дезактивацию”. Сегодня вымоем одну, завтра другую. И давай без перекуров, а то – переодеваться, мыться…

- Здесь же печать! – резонно заметил дисциплинированный Донцов

- Плевать, мы ее аккуратненько, лезвием, а потом пришлепнем на место! - старшина отсека,
Миронюк, уже суетился у пластилиновой печати. Пять часов без перекура Лисицын и Донцов скрупулезно отмывали реактор и всю начинку выгородки бязью, смоченной в спирте.

- Жарко! – смахнул пот со лба Тимофей.

- А ты что хотел? Всего пять суток, как вывели реактор. Чувствуешь – импульсные трубки еще теплые!

- Вылезайте, товарищи офицеры, на ужин пора, - заглянул старшина Гриша Миронюк.

Пропустив перед ужином по рюмке “дезактиватора”, “мойщики” почувствовали себя бодрее и вечер в компании примазавшихся к “дезактивации” прошел весело. Утром дозиметрист все-таки пришел. Ему открыли оба помещения и отметили этот факт в журнале. Матрос обследовал обе выгородки и доложил, что во вчерашней можно работать 8 минут, во второй 6 часов! Результаты записал в свой журнал. У Лисицына морда вытянулась:

- Ничего себе! Сколько же мы хватанули?

- Я тебе говорил, охломон, что это нельзя делать! А ты? Тебе бы только нажраться поскорее, долбо…б! - выругался Донцов. - Ну вот что теперь прикажете делать? Докладывать?

Лисицын прикидывал:

- Да уж не так-то и много – всего по 42 рентгена! Хрен с ними!

- Хорошенькое дело, немного! С 50-ти уже лучевая болезнь. А ты посчитай еще на какое вре-мя нас отстранят от работы на лодке и сколько это будет нам стоить, доплату-то за особые условия при этом снимут! Не говоря уже о выговорах.

- Посчитал уже, примерно на полгода, а в деньгах где-то около тысячи рублей на нос!.

- А-а… провались оно все…Чего уж теперь! Не будем докладывать! Как – нибудь обойдется! Родное российское авось! Ни запаха, ни цвета, ни вкуса, абсолютно никаких ощущений в атмосфере альфа и бета-частиц, пронизыващих нейтронов и гамма-лучей. До поры, до времени…

Только “карандаш” в нагрудном кармане или пластинка с негативной фотопленкой регистрируют излучение, дозу которого раз в сутки вычисляет химик Саша Крапивин и заносит в свой совершенно секретный журнал без права “обрадовать” тебя ее количеством. Химик не может самостоятельно объявить радиационную опасность, что бы там не показали его приборы. Только с санкции командира, чтобы не было паники. А сколько раз командир-ские санкции запаздывали и количество оборачивалось губительным качеством! С радиациейшутки плохи! Ее безмолвное действие создает предательскую иллюзию безопасности.

По личному отношению к радиации экипаж делится на две неравные части. Одни панически боятся ее, невидимой и неслышимой, и пролетают реакторный отсек галопом, или вообще стараются в нем не бывать. Другие относятся к правилам слишком беспечно, как Лисицын с Донцовым и примкнувшим к ним старшиной Миронюком. Вторых, к сожалению, больше.


А результаты – позже… Может быть, через несколько лет. И тогда уже ничто не поможет!



КГДУ Донцов

Справа стенка, слева камни,
а корабль прет, а амбиции играют…
/Леонид Соболев/



Швартовая команда уже наверху. На мостике старпом Пергамент. Сверху руководит приготовлением корабля к бою и походу. Командир еще у себя в каюте. Убраны дополнитель-ные швартовые концы. Последний аккорд в приготовлении – проверка моторных и турбинных телеграфов. Вахтенный мехник Шарый в центральном посту  привычно прогнал за ручки
телеграфы по всем положениям. Из отсеков отрепетовали.

- Мостик..., – начал Шарый, но вопль Пергамента с мостика прервал его:

- Куда? Центральный!!! Стоп машина! Стоп, едрена мать!

- Какая машина, вы что там на мостике? Все стоит! - и механик зыркнул по тахометрам  на носовой переборке. Стрелки были на нулях...

- Пульт! Что у вас там?

- У нас все нормально! Моторные и турбинные телеграфы проверены, замечаний нет!

- Что проверено? Стоп машина! - орал старпом, - Едем на берег!!! Вы что там – охренели? Стоп, я вам говорю, - захлебывался старпом, - уже швартовы порвали! Ну –все-е-е - прие-  е- -е-хали, пи-и - ки! – упавашим голосом констатировал  ситуацию  “Шмага”.

Лодка у пирса носом к берегу, швартовые концы лопнули, как гитарные струны. Швартовая команда спряталась за рубкой, чтобы, не дай Бог, не перешибло тросом... Пулей выскочил  на мостик  Марков.

- Кто на пульте? Пускали турбину? - КГДУ Донцов признался, что на несколько секунд “самопроизвольно” включилась ШПМ, шинно- пневматическая муфта, которая соединила работающую турбину с линией вала и – на винт…

- Но я сразу же отключил! - докладывал опытный управленец.

- Этого хватило, чтобы мы носом въехали на берег и фактически сели на мель! Корабли штурмуют бастионы, ежкин корень! Вы - папуасы! Вас же еще Миклухо-Маклай не открыл!   Донцов! Ты включал муфту? – свирепел “фараон”.

- Никак нет, она сама..., – Донцов был опытным управленцем, ему доверяли, и ни у кого правдивость его не вызвала сомнений. С мели сняли буксиром. Выход в море отменили и на корабль прибыла авторитетная комиссия во главе с флагманским механиком флотилии Завадовским для технического расследования и заключения о причинах навигионного происшествия.

