Вице-адмирал запаса Евгений Чернов, служивший на С-80 старпомом, так характеризует Николаю Черкашину своего бывшего командира Анатолия Дмитриевича Ситарчика: «Это был смелый, решительный и грамотный подводник…» (20,с344).
А вот совершенно иное мнение командира дивизии: «В море он допускал оплошности, часто нервничал, что недопустимо для подводника. Я не раз обращался к командующему подводными силами контр-адмиралу Г.Т. Кудряшову с просьбой отправить этого командира на тщательную медицинскую проверку для определения его психологического состояния, но этого сделано не было…» (20,с342).
В.И. Аликов, к сайту которого я обращался за информацией об операции «Атрина», рассказывает, как перед операцией приехал из Североморска кадровик и показал Аликову его служебную карточку.
А там несколько взысканий. Аликов, естественно, удивлён: проступков не совершал, взыскания ему не объявлялись.
Карточка заготовлена на всякий случай: а вдруг авария. Подленький приёмчик, стремление любой ценой отгородиться, оправдаться, наследие сталинских времён.
Мне с комбригами везло больше. Во время моей 12-летней службы в Комсомольске-на-Амуре их сменилось трое. Все без подлянки, хотя и очень разные.
Попытаюсь вкратце их описать.
КБ- 1. Коренастый, плотный, грубоватый, с красноватой физиономией, по прозвищу «синьор Помидор».
Хороший хозяйственник, заставлял водителей отмывать масляные пятна на асфальте водой с мылом. Добросовестно старался выполнять всё, что положено.
Проводил, например, занятия по тактике, привлекая на них, для количества, даже начальника оркестра майора Кунова.
Как-то он спросил Кунова, где базируются японские подводные лодки, и услышал в ответ:
- Не иначе, как вы, товарищ комбриг, решили послать наш оркестр в Японию на разведку.
Давно пора. Под видом бродячих музыкантов. Будем играть на свадьбах и похоронах. Дайте нам с собой две канистры спирта. Одну для протирки инструментов, другую для целей разведки.
Японцы всё нам расскажут, все свои секреты, и про подводные лодки тоже.
- Так вы же языка не знаете,- подал реплику кто-то из офицеров штаба.
Кунов, после секундного замешательства:
- Да! Одна голова хорошо, а две- лучше. Не подумал. Прошу прощения. Конечно, будут проблемы с языком. Придётся брать три канистры спирта!
Хороший моряк. Тщательно подготавливал переходы (мы ежегодно переводили в Большой камень по два-три «заказа»). Карты, прогнозы, действия на случай сильного шторма, детально инструктировал всех участников перехода.
КБ- 2. Высокий, улыбчивый, вежливый. Отобрал у общества охотников и рыболовов катер и стал возить на пикники городское начальство.
Однажды корабли перехода укрылись от шторма в Сов. Гавани: подводная лодка, морской тральщик, два буксира. Стали на якоря неудачно (место выбрал комбриг), прямо напротив входа в бухту, не укрылись от ветра.
Я был на тральщике. Ночью слышу, КБ-2 кричит оперативному дежурному (по УКВ):
« Якорь не держит! Меня несёт на берег! Прошу оказать мне помощь!».
Капитан одного из буксиров осветил прожектором свою корму и говорит комбригу:
- Прожектор видишь?
- Вижу.
- Иди за мной.
КБ-2 пошёл на лодке за буксиром, не выбрав якорь. От ветра укрылся, но якорем оборвал дорогой подводный кабель, за что получил нагоняй от директора завода.
Из Москвы приезжал иногда кадровик «направленец» с хитрыми глазками, про которого говорили вполголоса, что он берёт взятки.
КБ-2 завёл с ним тесную «дружбу» и вскоре перевёлся на адмиральскую должность во Владивосток.
КБ- 3. Маленького роста, худощавый. Имел непростые отношения с алкоголем. Первую, речную, часть перехода проводил на буксире, «расслаблялся» и «настраивался».
В море вёл себя достаточно уверенно, но допускал совершенно непростительные ляпсусы. Расскажу о самом выдающемся.
Витю Иванова, СПС- овца (специальный пост связи) и меня сажали обычно на надводный корабль. Его- обеспечивать связь, меня –наблюдение.
Корабли флот давал разные. Как-то прислали самый старый эсминец, 30-ку БИС.
Они потеряли 30 тонн котельной воды, всю ночь бегали, топали, искали, но так и не нашли.
Тогда нас с Витей пересадили на деревянный базовый тральщик, который так болтало на крупной зыби, что мы оба укачались и лежали в каюте на койках один под другим.
Стук в дверь. Я, как старший: « Войдите». И вдруг входит молодая женщина.
« Ты кто такая? Откуда?». Оказалось, командир тральщика, старший лейтенант, взял с собой, во Владивосток, жену и сынишку.
Причём, они, нам на зависть, не укачались совершенно. Пришла приглашать нас к обеду. Отказались.
Командир тральца пообещал мне больше так не делать, и я никому не рассказывал об этом случае. Почему? Дурной пример заразителен. Боялся, как бы другие командиры, а за ними и офицеры, не начали брать семьи в море.
Сперва семьи, потом родственников, приятелей, соседей…
А вот в случае, о котором хочу рассказать, мы с Витей оказались не на тральце, а на современном БПК (большом противолодочном корабле), вернувшемся недавно из Индийского океана.
Идём вдоль берега в плотном тумане.
Лодка идёт за нами в 15-ти кабельтовых, не в кильватер, а строем уступа, мы идём мористее. На современном БПК, как выяснилось, круговое радиолокационное наблюдение не обеспечивается, сзади мёртвый сектор.
Мы с командиром на мостике. Слышим на УКВ голос комбрига. Обращается к командиру БПК: «Слушай, прогони-ка его, пристал тут кто-то ко мне!».
Командир БПК объявляет боевую тревогу и круто разворачивается влево.
В самом конце циркуляции прямо перед нашим носом в дистанции всего одного кабельтова проходит белый пассажирский теплоходик «Феликс Дзержинский».
Мы остолбенели и, придя в себя, оба развели руками. Что называется, бог миловал.
Традиционно после перевода «заказа» у нас в заводской гостинице бывало небольшое застолье. Мы со штурманом Львом Цоуном договорились друг друга поддержать.
КБ-3 после пары рюмок становился всегда не в меру хвастливым. Вот и на этот раз он заявил: «Так вы поняли, что я вас всех спас?».
И тут мы вежливо, но доходчиво объяснили комбригу, что это был не американец-шпион, а «Феликс Дзержинский».
Он шёл от берега, прошёл за кормой лодки ближе, чем надо бы, но это же вовсе не повод для паники и дурацких команд.
21 октября 1981 года в 19.45 (в темноте) на выходе из Владивостокской бухты через пролив Босфор Восточный «Рефрижератор-13» протаранил и отправил на дно подводную лодку С-178.
Удар пришёлся в шестой отсек, в кормовую часть лодки. Погибли 32 человека.
С.П. Букань пишет: «Сигнальщики на теплоходе видели ходовые огни ПЛ-300 (бортовой номер, В.Ц.), но приняли её за рыбацкое судно» (26, стр.131).
Над водой-то у подводной лодки торчит практически одна рубка.
Старпом «Рефрижератора-13», управлявший судном, хотел пройти за кормой небольшого, как он считал, «рыбака».
Судоводитель «Феликса Дзержинского» в густом тумане ориентировался только по радиолокатору. БПК- большую отметку на экране- он уважительно пропустил, а маленькую отметку принял как и тот старпом, скорее всего, за небольшого «рыбака» и прошёл у «него» за кормой, к счастью, не слишком уж близко.
Самого «Феликса» на фоне берега радиометрист БПК не обнаружил вообще, а радиометрист подводной лодки обнаружил, доложил в БИП и на мостик, наблюдал некоторое время, после чего цель вошла в мёртвую зону радиолокатора.
После трагического случая с С-178 на мостиках подводных лодок стали устанавливать оранжевые проблесковые маячки. Но это, надо сказать, не подарок.
Одно дело маячок на крыше автомобиля, а другое- на открытом мостике.
Он действует раздражающе на стоящих на мостике подводников, мешает вести визуальное наблюдение, а главное- его в тумане видно, хотя и дальше чем белый огонь, но всё же недостаточно далеко.
На мой взгляд, надо гораздо активнее, чем теперь, использовать радиосвязь на УКВ.
Судоводители должны «договариваться», информировать один другого о себе, своих намерениях. Представим себе, что БПК через каждые несколько минут выдаёт в эфир:
- Всем, кто меня слышит. Я военный корабль. Иду вдоль берега. Имею курс…, скорость… За мной идёт подводная лодка. Близко не подходить!
Вот и всё. Никто не сунется. Безопасность обеспечена.
Если, конечно, понять разницу между военным и мирным временем, отбросить синдром секретности.
Вы можете сказать: радист охрипнет. А почему бы не заменить его автоматом?
К примеру, в московских электричках раньше машинист нехотя выплёвывал в уши пассажиров какую-то кашу, а теперь автомат чётко и громко объявляет остановки.
В перспективе, надо думать, кроме голосового появится и автоматизированный обмен информацией с вводом её на карты автопрокладчиков, в БИУСы и тому подобные устройства.
Даже хороший командир лодки не обязательно становится хорошим командиром соединения. Как улучшить отбор? Кадровикам, думаю, надо спрашивать мнение офицеров об их командире.
В советские времена сама система обязательной многолетней офицерской службы делала отбор почти невозможным.
Отправить в запас раньше времени, если офицер совсем не спился, было нельзя. Теперь ситуация изменилась.
Меня отправили в запас после 27 лет календарной службы, с пенсией, но без звания капитана 1-го ранга, о чём и хочу рассказать.
В Комсомольске-на-Амуре, прямо на территории нашей бригады, сделали Учебный центр ВМФ.
Первым прибыл начальник будущего центра Геннадий Михайлович Мироненко с женой-рижанкой Неллей и собачкой-пуделем Эрикой.
Видит бог, всю жизнь держусь от начальства подальше, а тут вдруг как-то так получилось, что мы сблизились, оказались друг другу симпатичны.
Впятером (считая собачку) встречали Новый год. Геннадий Михайлович из механиков, тоже участвовал в переходе вокруг Южной Америки, в самом первом.
Я возил всех, в разном составе, на «Жигулёнке» по окрестностям города на экскурсии, в лес за грибами и ягодами.
Когда «открыли штаты», несколько наших флагманских специалистов перешли в Учебный центр на должности старших преподавателей- капитанов 1-го ранга.
Приехал на должность начальника радиотехнического цикла Слава Ратников, мой одноклассник по училищу, из Приморья, где был командиром лодки 675 проекта.
И получается такая картина: Слава и Геннадий Михайлович хотят меня взять, а не получается, Москва почему-то против.
В Москву едет (не только из-за меня, но и по другим вопросам) капитан 1-го ранга Данелия, начальник учебной части. Не помню, к сожалению, его имени и отчества.
Возвращается и сразу ложится в санчасть. Он ещё во время службы на лодке получил ртутное отравление и два раза в году ложился в санчасть на процедуры.
Приглашает меня прийти для разговора.
Разговор предельно короткий. Данелия лежит на койке, я сижу рядом. Несколько минут молчим. Он берёт меня за руку и говорит многозначительно:
« Уходи, Валера, в запас. Пенсия полная, чем плохо…».
Вскоре у нас, в штабе и ЭМС (электромеханической службе) партсобрание.
Не помню, какая была повестка, но вдруг встаёт Толя Смирнов, из ЭМС, и говорит: «Вот ходят слухи, что Цибулевский- скрытый еврей. Давайте разберёмся, заслушаем его».
Я вышел вперёд и объяснил коммунистам, что отец у меня еврей, а мать русская.
У меня было право выбора, и я выбрал национальность- «русский
На еврея я не похож, поэтому для всех и явилось неожиданностью то, что отец еврей. Я об этом не говорил, но меня никто и не спрашивал.
« Или вы считаете, что я должен носить на рукаве жёлтую звезду?».
Тут вмешался начальник политотдела: « Зачем вы так? Мы очень уважаем и вашего отца, коммуниста, полковника, доктора наук и вас. Садитесь, пожалуйста…».
А ещё до партийного собрания, летом, мы строили гаражи во дворе нашего дома, десятка два. Хорошие гаражи, кирпичные, с двухэтажными подвалами (из-за сильных местных морозов).
Геннадий Михайлович участвовал в работах наравне со всеми.
Во время перекура кто-то спросил его, не хочет ли он взять к себе Ефима Вайсмана (скромный, толковый офицер из ЭМС).
Мироненко ответил: «Лучше взять в Учебный центр двух шпионов, чем одного еврея»…
На «стратеге» у нас командиром дивизиона живучести был Феликс Койфман, человек с компанейским характером, хорошим чувством юмора, что очень ценно в автономках.
В советские времена офицеры-евреи редко могли дослужиться до капитана 1-го ранга. Было такое негласное правило у кадровиков.
Как теперь- не знаю, не думаю, что стало по-другому. Это связано с общим уровнем культуры, и быстрые изменения вряд ли возможны.
Коля Каришнев, о котором я говорил ранее, дважды пытался попасть в Военно-морскую академию- не пропустили: у него отец русский (как и у меня, полковник), мать- еврейка.
Перед увольнением в запас меня дважды представляли к награждению орденом. Первый раз- «Красной Звезды», второй- «Знаком Почёта». Не дали…
Хорошо помню, как в перестроечные времена повсюду в Москве расклеивались антисемитские листовки, продавались какие-то брошюры. Понятно, в смутные времена всегда всплывает всякая нечисть.
Несколько лет назад я ходил в филиал автошколы мимо обычной средней школы, на торце которой детской рукой было написано: « Гитлер- не фашист!».
Увидав такую надпись, учитель истории должен был бы взять скребок, совок и веник. Соскрести надпись на совок, намести туда же дорожной пыли, тщательно перемешать и высыпать себе на голову.
Потом приготовить такую же смесь ещё раз и пойти в кабинет директора… Так нет же, надпись долго никто не убирал.
А я, увидав эту надпись, сразу вспомнил свои встречи с антисемитизмом в школьные годы. Вспомнил двоечника Смирнова. Он был второгодником, матерщинником, с постоянной пошлой улыбкой на круглой физиономии.
Дело было во втором классе. Учительница Зоя Васильевна объявила нам, что ей надо записать в журнал наши национальности.
«Кто не знает свою национальность, спросите у родителей»,- сказала она.
Я спросил у матери. Мать объяснила мне, что она русская, а отец- еврей.
«Ты можешь,- сказала мать,- сам выбрать одно из двух. Евреи- очень древняя, уважаемая во всём мире нация».
На другой день я попросил Зою Васильевну записать, что я- еврей.
Прошло несколько месяцев, и однажды двоечник Смирнов попросил нас после уроков остаться на местах. «Я знаю очень интересную игру»,- сказал он.
Игра оказалась такой: Смирнов читал по бумажке и выкрикивал какую-то фразу, а мы должны были хором отвечать: «Ага!... Ого!...Эгей!».
Какие-то были глупые пошлости с матом (мы учились ещё без девочек), в памяти не остались, но одну фразу я запомнил на всю жизнь: «В нашем классе есть еврей! Группа…Эгей!... А кто у нас еврей, знаете?».
Никто не знал, и Смирнов указал на меня. Вот тогда я и понял, что быть евреем плохо.
Мать осознала свою ошибку и попросила Зою Васильевну переправить в журнале мою национальность. Так я, недолго побыв евреем, стал русским.
Второй раз я встретился с антисемитизмом в Сумах, куда меня с сёстрами ежегодно отправляли к бабушке и дедушке на всё лето.
Мне было 12-13 лет, когда бабушка посчитала нужным познакомить меня с еврейским мальчиком Борей, жившим на нашей улице. Он был на пару лет постарше меня, и бабушка попросила его взять надо мной шефство.
Мы с ним стояли во дворе кинотеатра «Комсомолец», когда к нам подошли двое парней. Один из них ударил Борю кулаком правой руки три раза в живот.
Боря не сопротивлялся. Удары были несильными, без злобы. Парень как бы нехотя исполнил неприятную обязанность. Потом он посмотрел на меня и спросил Борю:
- Тоже жид?
- Нет, он кацап, москаль,- сказал Боря.
В это время начали пускать в кинотеатр, и парни ушли туда.
- За что они тебя?- спросил я.
- Как за что?- удивился Борис- За то, что еврей, жид. Так принято.
- Почему?
- Как тебе объяснить… Когда-то очень-очень давно евреи распяли Христа.
Хотя, если разобраться, Христос и сам был евреем. Как и что там получилось, трудно сказать, история тёмная, я и сам не всё понимаю. Идём в кино.
- Может, уйдём лучше, там же они.
- Не бойся, сегодня и недели две больше не тронут. А тебя и вообще не тронут, видишь: я тебя не выдал.
В восьмом классе со второй половины учебного года я стал учиться в другой школе. Родители и старшая сестра Людмила убедили меня, что так надо, хотя и ходить дальше. Главный довод- очень сильный учитель математики Николай Иванович.
Сама Людмила недавно окончила эту новую для меня школу с золотой медалью. Мне медаль не светила, я был хорошистом.
В старой школе остались приятели, которых помню до сих пор.
Юра Чижов жил в нашем подъезде на шестом этаже, а мы- на третьем.
Я часто ходил к нему играть в шахматы, шашки, другие игры. Он жил у бабушки, его родители постоянно находились за рубежом, отец был дипломатом.
И Юра стал дипломатом. Его отец был на похоронах моего отца и сообщил мне, что Юра трагически погиб- был сбит грузовиком.
Он назвал какой-то город, я плохо расслышал, не стал переспрашивать- в Англии или США. Да и какая разница…
Игорь Лакоба с матерью жили в крохотной комнате на Красноармейской улице.
У нас всё же было попросторнее, и Игорь приходил ко мне. Мы выращивали кристаллы и делали очень интересные опыты из книжки «Занимательная химия».
Игорь был отличником, эрудитом. Как-то нас с ним послали на географическую олимпиаду в МГУ. Мы сидели рядом, Игорь кое-что мне подсказал, и мы заняли первые места, которых оказалось несколько.
У меня хранится подарок Игоря- книга о Сухуми с дарственной надписью: «Изучай мой край, просвещайся!».
С Олегом Логиновым и Лёней Чурляевым мы вместе ходили в бассейн.
Они тоже были «академическими», жили во «втором корпусе», а мой тёзка Валера Морозов, с которым мы ездили на каток в Парк Культуры, жил в Эльдорадовском переулке.
Шамиль Ямалутдинов был любителем оперы, несколько раз вытаскивал меня в театр- слушать оперу. И я, надо сказать, вошёл во вкус, получал большое удовольствие.
Однажды он вытащил меня не в театр, а в суд. Мы сидели на задворках и слушали какой-то процесс. Шамиль хотел стать юристом и посещал суды. Удовольствия я тогда не получил, как и много лет спустя.
С Валей Гранкиной и Аллой Родионовой мы ходили в танцевальный кружок при академическом клубе.
В новой школе появились новые приятели.
Через несколько месяцев после перевода я встретил кого-то из старых одноклассников. Он сообщил, что у них в школе на днях будет вечеринка: «Давай, приходи, будем рады тебя увидеть!».
Пришёл. Ребята, девочки окружили с расспросами. Танцевал с Валей Гранкиной.
Вдруг подходит Гена Никонов: «Больше с ней не танцуй! А то получишь!».
Мне нравилось танцевать с Валей. Лёгкая влюблённость с моей стороны, с её- ещё легче.
Гена тут был вовсе не при чём.
Он держался всегда особняком. Слишком гордился своим пролетарским происхождением, говорил: «Интеллигенция- гнилое болото, какая-то прослойка. Вот у меня отец- пролетарий, мастер цеха!».
Ко мне он относился особенно неприязненно. Но я был посильнее, половчее, и драки со мной он избегал.
Однажды он шёл позади меня по улице и прокричал издали: «Думаешь, мы не знаем, что ты жид! Знаем!». Я резко повернулся, и он убежал.
Кто «мы»? Никакой антисемитской группы, к счастью, не было.
У нас в классе учился Витя Рябиченко, старший брат которого был известным в школе хулиганом и драчуном.
Сам же Витя отличался рассудительностью и миролюбием.
Как-то он спросил меня: «Ты что, и вправду еврей?», а я ответил: «Витя, ты же знаешь, что евреи жадные и коварные. Разве я такой?». И он прицыкнул на Гену.
Для Вити важнее было то, что мы с ним из одного двора, а Гена откуда-то издалека, с Беговой, что ли, улицы.
Естественно, на вечеринке я продолжал танцевать с Валентиной.
Подходили ребята, тот же Витя Рябиченко: «Валера, мы за тебя!».
Гена подошёл опять: «Давай, жид, выйдем!».
Выпил для храбрости: так я подумал. Сам я был совершенно трезвым.
И мы пошли. Я шёл впереди, он сзади.
Вообще говоря, стычки-драки происходили в школе не часто, а если и случались, то традиционно- на аллейке напротив школы. Туда я и направлялся.
Мы спустились со второго этажа на первый, вышли из дверей школы. В тот момент, когда я ступил на верхнюю ступеньку крыльца, Гена хлопнул меня сзади по правому плечу, я обернулся, и он нанёс мне удар в подбородок.
Я скатился вниз по каменным ступенькам. Мне очень повезло, что не ударился головой, результат вполне мог оказаться летальным. Сознания я не потерял, но был в глубоком нокауте.
Подняться мне помог Шамиль. Он оказался единственным, по-видимому, свидетелем. Шамиль повёл меня в отделение милиции у метро Аэропорт. Нет, не для подачи заявления. Оказалось, он не только посещал суд, но был ещё добровольным помощником милиции, и его там знали.
В отделении Шамиль протёр мне ссадины на лице и теле перекисью водорода.
Потом мы с ним гуляли, пока я полностью не пришёл в себя.
Никогда и никому я не рассказывал об этом случае. Хотя, если подумать, ничего стыдного нет. Даже Кассиусу Клею, уверен, не удалось бы избежать такого подлого удара.
Шамиль юристом не стал, передумал. Он окончил Плехановский институт, преподавал в Академии внешней торговли.
Вот получилось, что в Комсомольске-на-Амуре я как бы всех обманул, оказался «скрытым евреем». А давайте посмотрим на «известного русского писателя» Владимира Карпова. Разве он не обманул гораздо большее количество людей.
Держу в руках книгу «Генералиссимус» (25). Читаю на обложке: « …Главный редактор журнала «Новый мир»…избран Первым секретарём Союза писателей СССР…
Был депутатом Верховного Совета СССР и членом ЦК КПСС.
Лауреат Государственной и Международной премий…
Доктор литературы Страйтклайдовского университета (Англия), академик Международной академии информатизации при ООН, почётный академик Академии военных наук России…».
И он же, что абсолютно ясно из содержания книги, ярый сталинист и антисемит!
Вот уж, действительно, обман так обман!
Антисемитизм- удел людей малокультурных, подавляющее большинство которых с евреями никогда и не общались. Геннадия Михайловича к таковым нельзя отнести.
Фраза про то, что лучше взять двух шпионов- не серьёзно, повторил чью-то глупую шутку.
Незадолго до увольнения в запас, в отпуске, я слетал в Москву- подыскать съёмное жильё, пока не дадут квартиру. Мы оказались в одном самолёте с Геннадием Михайловичем. Он летел в Ростов-на Дону, на родину, с пересадкой в Москве.
В Домодедово меня встречал отец на «жигулёнке». Мы с ним стояли рядом смашиной, беседовали.
Неожиданно к нам подошёл Геннадий Михайлович, познакомился с отцом, хвалил ему меня.
Чувствовалось, ему неудобно, что всё так вышло, что не смог меня взять к себе.
Ученикам автошколы я объясняю, что такое « непреодолимая сила».
Вот,- говорю,- повредили вы при парковке соседский автомобиль. Если докажете, что в Москве в это время было землетрясение, наводнение, ураган, не будете нести гражданской ответственности.
Однако есть ещё одна непреодолимая сила, о которой я ученикам не говорю. Ни Геннадий Михайлович, ни Данелия в санчасти ничего мне не сказали, но я понял их без слов.
Своего бригадного особиста мы видели редко. Помню, как-то вечером он заявился в Большом Камне в заводскую гостиницу, где мы- четверо офицеров- играли в преферанс.
Не на деньги, а на бутылку, независимо от размера проигрыша.
Выпил с нами пару рюмок и завёл разговор о войне в Афганистане. Ругал и правительство- не надо было туда влезать, и военное руководство: плохая подготовка войск, бестолковщина.
Такой приём называется: вызвать на откровенный разговор. Надо помалкивать, поддакивать нельзя.
Гоголь в «Мёртвых душах» пишет: «Есть люди, имеющие страстишку нагадить ближнему, иногда вовсе без всякой причины…».
Здесь же и причина была. Понятно, служба на Дальнем Востоке особиста не устраивала. А для перевода «на запад», надо было совершить подвиг: поймать, скажем, шпиона. Шпиона он не поймал, но подвиги совершил, целых три.
Добросовестный, знающий помощник флагманского ракетчика кореец Цой был неожиданно для всех переведён служить на береговую базу.
Добродушный флагманский связист поляк Тодеуш (Толя) Соболевский поехал служить в Приморье, в Ракушку, куда совсем не хотел.
Ну и, наконец, был успешно разоблачён скрытый еврей.
Говоря серьёзно, примитивный национализм кадровиков и стоящих за их спинами ребят с чистыми руками и горячими сердцами наносит немалый вред флоту.
Гена Сизиков, который научил меня бегать на лыжах, служил на лодках, потом окончил «хитрую» академию. Она когда-то называлась Военно-дипломатической, потом Советской армии, теперь не знаю, вывески нет.
После академии он служил в Москве (в Разведке ВМФ) и сделал попытку меня туда перетащить. Устроил мне встречу с замначальника. Это было ещё до партсобрания.
Продолжить службу в разведке мне тогда казалось вполне логичным. Некоторое отношение к разведке я имел ещё в детстве.
У меня был приятель Биса. Это его второе имя, как у разведчика. Первое назвать не могу.
Мы с ним скрытно проникали в подвал нашего дома, где у нас был штаб. Биса играл не на скрипке, как Шерлок Холмс, а на мандолине. И курил не трубку, а «бычки».
Биса обучил меня некоторым тонкостям разведки. Мы, например, пробирались перед футболом на стадион «Динамо».
Высокие ограды, конная и пешая милиция, контролёры и билетёры… Всё это мы успешно преодолевали.
Ещё Биса научил меня ездить на трамваях. «Разведчику,- говорил он,- любое умение может пригодиться».
На трамвай мы заскакивали и соскакивали с него на ходу. Трамваи теперь уже другие- с автоматическими дверями, а тогда были с самыми обычными.
«Брали» мы трамвай не на полном ходу, а на поворотах или разворотах. Там трамвай идёт медленно, и водитель нас не видит.
И старшая моя сестра Людмила, и я сам были рождены в Сумах. Она за год до войны, я- во время войны, в оккупации. Мать рожала нас, живя у своих родителей.
Во время моего появления на свет и младенчества за стеной у соседей квартировали немцы.
Научившись ходить на двух ногах, я вышел на крыльцо- посмотреть на окружающий мир. В этот момент в большой клён в нескольких метрах от меня угодил снаряд, меня сбросило взрывной волной с высокого крыльца.
На лбу и подбородке остались шрамы. Я не выговаривал некоторые звуки, меня водили, уже в Москве, к логопеду и отдали в школу на год позже, в 8 лет.
В детстве я страстно увлекался рыбалкой. Рыбалка, вне сомнений, очень полезна разведчикам: вырабатывает усидчивость, быстроту реакции. Гена, в сауне, признался, что такой дисциплины в академии, которую он кончал, нет. Думаю, это упущение.
В Сумах река Псёл. Но нам, с Витькой и Вовкой, соседскими пацанами-приятелями, этого было мало, и мы ездили на два-три дня на Сейм.
Ездили мы на товарняках. При приближении поезда к какой-нибудь станции надо было соскочить, обежать станцию полукругом и опять заскочить на поезд.
Помню, как были удивлены мои приятели, когда оказалось, что приём «соскочить-заскочить» я выполняю не хуже их. «Ну, ты даёшь! А мы-то спорили, брать ли тебя, «москаля», на Сейм».
Таким образом, некоторые необходимые разведчику навыки у меня были.
Гена устроил мне встречу с замначальника разведки, в вестибюле штаба ВМФ. Замначальника, капитан 1-го ранга, спросил меня не про трамваи и поезда, а про уровни шумов подводных лодок.
А я как раз накануне, по просьбе Геннадия Михайловича, подготовил и прочитал лекцию по этим вопросам для офицеров штаба, ЭМС и Учебного центра.
Рассказал на лекции, откуда взялись децибелы, как ими пользоваться, привёл данные по фактическим уровням шумов (взял на заводе).
Валерий Рязанцев пишет: «… Возможно, уровень подводного шума наших атомных подводных лодок 4-го поколения в абсолютных цифрах и не отличается от цифровых показателей подводного шума американских подводных лодок.
Но это не значит, что они шумят одинаково. Нужно знать, какой эталон шума взят за нулевую точку отсчёта. В России и США он разный, и, чтобы сравнивать наши цифровые показатели подводного шума АПЛ с цифровыми показателями шума американских АПЛ, нужно применять корректирующий коэффициент, который увеличивает наши показатели…» (3,с39).
Валерий Рязанцев слишком недоверчив. Нулевые уровни, действительно, разные, но специалисты всё это хорошо знают, и здесь никто никого не обманывает.
Разведчик из Штаба ВМФ задал мне тогда совершенно конкретные вопросы:
- Какая разница между нашим нулевым уровнем и американским?
- Двадцать шесть децибел,- ответил я.
- Чей нулевой уровень меньше?
- Американский.
Уже не для проверки моих знаний, а для себя он поинтересовался, почему у нас с американцами разные нулевые уровни.
Я объяснил, что у нас и в атмосферной акустике, и в гидроакустике за нулевой уровень принят так называемый «порог слышимости».
У американцев в атмосферной акустике тоже «порог слышимости». А в гидроакустике, во второй половине 1960-х годов, они приняли в качестве «национального стандарта» нулевой уровень по давлению в один микроПаскаль.
Замначальника крепко пожал мне руку, сказал: «Считайте, что вы уже у нас!»…
И тишина… В разведку меня не взяли…
Почему бы, кстати говоря, нашим гидроакустикам не перейти к американскому стандарту, чтобы избежать путаницы, сомнений и подозрений. Ничего зазорного тут нет.
С Геной теперь в сауне встречаемся, в компании из пяти-шести бывших моряков.
Сауна- самое подходящее место для обсуждения всяких проблем, в том числе и проблем военно-морской разведки.
Как-то Гена подарил нам брелоки с чёрной летучей мышью, внутри которой, если присмотреться, лягушка.
Внизу надпись: «DUM SPIRO SPERO», что означает: «Пока дышу, надеюсь».
Гена совершил 178 парашютных прыжков в воду. Они отрабатывали очень сложный способ заброски разведчика на иностранную территорию.
Разведчика сбрасывали с самолёта рядом с чужим берегом вместе с самоходным подводным аппаратом. Разведчик включал акваланг, погружался под воду, садился на аппарат верхом и… что делал?
Ехал- нехорошо, не по флотски… Шёл, сидя на торпеде- тоже не звучит. Скажем так: отправлялся на разведку, на чужой берег.
Сложность была с чемоданом.
В чемодан запихивали: плащ-палатку, смену белья, пистолет, запас продуктов и патронов, топорик, рацию, карту, бинокль, компас, деньги (доллары или евро), поддельные документы, словарь, пару детективов, фотоаппарат, блокнот, карандаши, рыболовные снасти, котелок, спички, чёрные очки, фальшивые усы и бороду, полотенце, мыло, зубную щётку, презервативы (на всякий случай).
Брали и аптечку (автомобильную), тогда ещё она была с лекарствами.
И- сапёрную лопатку.
Не как оружие, а чтобы закопать гидрокомбинезон и акваланг в укромном месте.
Самоходный аппарат оставался у берега в подводном положении на якоре.
Забирать разведчика, если выполнил задание, планировалось вертолётом на вертолётоносец (для чего, думаю, и понадобился французский «Мистраль») или без вертолёта, сразу на подводную лодку.
Чемодан привязывали к разведчику на капроновом буксирном тросе перед прыжком с самолёта.
Крайне важно было не перепутать очерёдность сбрасывания: сначала торпеду, потом чемодан, потом разведчика, чтобы чемодан, тем более, торпеда, не свалились разведчику на голову.
Надо было прыгать за чемоданом, не мешкая. Бывали случаи, когда чемодан, падая, выдёргивал разведчика из самолёта и он не успевал попрощаться.
Сложность заключалась и в том, что чемодан нельзя было буксировать по поверхности моря, чтобы никто на него не позарился, не утащил, перерезав трос ножом.
По дну тоже нельзя тащить, может зацепиться за камень.
Чемодан должен был иметь нулевую плавучесть, обтекаемую форму, быть герметичным и в то же время современным, фирменным, не вызывать подозрений.
Кроме того, заброску разведчика производили не на оживлённый берег, не на пляж, чтобы избежать лишних разговоров. Место выбирали пустынное, поэтому чемодан должен был иметь не обычные маленькие колёсики, а побольше и покрепче.
Позже появилась идея сбрасывать ещё и велосипед, но Гена к тому времени уже уволился в запас.
