За годы учебы в СВВМИУ, пять прекрасных севастопольских лет, мне посчастливилось не узнать «прелестей» гарнизонной гауптвахты, с ее легендарным комендантом. И не потому, что я был образцовым курсантом, а просто везло.

На «губу» я попал уже офицером, на втором году службы, в Западной Лице. Уже прибыли «свежие» лейтенанты, а мы, прослужившие год, ощутили себя «стариками». И не беда, что звездочек поровну. Все равно видно, что мы — уже «старые» лейтенанты.

Комендантом у нас был «широко известный в узких кругах» подполковник Степанчиков. Небольшой, начавший полнеть, человечек, со «стеклянным» взглядом и удивительным голосом. Голос его напоминал переводчика штатовских фильмов, начала девяностых, которого все представляли не иначе, как с прищепкой на носу. Только голос подполковника был тоньше.
Ближе к Преснякову — младшему. Вот, это будет «в точку»! Пресняков — младший с прищепкой на носу. Известные байки про коня в квартире, про лом, вваренный в систему отопления, мы услышали применительно как раз к нему, Степанчикову. И уверовали в это! Он был этого достоин! Гнусный был, как , наверное, все коменданты. Потому, что должность у них гнусная. Но тогда мы об этом не задумывались.

Заступал я начальником патруля. Развод проводил комендант лично. Как готовились к разводу, говорить не стану, всем знакомо. Но, как ни готовься, не получить замечание от Степанчикова было сложно. Не помню, что у меня было «не так», но подполковник, встав рядом, загнусавил:

— Това-а-арищ лейтенант! Вы пло-о-охо осознали ва-ажность поставленной перед Вами зада-а-чи! Доста-аточно Вам будет су-уток, чтобы осознать?

— Так точно! -бодро и не радумывая.

Видимо, моя готовность к «осознанию» выглядит убедительно. Комендант дает мне шанс:

— Ла-адно, посмотрим, как будете нести слу-ужбу!

Пронесло. Пока, во всяком случае.

Инструктаж. «Плана», конечно, никакого нет, и быть не может, но:

— Если я са-ам ежедне-евно встречаю пару пьяных ми-ичманов и деся-яток расхри-истанных
матросов, то мне бу-удет стра-анно, если вы их не встре-етите!

Я их не встретил. Я вообще почти никого не встретил, потому, что первые полсуток дождь лил, как из ведра, и ни одна собака из подворотни не высовывалась. А «пьяный мичман» и матрос-разгильдяй, они собаки не дурнее. А наутро прилетело какое-то начальство с Флота. Мою группу отрядили охранять вертолет прибывших. Так и простояли, до смены , на вертолетной площадке. Там и вовсе некого ловить.

Сменялся, к счастью, без коменданта. Был его помощник, капитан-лейтенант, то-ли Федоров, то-ли Федоренко, точно не помню. Говорили, что из наших, из механиков. Свой человек! «Свой человек», однако, стал жестко спрашивать невыполненный «план». Как я ни бился, раз пятнадцать повторяя одно и то-же, про дождь и вертолет, про то, что сам Степанчиков в таких условиях никого не поймал-бы, тщетно! Каплей тупо повторял одно и то же:

— Объясните, товарищ лейтенант, почему так плохо несли службу!?

И я объяснил:
— Да потому, что ты дуб, едрит-твою-в-кочерыжку!

Помощник не счел мое объяснение достаточно обоснованным и объявил мне сутки ареста. Лучше бы вчера Степанчиков посадил . Сейчас бы уже вышел. И мокнуть не пришлось бы, и у вертолета торчать, и с этим «козлом» общаться.

Однако, надо идти «садиться». Делать этого, как оказалось, я не умел. Начальник гауптвахты, старший мичман Медведь, обликом своим полностью оправдывал фамилию. Здоровый, плечистый, нарочито — неторопливый, «рыкастый» — вылитый медведь.

Осмотрев меня, отметил, что я в туфлях:

— Вы что-же, не знаете, что на гауптвахту положено прибывать в ботинках?

— Откуда мне знать? Вашему Федорову первому пришла в голову мысль меня посадить.

До него таких «умных» не находилось.

— Езжайте, переобуйтесь , и прибывайте, как положено!

Ну, нет! Сначала не за что сажают, теперь «в тюрьму» не принимают! Я вам кто?

— Товарищ старший мичман! Если я сейчас уйду, то уже не вернусь. Сажайте, как есть, или сами потом за мной приезжайте.

— Как это?

— А вот так!

Медведь берет трубку, крутит диск:
— Товарищ капитан-лейтенант! Старший мичман Медведь! От Вас тут лейтенант прибыл, на посадку…Так точно…Не по форме одет…Устранять отказывается…Есть! -протягивает мне трубку. Беру, и диалог повторяется с помощником коменданта:

— …Вобщем , или сажаете, или я пошел …

— Передайте трубку начальнику гауптвахты! — передаю:

— Есть! Есть посадить!

Ну, вот! Пустячок — а приятно! Оформили. Повели в камеру.

В камере меня встретили два офицера, сидящие за небольшим столиком , каплей и старлей:

— О, пополнение прибыло! В преферанс играешь, лейтенант?

— Играю.

При чем здесь преферанс?

— Ура! Ура! Ура! А то, надоело уже в «гусара»! Садись, распишем пулечку, за знакомство!

С этими словами, откуда-то сбоку, каплей извлек початую бутылку вина…Давай!

Боже, куда я попал? Я ведь «в тюрьму» шел, даже сигарет с собой не взял, считал — не положено! Ну, и посмеялись же ребята над моей «серостью»…

— У нас сегодня один освободился, скоро принесет пару «пузырей». У тебя сутки? Завтра ты побежишь!

— А как-же передать-то сюда?

Оказалось , все продумано и отлажено. Назавтра мне показали место, где перекинуть, время назначили и прочие нюансы объяснили…
А сутки прошли, преимущественно, за преферансом, вином (чуть не написал «хорошим вином», хорошего тогда еще не было) и «светской беседой». С перерывами на сон, прием пищи и строевые занятия, которые для офицеров заключались в перекуре на свежем воздухе, в углу крошечного «плаца».

Освободившись, я почувствовал себя свободным не только от данного, конкретного наказания. Я ощутил свободу от боязни перед таким наказанием в будущем . А ведь она с первого курса «имела место быть»… «Губа» — самое страшное … Страшнее только в отпуск не поехать, да отчисление из училища…

Много позже меня спросил командир:
— Владимир Петрович, Вы ведь сидели на гауптвахте… А у меня тут пробел в образовании…Просветите, как там ?

Я сказал: «Плохо». И сделал грустное лицо.

Зачем лишать командира уверенности, что в виде гауптвахты он имеет мощный рычаг воздействия на подчиненных?