В зимнее время ко всем прочим работам добавлялась уборка снега. На камчатке мягкая, но очень снежная зима. За нашим экипажем была закреплена часть бетонки, которую постоянно приходилось расчищать. Дорога со временем превращалась в глубокую снежную траншею, из которой проходящую автомашину было почти не видно.

В казарме и, особенно, на лодке постоянно проводили тщательную приборку: мыли, чистили, подкрашивали, словом, наводили лоск и блеск. Особенно старались перед праздниками или прибытием высокого начальства. Поэтому и воскресенья часто объявлялись рабочими днями. А ещё — вахты — «через день — на ремень», наряды на различные работы. Так что «служба раем не казалась».

На третьем году службы я был назначен ещё и оповестителем. При получении дежурным сигнала о приближении Цунами или сборе по тревоге в вечернее или ночное время приходилось сломя голову бежать в посёлок, где жили наши офицеры, и сообщать им о сигналах. А когда кому-либо из офицеров удавалось сходить в Матросский клуб на концерт или в кино, то вызывали их прямо из зала.

Когда наваливалось много работы, бывало и так, что по несколько дней таскаешь в кармане полученное письмо и не то, что ответить, но даже прочитать некогда. Крутишься на предельных оборотах, и день с ночью сливаются в одно серое пятно.

Иногда приходилось помогать и соседним экипажам. Например, в конце августа 1963 года во время выхода в море АПЛ К — 122 произошло затопление реакторного отсека. По прибытии в базу на лодке была организована авральная работа по ликвидации последствий аварии, в которой по очереди участвовал и наш экипаж. Мы надевали пластиковые комбинезоны, изолирующие противогазы и спускались палубой ниже, где нужно было шкуркой счищать с труб из нержавейки серебристый налёт и протирать очищенные места спиртом. Но работать разрешалось не более двух минут, иначе можно было получить большую дозу радиации.

Вообще-то, для контроля за получаемой дозой облучения каждому из нас при переходе на АПЛ выдавали «карандаши» — индивидуальные дозиметры, которые при уходе на базу сдавали на проходной. Радиация не имеет ни цвета, ни запаха, и к опасности облучиться мы, порой, относились довольно легкомысленно. Офицеры постоянно предупреждали нас: пятый отсек проходить быстро, не задерживаясь. А когда лодка у пирса, то вообще из кормы в носовые отсеки лучше проходить верхней палубой. Но всё-таки было любопытно посмотреть на реактор с близкого расстояния — и задерживались, и разглядывали его со всех сторон.

Парогенераторы на лодке были наиболее слабым звеном. Они уже вырабатывали свой ресурс, и почти не было ни одного похода, когда бы не возникало проблем с этими «бочками». Но нет худа без добра. В одном из выходов в мае 1966 года на К-66 уже на вторые сутки традиционно потекли парогенераторы. Дальнейшее пребывание в море грозило осложнениями, и ПЛ была возвращена на базу. Одну смену оставили для расхолаживания установки, остальных отправили отдыхать в казарму. Но в 02.27 мы были подняты по тревоге: на лодке пожар! Прибегаю в седьмой — в отсеке пахнет дымом. Межотсечная дверь в шестой отсек задраена. Рассказали, что аварийная команда шестого отсека пыталась вытаскивать банки с пластинами для регенеративных установок — могут взорваться от жары. Отправляли матросов в защитных костюмах на пеньковых концах, но те быстро перегорают. Пытались — на стальных тросиках, но огонь уже не пускает.

Я занял место у ходовой станции на случай отвода лодки подальше от причала. Все молчали и ждали худшего. Если банки с регенерацией начнут взрываться, то межотсечная переборка может не выдержать. Через некоторое время в лодке погас свет. Светонакопители ещё какое-то время различались, но не долго. Аварийные фонарики еле тлели. Тут меня вызвали через посыльного в центральный пост. Там тоже свет погас. На какой-то подставке лежал электрощит, снятый со штатного места, и над ним, подсвечивая фонариками, склонились офицеры. Кабеля в шестом перегорели, насосы ожлаждения остановились, а реактор не расхоложен. Возникла опасность перегрева реактора, что могло привести и к тепловому взрыву. Поэтому надо было срочно запитать насосы по временной цепи- от батареи. Схемы щита под рукой не было, а если где-то она и была, то в суматохе отыскать её было трудно.

«Щит знаешь?» — спрашивают меня. «Нет, этот не знаю»,- отвечаю. Действительно, на практических занятиях мы ни разу не разбирались в этом электрощите и подобной вводной не проигрывали.

«Найди Пукаса, пусть бежит в Центральный!». Бегу снова в седьмой. Отсек полон удушающего дыма. Переборка с шестым отсеком от высокой температуры деформировалась и стала пропускать дым в седьмой отсек. Всем было приказано подняться наверх. Последним собрался выходить мичман Пукас, держа в руке большой мешок с секретной документацией. Я помог ему вытащить этот мешок, и Аркадий Кузьмич ушёл с ним в Центральный пост. Всех, не занятых в носовых отсеках, отправили обратно в казарму.

Через некоторое время запитать насосы всё же удалось. Но пожар в шестом не унимался. Поэтому было принято решение затопить отсек забортной водой. Так и поступили.

Когда вода из аварийного отсека была откачана, и можно было войти в него, предстала ужасная картина. Всё было в чёрной копоти. Кабеля и приборы обгорели и оплавились. Электродвигатели выведены из строя, и вряд ли их можно будет восстановить. Обмотки главных генераторов оплавлены.

А если бы этот пожар произошёл в море? Не известно, или, наоборот, известно, чем бы это могло закончиться.
Интересно и то, что авария произошла 6-го мая 1966 года в 6-м отсеке на К-66 у 6-го пирса. Стечение цифр, или стечение обстоятельств?

Высокая государственная комиссия в течение недели пыталась выяснить причину возгорания. Проводились эксперименты. Но тщетно. Точно было установлено только место возгорания — выгородка масляного радиатора. И предположительно — от короткого замыкания в пучке кабелей.

И это тоже были наши будни.