Подводник, в морях твои дороги

Опубликовано в Подполковник м/с Викторов Виталий Львович "Воспоминания врача дизельной подводной лодки" Среда, 06 мая 2015 00:14
Оцените материал
(2 голосов)

     Я не слишком долго ломал голову в поисках названия этой главы. Однажды, в Лиепае, во время передвижения по территории дивизии, я обнаружил в конце строевого плаца плакат с подобным заголовком. На плакате был изображен матрос в бескозырке, лицо этого моряка было торжественно-туповатым, оно не было отмечено следами интеллекта. Да, именно таким орлам и надо было осваивать морские дороги. Но, этот лозунг призывал следовать в моря и меня.


     Освещая этот большой кусок моей военной биографии, я вдруг обнаружил, что многое уже выветрилось из моей памяти. Дневники я не вел, потому и растерял многое из того, что заслуживало внимания. Но, в тоже время, мои рассказы о действиях экипажа в море в ходе выполнения тех или иных задач боевой подготовки, могут показаться кому-то поверхностными, если не сказать, дилетантскими. И все же, отдельные эпизоды наших повседневных будней я хорошо помню и могу о них рассказать.


     В первые дни нашего контакта  с морем многие элементы нашей работы у нас получались не слишком гладко. О невеселых буднях службы снабжения я уже рассказывал. Но и в других службах и боевых частях дела шли не слишком блестяще. Были «прохлопы» в БЧ-1-4, особенно беспокоило состояние связи. Не все ладилось и при выполнении учебных стрельб. Акустики не справлялись с возложенной на них задачей, их целеуказания не всегда бывали  точны. Пуск торпеды в цель превращался в душераздирающий спектакль, в котором были сплошные вопли и матерщина. После очередной неудачной стрельбы, командир обращался к старшине команды акустиков мичману Морозову.


-Морозов! Я прошу Вас впредь записывать на магнитофон все команды и доклады пункта управления торпедной стрельбой.


-Товарищ командир! А что там записывать? Там один мат, ни одного приличного слова нет.


-Все равно, записывайте. Так надо. Я Вам приказываю.


 Лишь действия личного состава  БЧ-5 выглядели лучше остальных. Механики были опытными наставниками своих подчиненных, они и сами себя не щадили и другим подавали пример. Будни БЧ-5 на дизельной лодке сопряжены с выполнением главной задачи. Нужно обеспечивать движение корабля в надводном и подводном положении. В надводном положении лодка идет под дизелями, в подводном положении движение обеспечивают электромоторы, получая электроэнергию от аккумуляторных батарей АСУ-46. Режимы работы электромоторов сказываются на возможностях аккумуляторных батарей. Движение со скоростью 0,5 узла (эконом-ход) ведет к медленной разрядке батарей, на такой скорости можно ходить долго,  но при максимальной скорости подводного хода (11 узлов) плотности электролита батарей хватает на несколько минут хода. Для того чтобы зарядить батареи нужно всплывать и приступать к зарядке батарей дизелями. Возможна зарядка аккумуляторных батарей при режиме работы дизелей РДП, это когда лодка движется в подводном положении, с поднятыми над водой выдвижными устройствами (перископы, шахта РДП). После окончания зарядки батарей требуется их тщательная вентиляция, для того чтобы справиться с водородом. Прерывание вентиляции сопровождается постепенным нарастанием концентрации водорода в аккумуляторных отсеках. Концентрация водорода свыше 2,5 – 3,5% взрывоопасна. Имели место случаи, когда в результате неправильной эксплуатации батарей они взрывались.  Чем старше батарея, тем больше она «газует», а значит, вероятность взрыва возрастает. Во время несения боевой службы прерывать зарядку, или  вентилирование аккумуляторных отсеков приходится довольно часто. Чуть где-то возникала опасность обнаружения, непременно следовала команда «Срочное погружение!» И лодка погружалась на глубину, прервав зарядку батарей и их вентилирование. Личный состав 2-го и 4-го отсеков внимательно следил за показаниями  приборов  КПЧ (контрольный прибор Черепанова), фиксирующих концентрацию водорода. При достижении критической концентрации водорода на лицах моряков появлялась тревога, все знали, чем могут закончиться нарушения правил эксплуатации аккумуляторных батарей. И если на боевой службе подобные действия были оправданы, иначе как обеспечить скрытность, ведь ради этого лодки и создавались, то в учебной обстановке волевые, зачастую необоснованные, решения командиров по прерыванию зарядки и вентиляции батарей, создавали угрозу безопасности корабля и личного состава. Наш командир отважно шел навстречу опасности даже в условиях, как нам казалось,  совершенно безобидных, например, во время учений. Он был уверен, что личный состав должен быть готов действовать в любых условиях  обстановки, ведь на боевой службе подобное придется выполнять неоднократно. А это означало, что к экстремальным действиям нужно готовиться заблаговременно, во время отработки различных задач боевой подготовки. И он был прав, на все 100 процентов.


     В первые месяцы нашего плаванья нашему командиру трудно давалась швартовка, видимо он плохо чувствовал лодку. Когда мы входили в гавань, дизеля останавливались, и лодка двигалась под электромоторами. Чем ближе становилась причальная стенка, тем больше волнения испытывал Олег Васильевич. Лодка то приближалась к причалу, то вновь отходила от него. Командир осторожничал, и эта мера  была оправданной. Для того чтобы безошибочно управлять кораблем во время швартовки нужно хорошо его чувствовать. Это гораздо сложнее, чем управлять автомобилем на скользкой дороге. Автомобилист, набравшийся опыта, безошибочно примет решение, своевременно начнет торможение и, тем самым, избежит столкновения. Почувствовать подводную лодку намного труднее, чем автомашину. Эта многотонная махина обладает большой инерцией. Можно загодя остановить дизеля и моторы, но еще неизвестно, сколько потом лодка будет двигаться по инерции. Подчас, даже «полный назад» электромоторами может не принести желаемого результата. А еще, на море бывает ветрено, могут иметь место и подводные течения, - все это должен учитывать командир, осуществляющий швартовку. Были в нашей бригаде командиры, которые лихо швартовались. К их числу относились Феликс Наумов и Владимир Богрецов. Эти командиры  входили во внутреннюю гавань под дизелями, которые останавливали в самый последний момент, а потом давали задний ход электромоторами, после чего лодка останавливалась, как вкопанная. Олег Васильевич еще не овладел таким уровнем мастерства, а поэтому гонял лодку туда и сюда. Если подобное маневрирование продолжалось долго, то оно  сопровождалось разрядкой батарей. Мотористам и электрикам опять нужно было приниматься за работу, начинать все сначала. А если учесть, что выходы в море в феврале и марте 1971 года были хотя и короткими по своей продолжительности, но частыми, то личный состав БЧ-5 работал без отдыха, наизнос. Спать было практически некогда, у всех моряков был измученный вид, некогда было толком поесть и помыться. Однажды делегация электриков и мотористов прибыла во 2-й отсек и обратилась к механику Лисовому.


-Товарищ капитан-лейтенант! Когда же мы отдыхать будем?

-Вопрос ваш понял, - ответил морякам Алексей Антонович своим хрипловатым голосом. – Докладываю! Отдыхать будем, но… не знаю когда.


Эти слова командир БЧ-5 прозвучали так искренне и проникновенно, что никто из подчиненных не произнес больше ни слова, всем стала ясна перспектива на ближайшие часы. Моряки были удовлетворены ответом своего начальника и молча разошлись на  боевые посты. Им предстояла еще одна бессонная ночь.


     Однажды мне довелось оказывать медицинскую помощь командиру БЧ-5. Алексей Антонович получил травму. Обстоятельства, при которых была нарушена целость организма, были весьма интересными и даже поучительными. Во время приготовления корабля  к «бою-походу», представляющего собой обыкновенный выход в море, наш механик проверял готовность к работе своей материальной части, а также крепление имущества по-штормовому. Для предотвращения возможных несчастных случаев в штормовом море можно было только одним способом, требовалось зафиксировать прочно все потенциальные летательные предметы. Ведь во время шторма любой ящик, прибор имеет свойство летать со всеми вытекающими последствиями. Механик имел большой опыт подготовки лодки  к выходу в море. В этот день ему, кажется, удалось проверить надежность крепления имущества. Можно было не сомневаться в безопасности нашего плаванья. И вот мы вышли в море. Погода была не самая подходящая для «водных прогулок». Штормило. Что ж поделаешь, для Балтики хорошая погода в зимнее время не характерна, чаще всего море бывает горбатым. Мы вышли из гавани, уже прозвучала долгожданная команда: «Боевая готовность два, надводная. Второй боевой смене заступить на вахту. Подвахтенным от мест отойти».  Волнение моря было не слишком сильным, но все же весьма чувствительным для вестибулярных аппаратов большей части экипажа, поэтому все  кто не был задействован на вахте, предпочли немного передохнуть, приняв горизонтальное положение. Наш механик не стал исключением, он хоть и не укачивался, но в отдыхе нуждался, тем более, слишком велика была нагрузка в предыдущие дни. Он зашел в свою каюту и приготовился лечь в койку, но сделать это он не успел, потому на  его голову обрушился незакрепленный предмет. Это был реостат, который наш запасливый механик где-то «достал», разместил в своей каюте, но не закрепил его. Во время качки прибор вылетел со своего места, он стоял на рундучке и ждал своего часа и, видимо, дождался. Удар этой железяки пришелся аккурат в темя Алексея Антоновича. От неожиданности он вскрикнул, растворил дверь каюты и вышел наружу   весь окровавленный. Я в это время находился в кают-компании и занимался какой-то ерундой, кажется, планы сочинял. И вдруг, перед моим взором предстал механик, который держался руками за голову. Вид у командира БЧ-5 был просто зверский.  Руки и лицо его были в крови. Я, честно говоря, немного испугался. А вдруг травма окажется серьезной. Но первый, беглый осмотр показал, что ничего страшного в полученном ранении нет. Лохматая и кудрявая голова командира БЧ-5 затрудняла ревизию раны, пришлось подстричь, а затем и побрить макушку головы в некоторых местах. Кровотечение было небольшое. Я наложил пару швов и наложил повязку на  голову. Но показаться в таком виде перед своими подчиненными  Алексею Антоновичу представилось неудобным, и он попросил меня придумать что-нибудь более подходящее.  Я вошел в положение механика, оценил драматизм ситуации и вместо бинта наложил на рану нашлепку в виде 3-х стерильных марлевых салфеток, наложенных одна на другую и прикрепленных к коже головы лейкопластырем. Алексей Антонович поблагодарил меня за оказанную помощь и пошел по отсекам выполнять свои функциональные обязанности.


     Несмотря на свою мужественность и твердость характера, временами наш механик становился сентиментальным. В этот момент он был склонен к размышлениям. В день своего рождения (Лисовому исполнилось 35 лет) он расчувствовался и пустился в философские рассуждения о смысле жизни. Не помню, как это получилось, но кроме меня никого из офицеров  не было в части. Не знаю почему, но на пл «С-381» было не принято поздравлять кого-либо с днями рождения. Конечно, скажете вы, это недоработка замполита и будете правы. Нужно признать, что наш комиссар Александр Александрович Воскобович, несмотря на всю его порядочность, не мог в большинстве случаев противостоять воле, а точнее, – самодурству нашего капитана. Так мы и жили-служили, ничего не ведая друг о друге. День рождения командира БЧ-5 явился полной неожиданностью не только для меня, но и для самого именинника.  Он пригласил меня в каюту, где мы и отметили его маленький юбилей. В тот вечер мы были не склонны к совершению небывалых подвигов и отнеслись к выпивке чисто символически, ограничившись малой дозой. В глазах Алексея Антоновича появилась неведомая мне грусть. Он достал из своего стола лист бумаги и нарисовал на нем кривую линию в виде арки. Глядя на свой рисунок, механик принялся разъяснять его смысл.


Вот доктор, смотри, что я изобразил. Этой линией я обозначил жизненный путь человека. Начало линии означает начало жизни, а другой ее конец является ее окончанием. Вершина этого «холма» соответствует середине прожитой жизни. Я полагаю, что мое место на этой диаграмме находится примерно, где-то здесь.


И он ткнул заточенным острием карандаша в ту часть кривой линии, которая находилась в начале ее спуска с вершины.

Вот видишь, свой жизненный экватор я уже прошел, а теперь приближаюсь к той отметке, за которой ничего нет. Половина жизни позади, а я еще ничего не видел, будто и не начинал еще жить.


Глаза Алексея Антоновича были полны грусти. Таким задумчивым и чувствительным я его никогда раньше не видел. Что я мог ответить на эти рассуждения своего старшего товарища. Я оценил его остроумие и нестандартный подход к вопросам бытия. Но моя душа была далеко от проблем, волнующих механика. Мне 26 лет, вся жизнь еще впереди, пройдет год, и я навсегда оставлю военную службу. И скажу я тогда: «Прощай железо! Прощай Волошин! Не поминайте меня лихом, товарищи подводники. Видит бог, я старался перековать себя, хотел стать настоящим офицером. Но, наверное, не судьба».


      Сквозь толщу прожитых лет я пронес в своей памяти  эту  пустяковую, в сущности, картинку из наших повседневных  будней. Более значимые страницы жизни выветрились из памяти, а этот день рождения лодочного механика не выходит у меня из головы.  В какой части склона находится каждый из нас в тот или иной момент жизни, нам не дано предугадать. Где ты теперь, Алексей Антонович? Как поживаешь? Оправдался ли прогноз на перспективу продолжительности жизни? По моим подсчетам, сегодня тебе должно быть уже за семьдесят. Если ты где-то есть на этом свете, то дай бог тебе доброго здоровья и долгих лет жизни.


     Тот злополучный рундук в каюте механика еще напомнит о себе. Еще один механик пострадает от его буйного нрава. На этот раз травму получит флагманский механик капитан 2-го ранга Белов Г.М. Меня уже не было в то время на пл «С-381», я сдал дела и обязанности и собирался ехать на учебу по хирургии в интернатуре флота. Лодка направлялась из Палдиски в Лиепаю. На борту субмарины оказался флагманский механик, у него были какие-то дела в дивизии. Помимо служебных планов у Белова были еще и личные планы. Он мечтал хорошо провести время, побывать в ресторанах, оттянуться по полной программе. В Палдиски все так убого и уныло, а Лиепая -  это культурный центр. Лиепая – это «маленький Париж». Сравнения с французской столицей, конечно же, не совсем правомочны, но для жителей такого захолустья как Палдиски, Лиепая – это настоящий  рай. В городе Палдиски один-единственный ресторан «Приморский», где все места уже забронированы за неделю офицерами, проходящими стажировку в учебном центре. В выходные и праздничные дни можно было бы посетить злачные места в городе Таллине, там этих кабаков множество. Но выбраться в эстонскую столицу из Палдиски на выходные и праздники обыкновенному офицеру было совсем  не просто. Для этого нужно было получить разрешение самого начальника гарнизона. Идти на поклон к начальнику учебного центра в звании адмирала никто даже не пытался, понимая беспочвенность своих устремлений. В конце концов,  напиться можно и в пределах своей квартиры, для этого вовсе не следует ехать в Таллин. Там, конечно же, хорошо, но лучше-таки всем оставаться на местах, здесь, за колючей проволокой. Так начальству спокойнее.  Вырваться на простор цивилизации и совершить массу всяких глупостей мечтает каждый здоровый, психически нормальный человек. Или почти каждый.  Флагмех  мечтал окунуться в море развлечений. Но этим планам не суждено было сбыться. Как только лодка вышла из Палдиски, всем обитателям ее прочного корпуса стало ясно, что с погодой опять не повезло. Болтанка была очень злая. Бортовая и килевая качка – весьма характерное явление для Балтийского моря.  Но в данном случае, качало от всей души. И вот флагманский механик в звании капитана 2-го ранга, 39 лет от роду белокурый, холеный, симпатичный и статный  направляется в каюту офицеров БЧ-5. Пора  отдохнуть и сил набраться, размышлял Геннадий Михайлович. Сейчас он примет горизонтальное положение и расслабится. Но лечь в койку Белов не успел. Корабль опять сильно качнуло. Дверца рундука внезапно распахнулась, и вылетевший оттуда манометр поразил глаз флагманского специалиста. Белов вышел из каюты, держась за правый глаз (а может быть за левый, точно теперь уже никто не вспомнит, даже сам пострадавший). Медицинскую службу на переходе  морем представлял не кто иной, как сам флагманский врач майор Казанчев А.Г. До самого прибытия в Лиепаю Анатолий Георгиевич хлопотал над подбитым глазом своего штабного коллеги. Но в шкафу неотложной помощи не было никаких медикаментов для борьбы с синяками, они были просто не предусмотрены. Холодные примочки, которые прикладывались к травмированному глазу, никакого существенного терапевтического эффекта не дали. По прибытию в Лиепаю Казанчев отвел флагманского механика в медпункт береговой базы, где дежурил  врач из нашей бригады Садеков Р.Н. (лодка, на которой служил  Рашид Насибулович находилась в тот период времени в ремонте на 29 СРЗ). Но напрасно Анатолий Георгиевич повышал голос на своего подчиненного. Никакой «бадяги», столь необходимой  для исцеления глаза, не было и здесь. В оставшиеся дни Белов никуда не показывался, с таким фингалом не только в ресторан, но даже по делам службы появляться на людях было  стыдно. Так и просидел Белов в тоске и полном уединении, не вкусив никаких радостей жизни. С этой отметиной под глазом он и вернулся в Палдиски, озадачив свом внешним видом командира соединения, товарищей по службе, родных и близких. Вот такие бывают интересные истории и совпадения.


     Выходы в море были хотя и частыми, но по времени не продолжительными, сутки-двое, - не больше. Такая суматошная жизнь всех изрядно утомила, материальная часть также требовала более бережного к себе отношения, механик слезно просил передышки для проведения планово-предупредительного ремонта. Но на ППР (не путайте с партполитработой) никто разрешения не давал, командир не решался докладывать наверх о необходимости передышки. Ответ вышестоящего командования Олегу Васильевичу был заранее известен и не сулил ничего хорошего. Лодка только что отремонтирована, и все на ней должно быть исправно и работать как часы. В короткие промежутки между выходами в море механики чинили свою технику, доводя до ума работу  всех механизмов. Другие офицеры тоже были при деле. Моя работа в качестве начпрода  не позволяла мне расслабляться ни на минуту, нужно было все время  выполнять одни и те же функции: становиться на довольствие, сниматься с довольствия, получать продукты питания по чековым требованиям, сдавать неиспользованные продукты на камбуз  плавказармы в случае досрочного возвращения с моря, или отмены выхода. И хотя мне очень хотелось повалять дурака, полодырничать от всей души, ничего хорошего из этой затеи не выходило. О поездках домой нечего было и мечтать. Я, как и прежде, писал домой письма, уже не так часто, как в первую зимовку, но раз в неделю обязательно выполнял этот священный ритуал. Появилась возможность общения с женой по телефону. Наш сосед Грищенко служил на узле связи, поэтому использовал свое служебное положение,  всячески помогая нашему общению.  Из дома я получал, как правило, хорошие вести. Аллочка сообщала мне все последние новости. Главная тема наших разговоров, конечно же, был наш сын. Его развитие проходило нормально, и это радовало меня. Но бывали и не очень веселые телефонные звонки, это было в тех случаях, когда Саша болел. В квартире было очень жарко, и этот микроклимат губительно влиял на неокрепший детский организм. В результате Саша простужался, температурил и заставлял нас переживать за его здоровье. Наверное, все дети в грудном возрасте чем-то болеют, но это был наш ребенок, поэтому его здоровье для нас имело особую ценность. Я понимал безнадежность своего положения, знал, что до конца зимовки мне из Балтийска не вырваться. Жену я успокаивал, как мог, да она и сама понимала мое не простое  положение, поэтому всячески поддерживала мой боевой дух. Слова утешения и поддержки оказывали на меня тонизирующее действие,  слыша любимый  голос, я черпал новые силы, набирался терпения.  Это была самая продолжительная разлука в нашей жизни.


   Другие офицеры и мичманы также были лишены возможности, съездить на побывку с семьей. Обращаться по этому поводу к командиру было бесполезно. Правда, мичман Атаманов, минуя все преграды, все-таки съездил в гости к себе на родину.  Обратившись к командиру БЧ-5, а затем и командиру лодки, Атаманов получил отлуп по всем статьям, но в депрессию не впал. Утром старшину команды электриков не обнаружили ни на подъеме флага, ни на проворачивании оружия и технических средств. Объяснение не замедлило себя ждать. В каюте ПКЗ, где проживал мичман, им была оставлена записка со словами: «Уехал в Ленинград. Атаманов». На 9-е сутки мичман вернулся в расположение части, отрапортовал о своем прибытии. Более длительный срок отсутствия в части (10 дней и более) мог квалифицироваться, как дезертирство. В данном эпизоде имела место, всего-навсего, самовольная отлучка, за которую мичман Атаманов, вскоре, отправился отбывать наказание на гауптвахте. В последующие периоды нашей службы командир уже не решался лишать Атаманова краткосрочного отпуска, он предоставлял его по первому требованию, знал, что отказывать бесполезно, - все равно удерет. За плохую воспитательную работу с подчиненным личным составом понес наказание командир БЧ-5 капитан-лейтенант Лисовой.


     Между выходами в море иногда возникали паузы, когда можно было осмотреться, перевести дух. Расслабухи, присущие всему военно-морскому флоту имели место и в нашем коллективе. Традиционным видом отдыха были, конечно же, вечерние и ночные посиделки. Тихая беседа под звон стаканов с любимым флотским напитком согревала наши души. Всеобщих сборищ у нас, впрочем,  не было, здесь была другая атмосфера, другие «правила игры» (на подводной лодке «С-166» общее застолье было нормой поведения). Офицеры «кучковались» маленькими группами по 2-3 человека, собраться в расширенном составе у нас не получалось. Не было у нас организатора и вдохновителя, который бы объединил нас. Замполит наш часто болел, да если бы он и был здоров, вряд ли он стал нашим вожаком в «культурном» проведении досуга, уж слишком он был правильным. Офицеров, слишком подверженных пьянству на нашей лодке не было, народ был весьма умеренный. Про командира я ничего не могу сказать, у него своя жизнь, свои привычки, впрочем, о подробностях его личной жизни нам нет никакого дела. Влезать во все подробности командирского бытия нам не положено по занимаемому статусу. У нас своя жизнь, свои друзья-товарищи, а что там наверху, нам, в принципе, наплевать. Интересный «междусобойчик» завязался между командиром БЧ-5 и старпомом. Однажды, после продолжительного застолья наш механик не поспел вовремя на подъем флага, и старпом сделал ему прилюдно внушение. Алексей Антонович не мог забыть причиненную ему обиду. Вскоре он споил старшего помощника, что называется «в хлам». Наутро Владимир Александрович не смог продрать свои ясны очи, флаг поднимали без него, а командир БЧ-5 был как «огурец», словно и не было никакого разгула. По окончании утреннего распорядка дня  торжествующий механик зашел в каюту старшего помощника. Офицерские каюты находились по соседству со старпомовской,  акустика же плавказармы была  отменной, поэтому некоторые из нас оказались невольными свидетелями весьма интересного диалога. Вот его краткое содержание.


-Ну что, Владимир Александрович, - спим, встать не можем, головушка, небось, болит? И на подъеме флага я Вас сегодня что-то не наблюдал? – Начал механик  свою обвинительную речь.


-Ой, болею, Антоныч, спасу нет. Сколько же мы с тобой вчера взяли на грудь?


-Сколько бы не взяли, а на подъем флага надо выходить, хоть умри. Сам же мне об этом как-то говорил. Вот видишь, дорогой Владимир Александрович, оказывается ты и сам не ангел, поэтому  нечего людей прихватывать. А то развыступался вчера, стыдить меня вздумал. Нехорошо!


Кроме нашего механика никто не мог поступить столь жестко по отношению к непосредственному начальнику, но Алексей Антонович обладал особой харизмой, поэтому он мог себе позволить проводить воспитательную работу на более высоком уровне. К тому же, со старшим помощником он был одного возраста, да и воинское звание у них было одинаковое – капитан-лейтенант.   Мы все гордились поступком своего товарища и втайне завидовали его борзости.


     После этого случая Сысолов резко поменял свое отношение к командиру БЧ-5, он никогда его больше не притеснял. Более того, он стал проявлять удивительную лояльность и терпимость ко всем особенностям поведения своего подчиненного, прикрывая все его огрехи перед командиром. По отношению ко всем прочим офицерам старпом остался в прежнем своем обличии – справедливым, суровым, а порой, даже беспощадным. 


     Остальные офицеры коротали вечера, кто как мог. Я, например, чаще всего встречался за «чашкой чая» с минером Кулаковым и командиром группы движения Юдиным. Мы не были рекордсменами в «поднятии тяжестей», прием алкоголя для нас не был самоцелью и смыслом жизни, мы вели себя разумно, а если даже чуть-чуть и шалили, то всегда соблюдали меру. Гораздо важнее для нас было снять усталость и поговорить про жизнь. Лишь со штурманом Линяевым никто не хотел иметь дело, у него была подмочена репутация, поэтому все его опасались и игнорировали. Но, штурман не слишком переживал за свою дискриминацию. Он ходил в рестораны,  участвовал в других тусовках, короче, жил своей жизнью.


     Однажды, на улицах города Балтийска я повстречался нос к носу со своим одноклассником по Великому Устюгу Славой Захаровым. Мне было известно, что он после школы поступил в военно-морское училище им. М.В.Фрунзе. И вот судьба, неожиданно, преподнесла нам обоим приятный сюрприз. В годы нашей совместной учебы в древнем русском городе, Захаров был самым низкорослым мальчишкой в нашем  классе. В 9-м классе его рост был меньше 150-и сантиметров.  Было опасение, что Слава не вырастет никогда. Но он все-таки подрос, хотя и ненамного. Во всяком случае, передо мной стоял бравый офицер, которого никак нельзя было причислить к лилипутам.  Мы оба куда-то спешили по делам, а поскольку пообщаться хотелось, то я пригласил Захарова к себе в гости на плавказарму в ближайшее воскресенье. К приходу товарища я накрыл стол в своей каюте, нарушив свой священный обет – не касаться  руками ничего общественного, не принадлежащего тебе. Но это был особый случай, поэтому я себе позволил маленькую слабость. Встреча бывших земляков-одноклассников прошла на хорошем эмоциональном уровне, мы долго говорили обо всем, вспоминали наш любимый город, нашу школу, одноклассников, разные курьезы из далекого, как нам тогда казалось, прошлого. Для людей 25-летнего возраста расставание сроком 10 лет кажется пропастью, дистанцией огромного размера. Удивительно, но за время нашей беседы никто из лодочных офицеров не заглянул в нашу каюту, поэтому мне не пришлось юлить, оправдываться по поводу своих щедрот. Я, наверное, открылся бы своим «однополчанам» с другой стороны, не самой привлекательной. Ведь все верили в мою кристальную честность, а своим поступком я бы мог их удивить и даже разочаровать, после чего мой светлый образ в их глазах мог померкнуть.

 

     Проходя службу на Балтийском флоте, мы еще не раз встречались с устюжанином Захаровым. Воинские звания мы получали почти в одно и тоже время. Встречались мы, будучи лейтенантами, старшими лейтенантами, в последующие встречи мы уже были майорами (у моего одноклассника это звание называлось капитан 3-го ранга). Накануне своего убытия с Балтики к новому месту службы я вновь увиделся в г. Лиепае с Захаровым. На этот раз он был в звании капитан-лейтенанта. Что с ним такое приключилось? За что он был понижен в воинском звании? Для меня это так и осталось загадкой. Приставать же  к школьному  товарищу со всякими расспросами я постеснялся.


     Иногда Олег Васильевич спохватывался и начинал терзать офицеров командирской подготовкой. Затеял он, как-то, проведение семинара по тактике. Предвидя недостаточную готовность офицерского корпуса по вопросам сил и средств вероятного противника, командир великодушно предоставил 1 час времени на самоподготовку. Все углубились в изучение вопросов, вынесенных на семинарское занятие. В справочниках по иностранным флотам можно было почерпнуть информацию о тактико-технические данные кораблей и подводных лодок НАТО. Я откровенно скучал, не понимая, зачем мне все это нужно. Ведь я же не вахтенный офицер, даже не отношусь к плавсоставу.  В эти минуты я завидовал офицерам БЧ-5, которые в это время что-то, как всегда, ремонтировали. И как я не смог куда-нибудь смыться, умыкнуть от этой бесполезной траты времени. Пролистнув пару страниц справочника, я вскоре  прервал это нудное занятие и начал откровенно зевать, вызывая неудовольствие у командира лодки, который смотрел на меня с грозным выражением на лице. Самоподготовка закончилась, начался семинар. Ответы офицеров были не впечатляющими, их знания были поверхностными, назвать какую-либо немецкую или английскую лодку они еще могли, а вот с тактико-техническими данными сил и средств наших «супостатов» положение было гораздо сложнее, короче,  знания были не блестящими. Командир был не доволен ответами офицеров, он их поносил, на чем свет стоит. Наконец, он  переключил внимание на меня, мое безразличие и зевота задевали Олега Васильевича все больше.


А ну-ка, доктор, ответь на мой вопрос: что тебе известно о подводных лодках Дании? Назови хотя бы одну. Если ответишь, то я освобожу тебя от всех последующих занятий по командирской подготовке.


Не знаю, как так получилось, но про датскую подводную лодку “Дельфинен” я все же успел прочитать и даже кое-что запомнить. Командир попал, что называется, в яблочко, осчастливив меня несказанно. И я начал докладывать народу про эту самую датскую лодку. В ходе моего выступления я наблюдал за реакцией командира, он смотрел на меня как на какое-то ископаемое существо, он был удивлен и, одновременно, разочарован. Когда я закончил свой ответ на вопрос, Волошин обратился к офицерам с пламенной речью.


Вы посмотрите на это чудо природы. Как вам это нравится? Вот таков наш доктор. Ведь  лодырь же до умопомрачения, а какие способности, какая память!


Олег Васильевич Волошин не сдержал своего слова, отныне я стал присутствовать на всех занятиях по командирской подготовке. Правда, после своего нежданного триумфа на том злосчастном семинаре, мне пришлось прилагать определенные усилия для поддержания своего реноме, я был достаточно самолюбив,  ронять свой престиж в глазах общественности  мне не хотелось. И я изучал материал, который мне был абсолютно не нужен ни как начальнику медицинской службы, ни как интенданту-поневоле. Признаюсь, я не каждый раз сражал наповал командира своей эрудицией, но успехов на этом, поприще, чуждом моей природе, было больше, чем неудач. В то время я и не предполагал, что, через пару лет   сдам экзамен на вахтенного офицера и буду нести вахту с нуля до 4-х часов утра (эту вахту на флоте принято называть «собакой»). Разумеется,  свою «собаку я нес только в том случае, когда лодка находилась в надводном положении. Службу я нес бдительно, своими действиями я ни разу не огорчил своего следующего по очереди командира Виктора Тимофеевича Томача, не создал ни одной аварийной ситуации. Томач гордился моей работой и не раз в разговоре с коллегами командирами похвалялся, что его лодочный доктор исполняет обязанности вахтенного офицера. Вот так, нежданно-негаданно, можно стать тем, кем вовсе и не следовало быть. А все из-за этого чертова семинара, с которого мне не удалось слинять.


     Но промежутки времени  между выходами в море были слишком короткие. Вскоре мы опять куда-то плыли, опять что-то выполняли по курсу боевой подготовки. Через некоторое время я начал с удивлением замечать, проснувшуюся в глубинах моего организма любовь к морю. Для меня это открытие явилось полной неожиданностью. Хотя, в принципе, все было закономерно и вполне объяснимо. Пауза между выходами в море, может быть, для кого-то и являлось благом, но только не для меня. Я как раненый зверь метался по продовольственным складам Балтийска, где получал по чековым требованиям необходимые продукты питания. Выписать накладные, достать машину, загрузить ее силами выделенного личного состава, доставить это продовольствие на причал, выгрузить его из машины, а затем, самое интересное и непредсказуемое, эти пищевые продукты надо было засунуть в прочный корпус нашей пл, опять же силами горячо любимого личного состава. О том, что наш советский моряк-подводник плутоват и воровит я уже где-то слышал, но действительность превзошла все мои ожидания. Воровство во время загрузки продуктов было хроническим явлением, бороться с которым было, практически, бесполезно, хотя попытки образумить «братцев-матросиков» и навести хоть какой-то порядок в организации погрузочных работ предпринимались. Но все было напрасно. Страсть к воровству видно заложена была в наших моряках на генетическом уровне. По завершении каждой погрузки я приступал к подсчету понесенных потерь. С арифметическими действиями у меня проблем не возникало (среднюю школу все-таки не зря  заканчивал) и через какое-то время я уже знал размеры возникшей недостачи. Первое время я расстраивался, переживал, корил судьбу, загнавшую меня на эти галеры. Но, вскоре, мое сознание оказалось адаптированным к неизбежности потерь и утрат. Я взял себя в руки, успокоился. Сознание мое стало ясным, рассудок продиктовал весь ход моих последующих действий. Тактика была проста. Компенсировать недостачу я мог только в море, систематически не додавая в рацион личного состава энное количество продуктов автономного пайка. Разумеется, мои действия носили вынужденный характер, я не перегибал палку, как только запасы продовольствия приходили в норму, я тут же прекращал свои «карательные» меры воздействия и давал команду кокам выдавать все по полной норме. Иногда, принимаемые мной меры, были совершенно не заметны человеческому глазу. В море далеко не все были орлами, многие сильно  укачивались, лежали трупами, поэтому мысли о еде этих индивидуумов как-то не очень посещали. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы определить какое количество продуктов питания надо закладывать в котел при том или ином состоянии погоды. О своих огорчениях я почти никому не рассказывал, может быть, если и сказал, то только Юдину и Лисовому. Командира и старпома я не информировал об итогах погрузочных работ,  это откровение могло иметь предсказуемые последствия, виноватым все равно оказался бы я. Так вот и жил, самостоятельно разгребая все завалы на своем пути. 


     Медицинские вопросы я так же решал, правда, времени для этого у меня постоянно не хватало. Лечение больных, походы в поликлинику с целью их консультации – это неотъемлемой частью моей работы, которую я должен был выполнять, не взирая ни на какие «загрузки-погрузки». Бактериологическое обследование воды в питьевых цистернах, обследование коков на бактерионосительство также было нельзя никому доверить. Эту работу я был должен проводить лично. Медицинскую документацию я также старался не запускать, но ее заполнением приходилось заниматься в вечернее, а порой и в ночное время. Моя работа была неприметной, не бросалась никому в глаза. Поэтому в сознании моего командира я представлялся лодырем высшей марки. Ну что ж, дорогой Олег Васильевич, не буду Вас разочаровывать и убеждать в обратном. Перевернуть одним махом Ваше представление обо мне  я уже не в силах, да и в Вашей любви я тоже не нуждаюсь.


     Но все же мой командир был во многом прав, я действительно мечтал о беспробудной лени. Нега и блаженство на берегу мне не светили. Другое дело в море, там можно было оторваться на полную катушку. Можно было ничего не делать, валяться на диванчике в кают-компании, а если повезет, то и в чужих каютах. В море я мог насладиться своим любимым занятием – чтением книг. Любовь к чтению зародилась у меня еще в детстве, спасибо за это моей маме, она открыла для меня этот волшебный мир, без которого я уже не мыслил свою жизнь. Ежедневное «проглатывание»100-200 страниц книжного текста были моей нормой. Будучи на берегу, я с трудом выкраивал время для своего хобби, а в море, я наверстывал упущенное, и читал в захлеб.


    Офицеры знали о моем увлечении книгами и снисходительно прощали мою слабость. Мои причуды терпел даже командир, в море он был по горло занят судовождением, маневрированием, стрельбами, минными постановками, поэтому ему было не до меня. Однажды, я сильно лоханулся из-за своего неумеренного пристрастия к чтению, и даже развеселил наших офицеров. Как-то, на очередном выходе в море, вскоре после погружения, я совершал обход отсеков лодки, производить замеры процентного содержания  углекислого газа в отсеках  было моей обязанностью. Время было позднее, и все, кто был свободен от вахт,  давно уже  спали и видели сны.   Вдруг в 3-м отсеке я заметил торпедного электрика, который наглым образом читал книгу, что при несении вахты было запрещено. Фамилия матроса была Сайыпов, по национальности он был киргизом. Надпись на обложке книги была весьма интригующей – «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма. Это была та самая книга, которая так ни разу и не попала в мои руки. Я отобрал книгу у матроса, объяснив ему,  что  читать на вахте не положено. Вернуть книгу ее владельцу я обещал в ближайшее время, то есть тогда, когда сам ее прочитаю. С замиранием сердца, предвкушая встречу с Эдмоном Дантесом, я счастливый и окрыленный отправился во 2-й отсек, для того чтобы обосноваться на кожаном диванчике кают-компании и  предаться любимому занятию. Диван возле медицинского шкафчика был свободен. По другую сторону стола на таком же диванчике выводил «храпатические рулады» один из офицеров, который еще недавно стоял на мостике, нес вахту, а теперь вот, после перехода лодки из надводного положения в подводное, отдыхает. Обнаружив валенок, являвшийся частью амуниции вахтенного офицера, я бережно положил эту «обувку» себе в изголовье. В предыдущих главах своих воспоминаний я уже рассказывал об особенностях быта на подводных лодках 613-го проекта. Назвать условия обитания аскетическими, значит, ничего не сказать. Суровыми их тоже было нельзя назвать. Они были просто безобразными. Никакого постельного белья не было и в помине, никаких подушек с белоснежными наволочками также не наблюдалось, поэтому приходилось довольствоваться малым, используя в качестве подушек любой подручный материал, хватая  все, что под руку попадется. Самой любимой подушкой был, конечно же, валенок, хотя мог сгодиться и швартовый жилет, но он был менее приятен и гигиеничен для тела (резина, она и есть резина). Мое обоняние уловило терпкий «аромат», исходивший от носков моего собрата по ночлегу, видимо он давно их не стирал. Но, такова жизнь. Бесприютным и бескаютным офицерам все равно, в каком виде они будут бомжевать. Бомжами в классическом виде мы, конечно же, не являлись, да, у нас не было кают, и мы слонялись, как неприкаянные в поисках укромного уголка, где можно было часок-другой прикорнуть. Но  в отличие от граждан без определенного места жительства, у нас был хороший рацион питания, а  кроме того, у нас была работа. А жилье? Да, что жилье. Наше жилье – это подводная лодка, она наш дом родной. Такие философские мысли посетили меня, в тот момент, когда я устраивался на кожаном (да, впрочем, какая там к черту кожа, это был обычный дерматин) диванчике. Приняв горизонтальную позу, я с удовольствием раскрыл книгу, но первое время ничего не мог в ней понять, обнаружив на ее страницах непонятное нагромождение знакомых мне букв, сочетание которых повергло меня в состояние ступора.  Потом до меня дошло, что книга была издана на киргизском языке, оказалось, что у киргизов нет своей письменности, что у них в качестве алфавита используется наша кириллица. На родине великого Чингиза Айтматова не было своей письменности. Это открытие меня удивило в немалой степени. Я был сконфужен. Вскоре о моей «осечке» узнали отдельные члены экипажа, они бы могли бы ничего и не узнать, но я, неосторожно, проболтался о своем ночном приключении механикам и вскоре молва обо мне облетела просторы прочного корпуса. За обеденным столом кают-компании острослов Юдин с довольно важным и многозначительным видом произнес.


-Товарищи офицеры, а известно ли вам, что наш доктор читает книги на киргизском языке?


Все присутствующие за столом с удивлением посмотрели на меня. Мне ничего не оставалось, как публично предать огласке подробности своих упражнений в области освоения новых языков. Мой рассказ сопровождался дружным смехом моих сослуживцев. Смеялся даже командир, у которого с чувством юмора всегда были большие проблемы. Я смеялся ничуть не меньше остальных. Я смеялся над собой так же заразительно, как и все остальные, присутствовавшие в кают-компании офицеры. А это означало, что моя душа была жива и ничто еще не потеряно для меня в этом мире.


      Киргизского языка я, конечно же, не знал, я  кроме русского вообще никаких языков не знал. Но, оказывается, вот эти народы, проживавшие на территории СССР, помимо своего родного языка, знали еще и общегосударственный язык – русский, но думали и читали они, все-таки, на своем родном. О таком неожиданном раскладе я раньше не задумывался, не вдавался в глубины этой проблемы. Все это действительно было очень забавно. Этот курьез с произведением А.Дюма прочно отложился в моей памяти. Многие события минувших дней уже давно забылись, а вот этот «Граф Монте-Кристо» на киргизском языке помнится до сих пор.


     И кто только не ходил с нами в море за время этой зимовки. Про комбрига Портнова, я уже рассказывал. Но кроме него с нами в море побывали наш герой Жильцов Л.М. и начальник штаба Волков Б.А. Иногда мы работали с кораблями, отрабатывающими задачи ПЛО, выполняли торпедные стрельбы (торпеды не всегда шли в нужном направлении), осуществляли минные постановки, мероприятие довольно нудное, затяжное. Приходилось подолгу находиться в полигоне и ждать, когда всплывут все минные буйки.  На одном из выходов в море Лев Михайлович сильно промерз, после чего с двухсторонней пневмонией он отправился на лечение в главный госпиталь флота. По рассказам госпитальных врачей, у меня было немало знакомых клиницистов из этого медицинского учреждения, Жильцов лечился очень «интенсивно». Он споил всех, кого только мог отловить. Медсестры отделения только и делали, что совершали рейсы в магазин с целью закупки спиртного. Если для командиров лодок нашей бригады пьянство с Жильцовым приравнивалось по своей значимости к исполнению воинского долга, то для госпитальных специалистов «соприкосновение» в неформальной обстановке с Героем Советского Союза, покорителем Северного полюса былом делом чести, доблести и геройства. Поведением некоторых медиков руководило, иногда, обыкновенное человеческое тщеславие. Они намеренно шли на контакт, чтобы потешить свою гордыню, чтобы, спустя какое-то время, рассказать своим детям и внукам о встрече с легендой Военно-Морского Флота.  Дескать, я не какой-то там сбоку-припека, я с самим Жильцовым водку пил. Впрочем, у некоторых докторов были чистые помыслы. Несмотря на все нарушения госпитального режима Льва Михайловича все же вылечили, поставили на ноги. Честь и хвала людям в белых халатах, которые превозмогли  все трудности, стоящие на их пути и выполнили свой профессиональный долг, вернув в строй героя-подводника.


      Плаванье с капитаном 1-го ранга Волковым также проходило весьма плодотворно. Он был аскетичен в быту, незлоблив, хотя иногда мог пошуметь. Как-то мы возвращались в базу после выполнения очередной задачи боевой подготовки и повстречали в море наш рыболовный траулер, который возвращался домой с богатым уловом. Мы сблизились с рыбаком и, как положено, начали вести немудреный разговор на тему: много ли рыбы наловили, а что у вас есть, а что вам надо. В общем, шли обычные деловые переговоры, в которых одна сторона желала получить общественный продукт, в данном случае рыбу, а другая сторона мечтала «срубить» за свой товар тоже, что-то нужное, эквивалентное своему товару. Встречи с рыбаками на морских просторах, не такая уж редкость. Как бы не был обилен и разнообразен автономный подводный паек, а рыбки почему-то все равно хотелось. Рыбаки, тоже непромах, любили они выпить что-нибудь покрепче. И, как правило, в качестве разменной монеты чаще всего выступал спирт. Но, на этот раз, запасы спирта на нашей подводной лодке приближались к нулевой отметке. Рыбаки,  естественно, огорчились, но расходиться по разным углам моря ни той, ни другой стороне не хотелось. В конце концов, обе стороны пришли к консенсусу, договорившись за две бочки соленой салаки расплатиться обычными сигнальными ракетами. Товарообмен был проведен в теплой, даже дружественной обстановке, понятное дело, – ведь все мы моряки, и подводники и рыбаки. Открыв первую бочку, мы обнаружили в ней продукт отменного вкуса. Салака была не только очень жирная, но и малосольная. До прихода в базу мы эту бочку опустошили, съели разом, за один присест. Прощаясь с нами, Волков сказал: «Через неделю я к вам снова пожалую в гости, до моего возвращения вторую бочку не трогать! Вам все ясно?»


-Так точно, - ответили мы.


А ты, доктор, отвечаешь за сохранность селедки лично, - сказал мне Борис Анатольевич, своим волчьим «папановским» голосом.

Неделя прошла, а за ней и другая. Начальник штаба на горизонте не появлялся, надежда на то, что он вновь приедет к нам, таяла с каждым днем. Со всех сторон начали подбивать меня на то, чтобы я открыл вторую бочку и выдал ее на съедение коллективу. Ситуация усугублялась еще и тем, что на техническом складе механики получили месячную норму спирта, который надо было чем-то закусывать, а чем лучше всего можно закусить флотский напиток, ясное дело - салакой. Тем более, это был неучтеный продукт, дары моря. Но я был непоколебим, защищал народное добро, как мог. Правда, силы были уже на исходе, но я держал оборону. И тут, на радость мне, к нам, наконец-то,  прибыл долгожданный начальник штаба. Первое, к чему он проявил живой интерес, конечно же, была пресловутая бочка салаки. Известие о том, селедка только и делает, что дожидается своего часа и, пока что, находится в неприкосновенности, обрадовала Волкова. Он порывался сразу же приняться за дело, но я убедил его, что лучше это желание осуществить в море под картошечку. Вскоре мы вышли в море. Волков снова начал намекать мне насчет деликатеса, но в тот день качало больше обычного. Мне удалось убедить Бориса Анатольевича, приступить к наслаждению дарами моря чуть попозже, после погружения. И вот мы нырнули. Настроение у большей части экипажа заметно улучшилось, стали приходить в себя даже те, кто безнадежно слег под властью морской стихии. Вот  уже и время обеда подоспело, и картошка сварилась. Пора  заняться селедкой. Как только крышка бочки была открыта, из ее недр ударил такой зловонный запах, что многих тут же потянуло на рвоту. Конструктивные особенности лодки 613-го проекта обеспечивают беспрепятственное прохождение любых запахов по всем отсекам сразу. Запахи и ароматы преследуют каждого члена экипажа постоянно, как в надводном, так и в подводном положении. Об этом можно написать целую поэму. Вот лишь некоторые примеры. Выход в море. Качает. На камбузе готовят обед. И в тот момент, когда белый свет уже становится не мил, до нашего обоняния доносится запах луково-морковной поджарки. Может быть,  сам по себе этот запах и неплохой, но совсем не подходит к штормовым условиям. Личный состав концевых отсеков, крепившийся из последних сил, получивший в нос божественный камбузный дух и одновременно с этим испускает свой, то есть начинает блевать. А это наполняет отсечный воздух дополнительными запахами и выход личного состава из строя обретает форму цепной реакции. Завтрак, по сути своей, безобиден. Вроде бы и пахнуть-то особенно нечему, ан нет, и тут найдутся пищевые продукты, которые могут вызвать тошнотворное состояние. Мне, например, долгое время неприятно щекотала обоняние консервированная ветчина. Некоторые из офицеров любили ветчину какой-то безумной любовью, отдавая ей предпочтение среди прочих продуктов автономного пайка Я, конечно, мужественно держался, но к этому деликатесу, латвийского производства, у меня сформировалось самое негативное отношение. Уже сегодня, спустя много лет я, будто, снова  явственно ощущаю это противное ощущение под ложечкой. А  в минуты затишья, камбузные запахи становились желанными и приятными для обоняния. Запах жареного мяса или пирогов всегда поднимал настроение. Но пищевые ароматы неизменно  перемешивались с  запахами горюче-смазочных материалов, запахами пота и не совсем чистой одежды. Как вам известно, во время сна человек не всегда себя контролирует, а после тяжелой работы и обильного питания, которое сочеталось с проблемами в посещении  гальюна (пользование надводным гальюном во время хорошего шторма весьма затруднительно, а во время плаванья в подводном положении подводный гальюн 3-го отсека вечно забит до отказа всякими  механическими ЗИПами и в него нет доступа)   ждать от него соблюдения железной дисциплины просто глупо, так что еще кой-какие  запахи из пищеварительного тракта (я имею в виду кишечные газы) дополняли ароматическую картину отсечного воздуха. Пищевые продукты, которые загружались внутрь прочного корпуса, очень быстро впитывали в себя все посторонние запахи. Речь идет о свежих продуктах (хлеб, масло, овощи), консервированных продуктов это не касалось. Возвращать эти продукты на камбуз береговой базы в случае досрочного возвращения с моря было сущей мукой. Для того чтобы сдать все это неиспользованное продовольствие, порой приходилось заручаться поддержкой начальника политотдела бригады. Работники продпищеблока береговой базы, конечно же, выполняли распоряжение начпо, но при этом недовольно ворчали, ругали нас не хорошими словами. Наша морская форма, как бы она красиво не смотрелась, так пропахивались лодкой, что при возвращении домой ее необходимо было  убирать с глаз подальше, дабы не расстраивать наших домочадцев.  


     Симфонию запахов могли дополнить последствия различных, порой непредвиденных, факторов деятельности членов экипажа, например, неудачное продувание баллона подводного гальюна, наполняло отсеки зловонием, к счастью на пл «С-381 подобных случаев не было, так как во время зимовки подводный гальюн ни разу не использовался по назначению.  И все же, по сравнению с запашком, исходившим от бочки с салакой, запах человеческих экскрементов выглядел милым, безобидным пустячком. Этот рыбный смрад  был непривычен для человеческого обоняния, он не вписывался ни в один из реестров, знакомых каждому жителю прочного корпуса. Начштаба был в гневе, он был раздосадован случившимся обломом. Не в силах терпеть этот мерзостный дух, он дал команду на всплытие, и хотя всплывать в данный момент было нельзя, но старший морской начальник настоял на выполнении отданного приказания. 


     - Так, командир, всплываем! И чтоб немедленно выбросить эту гадость за борт, к чертовой  матери! Я приказываю!

 Командир наш немного посопротивлялся (видимо, больше для проформы), но все же выполнил команду начальника штаба соединения. Мы всплыли.  И вот, к всеобщему облегчению, злосчастную бочку со всем ее содержимым выбросили в седые волны Балтийского моря, нанеся, тем самым, немалый  ущерб его экологии.



   Ну, что-то я все про рыбу, да про рыбу. Как будто и рассказывать   больше не о чем. Наша зимовка подходила, меж тем, к своему финалу.


       Выходы в море стали привычным испытанием для меня, я уже не вздрагивал, и не покрывался холодным потом при виде пенных бурунов воды, при натиске освежающих порывов морского ветра. Я даже начал испытывать непонятное чувство радости и какого-то умиротворения  при виде бешенства стихии. Я часами простаивал на мостике и смотрел на морскую поверхность как зачарованный. Даже в этой блеклости красок я начал улавливать что-то величественное и прекрасное, скрытое для моего восприятия до сей поры. Глядя на вздымающиеся  волны, которые с грохотом разбивались о борт корабля, я чувствовал себя песчинкой в этом огромном, своенравном, открывшемся для меня мире, полном достоинства и бешеных страстей. Я начал любить море, моя душа просыпалась от спячки.



     Возвращения нашей лодки с моря после выполнения задач всегда сопровождались нашими продолжительными стоянками  у входа в аванпорт. Оперативная служба базы всегда долго «мариновала» нас, не давая «добро» на вход, часами испытывая наше терпение. Бывало, все надводные корабли уже давно ошвартованы у своих причалов, а мы все еще стоим и ждем разрешение на вход в гавань. Порой мы возвращались на ПКЗ далеко за полночь. После возвращения с моря надо было смыть с себя лодочный дух. Горячей воды на плавказарме не было, поэтому мы ополаскивались, стоя под холодным душем. Иногда хватало сил простирнуть кое что из одежды. О влиянии чистых носков на отсечный микроклимат  я уже рассказывал.



     И вот, наконец, мы получили долгожданное известие о возвращении в родную базу, три  месяца мы отсутствовали дома. Как там наши родные? Наверное, уже успели соскучиться по своим кормильцам. Переход лодки по маршруту Балтийск – Палдиски показался мне очень долгим и мучительным. Мне казалось, что лодка еле ползет, хотя море на редкость спокойное и ничто, казалось бы, не мешает прибавить ходу. А между тем, лодка двигалась весьма споро, мои же ощущения были субъективны и объяснялись моим нетерпением поскорее добраться до родного порога. И вот мы пришли к себе домой. С каким радостным чувством я покинул расположение части. К своему дому на улице Садама я летел как на крыльях. Звоню в дверь. Радостная жена бросается мне на шею, целует меня.  Но меня ожидал еще один сюрприз. В моем отсутствии сын научился ходить. Вот он идет ко мне на своих косолапеньких ножках, идет, кажется, не совсем уверенно, но, самое главное,  движется он в нужном направлении. Он протягивает свои ручонки мне навстречу, обнимает меня. Я на седьмом небе от счастья. Ради этой минуты, ей богу, стоит жить на свете. Моя встреча с семьей была наполнена ощущением радости и счастья. Сколько этих встреч еще будет на моем пути. Тяжелы разлуки с семьей, но после них всегда бывают встречи. А это всегда всплеск радости, обновления чувств. Но быть рядом с семьей и насладиться семейным уютом по полной программе мне не довелось. После короткого затишья опять возобновились выходы в море, и я вернулся  к своим, ставшими уже привычными, служебным обязанностям. Возвращаясь домой, я, несмотря на свою опустошенность и усталость, старался выглядеть веселым и внимательным, но хронический недосып все равно сказывался, иногда сознание вырубалось с непостижимой быстротой. Иногда сосед Грищенко начинал воспитывать свою жену Веру. Ругань, вопли, звон разбитой посуды, грохот мебели наводили на мою жену волну переживаний, она явно боялась за последствия очередной ссоры соседей. В такой нервной обстановке она спать не могла. А я, наоборот, при звуках скандала засыпал как убитый. На меня это буйство в соседнем помещении оказывало снотворное действие. Эта привычка сохранилась у меня и на последующих этапах жизни.

Прочитано 3696 раз
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь