Хотя отпуск офицера-подводника и считается продолжительным, как никак 45 дней плюс дорога, но пролетает он все равно слишком быстро, даже стремительно. Не успел насладиться вольной жизнью, а уже пора снова собираться на службу, выполнять свой долг перед Отечеством. В родную часть я возвращался с большой неохотой, но движимый чувством ответственности, я отбросил прочь все мои предубеждения и сомнения и своевременно прибыл в расположение части, для дальнейшего прохождения службы. Наша лодка две недели назад возвратилась из похода. Часть личного состава проводила свой послепоходовый отдых в доме отдыха «Були» (под Ригой). А некоторые моряки, отличившиеся во время несения боевой службы, заслужили отпуска и уехали на родину. Лодка стояла в планово-предупредительном ремонте, восстанавливая свою техническую готовность после  испытаний штормами Атлантики. Выходы в море на ближайшие 10 дней не планировались. Лодка выполнила поставленную задачу и заслужила право на эту передышку.

     По возвращении из отпуска меня ждал приятный сюрприз. Мне присвоили очередное воинское звание. Теперь я старший лейтенант м/с. Не пойму, как это Волошин расщедрился на такой невероятный «жест доброй воли». Возможно, все произошло вопреки его воле, командира просто заставили это сделать. Ведь помимо его симпатий и антипатий существуют и силы, которые повелевают и  им. Есть флагманский врач, есть начальник строевой части, есть, в конце концов, целый политотдел, готовый в любую минуту приструнить некоторых «флотоводцев». Самое интересное, что я никого и ни о чем не просил. То обращению к командиру было единственным напоминанием человечеству, что уже пришла пора, обратить внимание на карьерный рост отдельных членов экипажа. Получив от ворот поворот, я замкнулся в себе, молча перенес свой позор. Жаловаться на командира, обращаясь в различные инстанции, я не хотел, потому что это было не в моем стиле. Одновременно со мной очередное звание получил и врач Садеков. Он почувствовал себя глубоко оскорбленным, узнав, что я тоже получил старшего лейтенанта. Как же так, он ходил в автономку, поэтому и звезда нашла героя, а кое-кто ездил в отпуск среди лета и за это тоже получил повышение в звании. Он долго ныл, высказывая мне свои соображения по поводу этой исторической несправедливости. Поначалу я пытался втолковать этому сыну татарского народа, что поход здесь совсем не причем, что срок на получение очередного звания у меня давно истек, и не моя вина в том, что справедливость была восстановлена в то время, когда я находился в отпуске. Садеков еще неоднократно подходил ко мне со своими притязаниями на справедливость. Наконец, я понял, с кем имею дело, что доказать свою «непорочность» в глазах  Рашида Насибуловича, мне уже  не удастся никогда. И я его послал подальше.  Зачем зря тратить силы на ненужные разговоры с непонятливыми людьми. Случай и, впрямь, запущенный.

     Командир и лодочные офицеры встретили мое возвращение из отпуска весьма прохладно. Их можно понять. Они «пахали», а я в это время грел свое «пузо» на пляже. Против этой железной логики никуда не попрешь. Своей вины и каких-либо угрызений совести я, тем не менее, не чувствовал. И в отпуск я не рвался и воинское звание не выпрашивал. Бывают в жизни обстоятельства, когда между людьми возникает стена непонимания и отчуждения. Конечно, все это пройдет, рассосется со временем, но чувство неловкости, душевного дискомфорта я, все же в момент своего возвращения из отпуска, испытал.

     Еще одним сюрпризом и знаковым событием в моей жизни явилось назначение на должность флагманского врача соединения майора Казанчева Анатолия Георгиевича. Юрий Дмитриевич Целищев убыл для дальнейшего продолжения службы в Ленинград. Сбылась его давняя  мечта. Затягивание времени перевода могло закончиться для него печально, в последние месяцы своего пребывания в должности флагманского врача Целищев стал сильно сдавать. Его душевная неустроенность все больше и больше толкала его к снятиям депрессии традиционным русским способом. Ну, а теперь все позади. Слава богу. Дотерпел. Ленинград его вернет к жизни.

     Новый флагманский врач прибыл к нам служить после окончания командного факультета при медицинской академии имени С.М.Кирова. Первая наша встреча не принесла удовлетворение ни флагману, ни мне. После могучего и статного Целищева новый флагманский врач выглядел недостаточно убедительно. Он был невысок ростом, хрупок, черноволос, носил усы. В общем, не приглянулся он мне при знакомстве. Я тоже опростоволосился, не показал строевые навыки во время своего представления старшему медицинскому начальнику. Замечания по поводу своей мешковатости показались мне очень обидными. Я не предполагал, что майор медицинской службы способен заниматься такими глупостями. Что у нас, строевиков не хватает? К концу нашего знакомства мы поругались, хотя и не сильно. Из кабинета Казанчева я вышел в подавленном настроении, полагая, что сейчас мне вообще надеяться не на кого. Флагманский врач вместе с командиром, наверное, раздавят меня теперь как клопа. Но я ошибся. Анатолий Георгиевич оказался на редкость мудрым руководителем. Ознакомившись с состоянием медицинской службы на пл «С-381», он сделал вывод, что не так уж все и плохо. Моя медицинская документация произвела на флагмана хорошее впечатление. Наши отношения вскоре перешли в спокойное русло. В лице Казанчева я нашел верного союзника, мнение которого в отношении моей персоны резко отличалось от мнения командира лодки.

Олега Васильевича мне все труднее удавалось понимать. Ругая меня, на чем свет стоит, он, тем не менее, выдвинул мою кандидатуру на должность внештатного дознавателя соединения, включил в руководящие органы суда офицерской чести, где сам исполнял обязанности председателя. В роли бригадного дознавателя мне пришлось поучаствовать в расследовании интересного дела, связанного с одной крупной аферой. Фигурантами этого дела проходили многие уважаемые люди в должностях командиров лодок. Командиры проходили по делу в качестве свидетелей. В роли подследственных оказались мичманы и сверхсрочнослужащие, материально-ответственные лица. Суть вопроса, из-за которого разгорелся весь сыр бор, заключалась в следующем. Средние дизельные лодки 613-го проекта уходили с Северного флота на Балтику. Уходили навсегда. А это означало, что можно провернуть неплохое дельце, улучшить свое благосостояние, все равно, дескать, никто и ни о чем не докопается. Кто хоть раз в жизни видел чековое требование, тот, наверное, знает, что оно состоит из основной части, которую после заполнения забирает себе получатель, и корешковой части, в которой записываются выдаваемые продукты, эта часть чекового требования остается у довольствующего органа. Мне неведомо, кому первому в голову пришла гениальная мысль, связанная с особенностями заполнения чекового требования. «Задумка» была действительно очень хорошей. По обоюдному сговору между довольствующими органами Северного флота и материально-ответственными лицами лодок, уходящих на другой флот, в основной части требования указывались реальные виды довольствия, выдаваемые в пределах существовавших норм, а в корешке требования все те же наименования указывались в многократном увеличении.   И обе стороны расставались друзьями, по-братски поделив добычу. Сверхсрочники, находящиеся на должностях баталеров, никогда бы не решились на такие смелые поступки, если бы не заручились поддержкой своих командиров. Операция прошла успешно. Пару лет и на Севере и на Балтике была тишина, участники сделки уже стали забывать о содеянном, перестали трястись мелкой дрожью. Но, гром все-таки грянул. Кто-то из ревизующих лиц, во время очередной плановой проверки обнаружил корешки чековых требований, в которых содержались сведения о выдаче материальных средств лодкам, уходящим на другой флот, в умопомрачительных количествах. Закралось подозрение. Ребят погубила элементарная жадность, меньше надо было хапать, тогда бы никто ничего не заподозрил. Следственные органы Военно-Морского Флота стали проводить расследование, которое завершилось раскрытием преступления. В нашу бригаду из Москвы приезжал следователь в звании майора, наделенный высокими полномочиями. Я имел возможность сравнить заполняемые части чековых требований и еще раз подивиться предприимчивости и изобретательности наших соотечественников. Ко всем проводимым процедурам, связанных с дознанием, допросами, я допущен не был, функции мои в этом уголовном деле были сведены к минимуму. В последующий период времени, год или два, состоялись судебные процессы над участниками аферы. Сверхсрочники выплатили немалую сумму, компенсируя причиненный ущерб, кроме того, некоторые из них были привлечены к уголовной ответственности, получив различные сроки. Суд учел раскаяние подсудимых и тот факт, что они расплатились за недостачу материальных средств, и вынес им мягкие приговоры, в виде условной меры наказания. Командиры лодок, проходящие в качестве свидетелей, а фактически являвшиеся соучастниками преступления, выплатили крупную сумму денег, кто по 3, кто по 5 тысяч рублей. Уголовно их наказывать не стали, зато по партийной линии каждый из этих командиров  получил «строгача» с занесением в учетную карточку.  Мне неоднократно приходилось выходить в море на лодках, возглавляемых фигурантами этого дела. Скажу честно, командиры лодок были весьма уважаемыми людьми, в процессе нашего непродолжительного общения они произвели на меня самое благоприятное  впечатление. Честно скажу, я гордился ими. Весь этот процесс оставил в моей душе горький осадок, связанный с низвержением с пьедестала бывших кумиров. Мне ни разу более не довелось поработать в роли дознавателя. И, слава богу. Переживать новые разочарования я не хотел. 

     Суды офицерской чести в начале 70-х годов проводились, главным образом, по разбору случаев пьянства отдельных офицеров. В стране проводилась очередная антиалкогольная кампания, и политотделам надо было что-то докладывать наверх о проделанной работе. Кандидатами для проведения воспитательной работы являлись младшие офицеры, случайно перебравшие, не рассчитавшие дозу, попавшие на заметку начальства. Злостных пьяниц, а тем более, алкоголиков в этой среде не было, но осудить их как-то было надо. По этой причине, в отведенное время, офицерский состав бригады собирался в клубе для участия в публичной «порке» своего коллеги. В президиуме свое место занимали члены суда, мой командир Волошин, в качестве председателя, я, в качестве секретаря, и кто-то из офицеров  политотдела (кто именно, не припомню). Волошин вел заседание, я заполнял протокол. Ход ведения этого импровизированного судебного процесса был однообразен и предсказуем. Сначала давалась информация о нарушителе уставного порядка, потом начиналось копание в вопросах личной жизни «подсудимого», с целью вскрытия причин срыва. Когда копание в «грязном белье» заканчивалось, начинались выступления с мест «хороших и непьющих» офицеров. После выслушанной критики, провинившемуся офицеру ничего не оставалось, как покаяться, пообещать своим товарищам, пересмотреть свое поведение и исправиться. Затем выносилось решение суда. Волошин, в качестве председателя суда, был очень суров и принципиален. Некоторые из задаваемых им вопросов представляли собой настоящие «перлы», подходящие для помещения в рубрику «нарочно не придумаешь».

-Лейтенант Брусникин (фамилия выбрана чисто условно), Вы как сами себя считаете, законченным или незаконченным алкоголиком?

-Товарищ председатель суда, - отвечал “подсудимый”, - я  не отношу себя ни к той, ни к другой категории, считаю, что у меня обычное бытовое пьянство.

И всем офицерам, присутствовавшим на заседании суда становилось весело, от дурацкого вопроса и достойного, вполне квалифицированного, ответа. Суды офицерской чести я считал и считаю проявлением лицемерия и ханжества со стороны офицеров, наделенных высокими полномочиями. В настоящее время мы все чаще узнаем в СМИ о, так называемых, двойных стандартах при подходах к  решению тех или иных проблем. В данном случае в роли “подсудимых” выступали военнослужащие, случайно оступившиеся, у которых срыв был вызван какими-то сложными семейными или служебными обстоятельствами. А, многие из тех, кто выступал в роли обвинителей были настоящими, кондовыми пьяницами. Но, как гласит пословица, что позволено Юпитеру, - то не положено быку. В народе эта пословица была несколько трансформирована и выглядела по-другому, а именно, - что положено льву, - то не положено котенку. Упоминая льва, я вовсе не имею в виду Льва Михайловича Жильцова.  Об ушедших нельзя говорить плохо, к тому же он герой, человек совершивший подвиг. Отнесемся же и мы к этому человеку с уважением, и не будем судить его  строго за маленькие слабости. Существовал еще один любопытный аспект проблемы пьянства. Лейтенант, как правило, выпивал и закусывал за свои кровные денежки, покупал всю эту снедь в магазине. Командиры же лодок пили корабельный спирт, закусывая его продуктами автономного пайка. Я не хочу утверждать, что все они были жадные и практичные, просто, – так было принято в их среде. Эти традиции были древние. И эти люди набрасывались, потом,  на бедного лейтенанта, давая советы, как надо жить правильно, по совести и чести. 

     В августе-сентябре 1971 года произошло дальнейшее обострение отношений между мной и командиром. Однажды, во время очередного ужина в офицерской столовой на береговой базе, произошел инцидент, который окончательно разрушил наше хрупкое перемирие. Дело было так. Я задержался к ужину, потому что получал продукты на завтрашний выход в море и немного выбился из графика. За нашим столом заканчивали прием пищи два офицера, командир БЧ-5 Лисовой и минер Кулаков, остальные офицеры уже успели поужинать и разойтись по своим делам. Командир наш, в это время, сидел за дальним столом вместе со своими коллегами, командирами других лодок. Командование бригады уже покинуло помещение столовой, что позволило командирам скучковаться и провести маленькое совещание относительно своего вечернего распорядка дня. Когда я уже завершал свой ужин, к нашему столу подошел Волошин. Он сразу же перешел к делу.

-Доктор! Дай мне консервов. Понимаешь, закуска нужна.

-Не дам, товарищ командир, не положено.

-Да ты что, как ты можешь не выполнить распоряжение командира.

-Я сказал, не дам.  Не дам и все. Распоряжение Ваше не законно.


-Доктор, надо мной уже все командиры смеются. Говорят, вон опять пришел пустой, со своим лейтенантом справиться не можешь.

-Смеются и правильно делают. Пусть продолжают смеяться дальше.

-Почему ты так со мной разговариваешь.

-Поверьте, товарищ командир, мне не жалко консервов. Но Вы все равно от меня их не получите до тех пор, пока не станете нормальным человеком.

-Значит - не дашь?

-Не дам.

-Тогда, я Вам приказываю

-Приказывайте, но только в письменном виде.

-Да, пошел ты на …!

-И Вы туда же, товарищ командир.

И расстроеный Волошин ушел к своим друзьям не солоно хлебавши. К сожалению, наш разговор с командиром состоялся при свидетелях. Алексей Антонович Лисовой, наблюдая со стороны за “схваткой титанов”, только качал головой. Мою несгибаемую твердость по отношению к начальнику он не одобрил.

-Знаешь что Виталий, - сказал мне механик, - ты был слишком суров и беспощаден с нашим командиром. Он это тебе еще припомнит, ведь знаешь, какой он злопамятный.

-Да пошел он к черту, - ответил я, - лучше уж попаду в полную немилость, но не позволю из меня вить веревки.

-Ну-ну, смотри, тебе видней.

Слова механика оказались пророческими. После совершенного «геройского» поступка жизнь моя стала просто невыносимой. Командир изводил меня, а я его. Посылать друг друга далеко-далеко мы стали все чаще, пренебрегая даже минимальной субординацией. Настал час,  когда я первым послал командира по указанному адресу. События, подтолкнувшие меня на грубость, выглядели примерно так. В бригаду прибыла очередная проверка, среди инспектирующих лиц был и представитель медицинской службы. На фоне учения по борьбе за живучесть проверялась  и отработка различных эпизодов, среди которых были элементы оказания первой медицинской помощи в аварийных отсеках. Проверяющий разрешил мне дать вводные личному составу по своему усмотрению, облегчив тем самым мою задачу. Я раздал в отсеки имитационные талоны, которые требовали проявления практических навыков личного состава в оказании первой медицинской помощи.  Учение уже подходило к концу, и представители вышестоящего штаба собирались спуститься в отсеки подводной лодки, для того чтобы проверить результаты нашей работы. Движимый чувством ответственности, я решил проверить качество работы боевых санитаров и, в случае чего, помочь им сделать все правильно. И я пошел по отсекам, но дальше центрального поста мне проследовать не удалось. Волошин обрушился на меня с какой-то особой яростью, указав мне мое место по боевой тревоге. Меня этот формализм изрядно удивил, ведь я действовал исключительно в интересах не только нашей лодки, но и всей бригады. Я пытался объяснить мотивацию своего поведения, но Олег Васильевич не хотел ничего слушать и перешел на повышенные тона. И тогда я послал его подальше. Куда?  Известное дело куда, да все туда же. Не скрою, я был взбешен и потерял контроль над собой, говоря ему в лицо все, что я о нем думаю. Моя заключительная фраза была полна боли и отчаянья.

-Я не желаю больше служить с Вами!

-А Вы служите не мне, а Родине!

-Я готов служить Родине где угодно и с кем угодно, но только не с Вами.

 Хорошо, что дело не дошло до рукоприкладства. Своим поведением во время того упомянутого ужина я поначалу гордился. Мой юношеский максимализм толкал меня на новые дерзости и безумные поступки. Но свое поведение я тогда полностью оправдывал, хотя многие офицеры нашей подводной лодки в душе, вероятно, осуждали меня. Сегодня, спустя почти сорок лет, я не только не горжусь своим “мужественным” поведением, а даже, совсем наоборот, испытываю чувство стыда. Не всегда мне следовало идти напролом, в некоторых ситуациях нужно было и дипломатом себя проявить. Сыграть в поддавки, отступить, а потом выиграть партию – это удел мудрых людей. Я в те годы этой житейской мудростью не обладал. Мой юношеский максимализм слишком затянулся по времени, в 26-летнем возрасте пора было бы и повзрослеть немного, проявлять в конфликтных ситуациях меньше эмоций и больше рассудка. Мой командир, несмотря на все издержки его воспитания и излишнюю прямолинейность, был честным, открытым человеком, порывы которого я не оценил. И сегодня, спустя много лет, я говорю: “Простите меня, Олег Васильевич, я был неправ по отношению к Вам”. 

     Флагманскому врачу стали известны отдельные подробности моего противостояния с командиром лодки. Анатолий Георгиевич имел со мной беседу, в ходе которой сделал свои выводы. Наконец, он молвил.

-Виталий Львович! Тебе надо уходить с этой лодки, ждать перемен к лучшему не имеет смысла. Как ты смотришь на то, что я поменяю вас с Садековым местами?

-Я буду только рад этому, на замену согласен.

-Только учти, что тебе необходимо определиться с выбором своего дальнейшего пути. Ты должен написать рапорт о зачислении в кадры ВМФ. В этом случае, я готов поддержать  тебя.

-Я подумаю.

-Думать надо быстрее. С женой посоветуйся, обсуди план дальнейших действий. В случае принятия нужного решения, твоя судьба может измениться, причем, в лучшую сторону. С Волошиным тебе оставаться нельзя.

Я ушел домой, терзаясь мыслями о  неисповедимых путях морской службы. Дома я рассказал своей жене о предложении флагманского врача. Вопреки моим сомнениям, Алла не возражала против продолжения моей дальнейшей службы. Она выросла в семье офицера, участника войны и, поэтому, мои страдания не казались ей чем-то из ряда вон выходящими. Мысль об уходе на гражданку, как это не парадоксально, перестала быть главной целью всей моей жизни. Я столько вытерпел, преодолел такие трудности, почти адаптировался к военной службе. А сейчас, что, все начинать заново? Мои товарищи по институту за эти 3 года шагнули далеко вперед, набрались опыта работы, стали хорошими клиницистами. Что ждет меня по возвращении домой?  Опять начинать все с нуля, с азов? А потом, весьма важный момент, где нам придется жить? Ответить на все эти постановочные вопросы с каждым прожитым днем становилось все труднее. И я решился. Написал рапорт. Волошин не стал ставить мне палки в колеса, мой рапорт он подписал безоговорочно, видно надеялся, что с Садековым ему будет легче налаживать отношения. Последние дни своего пребывания на пл «С-381» показались мне бесконечно мучительными. 

     В конце сентября или начале октября 1971 года на нашей лодке произошел еще один инцидент, заставивший меня поверить в благосклонность судьбы. Во время подготовки к проверке Главного штаба ВМФ во 2-м отсеке произошло возгорание. Проверяющие стояли на причале, намереваясь ступить на борт корабля и вот, в этот неподходящий момент, во втором отсеке личным составом был обнаружен запах гари. Обстановка менялась стремительно, из каюты замполита повалил густой дым. Доклад в центральный пост. Объявлена пожарная тревога. Отсек был загерметизирован. Началась борьба за живучесть. Замполита, понятное дело, не было на месте. Обстановка усугублялась тем, что под койкой нашего политработника хранились немалые запасы коробок с регенеративным веществом (комплект В-64). Командир отсека старший матрос Николай Баргамон, паренек из украинского города Пятихатки, проявил мужество и находчивость. Он схватил с пожарного щита топор и с помощью его выломал дверной замок в каюте замполита. Дым становился все гуще. Пришлось облачиться в изолирующие средства защиты органов дыхания. Аппаратов ИП-46 в отсеке оказалось недостаточно, поэтому некоторым подводникам, пришлось прибегнуть к помощи аппаратов ИДА-59. Включился в аппарат и я. Учитывая реальную опасность возникновения пожара, с регенерацией шутки плохи, пришлось выносить коробки с ней из каюты замполита на безопасное  расстояние. Командир отсека подавал нам эти коробки, а все, кто в этот момент находился в отсеке,  передавали их друг другу по цепочке. Кроме меня в отсеке были еще радисты, а всего нас было 5 человек. О развитии ситуации командир отсека периодически докладывал в центральный пост. Там терялись в догадках, плохо представляя истинную картину происходящего. Уже из центрального прозвучала команда «приготовиться к использованию системы ЛОХ» (прошу спрятать свои улыбки, в 70-х годах прошлого века простодушных и доверчивых людей лохами еще не называли, также как и слово «голубой» ассоциировалось исключительно с цветом, а к нетрадиционной половой ориентации никакого отношения не имело), но возгорание, счастью, не переросло в пожар. Пожар удалось погасить  путем прекращения доступа воздуха к очагу горения. Систему пожаротушения ЛОХ применять не пришлось. Коробки с регенеративным веществом мы общими усилиями удалили на безопасное расстояние. Как оказалось, причиной происшествия явилось замыкание неизолированных проводов в каюте нашего политработника. Это была заводская недоработка. Провода располагались в неудобном пространстве, по борту лодки на  нижнем уровне койки, куда трудно было дотянуться рукой. Вблизи проводов валялась промасленная ветошь. Их  соседство с регенерацией могло привести к самым непредсказуемым последствиям. Сочетание огня, ГСМов и регенеративного вещества считается крайне неблагоприятным. Удивительно, но более года лодка выполняла все поставленные задачи боевой подготовки с этой «миной замедленного действия» и все обходилось, а тут, непонятно, каким-то образом, все это пришло в действие. Возгорание было ликвидировано. Пожар был предупрежден умелыми действиями командира отсека, который действовал быстро и решительно.   Все сделали вид, что ничего не произошло, никаких разборов «полетов» не последовало. Рассказывать кому-то об этом инциденте никому из моряков даже не пришло в голову. Несмотря на потенциальную угрозу пожара, все обошлось хорошо. Во время борьбы за живучесть я был удивительно спокоен. Мне казалось, что я участвую в каком-то шоу, смотрю мультик. Я не был столь глуп и безмятежен, как в том майском выходе, когда заклинило рули. В этот раз я четко представлял механизм возможного развития ситуации, но вести себя иначе не мог в силу особенностей своего восприятия окружающего мира. Некоторые скажут, что это самая обыкновенная инфантильность. Не буду опровергать своих критиков, наверное, они в чем-то правы, мое поведение и впрямь вызывает много вопросов. Но, в данном случае, я считаю состояние своей психики даром божьим.

     События последних недель моего пребывания на лодке меня уже мало волновали, я честно докатывал свой срок службы, отстраненно отслеживая различные ее эпизоды. А между тем, Волошину, наконец-то, присвоили долгожданное звание «капитан 2-го ранга». Получив свою очередную и последнюю звезду, наш командир, как мне показалось, не очень этим  возгордился, он продолжал так же рьяно исполнять свои обязанности, согласуя их с уставными требованиями. С поздравлениями к нему никто не лез.

     Экипаж нашей лодки вел борьбу за присвоение комсомольского имени. В дивизии подводных лодок уже была лодка «Ульяновский комсомолец», а в нашей бригаде именной лодкой являлась пл «С-283», которая  называлась «Владимирским комсомольцем». Шефство различных предприятий нашей необъятной страны над кораблями и частями в 60-е и 70-е годы было весьма  распространенным явлением. Были шефы и у подводной лодки «С-381». Таким предприятием-шефом являлась кондитерская фабрика города Перми. Периодически совершались поездки в гости друг к другу. Наши морячки с большим удовольствием ездили в город Пермь, а девочки с кондитерской фабрики приезжали к нам с ответными визитами. Девчонки были молодые и симпатичные, наши подводники отнеслись к этому факту с большим пониманием, некоторые из них после окончания службы уехали в Пермь, где и женились на кондитершах. Мне неизвестно, как долго еще продолжалась борьба за право присвоения пл «С-381» почетного имени, знаю только, что число именных лодок в последующие 20 лет не претерпело изменений. Подводная лодка «шведский комсомолец» стоит в этом списке особняком. Это звание намертво  прилепилось к одной из лодок 157-й бригады после памятного случая у берегов Швеции, где наша субмарина умудрилась села на мель, сотворив тем самым  международный скандал. 

Но время неумолимо двигалось вперед. В конце туннеля забрезжил свет.

Приказ о моем назначении на пл «С-283»(«Владимирский комсомолец») был подписан командиром Таллинской базы буквально через  неделю, после представления документов. Параллельно был решен вопрос о направлении меня на учебу в интернатуру флота. Лодка «С-381» в ноябре месяце должна была уйти в Балтийск, для выполнения задач боевой подготовки совместно с корабельными силами флота. Сроки учебы в интернатуре были определены, в моем распоряжении была неделя, в течение которой я должен был сдать свои дела и обязанности, рассчитаться за свое изрядно надоевшее заведование и передать кому-то из лодочных офицеров все запасы автономного пайка. Мой преемник Садеков упорно сидел на своей лодке, которая находилась на ремонте и ни в какую не хотел уходить с нее, возникла непростая ситуация с передачей продовольствия. Я уходил с пл «С-381» насовсем. А это значило, что все должно быть передано без сучка и без задоринки, с точностью до грамма. После долгих колебаний и раздумий командир принял решение о назначении материально ответственным лицом нашего штурмана Линяева. Акты в продовольственной части о приеме-передаче были напечатаны, и нам с Линяевым ничего больше не оставалось, как приступить к действиям по заданному плану. Поначалу  я очень бодро отсчитывал все находящиеся в провизионной кладовой запасы. Благодаря автономке накопилось много излишков всяких продуктов. И вдруг я обнаружил отсутствие шоколада. Шоколад, в количестве 20 кг, растворился в пространстве, как будто его никогда и не было. Я был твердо убежден, что этого не может быть ни при каких обстоятельствах. Неоднократно я с Линяевым спускался в эту тесную кладовку, но ничего обнаружить не смог. Назревал маленький конфузик. То-то, обрадуется Волошин, когда узнает, что его честный и неподкупный начальник медицинской службы, не такой уж и святой. Уже пора было подписывать акт приема – передачи, а злосчастный шоколад продолжал висеть в воздухе, подобно вопросительному знаку. Олев Казиметс уже одной ногой был на гражданке, тревожить его мне не хотелось, но все же пришлось. И в этой ситуации эстонец проявил себя как истинный джентельмен. Уже оркестр исполнил марш «Прощание славянки», уже был подан автобус, который должен был отвезти моряков уволенных в запас на железнодорожный вокзал, а тут появился я со своими проблемами. Вероятно, на месте кока-инструктора 90% парадно разодетых и расфуфыренных  дембелей послали бы меня подальше. Но Олев еще раз проявил свое благородство и уважение ко мне. Он снял с себя парадную форму, переоделся в рабочий комбинезон, пошел вместе со мной на лодку, спустился в кладовку и показал мне тот закуток, где хранился шоколад. Моя честь была спасена. Я был бесконечно благодарен своему бывшему коку-инструктору, который в очередной  раз продемонстрировал мне свои высокие человеческие качества и моральные принципы. Больше я ни разу не встретился с этим замечательным эстонским парнем, служба с которым оставила неизгладимый след в моей памяти.

     Флагманский врач сдержал свое слово, благодаря его участию  я был переведен на другую лодку. Перед отъездом на учебу я получил еще одно приятное известие. Моя медицинская службы и я, ее начальник, по итогам года боевой подготовки были высоко оценены. Почетное 3-е место, которое мне присудили, явилось для меня приятным сюрпризом. Оказаться на третьем месте среди восьми лодочных врачей, было не так уж и плохо, если учесть, что своими основными обязанностями я занимался от случая к случаю. Порой приходилось удивляться, как у меня, задавленного грузом посторонних дел, вообще хватало времени и сил на выполнение задач медицинского обеспечения. 

     И вот настал последний вечер перед отъездом в Балтийск на учебу. Жена собирает мои вещи, опасаясь, что-нибудь забыть, ведь учиться-то я еду на полгода. Вечером, как положено, был прощальный ужин. С  моим соседом Сашей Грищенко мы «раздавили» бутылку какого-то дрянного красного вина под пельмени, купленные в магазине. Я лег спать в ожидании радостных перемен, наступающих в моей жизни. Но среди ночи, я проснулся от ужасной боли в области живота. Приступ был настолько сильным, что я крутился волчком и готов был лезть на стену. У Грищенко был телефон, по которому позвонили одновременно в гарнизонный госпиталь и в городскую станцию скорой помощи. Но первым успел прибежать мой флагманский врач Анатолий Георгиевич. К его появлению в нашей квартире я уже начал соображать по поводу своего заболевания. Это был приступ почечной колики. Санитарная машина станции скорой помощи подъехала к нашему дому спустя 20 минут после ее вызова. Дежурному врачу я сообщил свой диагноз и продиктовал тактику лечения. Сразу же после оказания первой врачебной помощи, боль меня отпустила. Госпитальная машина так ко мне и не приехала, но, тем не менее, в госпиталь меня все-таки доставили, где я и провел остаток ночи. Наутро мне сделали рентгеновский снимок, на котором ничего не обнаружилось. И с опозданием на один день я все же выехал к месту учебы, где с головой окунулся в интересную работу, о которой еще месяц назад даже мечтать не мог. Я получу специализацию по хирургии, буду полноценным врачом, автономные походы меня не минуют.