- Да, действительно, она включилась самопроизвольно. Вот тут в золотнике... Есть такая штучка... Тут конструктивная недоработка..., – заключила комиссия и навигационное проис-шествие свели вничью... Правда, после этого акустическая станция “Арктика” стала барахлить, но это уже дело  для очередного дока.

- Да вы что, Андрей Викторович! Как я мог? – говорил Донцов Шарому.

Через год Коля Донцов признался:

- Было, Андрей! Сам не знаю, какой болт в голову залетел... До поры, до времени…Дернул ручку ШПМ*(* ШПМ – шинно-пневматическая муфта  соединяющая турбину с линией вала на АПЛ    /Примеч. авт./ ) и сразу обратно... Опомнился - что же я делаю! Не могу понять до  сих пор... Ну
и спасибо комиссии, выручила, а то... не сносить бы мне головы!


Матросы

Должны офицеры рядовыхъ къ ихъ службе и работе
побуждать и прилежно смотреть, чтобъ все исправно
было зделано, а кто въ томъ мешкателенъ обрящется,
оный жестоко наказанъ будетъ
/Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга
Четвертая. Глава третья ст 40/



Ване Шаповалову - 20 лет. Ваня турбинист и его специальность - маневровое устройство турбины. Им он задает обороты, меняет ход, управляет двадцатью тысячами лошадиных сил. Маневристы в турбинной команде своего рода привилегированные интеллигенты. Не каждый может быть маневристом. Нужна тонкость организации, интуиция и чувствительные руки. По случаю юбилея Ваню пригласили в центральный пост, разрешили посмотреть в перископ, покрутить рули и вручили бездну всяких вкусных вещей - сгущенку, шоколад, низку вяленой тарани и, наконец, пирог с повидлом и цифрой 20 на нем. А друзья на бачке увеличили его долю сухого вина до ощутимого результата.

- Ваня, ну что нового появилось в твоей жизни на 21-м году жизни, открылись какие-то горизонты? - спросил его вахтенный механик Шарый.

-Все нормально, товарищ командир. Хорошо жить на белом свете! – скаля зубы ответил жизнерадостный русский матрос Иван Шаповалов, с румянцем во всю щеку, допивавя сгущенку.

- А сколько вам лет, тыщ командир?

- Тридцать! Что - много?

- Да вы что-о-о! – ужаснулся Иван, - вы уже такой старый? Вам, наверно, совсем не интересно жить на свете? Правда?
- А до какого возраста интересно?

- Ну-у-у... Лет до двадцати пяти, двадцати шести!  А дальше... Мрачно...

- Дурачок ты, Ванюша! В мои тридцать в сто раз интереснее, чем в твои сопливые двадцать! -  но Иван не поверил.





Старшина Миронюк

Лицо подчиненное передъ лицомъ начальствующимъ
должно иметь видъ лихой и придурковатый, дабы
разумениемъ своимъ не смущать начальство...
/Указъ Петра 1 от 9.12.1709 г./




Спецтрюмный Гриша Миронюк был земляком Коваля и, в бытность свою старпомом,Петр Иванович питал к нему родственные чувства. Земеля… Гриша заведовал механизмами реакторного отсека, поэтому и назывался специальным трюмным. Миронюк с радиоактивностью на „ты”, ел и спал в реакторном отсеке, что, вообще говоря, строго запрещено, ввиду несовершенства биологической защиты.  Только в море, когда реактор на мощности, в отсеке никого нет и его осматривают один раз в полчаса.

Миронюк хитрован, держится придурковато, но дело свое в отсеке знает отлично. При пог-ружении с аварийным дифферентом на нос 35 градусов, когда нержавеющая палуба стала уходить у него из под ног, Гриша карабкался по скользким нержавеющим плитам с остано-вившимися от ужаса глазами и бормотал: “Два месяца до ДМБ! Два месяца до ДМБ!” – и сбил ногти до крови. В доке Миронюк с земляками втихаря выпил полканистры пойла, которую капитан- лейтенант Лисицын, и за спиртное-то не посчитав, рискованно сунул за трубы в реакторном отсеке..


.
Матрос Магомадов.

Офицеры и прочие, которые в ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА  
флоте служатъ, да любятъ друг друга верно, какъ хрис-
тианину надлежитъ безъ разности, какой они веры и    
народа ни будутъ.
/ Уставъ Морской Петра перваго. 1720г. Книга третья.
Глава первая. Ст.2./



Ну зачем магомадовых присылают на флот? Какой урод - кадровик совершает это преступление перед человечеством. Магомадов родом из горного азербайджанского села и русским владеет на уровне человека в состоянии сумеречного сознания... До призыва на военную службу на русском языке практически не говорил. Проще выучить азербайджанский, чтобы с ним как-то общаться, чем переводить с его русского на общеупотребляемый.

Он смотрит на все, что его окружает, с нескрываемым удивлением, смешанным с испугом человека, внезапно оказавшегося на Марсе... Восемь месяцев в учебном отряде из него делали специалиста для атомной подводной лодки и слепили для комдива – два Алекса /капитан-лейтенанта Алексашина/ электрика Магомадова, как для Робинзона Пятницу. Он сразу попросился на камбуз и признался, что в электричестве не разбирается. Если, конечно, перевод был сделан правильно. Но он беспрестанно повторял – „ люля-кебаб, люля-кебаб” и потому был определен на камбуз. Там и прижился. Однажды лодку пришвартовали к крейсеру и соединились с ним шторм-трапом. С левого борта привязался танкер и на лодку закачали турбинное масло. Магомадов в синей репсовой робе вылез на крейсер и, оставляя под-водными тапочками с дырками масляные следы на сверкающей палубе, направился в гости к земляку, но нарвался на старшего помощника командира крейсера.

