Они все-таки очень хотели меня унизить. Они с меня подписку о невыезде брали, потом меня пытались в аэропорту арестовать в Москве, когда я в отпуск поехал с разрешения главкома, у меня не было подписки о невыезде. Приехал я в Белгород, там в этот же день ко мне пришел прокурор области. Травля по всем направлениям шла, понимаете? Им надо быстрее, быстрее, в рекордные сроки к какому-то событию все это дело сделать. Они это сделали.

Русский офицер никогда ни за деньги, ни за какие льготы не служил. Но это не значит, что он должен быть бедным и должен быть изгоем в Отечестве. У нас, к сожалению, сейчас форму носят все, а чести у многих нет. А офицер флота – это вообще я считал всегда образцом чести. Офицер флота – это тот, который никогда не сдаст своего товарища. Это, наоборот, самая демократичная служба была – это в Военно-Морском Флоте. А сейчас у нас пытаются вот некоторые товарищи все это делать прекратить, комкают, коверкают. Но видите, сопротивление какое офицеров. Офицеры не побоялись, написали, пошли, пришли. Я во многом убедился, что офицеры еще остались, еще не все потеряно.

Я временно отстранен от должности, да. Мы написали кассацию, дальше кассацию будет рассматривать Военная коллегия при Верховном суде и она определит, виновен я или не виновен. А потом еще Президиум Верховного суда, если Военная коллегия будет не согласна. А потом дальше уже будем смотреть, идти в Европу или не идти в Европу, это раз. Но по нашим законам условное осуждение мне позволяет служить на той должности, на которой я служу. Оно позволяет, но с решения, вот меня, я чувствую, министр по этому поводу вызывает. Главком мне сказал, что если я даже буду оправдан, я командовать Северным флотом не буду. Я говорю: «Это почему?». «А вот вы не будете командовать». Вот так он сказал. Когда я доложил выше, ну, в определенную инстанцию, мне сказали, что это вопрос не его уровня. Нас должны развести, хотя он мне не мешает. Я хочу сказать, что у нас не сводится вот этот весь конфликт личный Сучков – Куроедов, а у него сводится, конечно. Конечно, это будет не служба. Главком, он пытается сейчас эти учения провести, настолько действует бессистемно, настолько необдуманно. Можно, конечно, сейчас всех вывести в море, а потом не будет энергозапасов ведь. Зачем? А только затем, что ему 60 лет, и он хочет еще продолжить службу, он хочет получить Звезду Героя России, он хочет сходить на Северный полюс и оттуда стрельнуть на лодке. С колен нельзя резко встать. Можно и хребет сломать, и всё что хотите. Он нас тут столько раз дробил и пускал в море не больше двух лодок. Так нельзя. Нельзя, чтобы две лодки, там три лодки. Надо смотреть из необходимости. Нельзя лодкам ходить, сколько они хотят. Надо ходить столько, сколько чтобы экипаж поддержал свою линейность, экипаж может применить оружие. Он Путина вывез на лодке с 50-ю процентами ракет на борту. Это уже нелепость. Это еще не знали, вот сейчас только об этом написали. И сделал каюту. Понимаете, весь ремонт обошелся, что он сделал каюту. Министру обороны я трижды докладывал все эти проблемы. По морским стратегическим ядерным силам это самая страшная проблема. Вот была только что недавно статья очень серьезная: «Адмирал Куроедов стрельбу закончил». Вывел из состава все подводные лодки типа «Акулы». Раньше их было шесть, осталось три, сейчас эти три он пытается вывести. Я вынужден об этом доложить президенту в письменном виде. 22-го числа в 10.30 я буду у министра обороны докладывать по всем делам на флоте. С главкомом столько у меня уже было разговоров и хороших, и нормальных. Он как-то раз уезжал: «Спасибо, Геннадий Александрович, вы поднимали Северный флот». Мы поднимали его все вместе. Я нашел ту ниточку, за которую можно людей приободрить и поднять. Старался всех, кого он пытался уволить, оставить. И оставил. А у него нет такого желания – работать с людьми. Он ненавидит людей. Дикость, которая произошла с ракетными стрельбами, она просто показала, что главком уже не в состоянии организовать даже потешные учения, а никогда никаких серьезных группировок, как это требуется по военному времени. Мне как военному, как специалисту становится жутко. Я знаю план применения флота и к чему мы скоро придем. Когда меня министр обороны спрашивает после этой аварии: «Геннадий Александрович, ну, почему у вас вот на Северном флоте такое происходит?». Я говорю: «Да потому что остался один флот, а остальных флотов уже нет. Они уже, товарищ министр обороны, уничтожены».

..с прокуратурой. Если вам рассказать, что она вытворяла, это жуткое дело. Где, есть ли у меня там квартира, есть ли у меня квартира ,там, у тещи, у старшего сына, капитана второго ранга, отдыхал ,там, сын мой в оздоровительном лагере, платил ли я за путевку, на чем там ездила жена. Когда им всё показали, что у меня ничего нет, они не поверили. Так не может быть, чтобы у адмирала или генерала ничего нету. Поехали в Белгород, у меня квартира там, я ее получил, когда уходил еще на Черноморский флот, потому что там заграница считалась. И там ничего не могут раскопать. Всё на законном основании. Потом здесь начали проверять «озеро». Тут дача командующего есть. Там перевернули всё. Приезжал я в баню с девочками. Но понимаете, это командующий флотом будет в баню приезжать с девочками. Ну, они искали компромат, искали с тем, чтобы меня задавить. Мне же сначала предлагали три года условно, потом говорят: «Не хочешь? Ну, давай год». Год на год. Меня хотят сделать виновным. Я согласен взять на себя вину, если бы сказали: да, вот Сучков виноват, дела после этого пойдут прекрасно, и никого больше не трогать. Как только я это скажу, сейчас Жемчужнова (командир базы Гремиха прим.А.В.)) начнут сажать, там начнут других, и пошло, и поехало. Весь этот процесс пойдет дальше, как при Вышинском. Они – наследники Вышинского. Начали следить, как командующий распределяется жильем, что ничего не могут найти. Идея состоит в том, чтобы запугать людей, снова вернуть вот этот страх, вернуть этот ужас. Они губят действительно флот. И, конечно, главная прокуратура – это цепной пес, который сейчас пытается срываться из рук хозяина и кусать всех. Но цепной пес потом и хозяина может покусать, и спасения от этого пса потом может и не быть. Это даже не 37-й год. Я это испытал на себе. У меня единственное, что руки не выкручивали и зубы не дробили. Мы совместно победим. Не мне нужна эта победа, вот я вам скажу честно. Победа нужна именно Северному флоту, потому что если все увидят, что, ага, заломали командующего, командующий оказался злобным. Да что это за командующий тогда такой? Я им с Куроедовым сказал: «Товарищ главнокомандующий, вы не на того напали». Меня, говорю, Кучма, президент, трижды пытался выгнать. И вы меня вызывали, говорю, в Москву. Я вас, мягко говоря, послал, не поехал тогда. Раз меня поставили на этот участок, я должен эту работу делать честно и добросовестно.

Я трижды за лето побывал в Гремихе. А в тот день мы начали широкомасштабные учения. У нас в море было 38 кораблей и подводных лодок. Было развертывание силы. Помимо этого, выполняли еще более серьезные работы по утилизации боеприпасов. Это вообще страшная работа. Это в Мелитополе, что было в Мелитополе, это показалось бы детской сказкой, то, что было у нас и случилось на этом берегу и под Архангельском. До этого уничтожили семь крылатых ракет с «Курска», там тонны взрывчатки было. Это уникальная операция, которую проводили все офицеры, мичманы, матросы, прапорщики всего флота.

-------

Мне все время в аттестациях, характеристиках писали, что я излишне самостоятелен и решителен. В ту ночь вдруг мне все докладывают: море – пять баллов, там два спасателя. Один идет рядом и другой тащит. «Так катера-то спускайте». Они говорят: «Море – пять баллов». А он пластиковый. Его о корпус ударило, и еще пять человек в море, а вертолет в такую погоду, он люлькой зацепился и вертолет грохнул. Они смелые сейчас все. А почему тог да не выбросило сразу на отмель? А там сплошные скалы. Бросить лодку с реактором на эти скалы – это небо всем показалось с овчинку. Реактор, он бы потек, и что бы мы тут получили, еще не известно. У него 80 процентов мощность только. Там есть 20 процентов. Они говорят, вот я боролся за лодку, за металл. Да я не за металл боролся. Их спрашиваю: «Вы еще можете?». «Да, можем». Там пробоина-то была. Так ее заделать ватником и вода бы не шла, она же самотеком, она же без давления. Сверху просто раз – волна идет, она течет. Я дал команду людей поднять на мостик, чтобы они сидели в спасательных жилетах. Все равно мокрый способ, потому что катера к лодке все равно не подвести. Понтоны грохочут. Ночь. Они бы бросили на конец такой капроновый шнур, вот по нему там все эти перешли нормально, и никто бы не утонул. Цибульский без жилета продержался. Тельняшка на нем была надета сухая. Жадан, который его держал, вот кто героический парень. Он держал. Сам погиб, а его держал. Его ударили катером, просто-напросто убили, а судмедэкспертиза этого не хочет понять. Но мне как командующему от этого не легче, но я хочу знать истину. Потом вместо того, чтобы отправить его к врачам, его отправили на другой катер, а пришел «Алтай» - спасатель с профессиональными врачами - хирургами, терапевтами. Он еще был несколько часов… у него кровь, через четыре часа пошла живая кровь. А сказали, что он мертвый. А суд этим не хочет заниматься. Мне как командующему, может, еще тяжелее будет, но все равно я должен знать как командующий правду: кто же что же не сделал.

----

Отказались от обвинения мать Жадана, капитана третьего ранга, и мать мичмана Куринова, и Андреева отказалась от обвинения, это жена капитана лейтенанта Андреева. Ну, и Цибульский, который остался жив, тоже отказался. Из десяти человек четверо практически отказались. Осталось шесть человек. Жена командира Лаппы, я долго молчал и, в конце концов, я ей вынужден был в самом уже, как говорится, прении закончились, остались реплики, я ей всю правду сказал о том, что он просто вообще на всем переходе спал, вообще безучастный был, ничем вообще не занимался. Судом это установлено, утверждено судом. Он за двое суток ни разу на связь не вышел. О чем тут говорить? Тревоги не объявили, ничего не объявили. Лодка, как говорится, сама по себе гребла. Если бы Цибульский, извините за выражение, не захотел сходить в туалет, так бы они и утонули прямо на глазах. Никто бы и не видел, что они утонули, потому что ночь, темно. Вода заполнялась в восьмой отсек примерно в пределах пяти-шести часов, то есть лодка не осматривалась, это, конечно, позор.

----

Мы 29 кораблей перевели (буксировали), ну, такого же плана, не было никаких проблем. Идиотское решение- поставить лодки на понтоны. А меня никто не спрашивал. Нас хотели вообще всех поставить на понтоны, все лодки. Мы отказались и оставили только вот эти пять кораблей. А это решение 40-го института, который подчиняется непосредственно главнокомандующему. За неделю на все 18 лодок нужно ставить было 18 технических проектов, а на разработку одного проекта уходит три-четыре месяца. Ну, в общем, дурдом! И ведь в 2002-м году этого ничего не произошло. Мы перевели только две лодки. У одной из них оторвало понтоны, и я вынужден в ноябре месяце докладывать лично президенту Путину о тяжелой ситуации вот по подводным лодкам в отстое. Денег никто не дает, технических проектов нет. Он тут же дал указание министру обороны с Румянцевым, министром атомной энергии, министр слышал, главкому доложил, начальник Генштаба слышал. Меня обвиняют в халатности, что я вроде как бы никому не докладывал. Приехала комиссия Управделами президента, начали выделять какие-то деньги. Они выделили на герметизацию подводных лодок, но это крохи, а нужно как минимум 25 миллионов на поддержание технической готовности вот этих лодок отстоя, чтобы не утонули у причалов. Ни копейки уже третий год не выделяется. Может лодка, она и у причала уснуть.

-----

Я страшно не люблю слова, когда говорят офицеры: «Честь имею». Вот главком любит эти слова говорить. Я считаю, об этом даже говорить не нужно. Это внутри человека, это то, что не видно, казалось бы, вот внешне, но это чувствуется изнутри. Это то, что составляет суть самой службы, суть самого офицера – это есть честность, его порядочность и его готовность служить, и причем служить не за деньги, может быть, даже и не за квартиры до какого-то определенного времени, но служить не оглядываясь, беззаветно, полностью, вот с утра и до вечера. Я своих офицеров всегда учил и говорю: «Товарищи, у нас приходят матросы низкого качества, плохого, но у нас лучше не будет. Мы их должны жалеть как никто, потому что это самые обездоленные люди нашей страны. Это те девять процентов, которые не успели и не сумели «отмазаться». Те, кто уже на краю бедности, за чертой можно даже назвать. Они мясо-то уже не помнят, когда и видели. Тем более мы к ним должны относиться, их любить, и уважать, и как-то поднять это всё, на чем зиждется служба. Не будет этого – не будет никакой службы. Никакой. А у нас в России это тем более.

…..«Кузнецов», мы бы закончили, если бы хотя бы немножко денег дали – раз. «Бесстрашный» эсминец, который в Северодвинске за три года, мы его закончили. Такой же эсминец стоит уже годами, а один списали в Ленинграде, «Расторопный». И «Кулаков» там есть, ББК, стоит 12 лет, никак не могут сделать. Как все это дело сделать? Не надо строить эти лохани, которые он предлагает, корабли там третьего ранга водоизмещением 500-600 тонн, а нормально строить корабли, и здесь, на Севере, корабли должны быть как минимум второго ранга. Он этого не хочет понять, потому что это ему не нужно. Ему нужно сиюминутно, вот доложил, отрапортовал – и всё у него готово.