Завершение 1973-года прошло в привычном ключе и ничем интересным не запомнилось. Все было как обычно, выходы в море чередовались с паузами, которые заполнялись мероприятиями различного характера, в том числе и дежурствами на отдельном пирсе за колючей проволокой, где мы стояли в часовой готовности. На 3-й день после встречи нового 1974-го года нам предстояло отправиться в Лиепаю, откуда мы и уйдем в дальнее плаванье. Встреча нового года прошла в кругу семьи. Новый год сулил нашей семье большие перспективы, за исполнение которых мы с женой и поднимали бокалы с шампанским.
3-го января наш выход в море был отменен по техническим причинам, но день спустя мы все же отправились в долгий путь. Неясно было, когда мы вернемся домой. Хорошо, если бы через 3 месяца нам удалось возвратиться назад. Но ведь в жизни бывает так все переменчиво, от всякого рода случайностей никто не застрахован.
Нашу подготовку к выходу в автономное плаванье было поручено контролировать штабу 38-й дивизии подводных лодок. Подготовка проходила успешно, срок выхода уже маячил на горизонте. Нашу готовность к выполнению боевой задачи подтведили и контрольные выходы в море, по окончании которых все специалисты штаба дали нам высокую оценку. Но жизнь наша состоит из череды случайностей, спрогнозировать которые бывает иногда очень сложно. Готовя свою лодку к дальнему походу, мы и не предполагали, что он может сорваться. Но в феврале месяце лодка в поход не пошла, решением командования флота выход в автономку отменили.
Я не хочу повторяться, расказывать с упоением, какие виды работ пришлось выполнять мне как начальнику медицинской службы. Все проводилось по тому же сценарию, что и год назад во время подготовки к моему первому походу. Одновременно с подготовкой лодки, я занимался и собственной подготовкой к поступлению в академию. С 1974-го года для всех поступающих на военный факультет вводились вступительные экзамены. Мне пришлось «обложить» себя со всех сторон специальной литературой и штудировать экзаменационные дисциплины. Для того чтобы подготовка шла более целенаправленно, я покинул казарму и перешел на постой в медицинский пункт береговой базы, который в это время возглавил мой бывший однокурсник Киселев. Узнав о моей проблеме, Виктор Васильевич любезно предоставил ключ от своего кабинета. И я начал готовиться. Для подготовки к экзаменам у меня имелись идеальные условия, кроме того, в вечернее время я мог побаловать себя просмотром телепередач. В кабинете у Киселева имелся телевизор. Словом – живи и радуйся. Но если меня такая постановка дел вполне устраивала, то моих лодочных начальников подобные особенности расквартирования начальника медицинской службы вовсе даже не радовали. Для того, чтобы выступить в поход немедленно, без всяких задержек, командиру было важно иметь все свои кадры под рукой, а не бегать за ними с высунутым языком. Напрасно я убеждал командира и старпома в своей мобильности. После 2-х недель препирательств мне пришлось уступить нажиму и перебраться со всеми своими манатками в казарму, где и пришлось коротать время вместе с Корнюшкиным, Ивановым и Толстоноговым. Во время нашего совместного проживания произошел инцидент, повлиявший на срыв нашего выхода на боевую службу. К этому инциденту я оказался причастен на все 100%. Как-то уж так получилось, но младшие офицеры, пришедшие на лодку совсем недавно, уважительно относились ко мне. Я был весьма демократичен, никого не давил. Но после прихода Толстоногова наша спокойная жизнь закончилась, он стал у нас возмутителем спокойствия. С первых же шагов в должности командира БЧ-3 он стал себя вести нагло и беспардонно. Авторитетов для него не существовало. Он, конечно же, выполнял приказы и распоряжения командира и старпома, но с другими офицерами вел себя заносчиво, по этой причине сам нарывался на ответные действия. Корнюшкин и Иванов не захотели конфликтовать с Толстоноговым и заняли выжидательную позицию. Я тоже не желал ненужных ссор, но однажды мое терпение лопнуло, что и привело к конфликту между мной и минным офицером. Однажды, среди ночи, я почувствовал, что откуда-то пахнет табачным дымом. Я открыл глаза и обнаружил, что свет в нашем спальном помещении включен, Толстоногов, лежа в постели, читает художественную книгу и при этом самым наглым образом курит. На мою просьбу, прекратить курить и выключить свет, Валерий Алексеевич не отреагировал. Моя повторная просьба, также осталась неуслышанной. Пришлось мне подниматься с постели и браться за воспитание непослушного коллеги. Я отобрал у него сигарету и выключил освещение. Вскоре я заснул, но сквозь сон вновь почувствовал запах сигаретного дыма. Толстоногов снова был занят чтением. На мои уговоры минер не реагировал. Устав бороться с вздорным «мальчишкой» я подошел к его кровати и несколько раз «окунул» его лицо вместе с сигаретой в подушку. Толстоногов оскорбился и предпринял попытку оказать мне сопротивление, после чего мне пришлось ударить его по корпусу. Совершив этот силовой акт, я выключил свет в каюте и, ложась спать, предупредил минера, что если он еще раз попробует закурить, то об этом горько пожалеет. Засыпая, я слышал, как плачет в подушку командир БЧ-3. Наутро Толстоногов подал командиру рапорт, в котором сообщил о моих неуставных действиях по отношению к нему. Командир поручил старпому и замполиту разобраться по существу происшедшего инцидента. Меня вызвали на «ковер», и влепили выговор. Я не очень расстроился, когда-то у меня этих выговоров было так много, что я без них даже не представлял своего места в этой жизни. Но на пл "«Владимирский комсомолец" у меня это было первое взыскание, все остальное в дисциплинарной практике состояло лишь из поощрений, к которым я уже успел привыкнуть, оценив их положительное воздействие на душевное состояние. Получив пинок от начальства, я посчитал, что конфликт исчерпан, но я заблуждался. Валерий Алексеевич Толстоногов затаился в ожидании своего «звездного» часа, он знал, что в его «колоде» имеются крупные козырные карты, о наличии которых никто даже не подозревает. До выхода в автономку оставалось всего лишь 3 дня. В этот момент «отличился» наш замполит Глазков, он решил сходить в баньку, но видимо, что-то не расчитал с дозой. Поднимаясь на мостик по скоб-трапу Алексей Иванович сорвался с него и упал в воду. Время было позднее, никого кроме вахтенного у трапа поблизости не оказалось. Матрос Желябов, несший вахту у трапа, услышал какой-то странный плеск воды у борта лодки. Желябов насторожился и вскоре увидел пловца, который, почему-то, решил искупаться в грязной и вонючей воде гавани, в столь неподходящее время. Через некоторое время вахтенный услышал зов, исходящий от «зимнего купальщика».
-Желябов, помоги мне. Вытащи из воды.
Желябов узнал голос замполита, протянул ему ствол автомата и с помощью его вытащил наверх нашего политического наставника, терпящего «бедствие на водах». Все мы в это время уже жили на лодке, ожидая сигнала о выходе в море. Спали мы чутко, но, тем не менее, возвращение замполита из бани мы не заметили. Проснувшись, я обнаружил развешенную для просушки одежду замполита, но не придал этому факту никакого значения. Алексей Иванович сам рассказал мне о своем ночном злоключении. Внешний вид у нашего замполита был вполне свежий, никаких признаков «перебора» в его облике не просматривалось. Несмотря на воскресный день и отсутствие свидетелей морского купания нашего коллеги, о его подвиге очень быстро узнали в политотделе дивизии, куда Алексея Ивановича вскоре и пригласили на беседу. Из политотдела Глазков вернулся злой, он не смог доказать начальникам свою непричастность к употреблению алкоголя. Напрасно наш замполит сотрясал воздух, пытаясь убедить вышестоящих руководителей в своей кристальной чистоте и непорочности, офицеры политотдела дивизии Алексею Ивановичу не поверили. Но не этот курьезный случай послужил поводом для переноса сроков нашего выхода. Это были лишь цветочки, а ягодки были еще впереди. Над матросом, вытащившим замполита из воды, долго издевались сослуживцы.
-Ну, что, Желябов, когда ты получишь медаль «За спасение утопающих»? – Спрашивали они. – Ведь никого попало, а самого замполита спасал. Подошел бы к нему да спросил, где затерялось представление на награду.
До нашего выхода в автономку оставалось два дня. В это время в Лиепаю прибыла группа офицеров штаба флота во главе с Командующим. Целью их прибытия в базу являлась проверка готовности нашей лодки к автономному плаванью. Штабные офицеры с головой “окунулись” в привычную для них работу, но никакого криминала им выявить не удалось. Доклады специалистов Командующему Балтийским флотом о результатах проверки готовности пл “С-283” были самыми лестными, ласкающими слух. И обед, на который были приглашены наши проверяющие, удался на славу. Все смеялись, шутили. После обеда настроение у всех было приподнятым. Прежде чем попрощаться с экипажем лодки и пожелать счастливого плаванья, адмирал Михайлин решил взглянуть на наших моряков, провести опрос жалоб и заявлений. Как правило, это мероприятие всегда представляло пустую формальность. Жаловаться на что-то, или на кого-то накануне такого ответственного события, как автономка, было бы полным идиотизмом. Даже если в строю и были обиженные военнослужащие, то и они вряд ли отважились бы выносить «сор из избы», расстраивать Командующего флотом. Так было почти всегда, но сегодня этот формальный ритуал дал осечку, в нашем офицерском коллективе объявились жалобщики. Этим «безумно-отважным» человеком оказался командир БЧ-3 лейтенант Толстоногов. Он во всеуслышанье заявил Командующему о своем нездоровье.
-Товарищ адмирал. Я болен. Еще при выпуске из училища меня признали негодным к службе на подводных лодках.
Все от удивления раскрыли рты. Удивлен был и адмирал Михайлин. Он объявил о переносе сроков выхода и попросил разобраться персонально по существу заявленной жалобы. Услышав жалобу минного офицера, я пережил состояние близкое к шоку. Месть Толстоногова была неожиданной и целенаправленной, она, видимо, давно уже созрела в его мозгу, и время для нанесения удара по мне, он выбрал тактически грамотно. Вот чего стоила мне моя несдержанность. За свои насильственные действия против командира БЧ-3, мне пришлось расплачиваться своей репутацией, причем, в самое неподходящее время. Мне выпадала роль первого «стрелочника», ответственного за отмену выхода лодки в установленные сроки. Сразу же после роспуска строя, я пулей помчался на свой боевой пост, достал медицинскую книжку Толстоногова и начал ее лихорадочно листать. Медицинский документ минного офицера состоял из двух «томов», что явно не соответствовало продолжительности службы Валерия Алексеевича на флоте. Внимательно изучить все содержимое медицинской книжки офицера мне не удалось. Результаты проведенных медицинских осмотров и обследований заносились во 2-й том книжки. Эти записи свидетельствовали об отсутствии у Толстоногова каких-либо заболеваний. Итоговая оценка состояния здоровья, внесенная в медицинский документ гласила – «Здоров. Годен к службе по IY графе». Внимательно изучая информацию, содержащуюся в медицинской книжке №1, я с третьей попытки наткнулся на одинокий штамп-клише, в котором без всяких оснований был записан вердикт военно-врачебной комиссии Тихоокеанского училища – «не годен к службе по гр. IY-YI». Обнаружив эту запись, я ругал себя самыми последними словами, но изменить что-либо был уже не в силах, «шахматная партия» была проиграна. На лодку прибыл флагманский врач подполковник Казанчев. Вникнув в суть проблемы, он не усмотрел в ней ничего фатального и непреодолимого. Просмотрев все записи в медицинской книжке лейтенанта Толстоногова, Анатолий Георгиевич не нашел там никаких зацепок для списания нашего офицера на берег. Кроме гастрита никаких болезней в книжке у Толстоногова не значилось. Казанчев повеселел и начал «воспитывать» флагманского минера бригады капитана 3-го ранга Покальниса.
- Ну что, мастера торпедного удара. Обкакались? Здоровье подкачало у лейтенанта? Служить он, видите ли, не может на подводной лодке. Это ж надо такое отмочить? Захотели медицинскую службу опозорить? Не выйдет! Ничего у твоего Толстоногова не получится. Пойдет он на боевую службу, как миленький. И вообще, Покальнис, нужно лучше воспитывать своих подчиненных.
-А вдруг, медицинская комиссия признает Толстоногова не пригодным к службе на лодках?
-Тогда тебе придется, в срочном порядке, вызывать из Палдиски другого минера. И пусть он, себе на здоровье, принимает у Толстоногова дела и обязанности, проверяет по счету количество торпед, портупей, пистолетов и патронов. Пули пусть пересчитывает.
На этом диалог двух флагманских специалистов и завершился. Оставшись один на один со мной, Анатолий Георгиевич успокоил меня.
Не переживай, Виталий. Все обойдется. Завтра утром я позвоню начальнику поликлиники Мышляеву, он меня поддержит, сделает все как надо. Никаких оснований у твоего Толстоногова для списания на берег нет. В его «легенде» все от начала до конца сфабриковано. После возвращения из поликлиники срочно сообщи мне о результатах обследования, я должен доложить командиру дивизии о том, что инцидент исчерпан. А вообще-то, ты виноват. Не досмотрел. Пропустил запись в медицинской книжке, из-за чего и себя и меня подставил. Внимательнее нужно быть. Ты меня понял?
-Так точно, Анатолий Георгиевич, я все понял.
В назначенное время я с лейтенантом Толстоноговым прибыл в поликлинику, где уже знали о нашем приходе. Все специалисты поликлиники отнеслись внимательно к «болезням» Валерия Алексеевича, и все как один признали его здоровым и годным к службе на лодках. Сопровождая Толстоногова, переходя с ним из кабинета в кабинет, я не переставал удивляться, убеждаясь в его мелочно-подловатой сущности. Перед входом в каждый кабинет Толстоногов шантажировал меня своими откровениями, угрожая рассказать врачу специалисту о своих болячках. В кабинетах врачей наш минер жаловался на несуществующие недомогания, но все эти жалобы являлись «бредом сивой кобылы», поэтому никто из специалистов поликлиники не воспринимал их всерьез. Честно признаюсь и каюсь, в течение всего нашего прохождения по врачебным кабинетам, я занимался рукоприкладством, постоянно встряхивая и поколачивая нашего лже- больного. Сколько раз я «прошелся по телесам» Валерия Алексеевича, теперь уже и не припомню. Бил я аккуратно, беззлобно, в основном, с чисто профилактической целью. Толстоногов стойко и беззвучно переносил мои тумаки, ни разу не пытаясь защититься или ответить мне ударом на удар. Слаб он был телом и духом. Возвращаясь на корабль с победой, я не испытывал, однако, чувств радости и ликования. Медицинское освидетельствование командира БЧ-3 хоть и завершилось нужным результатом, но у меня появилось предчувствие, что этот «мальчик» еще попьет у нас крови, попортит нервы. Для того чтобы это предвидеть, не надо быть хорошим психологом, тут и так все ясно. Ужиться в прочном корпусе с минным офицером будет не просто. Сразу же после возвращения на лодку из поликлиники я изъял 1-й том медицинской книжки Толстоногова, в котором содержался «компромат» на медицинскую службу. Первым моим желанием было уничтожить этог документ, но, хорошо поразмыслив, я решил спрятать его в надежном месте. А вдруг, он еще мне понадобится? Как покажет будущее, моя предусмотрительность оказалась не напрасной, она имела положительные последствия. Через каких-то полгода мне придется заниматься списанием Толстоногова на берег. Но об этом я раскажу чуть позднее.
Через 5 дней после визита Командующего флотом командование дивизии доложило ему об устранении замечаний по проверке. Мы получили долгожданное «добро» на выход. Нам всем очень хотелось поскорее отправиться в поход, длительное ожидание всех нас утомило. Мы рвались в бой. Я получил и загрузил в лодку свежие продукты. Свершилось! Завтра утром мы выходим. Но следующее утро принесло нам новые сюрпризы. Наш выход на боевую службу «зарубили». Но виноваты в этом оказались на сей раз не мы, а проклятые американцы, которые взяли, да и покинули в начале февраля территорию Вьетнама, осознав полную несостоятельность своих агрессивных намерений. В газете «Правда» этому событию было уделено особое внимание. Заголовок первой полосы газеты был набран небывало крупными буквами, что говорило о значимости политического события. В разгар «холодной войны» это событие по утверждению наших идеологов означало еще одну победу социализма над империализмом. Но наши мудрые политики опять что-то перемудрили. Поражение США в войне против Вьетнами подтолкнуло кого-то из кремлевских стратегов на ответные «жесты доброй воли» по отношению к нашему «злейшему» другу. Были предприняты шаги, направленные на разрядку международной напряженности. Отмена нашей автономки явилось маленьким звеном в огромном механизме внешнеполитической программы руководства страны. Снижение противостояния на море было связано и с сокращением в Мировом океане масштабов нашего присутствия. Наша лодка стала заложницей большой политики. А стоило выйти нам на боевую службу своевременно и все бы пошло нормальным ходом, никто бы не посмел вернуть нас обратно. «Заморочка» с Толстоноговым, в которой я сыграл не последнюю роль, спутала все наши планы. Что нас еще ждет впереди, как будут развиваться дальнейшие события, нам не дано предугадать.
После отмены автономки нас не отпустили домой. Еще целых полтора месяца мы провели в Лиепае, участвуя во всех мероприятиях согласно плану боевой подготовки. Настроение наше было испорчено. Уж лучше бы эта автономка состоялась, а то устроят нам ее в самое неподходящее время, - думал каждый из нас. Меня, например, беспокоили сроки переноса нашего похода вполне обоснованно. Я стоял на пороге больших перемен, открывающих для меня новые перспективы в жизни. Мечта об учебе на факультете окрыляла и вдохновляла меня, манила к заветной цели. Отъезд на сдачу вступительных экзаменов в академию должен состояться своевременно, опоздания недопустимы. Но как этого достичь? Своими опасениями я поделился с флагманскм врачом. Но, Анатолий Георгиевич меня успокаивал.
-Не волнуйся, Виталий, все будет хорошо. На экзамены ты успеешь вовремя. Я тебе это гарантирую. Так что, не переживай понапрасну.
Периодически я заходил в отдел кадров дивизии, интересовался по поводу судьбы моих документов. Но тот факт, что они не возвращены назад до сих пор, внушал оптимизм. Я не был одинок в стремлении учиться на факультете. В Лиепае у меня было много знакомых врачей, которые, так же как и я, отправляли в академию свои документы, но им их возвернули обратно. То обстоятельство, что мои документы уже столь продолжительное время находятся на рассмотрении, укрепляло мою веру в положительном решении вопроса об учебе. А пока я привычно тянул “лямку” обыкновенного лодочного врача, совмещая свои основные обязанности с дополнительными. За эти полтора месяца произошло немало интересных событий, но лишь два из них отложили отпечаток в моей памяти. Первое из них – наш визит в польский порт Свиноустье, а второе связано с происшествием на море, когда одна из лодок дивизии при всплытии столкнулась с надводным кораблем. Наша работа в ВМБ Свиноустье явилась точной копией той, что имела место в апреле 1973 года. Точно так же, как и год назад, было все мило, уютно и тепло. Мы были окружены вниманием и заботой. Правда, ансамбли песни и пляски на этот раз перед нами не выступали, в холодной бане нас также не мыли. Зато в этот раз нам удалось попробовать местного пива. Каких-либо сногсшибательных событий, потрясших всех до основания, в Польше не произошло. Толстоногов вел себя хорошо, воспитывать мне его больше не пришлось, поэтому, наверное, и вспомнить было особо нечего.
-Может, я ошибся в командире БЧ-3? Может быть, зря так сгущал краски? – Размышлял я на досуге. – Впрочем, не будем обольщаться. Поживем, – увидим.
И все-то в этом Свиноустье было хорошо и красиво, только никаких деталей и мелких подробностей память не сохранила. Остался лишь какой-то приятно-сладостный след в душе об этом эпизоде, внесшем разнообразие в привычный ритм наших будней.
О втором событии я могу рассказать более подробно, оно весьма драматично и заслуживает особого внимания. Подробности этого происшествия, едва не завершившегося гибелью лодки я узнал от ее начальника медицинской службы капитана Васильчука. С ним я вместе проходил учебу в интернатуре флота. Пробегая по территории береговой базы, мы на ходу обменивались с ним новостями. Последний год службы на лодке принес Юрию много неприятных минут. Сначала у одного из членов экипажа во время флюорографии был обнаружен туберкулез легких, а позднее и у самого Васильчука появились проблемы со здоровьем. После серии обследований у него была обнаружена язва желудка. Решением ВВК флота Юрий Васильевич был признан негодным к службе на подводной лодке. Документ военно-врачебной комиссии уже прибыл в часть, а это уже давало Васильчуку право ухода с лодки. В это время должен был состояться выход на торпедную стрельбу. Смена Васильчуку не пришла, с врачебными же кадрами в дивизии были проблемы, поэтому командир лодки попросил списанного на берег офицера.
- Юра! Я знаю, что ты списан на берег. Но мне завтра не с кем выходить в море. Будь другом. Выручи меня, пожалуйста. Сходи в море еще раз. Последний раз.
Идти в море Васильчуку не хотелось, он обратился за поддержкой к флагманскому врачу, но тот был зол на своего подчиненного за туберкулез, поэтому не поддержал коллегу. Очень не хотел капитан Васильчук выходить в море, его еще долго уговаривали, и он, в конце концов, сдался. В то памятное мартовское утро была отличная погода. Солнце уже поднялось над горизонтом, на небе ни облачка, на море полный штиль. Как говорят в таких случаях, – погода благоприятствовала морякам. Для участия в торпедной стрельбе вышел в море и надводный корабль. Это был СКР (сторожевой корабль) 50-го проекта. Именно по нему и должна была выстрелить лодка своей торпедой. И лодка и СКР выполняли в заданном полигоне маневры, двигаясь в различных направлениях. В установленное время лодка погрузилась на глубину и приступила к поиску надводной цели. Наконец, гидроакустик обнаружил цель, определив ее местонахождение. Собрав воедино все расчетные данные, торпедный расчет подводной лодки обеспечил пуск торпеды по заданной цели. Торпеда вышла из аппарата, акустик прослушивал шум ее винтов. То ли по рассеянности, то ли по неопытности акустик, увлекшись прослушиванием шума винтов своей торпеды, выпустил из виду надводный корабль, который должен быть где-то поблизости. Вспомнив про СКР, акустик попытался его обнаружить, но горизонт был чист. Убедившись в том, что корабль находится на большом удалении, командир лодки дал команду на всплытие. В момент всплытия по носовой части боевой рубки прошелся СКР, он шел в перпендикулярном направлении и столкнулся с ней. Удар получился по касательной, корабль деформировал боевую рубку лодки, как бы «причесав» ее спереди. Столкновение лодки произошло в результате ошибки гидроакустика, который потерял из виду корабль, который совершенно непреднамеренно оказался в непосредственной близости от лодки, в зоне недосягаемой для обнаружения ее лодочными акустическими средствами, в так называемой «мертвой зоне». Осмотреть горизонт с помощью перископа командир лодки не захотел, видимо не счел нужным, слишком велика была уверенность в безопасности выполняемого маневра. Удар получился сильным. Лодка вздрогнула. Многих охватила тревога, переходящая в панику. Васильчук спал во втором отсеке, но от удара проснулся, вскочил с дивана и попытался найти аппарат ИДА-59. Но его аппарата в отсеке почему-то не оказалось. В эти минуты капитан медицинской службы чего только не успел передумать. Нельзя сказать, что он сильно испугался, но ему было очень обидно, что он, подчистую списанный с плавсостава, позволил себя уговорить, а сейчас за это приходится расплачиваться. Неизвестность тревожила не только Васильчука, но всех остальных членов экипажа. Поскольку лодка уже была в надводном положении, то командир решил выйти на мостик, для того, чтобы разобраться с последствиями столкновения. Вехний рубочный люк не открылся, его заклинило в результате деформации рубки. Пришлось выходить на верхнюю палубу через торпедопогрузочный люк 1-го отсека. Зрелище, которое представилось взору командира лодки, было не из приятных. Такую вмятину не скроешь от посторонних взглядов. О происшествии придется докладывать наверх. Это происшествие сулило большие неприятности командиру лодки, да и командир СКРа тоже ответит по полной схеме. Слух о столкновении лодки с надводным кораблем быстро облетел всю дивизию. Командующий флотом адмирал Михайлин мгновенно прилетел в Лиепаю, вечером все, кто находился на пирсе, стали свидетелями перешвартовки пострадавшей лодки от одного причала к другому. На мостике искореженной рубки находился сам командующий. Вскоре в Лиепаю прибыл Главком ВМФ С.Г.Горшков. Он быстро разобрался с причинами аварии и строго наказал виновных. Кто-то был понижен в должности, а кое-кто и в воинском звании. Анализируя ход событий, приведших к столкновению корабля с лодкой, специалисты просчитали, что случись это столкновение на 0,6 секунды позже, то судьба лодки могла оказаться трагической. В этом случае удар СКРа по боевой рубке лодки мог быть прямым, тогда бы вмятиной дело не ограничилось. Если бы рубку сорвало, то огромная масса воды ворвалась в отсеки лодки и гибель ее вместе с экипажем могла стать неизбежной. Этот случай еще раз продемонстрировал, как все зыбко и непредсказуемо на подводном флоте, расстояние между жизнью и смертью может измеряться временем в посекунды. Можно поразмышлять и о судьбе, хранящей моряков. Бог в этот день был явно на их стороне. Говорят, что подводники – народ суеверный, верящий в приметы. Может быть, мне повезло, но я таких мистиков и фаталистов на своем пути не встречал.
В начале апреля наша лодка вернулась в Палдиски. Встреча с семьей была радостным и счастливым событием, после долгой разлуки я, казалось, не мог надышаться теплом домашнего очага. Но, как бы хорошо и уютно не было в родном доме, вскоре нас потянуло к более широкому общению. Разрушать хорошие традиции мы не хотели. В первое же воскресенье мы отправились нашей привычной компанией в лес на шашлыки. Жены и дети были с нами, у некоторых офицеров дети были еще совсем маленькими, грудного возраста, их везли в колясках. День выдался солнечным и теплым. Обосновавшись в чахлом перелеске, мы приступили к осуществлению программы нашего отдыха. Шашлыки не удались, мясо оказалось жестким. Но это обстоятельство никого не огорчило, все радовались весне, теплу и солнцу. Алкоголь на нас почти не подействовал, нам было просто хорошо веселиться, петь песни, бегать по лесу и дурачиться. По заведенному сценарию, одним лесом дело не ограничилось, после возвращения с пикника мы продолжили наше общение, переходя с одной квартиры на другую. Взяв на грудь непомерный вес, некоторые офицеры «выпадали в осадок», другие же продолжали неутомимо праздновать свое возвращение домой. Вечер этого безразмерного дня завершился на квартире у Иванова и Корнюшкина. Уже в полночь я вместе с женой и сыном возвратился домой. Мы с женой были усталые, счастливые и немного пьяные. Завтра утром нужно было вновь «впрягаться» в служебные дела. Подъем флага в 8.00 еще никто на флоте не отменял. Такие моменты в жизни каждого подводника, наверное, имели место. Они надолго врезались в память, потому что были редким явлением, обилием встреч с нашими близкими людьми мы не были избалованы.
В конце апреля нас поставили в известность о предстоящем походе. Выход на боевую службу уже спланирован на 18-е - 19-е мая. Меня это известие сильно взволновало и огорчило, ведь оно ставило под угрозу осуществление всех моих планов. Малейшее промедление с выходом и я опаздываю на вступительные экзамены в академию, а это означало для меня полный крах всех надежд. Я, движимый чувством беспокойства, звонил в Лиепаю флагманскому врачу, пытался заручиться его поддержкой. Анатолий Георгиевич, как всегда успокаивал меня.
-Виталий, зря ты волнуешься. Сходишь в автономку, а потом поедешь сдавать экзамены. К началу вступительных экзаменов ты как раз успеешь вернуться с моря. У тебя даже будет еще неделя с гаком в запасе. Главное – подготовься хорошенько к поступлению.
Несмотря на эти бодрые заверения в моей душе закралось сомнение, так ли уж все безоблачно в моей судьбе. Но деваться было некуда. Придется идти в поход, там и «уроки» подучу. В море меня никто сильно отвлекать не будет, - заберусь в провизионку, и буду там «грызть гранит наук». В конце апреля я решил использовать 15 дней своего отпуска для подготовки к экзаменам. Командир меня отпустил. Планомерной подготовки в домашней обстановке у меня не получилось. Сын мой уже в детский сад не ходил, поэтому его воспитанию и кормлению нужно было уделять внимание, то есть все время отвлекаться. В последние дни моего отпуска над моей головой, неожиданно, сгустились тучи. Бербазовские продовольственники попытались навести порядок в учете продуктов автономного пайка, числящихся за нашей лодкой. Продовольственный учет на нашей лодке был действительно очень непростой, у нас было два лицевых счета. Один лицевой счет оставался за мичманом Гореловым, а второй был открыт на меня. Тяжелое наследие мичмана Горелова я не захотел взваливать на свои плечи, не было у меня желания расхлебывать чужие долги. Время шло, а за нашей лодкой продолжало числиться продовольствия больше, чем его было в наличии. Свою часть продовольственной программы я выполнял, надеясь при этом, что за старые долги мичман Горелов исправно платит деньги. Но я ошибался. В течение двух лет этого лоботряса никто даже не попытался привлечь к материальной ответственности, никто не смог заставить его погашать долги. Про Горелова вообще забыли, несмотря на то, что он продолжал служить в нашей бригаде, на виду у всех. Роль стрелочника попытались навязать мне. Узнав о положении дел на нашем продовольственном «фронте» и воспользовавшись моим отсутствием в части, политотдел развернул кампанию против меня, обвинив во всех грехах. Все это делалось впопыхах. Разбираться в сущности проблемы, докапываться до истины никто не пожелал. Когда я появился в части, то начальник политотдела Леонов тут же вылил на меня «ушат помоев».
-Товарищ Викторов! Я о Вас был лучшего мнения. Вы, оказывается, бесчестный человек.
-Товарищ капитан 1-го ранга, - отвечал я с чувством достоинства на эту глупую реплику нашего главного идеолога, - Для того, чтобы предъявлять такие серьезные обвинения в мой адрес, надо бы сначала во всем хорошо разобраться. А совесть у меня чиста, с честностью тоже все в порядке.
Во всем этом продовольственном хаосе разобрались очень быстро. Мое реноме было полностью восстановлено, но начальник политотдела передо мной извиняться не стал, видимо не счел нужным. Этот случай еще больше убедил меня в величественном пустозвонстве политаппарата нашей бригады. А на самого начпо я после его «психической атаки» вообще смотреть не хотел, настолько он мне стал противен. В 1987 году мы встретились с Александром Алексеевичем в коридоре Калининградской гостиницы. Он, также как и я, был в командировке. Леонов уже заканчивал службу в должности начальника политотдела Таллинской базы, приезжал в Калининград на сборы в политуправлении флота, а я, преподаватель военно-морской кафедры Смоленского мединститута, привез своих студентов на корабельные сборы. Мы поздоровались, поговорили коротко о разном. Вспомнили и нашу совместную службу в 157-й бригаде подводных лодок. Я напомнил Леонову о его обвинении, брошеного в мой адрес. Александр Алексеевич, оказывается, не забыл этот инцидент.
-Да, я помню этот случай. Но понимаешь. Меня тогда неправильно проинформировали. Я поверил продовольственникам и погорячился.
-А в меня Вы не поверили, сразу же напали со своими обвинениями, ни в чем не разобравшись.
Леонов хмуро выслушал мое отношение по поводу событий давно минувших дней, но слов извинения за причиненную мне обиду произнести не смог. Чувство раскаянья было чуждо ему. Ронять свое достоинство ради какого-то подполковника это начальственное лицо не сочло нужным.
Пока я находился в краткосрочном отпуске, на нашей лодке произошли кадровые перемены. От нас ушли замполит и штурман. Алексей Иванович Глазков отправился служить на одну из атомных лодок Северного флота, а штурман Корнюшкин перешел в «особисты», в Таллинской бригаде тральщиков он займет свой кабинет с решетками на окнах и двойными дверями, откуда и будет осуществлять свою работу по выявлению неблагонадежных элементов. С Алексеем Ивановичем мне удалось увидеться незадолго до его отъезда на Северный флот. Он рассказал мне о своем последнем разговоре с начпо бригады. Леонов не сказал на прощание ни одного доброго слова, у него была куча претензий к замполиту «Владимирского комсомольца».
-Товарищ Глазков! Я очень недоволен результатами Вашей работы. Вы постоянно скрывали истинное положение дел в экипаже. А я очень рассчитывал на Вашу поддержку. Вы ни разу не сказали мне о том, что командир у Вас пьет как извозчик, что каждое утро от него несет перегаром, а глаза его красные как у кролика. Скажите, какой пример он может подавать своим подчиненным? Глазков! Не смотрите на меня таким удивленным и невинным взглядом. Вы все это прекрасно знали, тем не менее, ни разу меня не проинформировали о состоянии дел на лодке.
Алексей Иванович еще долго изливал мне свою душу, жалуясь на своего шефа. Я внимательно слушал бывшего замполита и во многом был с ним согласен. Мне было жаль расставаться с Глазковым, служилось с ним очень легко. Он, конечно, был простоват, наивен, недостаточно образован, стихов не писал, музыку не сочинял, но, он был человеком глубоко порядочным, в нем не было ни грамма подлости. В предыдущих разделах своего произведения я уже говорил добрые слова про замполита пл «С-381» Воскобовича, Алексей Иванович Глазков, поверьте мне, также их достоин.
На место Глазкова к нам пришел лейтенант Умнов Анатолий Сергеевич, ранее служивший на разведывательных кораблях в Балтийске. Новым штурманом у нас стал лейтенант Замятин. Вот с этими офицерами и придется идти в дальний поход. Пока что мне они незнакомы, но в автономке все прояснится. В автономке мы узнаем, кто есть кто. Автономка все расставит по своим местам.
С 14-го по 19-е мая я кручусь как белка в колесе, стараюсь выполнить весь объем работы по подготовке к походу, но времени в обрез, некоторые вопросы я упускаю из-под контроля. Не успел я провести санацию полости рта всем военнослужащим, пять человек самых занятых так и не попали в стоматологический кабинет. Может все обойдется, - думаю я, - авось, пронесет. Остаются последние дни перед выходом. Я получаю продовольствие. С помощью корабельного спирта удается договориться о сверхнормативной продукции. 3 тонны картофеля занимают свое место в 1-м отсеке. А еще удалось получить целую бочку соленого сала, заправленного чесноком, 2 бочки селедки. На рассвете 19-го мая мы выходим в море, взяв курс на Лиепаю.