- Эт-т-то еще что такое? – сверкающий вычищенными пуговицами  крейсерский старпом смотрел на Магомадова и его масляные следы на палубе с удивлением человека, встретившего персонаж фильма ужасов.

- Ты откуда?

- Я – с корабля! - гордо кивнул на лодку подводник.

- А где ты сейчас находишься, позволь тебя спросить?

- На плавбазе! – не задумываясь просветил крейсерского старпома матрос Магомадов.

От такой характеристики боевого корабля 1 ранга его старший помощник впал полуобморочное состояние и, пока он приходил в себя, Магомадов успел скрыться от греха.

На ежегодной водолазной подготовке на него надели ИДА-59, зажгутовали аппендикс гидрокомбинезона и объяснили, что он в составе трех человек будет для тренировки прохо-дить через торпедный аппарат. Пока сухой, чтобы освоиться. Потом мокрый! Из запотевших стекол снаряжения на Шарого смотрели полные первобытного ужаса черные глаза подводника Магомадова.

- Вы в аппарате, я даю один удар по корпусу, это значит – как себя чувствуете? Если все в порядке - отвечаете по очереди одним ударом. Сначала первый, за ним второй, за ним третий! - Поняли? Я даю два удара – имитируем подачу воды. Если все в порядке, вы отвечаете по очереди двумя ударами. Я даю три удара – открываем переднюю крышку, вы стучите по очереди тремя ударами и выходите из торпедного аппарата. Понятно? Пошли! -трое втянулись в торпедный аппарат. Последний - подводник Магомадов. Один удар. В ответ по очереди – один, за ним второй... Третьего нет. Третий Магомадов. Еще раз – один удар. В ответ по очереди два. Магомадов молчит.

- Открывайте заднюю крышку, вытаскивайте его! - вытащили. Инструктаж повторили. Понял? Кивает головой – понял, но смотрит с ужасом. Мичман Гудимов нагибает его, чтобы всунуть в торпедный апарат. Сопротивляется. Вырывается из крепких рук инструктора и через клапанную коробку спасательного гидрокомбинезона подводника хрипит:

- А дивер када откырыват будеш? - что в переводе с Магомадова означает: - “А дверь когда открывать будешь?”

- Раздевайте его, кина не будет! Мне еще пятьдесят человек пропустить нужно! - командует Андрей и Магомадова раздевают, к его удовольствию.

Остается за кадром – что будет делать подводник Магомадов, если ему в аварийном случае придется спасаться методом выхода через торпедный аппарат. Этого не знает никто.

И Магомадов тоже. А на чьей же совести в таком случае будет, не дай Бог, его гибель?



Замполит среди моряков, моряк среди замполитов


Священникъ долженъ прежде всехъ
себя содержать добрымъ христианскимъ
житіемъ, въ образъ всемъ и имеетъ
блюстися, дабы не прельщать людей
непостоянствомъ или притворною свято
стію и бегать корысти, яко корене всехъ
злыхъ
/Уставъ Морской Петра перваго, 1720г.
Книга третія, глава девятая. Ст 2./


Капитан-лейтенант Илин был назначен заместителем командира Маркова по политической части  сразу после ухода Олега Петровича Гордея, списанного с корабля по заявлению пьяного гардеробщика мурманского привокзального ресторана. Количество первоисточников, изученных Валерием Ивановичем Илиным в академии /ВПА/ и глубоко въехавшая в сознание мысль о своей “решающей и направляющей”, похоже,  изрядно мешали ему в  личной морской подготовке и изучению психологии специфического воина - подводника. Моряки справедливо полагали, что замполит тоже должен быть, хоть плохоньким, но подводником, по крайней мере, по общей морской подготовке, знанию устройства корабля и навыков в борьбе за живучесть. А политические знания и работа не должны мешать ему создавать человеческую атмосферу в экипаже, заботу и внимание к людям. Очередной звездопроситель в звании капитан-лейтенанта появился в экипаже перед самым окончанием межпоходового ремонта и моментально осознал себя вторым человеком после командира. На подъем флага утром он крался на корабль, прячась за береговыми сараями, так, чтобы поспеть в строй обязательно между старпомом и командиром и дать понять всем, кто здесь кто. Экипаж, давясь от смеха, наблюдал эти маневры с палубы. Илин неумело спускался по трапу, хлопал переборочными дверями, набивал шишки в отсеках и не мог отличить ГОНа*(* Гон – главный осушительный насос / Примеч. авт./) от помпы. Неуживчивый, заносчивый характер, хронический насморк и непомерные, не под-крепленные реальным интеллектом, амбиции немедленно сделали его объектом матросского и офицерского фольклора. В экипаже это происходит быстро. старослужащие матросы не стеснялись строго заметить заму, что переборочная дверь на подводной лодке не дверца домашнего холодильника и что хлопать ею - ужасающая безграмотность для подводника. Офицеры наступали ему на пальцы, спускаясь по рубочному трапу, когда команда “все вниз” выполняется так быстро, что сохранять чваное достоинство, пропорциональное занимаемой должности, просто невозможно. Тем более, что на флоте традиционно по трапам пешком не ходят. В каюты казармы, где офицеры жили по двое - четверо, зам - новичок врывался вихрем, шморгнув носом, в вечернее неслужебное время без стука. Он не понял намека, величиной с бревно, когда командир БЧ-2 Борис Цыбешко, стыдливо прикрывая ладошками тощую волосатую грудь, взвизгнул совсем по - женски:

- Мужчина, куда вы прете? Вы же видите, что я не одета!

Спасаться от “решающей и направляющей” стали с помощью крючков, купленных в скобяном магазине и навешенных на двери. По вечерам, когда “море на замке”, а в г. Полярном “оккупантам”, как окрестил местный командир бригады приходящих подводников-атомщиков, делать было нечего, в тесных каютах расписывали “пулю” в преферанс, пили корабельное “шило”, закусывая принесенным с камбуза жареным хеком. Но крючки новичка не остановили и он стал назойливо стучаться вечерами по очереди во все каюты, естественно, запертые изнутри. Иногда имитировал условные сигналы, подслушанные втихаря. Обманувшись на пароль, капитан 2 ранга Цыбешко, уже принявший пару рюмок в компании минера Кулишина и доктора Ревеги, открыл дверь, но, не растерявшись, уверенно выдавил зама костлявой грудью со словами:

- Товарищ капитан-лейтенант, там, где отдыхают старшие офицеры, младшим - делать нечего! - зам поскребся еще немного и затих, затаив лютую злобу.

Военная биография его была проста, как команда “Смирно”. Закончив пехотное училище по малокалиберной артиллерии, годик потрудился штатным комсомольцем в автобате, затем поступил в Военно-политическую академию им. Ленина, почему-то на военно‑морской факультет, и, по окончании, осчастливил собой экипаж атомного подводного ракетоносца.

Самым выдающимся фактом его биографии была женитьба на дочери очень крупного чина из Министерства обороны или Политуправления, хотя корабельные гусары никак не могли взять в толк - кому такое вечно шморгающее сокровище могло составить счастье. Короче – он был стопроцентным „инвалидом”. Но если у невесты была хоть какая-то возможность  выбора, то у экипажа он исключался приказом о назначении, а медовый корабельный месяц  показал, что и притирка невозможна. Политспециалист развил бурную деятельность по организации политучебы, конспектированию первоисточников и сочинению соцобязательств, упрямо игнорировал познание устройства корабля и неписанных корабельных правил общения в офицерском корпусе такого специфического рода воинских коллективов, как экипаж подводной лодки. Незатейливая его речь обильно пересыпалась таинственным присловьем -
“об-тыть”, вероятно навсегда приобретенным на службе в автобате. Короче, он сам не оставил экипажу никакого зазора, а посему стал персонажем травли  всех матросских и офицерских острословов. Он моментально получил прозвище “артиллерист” и периодически обнаруживал у себя в каюте то “Пособие для политработы в танковых войсках”, то в экипажной стенгазете статью под псевдонимом “О политработе в автобате”. Корабельный острослов и специалист по черному юмору минер Кулишин, прознав по ОБС /одна баба сказала/ о необычайной ревнивости зама, на командирских планерках в море стал почесывать лоб под пилоткой. На фальшиво участливый вопрос инженера человеческих душ печально признавался, что в мо-ре‑то мы уж месяц и пора бы им прорезаться… Зам мрачнел, впадал в меланхолию, надолго задумывался, терзаемый мрачными предчувствиями, и на два‑три дня выпадал из обращения. Он запирался в своей отдельной каюте, никому не досаждал, а еду вестовой носил ему “на дом.”



Как сдавали задачу

Ну что, сдал? Сколько? Четыре!
Одну не взяли – горлышко битое…
/ Из старого анекдота /


После межпоходового ремонта, сляпанного кое-как в условиях всеобщего дифицита запасных частей и низкой квалификации “корифеев” с плавучей ремонтной мастерской, пришла пора очередной раз сдавать задачу. Задача  по флотски это не из области арифметики.

Это вовсе не теорема Пифагора. На флоте это первая учебная задача выучки экипажа.

И - самая сложная. Это вечный организационный период, почти без схода на берег, хотя лодка и у причала. Разве что поздно вечером, часа в 22 или позже, крадучись и рысью – домой, километров 6, чтобы к 6-30 быть снова на корабле. Тоже рысью, те же 6, но уже в обратном направлении.

Для смотра готовится форма одежды, которую матросы обычно воруют друг у друга, а “дембеля” даже и не разговаривают, экспроприируя форму первого срока у первогодков. Это – традиция, бороться с которой так же бесполезно, как с цунами. Дедовщина, одним словом, своеобразная. Это старшинские книжки и книжки “боевой номер”. Не только наличие, внеш-ний вид, но и знание их личным составом. А матрос Магомадов…, как вы понимаете, не всегда… Это содержание корабля и организация корабельной вахтенной службы.
Вторая часть этого надолго запоминающегося увлекательного мероприятия включает приготовление корабля к бою и походу и демонстрация штабу учения по борьбе за живучесть, максимально приближенного к боевым условиям. Флагманские специалисты штаба „издеваются” над экипажем по полной программе, чтобы служба не казалась раем, и чтобы плавать научились. И не только плавать, но еще и воевать. Захватывающее зрелище. Особенно оно запоминается „двоечникам”, получившим в итоге „неуд”. Они надолго, иногда месяца на два, прочно забывают дорогу домой, готовясь к повторной сдаче.
А экипаж командира Маркова сдал первую задачу с первого захода! Почти небывалый случай. И даже с оценкой „хорошо”. Это, можно сказать, высшая похвала и большая удача.

