В июне 1985 года мы готовились передать свой корабль другому экипажу и убыть в бухту Чажма для приема ПЛ К-431, которая стояла в заводе и ожидала начала работ по перегрузке зоны реактора.
Однако, мне не пришлось пройти с самого начала трагический путь, уготованный судьбой моему 298 экипажу 29 дивизии ПЛ ТОФ. В это же время я получил новое назначение и убыл на другую ПЛ принимать обязанности помощника командира.
Начало дня 9 августа 1985 г. было отмечено только одним событием. В дивизию прибыл контр-адмирал Э. Парамонов, заместитель командующего 4 Фл ПЛ ТОФ, для проведения рутинного совещания с офицерским и мичманским составом дивизии, впрочем, как всегда, никому не нужного.
И никто не мог знать, что этот день станет точкой отсчета новой жизни для многих, не только собравшихся в зале матросского клуба, но и 298 экипажа, уже принявшего ПЛ К-431.
Совещание шло своим чередом и близилось к завершению, когда в зал вошел рассыльный штаба дивизии и что-то на ухо доложил капитану 1 ранга Шаипову, командиру нашей дивизии.
Ничем не примечательный факт и обычно мы оставляем без внимания такие мелочи, но этот доклад мне врезался в память на всю жизнь. Главным образом, благодаря той перемене, которая происходила с лицом комдива, пока рассыльный нашептывал. Как, медленно сползающая со стола скатерть, с его лица сходила маска скуки и безразличия. Глаза стали округляться, а взгляд приобретать какую-то отрешенность, я бы сказал, бессмысленность, смешанную с безграничным удивлением. Лицо, в конце концов, просто закаменело. Однако он смог вернуть ему деловое выражение, и так же на ухо, что-то сказал заместителю командующего и немедленно покинул зал.
Надо отдать должное выдержке контр-адмирала. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Не прерываясь, он кивнул комдиву и продолжил свое выступление. Впрочем, заключительная часть была скомкана, совещание он быстро свернул и распустил нас по экипажам.
Все поняли: что-то произошло.
Не успел я прийти в казарменное помещение, как меня вызвали в штаб дивизии. На тот день должности командира и старшего помощника были вакантными и поэтому «мальчиком за все» был — я.
Пожар в публичном доме во время наводнения — слабая иллюстрация того, что творилось в штабе дивизии. Двери кабинетов непрерывно хлопали, открываясь и закрываясь, по коридору бегали штабные, озабоченность которых превосходила все допустимые нормы, суматоха была приличная.
Только от комдива я узнал, что случилось на К-431, и то — в общих чертах. Произошел тепловой взрыв реактора, лодка в аварийном состоянии, есть жертвы. Нашему экипажу ставилась задача перебазироваться в бухту Чажма для замены подвергшегося облучению 298 экипажа и проведения работ по ликвидации последствий радиационной аварии.
Я собрал экипаж по боевой тревоге и утром, 10 августа, мы погрузились на гидрографическое судно «Пингвин». Старшим на переходе был командир дивизии.
11 августа гидрограф бросил якорь на рейде бухты Чажма. Картина открылась удручающая.
К-431, поддерживаемая двумя плавкранами, стояла у пирса, с небольшим дифферентом на корму. К горлу подступило какое-то щемящее чувство, которое испытал, наверно, не только я. Казалось, твоего, тяжело раненого, товарища с трудом поддерживают, не давая ему упасть, а ты стоишь и ничем не можешь помочь.
С борта «Пингвина» хорошо была видна непривычная суета на пирсовой зоне, и было такое ощущение, что даже воздух пропитан трагедией.
К борту подошел РК. Все члены команды были одеты в костюмы химической защиты, и оптимизма нам это не добавило. Комдив отправился на берег для выяснения обстановки, а мы стали готовиться к выгрузке. Естественно, снабдить нас защитными костюмами, никто в этом бардаке даже не подумал.
Через час, на том же РК, вернулся комдив.
Размеры, случившейся катастрофы, можно было оценить по его состоянию. Судя по всему, он был в прострации. Двигаясь как сомнабула, молча прошел мимо стоящих на палубе офицеров, и скрылся в своей каюте.
Поскольку РК стоял у борта гидрографа и не собирался отходить, я понял, что он послан за нами и дал команду на погрузку.
После выгрузки и размещения личного состава я пообщался со знакомыми офицерами, и они рассказали мне следующее.
К 9 августа на К-431 были закончены работы по замене зоны реактора, которые проводили специалисты из части капитана 1 ранга Чайковского. И этими же специалистами 9 августа должна была проводиться проверка реактора на герметичность.
В реакторном отсеке вместе с ними находились и два наших офицера: представитель электромеханической службы дивизии капитан 2 ранга Виктор Целуйко и командир 3-го дивизиона БЧ-5 Анатолий Дедушкин.
По официальной версии, во время проверки избыточным давлением, вместе с технологической арматурой, установленной на крышке реактора, начала подниматься и компенсирующая решетка реактора. Произошел самопроизвольный пуск реактора с мгновенным выделением тепла и как результат — тепловой взрыв.
Практически все содержимое реактора было выброшено наружу. Его же крышка, которая вести несколько тонн, по рассказам очевидцев, взлетела на несколько десятков метров, а затем рухнула обратно в отсек. Территория завода была заражена. Куда пошло радиоактивное облако после взрыва никто не знал, да и сейчас наверно узнать это можно с трудом.
Естественно, все, кто находился в этот момент в отсеке, всего 11 человек, погибли. Их останки частично размазало по стенкам отсека, частично разбросало вокруг лодки, некоторые фрагменты человеческих тел находили метров за 50 от пирса.
Вобщем, как смогли, набрали 11 мешков, экстренно собрали родственников и 11 августа захоронили в могильнике для радиоактивных отходов, залив толстым слоем бетона. В числе погребенных числились Целуйко и Дедушкин. Их родственники так же присутствовали на траурной церемонии.
Первая противорадиационная процедура, которой мы подверглись после размещения на плавказарме, заключалась в том, что налетела толпа особистов и от каждого из нас была взята подписка о неразглашении всего, что тут случилось. Это вызвало, по меньшей мере, веселое удивление, т. к. еще 10 августа «Голос Америки» сообщил, что «на фирме Кузьмина (капитан 1 ранга Кузьмин — начальник ремонтного завода) произошел инцидент с реактором атомной подводной лодки», ну и далее с некоторыми подробностями.
11 августа наш экипаж начал принимать участие в ликвидации последствий аварии. Аварийные партии формировались и из других экипажей, лодки которых находились в заводе.
В первую очередь подвели понтоны для обеспечения непотопляемости лодки, т. к. реакторный отсек был полностью затоплен. Затем подвели цистерну для приема радиоактивной воды из реакторного отсека, установили насосы, шланги. Работы осложнялись ограниченным временем нахождения людей в зоне заражения — не более 20 минут. А еще больше — неразберихой и суматохой. Из этих 20, жизненно важных, минут, первый раз я со своей аварийной партией простоял у лодки -15, в ожидании какого-то оборудования, которое еще не подвезли.
С начала аварийные партии формировались из всего личного состава нашего экипажа. Через зону успела пройти 1/4 часть матросов срочной службы, до того момента, пока нервы у пацанов не сдали. При формировании очередной партии произошел инцидент, который заставил нас по иному посмотреть на исполнение воинского долга и отношение к людям.
Передо мной стоял двухметровый детина и плакал. Попытался что-то мне сказать, но из всего, что он выдавил из себя, я понял только одну фразу: «Вы нас посылаете на смерть». Не буду вдаваться в психологические нюансы, но после этого случая все наши аварийные партии формировались только из офицеров и мичманов.
12 августа, утром, мы находились на пирсе около лодки, когда с небес зазвучал голос.
С нами общался по громкой связи крановщик плавкрана «Витязь», доселе не издававший ни звука: «Эй, внизу! Смотрите, там ваши всплыли!»
Сначала все дружно посмотрели вверх, на него, а потом в ту сторону, куда указывал рукой крановщик.
Примерно метрах в пятидесяти от пирса, на поверхности воды, мы увидели три тела. Прошло три дня и, согласно действующим законам химии, всплыли трое из одиннадцати …захороненных.
Одним из них был Толя Дедушкин, балагур и весельчак, душа любой компании, уже оплаканный женой и запечатанный в радиационном могильнике.
Послали шлюпку и с помощью багров отбуксировали тела к берегу. Близко приближаться к ним нельзя было — дозиметры зашкаливало.
Вобщем, родственников вызывать второй раз не стали, и без траурного салюта и шума залили бетоном их еще раз.
В конце августа все работы были закончены, и К-431 была готова к своему последнему переходу к месту отстоя.
Мы отбуксировали лодку в бухту Павловского, где провели формальный прием корабля от 298 экипажа, точнее от той его части, которая получила наименьшую дозу облучения (остальные уже были в госпитале Владивостока). Сколько получили мы — никто из нас до сих пор не знает.
Все впечатления о тех событиях своеобразно отложились на моей подкорке и проявились, тоже необычно, через три месяца.
Через три месяца я получил двухкомнатную квартиру, в которой жил Толя Дедушкин. После его гибели жена собрала вещи и навсегда уехала в Севастополь, а освободившееся жилье отдали мне.
И вот в первую же ночь после переселения мне снится сон.
Звонок. Иду в прихожую, открываю дверь. На пороге стоит улыбающийся Толя Дедушкин, и хотя на улице еще тепло, на нем почему-то шинель и шапка. В голове у меня мелькнула мысль, что я спятил, но трезвый ум коммуниста и материалиста выручил меня и на этот раз. Я вспомнил — это сон. А Толя, так же улыбаясь, задает мне недоуменный вопрос: «Гурин! Ты что делаешь в моей квартире!?» На моем языке уже висели слова «Толя! Ты же погиб!», но вместо этого я стал говорить о том, что его жена и дети переехали жить в Севастополь, что командование дивизии оказало ей помощь и еще что-то, что — сейчас уже не помню. Недоумение на Толином лице сменилось радостной улыбкой, и со словами «Ладно, я поехал к ним», он развернулся и стал быстро спускаться по лестнице…
{multithumb}
Воскресенье, 21 апреля 2013 18:22
В момент взрыва я находился в госпитале в "техасе", помню как забегал весь персонал и сразу последовала срочная "эвакуация" всех больных к местам службы, так как потребовались госпитальные места.
ПожаловатьсяСлужил я на посту ПДСС в бухте Павловского, помню, что после возвращения из госпиталя из нас была сформирована швартовая команда для швартовки 431й, и так как там должны были присутствовать командиры дивизии и флотилии, командир К-66, бывший и нам командиром капитан второго ранга Большаков потребовал от нас одеть парадную форму номер два и приступить к швартовым работам. Но обнаружив, что все вокруг одеты в соответствии с радиационной безопасностью в "РБ" дал приказ пригнуться и бежать с пирса как можно дальше. Что впрочем не мешало нам потом служить оставшиеся годы жизни на расстоянии сотни метров от корпуса этой АПЛ. И никто не пытался нас эвакуировать из зоны нулевого пирса. Там мы и доживали до своего дембеля.
Контр адмирал Храмцов, капитан первого ранга Галутва, спасибо вам за это. Надеюсь, что пеленгасы, пойманные с помощью МРГ-7 вам принесли тоже хорошие воспоминания ) С приветом к вам, бойцы сигнального поста бухты Павловского.(кто жив остался)