Хочу поделиться с читателями свежими впечатлениями о санатории «Крым» (в посёлке Партенит рядом с Алуштой).
Крым я люблю давно, была бы возможность, жил там.
Очень рад возвращению Крыма в Россию.
В прошлом году побывали с женой в санатории «Крым» в августе, теперь (в 2016 году)- в октябре.
Большущий экзотический парк, длинная полоса пляжа, красивая набережная.
При первом посещении всё понравилось, кроме двух пунктов:
- На санаторный пляж пускают всех, поселковых людей за небольшую плату. Чувствуешь себя как в детском саду, слишком шумно.
- Суп не на мясном бульоне, на воде.
Теперь, в октябре, ходим в свитерах и куртках. Море часто штормит. А всё равно хорошо. В Крыму всегда хорошо. Отдыхать.
А вот крымчанам не всегда хорошо. Они пережили очень трудную зиму: без света и отопления, до сих пор вспоминают. «Ничего,- говорят,- трудности нас не сломили, а сплотили, жить стали дружнее!».
В санатории свершилось чудо: суп теперь с мясом, кормят гораздо лучше, чем в прошлом году. Поувольняли «несунов». Закрепить бы этот успех, повысив зарплату обслуживающему персоналу.
Ещё приятное новшество: у проходной два электромобиля, развозят, увозят людей с чемоданами.
Один из многоэтажных корпусов-коробок на ремонте.
Мы попали в пятиэтажный корпус № 8, он после ремонта, всё чисто, аккуратно.
Плохим бы я был офицером штаба, если бы не мог найти, хотя бы и на пустом месте, несколько замечаний:
- Море в дальнем углу, за 13-м корпусом, подмывает берег.
- На стойках навеса на пляже, там, где их целуют волны, махровая ржавчина, моряку сразу бросается в глаза.
- Дорожки в нескольких местах требуют ремонта.
- Плавательный бассейн на ремонте. А почему было летом его не отремонтировать?
- Стоматологическое отделение закрыто. По слухам- сокращено. Вряд ли это удачная экономия.
- Слишком много развелось кошек и собак. Отдыхающие их кормят, размножаются они быстро. Не пора ли подумать, как этот процесс прекратить? Иначе скоро их станет больше, чем отдыхающих.
У нас, к слову сказать, и чиновники плодятся слишком быстро. Тоже ведь проблема.
- Кафе на набережной в прошлом году работало, теперь закрыто. Почему бы не открыть, не разрешить сухие вина?
- В номерах и холлах диваны и кресла с очень неудобными прямыми спинками.
- Телевизор показывает пять каналов с неважным качеством, а в посёлке есть уже кабельное телевидение.
- Старая мебель, далеко не первой свежести постельное бельё, плохие задвижки, скрипучие петли, вода бежит в унитазе- это традиционно для всех санаториев, в которых побывал.
Всё, как везде, с чем давно свыклись: бедность и бесхозяйственность.
Главный, на мой взгляд, недостаток (в этом и других санаториях)- отдыхающие не видят начальника. Знают, конечно, что он есть. Как без него? Но не видят. Нет обратной связи.
Если бы «директором» был я, встречался бы с отдыхающими не реже одного раза в 20 дней (срок путёвки 21 день).
Объявлял бы о такой встрече заранее. Рассказывал бы о планах и проблемах, записывал бы в блокнот все замечания и пожелания.
Как попасть в санаторий в купальный сезон? Для этого надо прислать заявку рано утром первого ноября.
Разговор в отделе реализации путёвок с симпатичной девушкой по имени Маша в самом конце октября.
- Давайте, я вам оставлю заявку сейчас.
- А медицинские справки для вас и жены?
- Так у вас же есть врачи, пусть осмотрят, дадут справку!
- Нельзя, не положено. Справку даёт ваша поликлиника.
Как в том анекдоте, где солдат на смотре жалуется:
- Товарищ генерал, мне мясо положено!
- Положено, так ешь!
- Нет, не положено!
- Не положено, нечего жаловаться!
Однако, что же получается? Отдыхающие в конце октября не могут послать заявку вовремя. Если не догадались запастись справками заранее. Мы не догадались.
Прилетели с женой в Москву и сразу же отправились за справками. Она в своей, гражданской, поликлинике получила справку за два дня (нужную форму я ей дал).
Я в поликлинику на улице Тухачевского ездил семь дней подряд. Начал уже возмущаться: «Вы куда меня отправляете: в санаторий или в космос?!».
Не парадокс ли: чтобы попасть на лечение, надо доказать, что ты здоров.
Отец рассказывал: в каком-то, не помню, военном санатории отдыхающий умер на танцах. Начальник санатория танцы сразу же отменил. Отец тогда пошутил: «Как хорошо, что он не умер во время обеда!».
Казалось бы, медикам пора уже признать, что, несмотря на все их усилия, люди упорно продолжают-таки помирать. Так давайте будем попроще к этому относиться.