И песню пели хорошо, и пуговицы сверкали, и иголки с нитками у матросов были в наличии. Гвоздь программы, конечно, это учение по борьбе за живучесть. Сценарий его разработал командир электромеханической боевой части Малых с максимально приближенными к жизни эпизодами. Матросам понравилось живое действие, они с большой отдачей тренировались в исполнении и хорошо в этом деле преуспели. Даже 10-й отсек надували воздухом для создания противодавления в аварийном случае. Кто понимает… До того все правдоподобно, что когда сняли давление и не уловили по манометру остатка, матрос Ваня Шаповалов, отдраивая люк 10-го отсека, выпорхнул наружу метра на 1,5 и едва не улетел за борт. Успели поймать. У механика Малых сердце екнуло – упал бы матрос на комингс шахты, а люк мог спружинить и хлопнуть в обратную сторону. Поломался бы Шаповалов. Но... пронесло. Контролеров штаба правдоподобие восхитило, учение было оценено на „ хорошо”, а вместе с ним и вся задача, поскольку умение бороться за живучесть – один из главных козырей сдающего экипажа.

Фу-у-у ! Все смахнули пот с лица и обмякли. На пирсе - грандиозный перекур с красочными воспоминаниями – „ а я… , а он…, а мы…, и тут мы включаемся в ИП-46…”, ну и т. д.

Командир доволен и старпом Пергамент сегодня пойдет, наконец, домой... Матросам кино, офицерская смена – к женам и детям. Не всем, но большинству. Заслужили. Остальные – завтра. Остающиеся по каютам разольют по стаканам “шило” и отпразднуют удачу.

- Шарый, зайдите ко мне в каюту, - мрачно прогундосил замполит Илин.

В каюте курсант - практикант рисовал заму стенгазету. Андрей, радостно возбужденный после напряженного дня и хорошего результата, весело приветствовал Илина:

- Я вас слушаю, Валерий Иванович !

- Да-а. Плохо, плохо Андрей Викторович, об-тыть! сходу заныл замполит, шморгнув носом.

- Что плохо-то? Наоборот, все хорошо – задачу сдали!

Замполит первый раз в своей жизни сдавал задачу с экипажем на корабле.

- Да вот с соцобязательствами ваших подчиненных. Забраковал политотдел!

- Неужели „неуд”? - удивился Шарый, который все листки соцобязательств, помнится, проверил лично и собрал в красивую папку с белыми тесемками.

- Да нет, поставили тройку, но дело серьезное.

- Неужто какая антисоветчина...? - подумал про себя Андрей.

- Что же там не так? – вслух, а сердце екнуло.

- А вот посмотрите. Вот тут. Та-ак... Вот.  Шаповалов Иван вызывает на соревнование вашего матроса Фархутдинова. Так? Теперь смотрим... Фархутдинов... Ага… А Фархутдинов Шаповалова не вызывает! Это как понять?

- Валерий Иванович, да вы это... что? Серьезно? Да плюньте вы на эти мелочи. Мы задачу сдали, Валерий Иванович, понимаете – задачу! А замечания... Они всегда были, есть и будут. Штабисты ведь тоже должны зарабатывать себе на хлеб, а иначе какие они проверяющие?

- Вы не понимаете! - голос зама вдруг зазвенел, явно рассчитанный на внимание практиканта. /ну как же – начальник, капитан – лейтенант, учит уму - разуму подчиненного, капитана 3 ранга! – эдакая мерзкая попытка самоутверждения!/ - Социалистическое соревнование... еще Ленин учил..., - и зам всердцах швырнул Андрееву папку с соцсоревнованиями на стол.

- Вы ответите, Шарый, об-тыть, за халатность.

- Валерий Иванович, - взорвался Андрей, - да из всей этой филькиной грамоты нужно выкинуть почти все и не морочить голову ни себе ни людям. Оставить два – про рацпредложение и про помощь молодому в освоении специальности. Это порыв души! А все остальное записано в Уставе и не фиг что-то еще высасывать из пальца!

- Что-о? Не фиг? Филькина грамота? Выкинуть? Да вы что, в своем уме, об-тыть? – заорал вдруг фальцетом представитель партии в вооруженных силах. Шарый развернулся к двери и огрызнулся:

- Подумайте о своем! А я пошел к... едреней матери! На досуге научитесь разговаривать со старшими по званию!

Доктор Николай Иванович Ревега, выборный секретарь парторганизации, уговаривал Андрея после инструктажа у зама:

- Иди, извинись! Он же тебе гадостей наделает. Ты знаешь, что он тебе клеит? Непонимание роли соцсоревнования в армии!!! Ты представляешь, что это для тебя значит?!!

- Да пошел он... знаешь куда? И ты вместе с ним, миротворец хренов! - доктор знал куда идти. А Илин нервно ходил по коридору, косясь на открытую дверь каюты Шарого и ожидая явки с повинной.

- Дурак ты, Шарый! Из-за своего глупого упрямства... он же тебе припомнит! - пытался уговорить друга доктор. Николай Иванович Ревега. И не ошибся. „Артиллерист”, конечно же, припомнил – зарубил представление на „Красную Звезду” с формулировкой – „командир подразделения, имя - рек, не понимает роли социалистического соревнования в армии и на фло-
те!” Вполне достаточно, чтобы не только зажать награду... Но и... А сколько еще интересных характеристик  “артиллерист” натаскал в известные инстанции?





Кредо командира Маркова
.

Подводная лодка вам не молоковоз!
/ Кредо командира Маркова/



Закончился межпоходовый ремонт выходом в море и первым пробным погружением. Вахтенный инженер-механик Шарый рассчитал дифферентовку и приказал откачать 30 тонн из уравнительной цистерны за борт. По неписанному среди механиков – подводников правилу облегчил лодку - а вдруг ошибся в расчетах? Правда, и сам понимал, что чересчур. Но фокус не удался – лодка не погружалась. Леонид Васильевич крутится на перископе, на перископной площадке – “обезьяннике”, как ее называют матросы, и бьет механика, будто невзначай, ногой пониже спины. Кресло механика - вплотную к “обезьяннику...”

- Механик, почему Я не погружаюсь?

- Товарищ командир, волна, пузыри, ходу мало!

- Ты мне не заливай! У тебя лодка – ЧТО? Молоковоз? Или как? – Андрей тихо приказал принимать в уравнительную цистерну  и шепотом посоветовал боцману:

- Боцман! Больше рули на погружение!

Боцман Гучкас, свинья, громко:

- Глубина один метр. Лодка НЕ погружается!

"Фараон" с надрывом:

- Меха-ни-и-к!!! - и добавляет еще… что-то очень знакомое... и - в красках... Все, что он думает про механика и всех его родственников по седьмое колено.

- Я долго буду на поверхности?

Шарый про себя:

- Наверное, всегда! – если бы “фараон” только слышал…

Механик снова получил сапогом по сиденью. 5 метров…

- Опустить перископ! - перископ пошел вниз. 15, 25метров.  “Фараон” привычно:

- Штурман, я погрузился! Мое место?

Из глубины отсека, откуда-то из-за щитов: -  А мы?



Как сдавали задачу  /продолжение/


SOS, … - - - …
/Сигнал бедствия на море/



Экипаж только что закончил показывать штабу дивизии во главе Караваевым на что он способен в море. Матросы и офицеры лихо отработали учение по борьбе за живучесть на ходу в условиях, приближенных к боевым. Тушили пожары, заделывали пробоины, включались в дыхательные аппараты и даже умело сработали по неожиданной вводной дотошного и зануд-ного заместителя флагмеха Калисатова. Всплыли. Штаб и офицеры корабля собрались на “разбор полетов” в кают-компании. Вахтенный офицер Сапрыкин с боцманом Гучкасом отсемафорились береговому посту СНиС  позывными - свои. И поплыли дальше.  Из рубки радистов вынырнул связист Паша Могилевич и попросил вахтенного механика Шарого запросить “добро” у командира дивизии на сеанс связи – время подошло.

- Добро, ответил из второго отсека Караваев

- Добро, -  передал Шарый Могилевичу.

Через пять минут снова Могилевич:

- Андрей передай комдиву, радио ушло, квитанция получена, – Шарый доложил во второй отсек. Содержание типично - всплыли в полигоне, наши координаты, работаем по плану. Короче - у нас все  в порядке.  Через десять минут белый, как бумага,  взмокший от волнения, Могилевич высунулся из рубки и горячим шопотом, вращая в возбуждении воспаленными от напряжения глазами, задыхаясь, прохрипел Шарому:

- Андрюха, пи-пи – ц! ЧП! Передали  оперативному согнал СОС!

- Как? Ты же доложил, что все в порядке и квитанция…

- Да в том-то и дело… И квитанция есть… Все есть. Только радио не то передали! Боролись за живучесть натурально и ленту с аварийным сигналом заправили в аппаратуру, бля… Вот и… А обычную вентилятором задуло за приборы, потом нашел. Зови Караваева в центральный!

- Второй! Попросите командира дивизии в центральный,  -  передал Шарый.

- Ну что там у вас? - раздраженно прогудел Караваев,- вы нам дадите, наконец, работать?

- Тыщ комдив, радио…- замогильным голосом доложил Могилевич. Через минуту Караваев был в центральном посту:

-  Что радио? Ну?

- CОС передали, товарищ комдив!

- Как СОС? Какой СОС? Вы что – охренели?  Могилевич, Могилевич? – лоб Караваева вмиг покрылся крупными бисеринами пота. Он в секунду прокрутил в голове все последующие события, начиная с выхода отряда кораблей Северного флота на поиски подводной лодки и кончая собственным снятием с должности за вопиющее безобразие.

- Могилевич! Ты – м-м-удак! -  заикаясь определил Могилевича комдив, лихорадочно сообра-жая, как выпутываться.

-  Так точно, тыщ комдив, соглашался Могилевич, - так точно!

-  Могилевич, ты мудак, мудак! –  в исступлении повторял Караваев. Могилевич беспрерывно соглашался.

- Дай радио оперативному, что первое ошибка! – как бы не так,  Пашка это и сам сообразил. Только ведь ответа – ноль.

- Давал, тыщ комдив, квитанции от них нету! Нету подтверждения, что приняли!

-  Еще давай, - орал Караваев, к нему вернулась решимость к действиям.

- Еще давал, нету квитанции! - лепетал несчастный Могилевич.

- Мудак ты, Могилевич, и обалдуй! Ты понимаешь, в какое говно ты нас вляпал? Командир! Леня, иди сюда, полюбуйся, что тут твои засранцы натворили.! Мостик! Запросите семафором пост СНиС. Передайте, что радио ошибочно! Да не  вообще радио, а первое, где СОС!

- Товарищ комдив! - отозвался с мостика вахтенный офицер Сапрыкин, - пост СНиС не отвечает. Мы полчаса тому назад передали им наши позывные.

На посту СНиС дежурный матрос, получив позывной семафором, снова увлекся детективом и уже не обращал внимание на лодку, справедливо полагая, что разговаривать с подводниками больше не о чем.

