Личный состав   нес свою службу, участвуя во всевозможных работах, дежурствах, нарядах, караулах. Повседневная жизнь команды корабля, находящегося в ремонте в столице Эстонской ССР, во многом отличалась от будней экипажей действующих субмарин. На плавающих лодках повседневный ритм жизни не отличался большим разнообразием: выходы в море, боевые дежурства, устранения всевозможных поломок, мероприятия по поддержанию боевой готовности. Для досуга оставалось слишком мало времени. В ремонте, несмотря на обилие всевозможных работ, нарядов и вахт, у военнослужащих всегда оставалось достаточно много свободного времени, которым можно было, в полной мере, воспользоваться и насладиться. Увольнения в город, знакомства с девушками, посещение кинотеатров, кафе, танцплощадок – вот далеко не полный перечень удовольствий и развлечений, которые мог себе позволить каждый моряк, волею судьбы оказавшийся в городе Таллине. Помимо вышеуказанной «обязательной программы», которая была на виду у всех, существовала еще и «произвольная программа», максимально законспирированная, скрытая от посторонних глаз. Большая часть этой программы проводилась в ночное время. Офицеры и мичманы догадывались, что в матросском коллективе подспудно протекает совсем другая жизнь, но обстановкой не владели и надеялись только на авторитет старшин-старослужащих, которые держали «народ» в повиновении. Воспитательные приемы, которыми пользовались старшины для наведения порядка, никого не интересовали. Офицеров больше всего интересовал итоговый результат. А между тем, в ночное время в матроском кубрике происходило много интересных событий. Распитие спиртных напитков, самоволки, воспитание молодых матросов в духе уважения и любви к старослужащим («годкам») – все это осуществлялось регулярно. Лишь некоторые перехлесты, связанные с излишествами, нарушали размеренную ночную жизнь экипажа, и завеса таинственности на время приоткрывалась. «Выход в эфир» после очередного группового залета всех нервировал и будоражил. Начинались «разборы полетов», поиски виновных, их суровое наказание (гарнизонная гауптвахта располагалась рядом с нашей частью). Затем, на некоторое время, все стихало, и наши морячки  действовали более аккуратно и осмотрительно, радуя отцов-командиров безупречностью своей службы.


Но эта идиллия продолжалась недолго, пьянство ведь не имеет границ и всегда толкает народ на «подвиги». Подвиги, конечно же, опять совершались, возобновлялся и очередной воспитательный цикл. В таком режиме была построена система взаимоотношений между начальниками (офицерами) и подчиненными (матросами и старшинами срочной службы). Если вы меня спросите, – были или нет в тот период неуставные отношения между военнослужащими? Я отвечу: - Да, были. Только эти отношения имели, по сравнению с нынешним временем, несколько другой характер. Это была форма воздействия на личность воспитуемого субъекта, без применения к нему физической силы. Подчинение молодых моряков старослужащим осуществлялось путем использования в повседневной практике нарядов на работу. Наряды отрабатывались «провинившимися» в ночное время с 12 часов ночи до 4-х часов утра. Во время вечерней поверки «нарядчики» по команде выходили из строя. Первые  недели своего пребывания в части я провел в казарме, поэтому вечерний распорядок дня систематически контролировал вместе с другими офицерами. Я обратил внимание на то, что среди военнослужащих, отрабатывающих наряды в ночное время, каждый раз фигурируют одни и те же лица. В 12 часов ночи этих матросов будил дежурный по команде, и с этого момента до 4-х часов нарядчику нужно было выполнять работу на выделенном объекте. По окончании работы, но не ранее 4-х часов утра, матрос, отработавший наряд,  мог снова лечь спать. А в 6 часов утра – подъем. И так могло продолжаться сколь угодно долго. Некоторых гордых и непокорных приходилось перевоспитывать месяцами. Как эти мальчишки выдерживали такое напряжение, работая по ночам, систематически не досыпая? Ума не приложу. Самым несгибаемым личностям выделяли в качестве постоянного объекта приборки – гальюн. В воспитательной работе старослужащих случались «обломы», когда молодые матросы, настоящие «салаги», по полгода и более драили гальюны, но так и не покорились, не стали прислуживать «годкам». Вероятно, это были потомки тех пламенных большевиков-ленинцев, которых легче было убить, чем заставить изменить своим принципам. Иногда физические силы молодых матросов истощались настолько, что они намеренно совершали грубый проступок и попадали на гауптвахту, где получали возможность сменить обстановку и хоть немного отоспаться.


С начальником гауптвахты у офицеров лодки сложились хорошие отношения, благодаря чему некоторых военнослужащих содержали под арестом неограниченное время,  неоднократно продляя им сроки пребывания. С подачи старшин срочной службы, в сознании мичманов и офицеров начинал формироваться искаженный образ отдельных военнослужащих, истинные прегрешения которых были явно преувеличены и не имели ничего общего с реальным положением дел. Некоторые злостные нарушители воинской дисциплины были в действительности жертвами субъективизма, они стойко несли «свой крест», никого не пытаясь в чем-то разубедить. Прямиком с гауптвахты, некоторые ее завсегдатаи, увольнялись в запас. Демобилизация этих моряков проводилась в самую последнюю очередь. Если учесть, что на рубеже 1968-1969 годов на флоте был осуществлен переход с 4-х летней на 3-х летнюю службу, то можно легко представить какой нелегкий жребий выпадал на долю «опальных и нелюбимых». Собрав свои вещи и получив проездные документы, они убывали в аэропорт. Для подстраховки, моряку, уволенному в запас выделяли сопровождающего, который должен обеспечить организованный отъезд, исключающий какие-либо нежелательные эксцессы. Одного из таких «бедолаг», отслуживших свой положенный срок в 4 года, пришлось и мне провожать домой. До отправления самолета было около двух часов ожидания, и мы успели за это время немного побеседовать. Из рассказа бывшего краснофлотца я узнал ужасающие подробности жизни флотского коллектива, о которых я даже не догадывался. Мое радужное представление об отличниках боевой и политической подготовки, занесенных в книгу почета части, сразу померкло. Методы управления коллективом, которыми пользовались старослужащие, выглядели очень неприглядно и кое-где граничили с уголовщиной. Напротив, личность бессменного нарядчика и завсегдатая гауптвахты открывалась мне совершенно в другом ракурсе. Допуская субъективизм отдельных его оценок, связанных с унижениями, обидами и перенесенными страданиями, сопровождавшими его в течение всего срока службы, я отчетливо увидел перед собой человека гордого, с открытой, ранимой душой, не пожелавшего терять свое достоинство в обмен на приобретение сомнительных благ. В борьбе за свои права он проиграл по всем статьям, но при этом, не потерял своего достоинства, поэтому ни о чем не сожалел. Конечно, - признавал мой собеседник, - последний год службы я откровенно лез на рожон, совершал одну глупость за другой, создавая себе еще более неприглядный имидж. Это была, своего рода, форма протеста против неуставных взаимоотношений. А потом, я так много времени провел на «губе», что даже успел к ней привязаться. Отбывать наказание на гауптвахте для меня было морально легче, чем постоянно видеть наглые, сытые и самодовольные физиономии некоторых своих товарищей.

Откровения уволенного в запас моряка помогли мне частично прозреть и понять сущность глубинных процессов, смысл которых я никак не мог уловить. Теперь многое открылось для меня во всей неприглядной красе. Безусловно, не все услышанное можно было принимать на веру, наверняка, обиженный на службу и сослуживцев, матрос был в чем-то не прав, где-то его изрядно заносило на поворотах, субъективизма в его суждениях было многовато, но и принять все услышанное за вымысел, также было невозможно. Вероятно, истина лежала где-то посередине.

     Весь офицерский и мичманский состав корабля не мог нарадоваться на главного старшину Володю Горбулина, на которого можно было целиком во всем положиться, потому что он «держал в руках команду». О формах и методах работы с массами лидера коллектива никто не задумывался, всех интересовал только порядок в команде. Среди офицеров Горбулин пользовался непререкаемым авторитетом и чувствовал себя «своим в доску», он свободно заходил к нам в каюту и обсуждал насущные вопросы, а затем возвращался в команду и «рулил» так, как считал нужным. По сравнению с другими военнослужащими Горбулин отличался возрастом, в 1969 году ему было (также как и мне) 24 года, и образованием, оно у него было высшим. Парень он был, безусловно, способный, но был не так прост, каким он нам представлялся. За свою безупречную службу Горбулин был уволен в запас после 3-х лет службы на флоте, хотя вполне мог разделить участь своих товарищей по сроку призыва и прослужить гораздо больший промежуток времени. Как лучший из лучших главный  корабельный старшина Горбулин был занесен в «Книгу почета части». После окончания его службы и отъезда домой на Украину обстановка в экипаже накалилась и стала все чаще и чаще выходить из-под контроля. То одно случится, то другое произойдет. Офицеры, переживая каждое очередное происшествие, всякий раз вспоминали Горбулина добрым словом. «Вот если бы был сейчас с нами  Володя, - говорили они, - то все бы в команде было нормально. Он умел руководить людьми».

     Употребление спиртных напитков (назвать это явление пьянством у меня язык не поворачивается) среди личного состава носило регулярный характер. Винно-водочный магазин находился через дорогу от КПП дивизиона. Женщины-охранницы  (служащие ВОХР), несущие службу на КПП, без задержек пропускали наших моряков за пределы территории части, с пониманием относясь к их насущным проблемам. Некоторые из «вохровок» состояли с моряками-подводниками в интимной связи, поэтому контрольно-пропускной режим приобретал для подавляющего большинства военнослужащих чисто символическое значение. О масштабах ночных попоек мы имели слабое представление. Однажды мне пришлось изрядно удивиться, столкнувшись с вещественными доказательствами минувшей ночной оргии. Как начальнику медицинской службы мне приходилось периодически сдавать на анализ воду из питьевых цистерн подводной лодки. Для бактериологического анализа стерильные бутылки я получал в санитарно-эпидемиологической лаборатории (СЭЛ), а для химического анализа требования к таре были менее жесткими, поэтому приходилось изыскивать любую посуду, использованную в обиходе. Спланировав свою работу, я начал готовиться к ее проведению. Предварительно, я заказал и получил в СЭЛ простерилизованные  бутылки в количестве, кратном числу цистерн питьевой воды на корабле. Теперь нужно было отыскать самые обыкновенные поллитровые бутылки, пригодные для химических исследований. Но как я ни старался, ни одной пустой бутылки в каютах я не смог отыскать. Моим ассистентом в работе по взятию проб воды для исследования был химик-санинструктор матрос Борисов, который заканчивал свой 3-й год службы и характеризовался командованием лодки не лучшим образом. Наряды на работу и гауптвахта были его неразлучными спутниками в течение всей службы. Постоянным объектом его приборки был гальюн, где он и отрабатывал свои внеочередные наряды в ночное время. Уйти домой после завершения трехлетнего срока службы Борисову «не светило», он об этом был уже предупрежден и на милости начальников не надеялся. Тем не менее, он был весьма покладист,  озлобленности в его облике не просматривалось. Никакой работы он не боялся, после гальюна любая другая работа может казаться дивной сказкой. По медицинской специальности химик-санинструктор, согласно боевому расписанию, являлся единственным помощником лодочного врача, хотя непосредственно он подчинялся старпому. Все мои распоряжения Борисов выполнял добросовестно. Так было и на этот раз. Видя мои затруднения, связанные с безуспешными поисками стеклотары, санинструктор помог их разрешить. Он пригласил меня в небольшой закуток, расположенный с тыльной стороны казармы и указал пальцем на гору пустых винно-водочных бутылок. Выбирайте любые, - сказал Борисов, - тут их много. Бутылки были  емкостью и  по 0,5 и по 0,7 литра, а всего их я насчитал 38 штук. На мой вопрос: «за какое же время все это количество спиртного было выпито?», матрос ответил: «за одну эту ночь». После его бодрого ответа мне стало как-то нехорошо. Я прикинул в уме численность команды, отбросил от этого количества молодых матросов, а также всех тех, кто был задействован на вахтах и нарядах, то получалось, что минувшей ночью «гуляло» не более 15-20 человек. Нам с химиком еще повезло по времени. Приди мы на это место чуть позже, бутылок уже могло и не быть.


Сдача стеклотары в магазин и закупка очередной партии спиртного, давно уже являлось хорошо отлаженным, организованным процессом. Матросы беспрепятственно совершали свои вылазки в магазин и обратно, и никто из них не попался, не был схвачен за руку на месте преступления. Прошедшая ночь была, судя по всему, самой заурядной по масштабам разгула, потому что никто из моряков не «засветился» и не отмочил что-либо неприличное и умопомрачительное. Офицеры, отдыхавшие в своей каюте, не уловили ни единого звука со стороны «спящей» команды. Офицерскую каюту и кубрик разделяла тонкая переборка, тем не менее, никто из нас ничего не услышал и не заподозрил. Ночь прошла удивительно спокойно, без происшествий. Мы были горды, что обеспечили уставной порядок в экипаже. На самом  же деле, всем  нам просто, в очередной раз, повезло. И все же увлечение алкоголем носило спорадический характер, выглядело  как баловство, бравада. Некоторые матросы не участвовали в попойках по принципиальным соображениям, особенно это касалось спортсменов. Растление нашей молодежи еще только набирало свои обороты. В конце 60-х и начале 70-х годов – это были еще цветочки, а ягодки будут  впереди. О наркотиках в те благословенные времена еще не имели понятия. Спиртное же находили по запаху. И никто ни обращал внимание на наркотики, которые хранились на расстоянии вытянутой руки, почти бесконтрольно. Приведу пример, который характеризует непорочность членов экипажа подводной лодки. В августе 1969 года я впервые спустился в отсек подводной лодки. Моим гидом был дивизионный врач майор м/с Иванов И.П. Зайдя во второй отсек, мы обнаружили заведование начальника медицинской службы в виде громоздкого и нелепого металлического ящика, выкрашенного свинцовым суриком в красный цвет. Перед нами был шкаф-амбулатория. Шкаф был закрыт на навесной амбарный замок, который от первого же  прикосновения открылся без всякого ключа. Прн\ед нашим взором предстала картина, свидетельствующая о длительном отсутствии врача на корабле. Таблетированные препараты, неизвестных названий и сроков годности, были рассованы по отдельным коробкам. От невыносимых условий хранения они, большей частью, спрессовались и отдавали затхлостью. На одной из полок шкафа были размещены препараты группы «А» и наркотики: морфин, омнопон, атропин, промедол. Первые 3 препарата были в ампулах, а промедол был в ампулах и в таблетках. После проверки их количества я убедился, что вся «наркота» имеется в наличии, никто на нее  не позарился. Что же касалось спирта, то от него в амбулатории не сохранилось даже запаха. Не было спирта во флаконе, не было его и в металлическом футляре-стерилизаторе, в котором должен был храниться шприц с иголками, готовый к немедленному использованию. Спирт из стерилизатора был давным-давно выпит, а вода, налитая вместо него, уже сделала свое черное дело. Под ее воздействием все металлические части шприца и иглы заржавели. Как сказал майор Иванов: «От этого шкафа за версту пахнет тюрьмой».  После этой тирады Игоря Петровича я понял, чем мне предстоит заняться в ближайшие дни.

     Пройдет всего 10 лет и обстановка на флоте резко изменится, причем в не лучшую сторону. Личный состав познакомится с наркотиками. Масштабы приобщения к этому страшному зелью будут так велики, что скрывать от окружающих факты наркомании будет просто невозможно. В Лиепае, в дивизионе сторожевых кораблей (СКР) группа наркоманов из 4-х человек опустошила все запасы наркотических средств, входящие в состав «НЗ» медицинской службы.  Противошоковые обезболивающие средства входили в состав врачебных комплектов, а также в содержимое индивидуальных аптечек «АИ-1». Указанные комплекты имущества должны были использоваться в боевой обстановке при появлении на корабле раненых и пораженных. К несчастью, на один из СКРов ошибочно был выдан госпитальный комплект «В-3», предназначенный для оказания квалифицированной медицинской помощи раненым на госпитальном этапе медицинской эвакуации. Дивизионный врач, обнаружив ошибку, допущенную на складе при выдаче медицинского имущества, сразу же забил тревогу, на что начальник медицинской службы военно-морской базы никак не отреагировал, отнесясь к этому сигналу по-раздолбайски. А, зря! Потому, что в содержимое комплекта «В-3» входили наркотики в большом количестве. Одного только  морфина было 400 ампул.


И вот в этот дивизион проник наркоман, который сразу понял, какой безбрежный океан удовольствий и кайфа, нежданно-негаданно открылся перед ним. Фамилия фельдшера-наркомана была весьма символическая – Иголкин. Израсходовав наркотические препараты своего корабля, Иголкин перенес свои усилия на соседние корабли. В свою преступную деятельность он вовлек еще трех компаньонов, которые без особых раздумий и колебаний «приобщились к миру грез». Когда все несметные запасы наркотиков были «скушаны» и поживиться было уже негде, преступная группа  сдалась на милость правосудия. Сигналы о действиях наркоманов дивизиона неоднократно поступали во все инстанции, но на них никто не реагировал. Финал группы Иголкина был закономерен. В 1983 году состоялся суд. Иголкин получил 9 лет тюрьмы, его подельники от 5-и до 3-х лет  лишения свободы. После этого громкого дела на флоте были приняты решительные меры для пресечения подобных случаев. Было запрещено хранить препараты группы «А» и наркотики на кораблях, что гарантировало сохранность имущества, но резко снижало готовность медицинской службы к выполнению задач по оказанию медицинской помощи раненым и больным в боевых условиях. Военнослужащие-наркоманы попадались и в других соединениях и частях Лиепайской военно-морской базы. В эскадре подводных лодок «засветились» на похищении наркотиков жители Донбасса, выпускники горных техникумов. У некоторых из них, по месту жительства возделывались  плантации по выращиванию опийного мака. В 80-х годах на спирт в аптечках и амбулаториях вообще перестали обращать внимание, Это стало неактуально.

   

     Я не знаю, какие выводы будут сделаны вами после прочтения моего рассказа о повседневной жизни экипажа подводной лодки. Спустя десятилетия микроклимат в воинских коллективах претерпел большие перемены. То и дело, со всех сторон доносятся вести о бесчинствах старослужащих над молодыми воинами.  Истории, леденящие кровь, заполнили наше сознание. Мое эссе может показаться нынешнему читателю сладкоголосой песней и вызвать вздохи зависти. Дескать, вот было время! Не калечили, не убивали. И действительно, вернуться домой после окончания военной службы живым и здоровым в 60-х и 70-х годах 20-го века – было вполне реально. Но так ли все было безоблачно? Не знаю. Судите сами. Вооруженные Силы являлись и являются частью нашего общества, в которой как в зеркале отражаются все его беды и проблемы. В больном обществе не может быть здоровой армии. Критикуя, на чем свет стоит, застойный период эпохи социализма, мы признаем, что народ той бывшей, навсегда утраченной страны, под названием СССР имел высокий духовный потенциал и мог, по праву, именоваться великим народом. Изъяны в экономике страны, конечно, имели место, но тогда не было такого ужасающего расслоения общества по уровню жизни, все были относительно равны по своему достатку. Наши люди были устремлены в будущее и сознавали свою причастность к процессу строительства и созидания. Идеологический уровень народа обеспечивал его монолитность и несокрушимость. Вспоминая лодочный период своей службы, я могу признаться в том, что не было в те годы в воинских коллективах и межнациональной вражды. Более того, к матросам из кавказских и среднеазиатских республик старослужащие относились более доброжелательно, чем, скажем, к москвичам. Среди москвичей слишком часто попадались «белоручки» и маменькины сынки. К тому же, москвичи крайне редко попадали на подводный флот, они умели, еще в те годы, «отмазываться» от службы.


Конечно, далеко не все было гладко, были шероховатости. Всем нам хотелось жить значительно лучше. Мы верили, что такое время, рано или поздно, настанет, и все были неисправимыми оптимистами и патриотами. Откуда же в армии и на флоте стали появляться ростки неуставных взаимоотношений? Все это возникло не случайно, не сразу и не вдруг. Даже при отсутствии антогонистических  противоречий в обществе, всегда существуют различия по должности, служебному положению, полу, возрасту, образованию – и все это, в известной мере, может формировать развитие тех или иных разновидностей человеческих отношений. Не последнюю роль в формировании микроклимата воинских коллективов играют обыкновенные человеческие инстинкты, когда борьба за лидерство, управление массами, стремление к привилегиям  выходят на первый план и порождают массу негативных процессов, с которыми очень трудно бороться, а  искоренять еще труднее. Их даже выявить трудно, настолько они глубоко спрятаны от постороннего глаза. Даже, если бы среди команды были осведомители, информирующие офицеров о положении дел, то и в этом случае обстановка в воинском коллективе мало бы изменилась в лучшую сторону. Знать ситуацию, - вовсе не означает управлять ей. К тому же, доносительство всегда было презираемо на всех уровнях нашего общества, а на подводном флоте этот вид взаимоотношений между подчиненными и начальниками особенно был не популярен, на него вообще никто не мог рассчитывать. Даже в случае «провалов» и «залетов» все моряки молчали как партизаны, и лишь припертые к стенке неопровержимыми доказательствами они старались, каждый в отдельности, брать вину на себя. «Годковщина» на флоте (в армии это явление называется дедовщиной) имеет древние корни, откуда они берут свое начало, никто не знает. Что-то просочилось из тюремной зоны, кое-что перекочевало из системы профессионально-технических училищ, отголоски их влияния явственно ощущались в различных служебных ситуациях. В табели о рангах главную роль играли срок службы, профессиональные качества. В экипаже ремонтирующейся подводной лодки профессиональные качества никакой роли не играли, приоритетное значение имел лишь срок службы.


Среди военнослужащих последнего года службы разница в призыве на полгода имела огромное значение и была источником непримиримых противоречий. Привилегии самых главных льготников касались элементарных вещей: выполнения распорядка дня, участия в тех или иных работах, увольнениях на берег. Для «ветеранов» плавающих подводных лодок главной наградой была усиленная порция вина во время обеда. По норме автономного пайка  на каждого члена экипажа полагалось 50 мл сухого вина. В реальной же обстановке, все выданное на обед вино по-братски делилось между старослужащими и выпивалось ими тут же на зависть молодым матросам. Каждый из «салаг», сглатывая слюну, мечтая лишь о том «золотом» времени, когда наступит и его черед, оттянуться на все 100%. Когда в кают-компании офицеры  выпивали из рюмочек свою обеденную норму «Рислинга» или «Каберне»,  в соседнем отсеке, старослужащие матросы Иванов и Петров делили на двоих целую бутылку вина, разливали ее содержимое по эмалированным кружкам, а потом пили за здоровье друг друга. Об этих  старых «флотских» традициях мичманы и офицеры хорошо знали, но бороться с ними не хотели. Завершая свое лирическое отступление по этой непростой, вечной теме, я хочу сказать, что вряд ли проблема неуставных взаимоотношений в обозримом будущем будет решена в полной мере. К каждому солдату и матросу не приставишь офицера, для того чтобы он круглосуточно находился  рядом и наблюдал неотрывным взглядом за своим подопечным. Это утопия. В то же время, свести до минимума все ужасающие последствия, которыми так богат современный период строительства наших Вооруженных Сил, - жизненно необходимо.  Тот период времени, когда военнослужащие по ночам скребли гальюны, отрабатывая внеочередные наряды, в начале 70-х годов завершился. Стараясь демократизировать обстановку в воинских коллективах, «умные» дяденьки в Министерстве обороны отменили ночные бдения нарядчиков, признав эти действия незаконными, унижающими достоинство человека. Потеряв один из главных своих рычагов воздействия, направленных на воспитание подчиненных, старослужащие ничего не смогли придумать  лучше  в качестве альтернативы, чем применение рукоприкладства. Как мы видим, демократические веяния не пошли на пользу дела. Проводя телесные  осмотры личного состава в период с 1969 по 1975 годы, я прослеживал тенденцию ужесточения отношений среди членов экипажа. Отсутствие каких-либо травм и повреждений кожных покровов в 1969 году сменилось их неуклонным ростом в последующие годы. Что уж можно говорить про нынешний период, когда молодых людей на службе стали калечить и даже убивать.