-  Продолжайте вызывать! А ты что стоишь, Могилевич? Марш в рубку, вызывай опера-тивного  про УКВ! Я вас тут всех научу, как надо родину любить, сборище охломонов!

Я вам покажу вторую задачу, вы у меня из моря не вылезете! - бушевал Караваев.

А тем временем на Северном флоте сыграли боевую тревогу. Отряд кораблей и аварийно- спасательные средства снимались с швартовых на поиски и оказание помощи аварийной подводной лодке. С черноморских курортов отозвали офицеров штаба флота и технического управления…  Наконец связь с орперативным дежурным штаба флота состоялась по УКВ. Командующего флотом остановили уже на трапе эсминца под парами –  отбой, ошибка экипажа. Все облегченно вздохнули. Миллионы рублей и должности были спасены…   После швартовки и подачи трапа командир дивизии Караваев напоследок всердцах выдрал помощника командира Сапрыкина:

-  Да и трап-то у вас – ни в дугу, ни в Красную армию! Сапрыкин! Трап это лицо корабля. А у вас это разве лицо?  Это же не лицо, а жопа старого африканского носорога! Я вам покажу – спасите ваши души! Я вам…, - и он, нахлобучив фуражку по самые уши, сошел с корабля, козырнув военно-морскому флагу. Экипаж  живо обсуждал событие.

Как ни странно, все остались при должностях. Караваев получил внушение от командующего флотом и поделился с командиром Марковым.




Но задачу № 2 экипажу все - таки зачли.             

Призовая стрельба командира Маркова

- Ракеты не должны взлететь!
/ Анонс кинофильма в Доме офицеров к дню ракетных
войск  и артиллерии 19 ноября 196…года /



Глубина сорок метров. Ход 6 узлов. Объявлена предстартовая подготовка и в ракетном отсеке загудели приборы. Проверяется исправность цепей ракетного комплекса. Подводная лодка легла на курс старта крылатой ракеты. Движущаяся учебная цель - управляемый по радио бывший торпедный катер с полотняным щитом. Море штормит баллов около четырех. Время старта - “Боевая тревога! Ракетная атака!” Харченко на перископе, лодка всплывает в надводное положение. Пошел перископ. Поднимается третья пара ракетных контейнеров. Зашипел воздух высокого давления, выжимая воду из балластных цистерн. Пуск! Над пультом   ГЭУ оглушительно взревели стартовые двигатели крылатой ракеты.

Изрядно не по себе. Корпус корабля и все внутри сотрясается от мощи работающего ракетного двигателя.  Наконец – мягкий толчок. Слава Богу, это вышла  ракета…

Инженеры управления на пульте ГЭУ Лисицын и Донцов облегченно вздохнули - удовольствие, прямо скажем, небольшое, когда в 2-х-3-х метрах над твоей головой взлетает реактивный истребитель. Такой звук издают двигатели крылатой ракеты. Несколько минут ракетчики  „ведут” ракету, пока ее собственный визир „увидит” цель. Наконец, ракета „ухватила” жертву, инженер БЧ-2, лейтенант Камалин, переключил управление ею с комплекса и включил  „захват” в собственной цепи управления. Командир БЧ-2 Борис Цыбешко облегченно вздохнул – стрельбу выполнили!

- Срочное погружение! Боцман, ныряй на глубину 40 метров!

Звякнул машинный телеграф, требуя увеличить ход турбинами до „полного”. Управленец Донцов дернул питательный клапан – ПК, прибавляя питательной воды на парогенераторы и увеличивая мощность реактора. Дифферент 5 градусов на нос. Блок контейнеров опускается.

И вдруг... На море всегда нужно быть готовым к этому – „ вдруг”... Особенно на фоне полнейшего спокойствия. Раздался ураганный грохот над головой, как будто на лодку рухнул Эльбрус. Моргнули лампы освещения, затрепетали стрелки приборов. Корпус корабля мощно содрогнулся. Лисицын и Донцов, оцепенев, инстинктивно вжали головы в плечи.

- Коля, что это? Что рухнуло? – просевшим голосом прошелестел Лисицын.

- Откуда я знаю? Ты смотри за приборами…не отвлекайся. Потом расскажут.

Черт его знает - герметичен ли корпус, или сейчас вдруг хлынет забортная вода и тогда... Нет, как будто обошлось без воды. Лодка продолжает погружаться, стрелка глубиномера бежит по циферблату - 5, 15, 25 метров. Погрузились. Глубина 40 метров. Все тихо. Уф –ф! Кажется, пронесло! Но – что это было? Только через пару часов, при всплытии на сеанс связи, причину происшествия выяснили. При срочном погружении, с увеличением скорости и дифферента, опускавшийся на гидравлике блок контейнеров, шестидесятитонная пара, подхвачена волной с такой дьявольской силой, что шток гидроподъемника вышибло из цилиндра и ничем не удерживаемая конструкция рухнула на прочный корпус корабля, грозя раздавить его и исковеркать. Море создало ситуацию, но оно же, кажется, и спасло от катастрофы. Лодка продолжала погружаться и вода самортизировала удар. Моряки перевели дух. Донцов вытер взмокшие ладони о репсовую робу. Тимофей, как всегда, в ступоре. У него  реакция с таймером… Пронесло... на этот раз. Слава Богу! Море. А может и не море, а лихой маневр? Все-таки море штормит на пять баллов, а ход - то увеличили до „полного” под турбинами, как раз в момент погружения... Вот и... А ведь на флоте бабочек не ловят...
Ракета попала точно в щит корабля-цели и в перспективе замаячил Приз Главкома.




Контрольное плавание
Слой скачка или жидкий грунт


Скрытность – главное достоинство ПЛ
/ Стефан Джевецкий - конструктор подводных лодок./



Слой скачка в море - это граница водяных сред с разными удельными плотностями. Для подводной лодки это шанс скрыться ниже слоя скачка по глубине, чтобы акустический сигнал, излученный вероятным противником, частично отразился на границе и не достиг корпуса. Дополнительное условие скрытности. А скрытность для подводной лодки это – все! Потаенное же судно! Перед дальним походом экипаж в контрольном плавании. Командир, теоретически подкованный в академии и выполнявший все параграфы всех без исключения наставлений, скрупулезно гонял субмарину четыре раза в сутки по глубине – от 40 до 240 и снимал гидрологический разрез. Чтобы найти этот самый слой скачка. Занятие, надо сказать, утомительное и чреватое неожиданностями, но… необходимое.

Хотя после ремонта лодка и прошла глубоководные испытания с погружением на предельную глубину, ежедневное четырехразовое гуляние в таком диапазоне глубин вызывало у механика чувство неясной тревоги. 4 раза в сутки корпус сжимался и разжимался давлением от 4 до 24 килограмм на каждый квадратный сантиметр. Первой потекла быстрая - цистерна быстрого погружения. Не ясно - кингстон или съемная на шпильках горловина. Лодка стала на 25 тонн тяжелее. Пришлось откачать из уравнительной цистерны за борт, чтобы удифферентовать корабль. За ней заполнилась цистерна замещения ракеты.

Механик, капитан 2 ранга Малых, волновался:

- Товарищ командир! Может не будем ее 4 раза туда-сюда?

" Фараон" Марков:

- Механик! Опять эти твои штучки! Это же подводная лодка, а не молоковоз! Ты мне тут не списывай собственное безделье в доке и не прикрывайся!
Опять МОЛОКОВОЗ!! Вечно виноватый механик подсчитывал убытки. Следующая заполнилась кормовая дифферентная цистерна. Дифферентовку стали делать ублюдочным способом, который всегда находит хитрая на выдумки голь. Короче, лодка по своим качествам действительно стала напоминать молоковоз.

Но 4 раза в сутки от 40 до 240 - как штык! По всем правилам. Заключительный аккорд прозвучал при очередном всплытии на 40 метров после снятия гидрологического разреза.
Истошный вопль из смежного отсека:

- Аварийная тревога! В прочный корпус поступает вода!

Командир успел втолкнуть механика Малых из центрального в аварийный отсек до того, как его задраили намертво, хотя это и не по правилам “Наставления по борьбе за живучесть – НБЖ – ПЛ - 60”. Вода свистит веером, давлением 4 килограмма на каждый квадратный сантиметр, по периметру люка для погрузки аккумуляторов. И воздух в отсек не дашь, потому что - на подволоке. Что делать? Что делать! Выхода два. Всплывать или погружаться. Командир кричит по громкоговорящей связи:

- Меха-а-ник!! Доклад! Доклад! Доклад немедленно! - мама моя родная!  Как орет. Сигнал аварийной тревоги  рвет натянутые струнами нервы…

В отсеке мечутся матросы - ракетчики, закрывая полиэтиленовой пленкой приборы ракетной стрельбы. Матерится командир БЧ-2 Цыбешко. Всплывать нельзя, светлое время суток, а вероятный противник бдит. Нельзя обнаруживать себя. Только уж в крайнем случае! Но крайний случай кажется еще не наступил…

- Командир! Погружаемся! - кричит Малых. С нарастанием глубины люк должно прижать забортным давлением и течь прекратится. Должна прекратиться! А если нет? Корабль тяжелеет и с каждой сотней литров принятой из-за борта воды будет погружаться все быстрее… Успеем ли?  А глубина под килем? Кажется, 5 тысяч метров! 5 километров!  Мама моя… Напрасно старушка ждет сына…Мысли вихрем несутся в голове… Все вымокли до нитки, а вода- в Баренцевом море прохладная, хотя и лето.. 45метров, 50, 55, 60. Течь уменьшается!!! Слава Богу, пронесло! Все правильно - люк прижало и на 65 метрах течь прекратилась!

- Механик! Ну и – что? Я теперь буду плавать на глубине 65 метров?

- Товарищ командир! Нужно всплывать ночью и подтягивать шпильки на всех люках выше ватерлинии, где сможем! – доложил мокрый с головы до пят Малых. - Пока мы гоняли лодку до 240 и обратно, шпильки растянулись и люки при всплытии потекли.

- Вот я тебе и говорю – в доке членом груши околачивал, водку пил по кабакам, с девками шлялся, а теперь ты мне тут – люки, шпильки, горловины... Я тебе припомню, бля... дай только вернемся в базу. Папуасы…, - стравил пар „фараон”. Леонид Васильевич Марков был служакой и все свои должности, звания и награды добыл  самостоятельно, собственным лбом и мозгами, что в наше время бывает не часто.

По приходу в базу  неисправности ликвидировали. Офицерам и матросам механической боевой части это стоило 3-х дней предпоходового отдыха. Да чего уж там…
Прочитано 8329 раз
Другие материалы в этой категории: « От автора Часть вторая. Автономка »

  • степаненко алексей
    степаненко алексей
    Воскресенье, 05 июня 2011 16:39

    Через 40 лет побывал на своей лодке к-35. многие персонажи узнаваемы. Здорово.Мне очень понравилось. Автору нужно продолжать писать.

    Пожаловаться
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь