Экипаж подводной лодки состоял из офицеров, сверхсрочнослужащих и военнослужащих (старшин, матросов) срочной службы. По штатному расписанию на нашей субмарине должно было находиться на службе 8 офицеров. В момент моего прибытия на корабль на нем временно отсутствовали командир, штурман и минер. Командир и минер находились в отпуске, а штурман был прикомандирован к другой лодке, входящей в состав сил первой линии. Старший помощник командира капитан 3-го ранга Шевцов исполнял обязанности командира. Он произвел на меня хорошее впечатление своей интеллигентностью, ровным обращением со своими подчиненными, разумной требовательностью. Шевцов готовился уходить на учебу. Правда, было одно затрудняющее обстоятельство, на командирские классы набирали офицеров в возрасте не старше 32-х лет. Нашему старпому уже исполнилось 34 года, но надежды он не терял. Поговаривали, что у него наверху где-то имеется ««волосатая рука», которая поможет ему преодолеть любые обстоятельства. Впоследствии эти слухи оправдались, потому что Александр Николаевич действительно ушел учиться на командира. После окончания командирских классов на Балтийский флот он уже не вернулся. Жаль, что так мало (всего 2 месяца) мне довелось с ним послужить.
Заместителем командира по политической части был капитан 3-го ранга Соловей Владимир Александрович. Он являлся офицером несколько другого, по сравнению со старпомом, пошиба и масштаба. Он также был не слишком юным, ему уже исполнилось 35 лет. Жизнерадостный, спортивный, в меру легкомысленный, он не любил системной, планомерной работы. Именно это, и порождало негативные процессы среди военнослужащих срочной службы, которые чутко реагировали на малейшие послабления со стороны руководства и мгновенно распускались. В условиях таллинского базирования ситуация с дисциплиной в воинском коллективе часто выходила за рамки уставных требований. Пьянки и самовольные отлучки случались довольно часто. После очередного «выхода в эфир», когда воинский проступок становился достоянием гласности, замполит проводил свои разборки с личным составом, используя все мыслимые и немыслимые ораторские приемы. Чувства юмора было ему не занимать, саркастических высказываний, вызывающих смех и оживление в зале, было явно с перебором. После проведенной беседы, Владимир Александрович успокаивался до следующего, очередного залета своих подчиненных. Такая воспитательная работа, с «разборами полетов» по свершившемуся факту, была характерна для нашего политического наставника. В теплые августовские дни 1969 года вместе с замполитом мы возили наших моряков на озеро в поселке Клога-Эдлин, где они сдавали нормы военно-спортивного комплекса по плаванью. Владимир Александрович и сам хорошо плавал, отлично прыгал с вышки. Вообще Соловей был очень здоровый человек. Больше всего лодочных офицеров восхищали его зубы. Замполит с завидным постоянством демонстрировал всем сослуживцам невероятную крепость своих зубов. Обычно, в конце обеда Владимиру Александровичу вестовой приносил целый стакан абрикосовых косточек, остающихся после компота, и наш замполит принимался их разгрызать. Кто хоть когда-нибудь пытался раскусить абрикосовую косточку, тот представляет себе, сложность выполнения этой задачи. Эти орехи тверды как камень, но Соловей расправлялся с ними играючи. Всем свидетелям этого циркового номера начинало казаться, что в момент раскусывания абрикосовой косточки, от зубов замполита отскакивают искры. На вопрос, зачем он это делает, замполит отвечал: «Зубы тренирую». Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что воспитанием масс замполит занимался недостаточно, но в тот момент я только начинал постигать азы военной службы и многого еще не понимал. Старпом не всегда был доволен действиями замполита, часто ворчал на него. Количество грубых проступков, которые принес нашей бригаде экипаж подводной лодки «С-297» на начало августа 1969 года, равнялось тридцати семи. Командование соединения удивительно терпимо и снисходительно относилось к нашему кораблю, понимая особенности столичной службы. Владимир Александрович Соловей за свои упущения в работе не понес сурового наказания, более того, вскоре он пошел на повышение, уехал на север, где был назначен на атомную лодку. Год спустя ему было присвоено очередное воинское звание – капитан 2-го ранга.
Командиром боевой части 5 (БЧ-5) на лодке служил капитан 3-го ранга Волков Александр Яковлевич. Это был необычайно энергичный офицер, спортсмен-боксер. Свою электро-механическую боевую часть он знал очень прилично. Подчиненные ему беспрекословно повиновались, начальство уважало. Александр Яковлевич всегда был очень находчивым, он всегда мог «выкрутиться», с минимальными потерями выходя из любой ситуации. Улыбка прищуренных карих глаз, живая мимика, быстрая аргументированная речь в сочетании с общей энергетикой, действовали обезоруживающе на любых оппонентов, даже в тех случаях, когда допускался явный «ляп» и вина инженера-механика казалась очевидной. За эти «дипломатические» способности за командиром БЧ-5 закрепилась кличка «хитрый». В отношениях с командиром Волков проявлял жесткость, борясь за свои права, он неоднократно выставлял свои условия, и командир вынужден был их принимать. Александру Яковлевичу не нравилось, например, работать без выходных и он частенько проявлял свой характер, ведя диалог с командиром почти в ультимативной форме. Командир не выдерживал прессинга и отпускал Волкова на выходной. Несмотря на веселый нрав и коммуникабельность, командир БЧ-5 все же был человек далеко не простой, как могло показаться при первой встрече. Часто он действовал целенаправленно в своих интересах, «тянул одеяло на себя». Но, в целом, Александр Яковлевич, бесспорно, был человеком спсобным и неординарным.
Командиром группы движения БЧ-5 нашей подводной лодки был старший лейтенант Касапов Николай Петрович. Ему было уже 30 лет, но воинское звание он имел не подобающее офицеру-подводнику. Он был очень опытным механиком, об этом знали все в нашей бригаде. Но выдвинуть на должность командира БЧ-5 его не имели права по причине отсутствия у Касапова высшего образования. Однако, Николай Петрович усиленно наверстывал упущеное, обучаясь заочно в высшем военно-морском училище имени М.В.Ломоносова. В 1969 году он перешел на последний курс своего обучения, так что перспектива повышения по службе у него была. Касапов был исключительно сердечный и простой человек. Он удивительно легко располагал к себе. С первых шагов моей службы я чувствовал его дружескую заботу и поддержку. Когда мне вручили экзаменационный лист с перечнем вопросов, для сдачи зачетов на допуск к самостоятельному управлению медицинской службой, именно командир группы движения помогал мне разбираться в устройстве подводной лодки. Обеспечивать живучесть ремонтирующихся кораблей, а также вечерний, ночной и утренний распорядок дня в родном экипаже, Николай Петрович оставался чаще остальных офицеров. Поскольку первые недели своей службы я провел безвылазно в части, то с Петровичем я общался наиболее плотно. Вечером после отбоя, когда личный состав отходил ко сну, мы за стаканом чая вели в офицерской каюте задушевные беседы, которые затягивались, порой, далеко за полночь. Николай Петрович рассказывал мне о службе на севере. Рассказчик он был замечательный. Я слушал очень внимательно, мне все было интересно.
Иногда моряки, которые очень любили Петровича, приносили к нам в каюту копченую салаку. По соседству с нашим заводом работало рыбоперерабатывающее предприятие. Наши морячки лазили туда через забор и, пользуясь изъянами в охране коптильного цеха, слегка подворовывали готовую продукцию. Рыба, которую они приносили, была свежайшая, даже теплая. Само собой разумеется, употребление данного продукта под чай не годилось. «Рыба посуху не ходит», - говорил в таких случаях мой дядя Игорь, это означало, что к рыбе нужно относиться с уважением. И мы с Петровичем в полной мере соблюдали эту традицию. Из сейфа доставался спирт, который был как никогда уместен в данной ситуации. Выпивали мы, впрочем, весьма умеренно, можно даже сказать, символически. Настроение становилось еще более радостным, беседа приобретала задушевный характер. Поутру, на подъеме военно-морского флага, мы были свежими, никаких следов нарушения «спортивного режима» на наших физиономиях не было заметно. Справедливости ради, следует признать, что вечерние подношения «даров моря» были продиктованы не столько любовью личного состава к младшему механику (спору нет, его все крепко уважали), сколько тонким расчетом старослужащих моряков, главной задачей которых было – выключить из игры офицеров. Расчет был прост. Под рыбу офицеры непременно «примут на грудь» и из каюты больше не высунут свой нос. В то время когда мы с Петровичем «хорошо отдыхали за рюмкой чая», наш любимый личный состав должен был спать и видеть сны. Однако в кубрике, через стенку от нашей каюты, вместо снов вовсю, на полную катушку, кипела жизнь со всеми своими разборками, пьянками и самовольными отлучками. И если офицеры отходили ко сну, где-то, в 2-3 часа ночи, то в матросском кубрике веселье продолжалось порой всю ночь напролет. Наутро некоторые старшины срочной службы имели такой усталый вид, как будто всю ночь вагоны разгружали.
Николай Петрович был секретарем партийной организации корабля, причем на этот пост его избирали многократно. Несмотря на все свои способности, которыми его так щедро одарила природа, несмотря на всю незаурядность и широту его человеческой натуры, взлета военной карьеры у Коли не получилось. Он оказался невезучим. Однажды, находясь в отпуске, он задержался на корабле. Как на грех, утром в нашу часть нагрянул с внезапной проверкой начальник штаба Таллинской военно-морской базы капитан 1-го ранга Эрлих, который обнаружил беспорядок на лодке. Первым, кто из офицеров попался на глаза начальнику штаба, был Петрович, помятый внешний вид которого сразу же вызвал подозрение. Не вдаваясь в подробности, что офицер в отпуске, что приказ о его назначении командиром БЧ-5 на одну из лодок нашего соединения лежал уже на подписи у командира Таллинской военно-морской базы, Эрлих обрушился на Петровича всей мощью своего должностного положения. Судьба Касапова была решена. Командиром БЧ-5 Николай Петрович так и не стал, вместо этого ему пришлось искать счастья в морской авиации, куда его и направили служить. Вскоре он получил очередное воинское звание, о его успехах в службе рассказала флотская газета «Страж Балтики». Портрет Петровича красовался на первой полосе газеты. Все мы были рады за своего товарища. К сожалению, служба у него и там не пошла. До старших офицерских званий Касапов так и не добрался. Из всех офицеров нашей лодки Николай Петрович был мне ближе всех по духу. Он мог и пошутить, и поругать и поддержать в трудную минуту. Где он сейчас? Петрович, отзовись!
Из мичманского состава на лодке служили Савченко Паша (боцман), Писаренко Иван (старшина команды электриков), Муравьев Иван (старшина команды мотористов), Кириченко Николай (старшина команды трюмных машинистов) и Найденов Борис (старшина команды торпедистов). Большинство сверхсрочников были старше меня по возрасту, почти все они вместе с лодкой пришли с севера. Лишь Боря Найденов пришел в часть в одно время со мной и был моложе меня на 3 года. В 1974 году мы вместе с Борей ходили в автономку на ПЛ «С-283». В 1981 году Найденов станет участником того злосчастного похода к шведским берегам, после чего семья лодочных «комсомольцев» пополнится еще одним представителем, именуемым в народе «шведским комсомольцем». Уж так получилось, что именно Борис Степанович, много лет позже, окончательно обустроится на земле Смоленской и будет моим ближайшим соседом. Годы службы на подводном флоте подорвали здоровье, но не истребили его живую душу. Сердце навсегда осталось с флотом. В настоящее время Боря старается разыскать всех боевых товарищей, восстановить с ними связи. Найденов – настоящий следопыт. Благодаря его помощи и участию я вновь обрел возможность услышать по телефону голоса своих сослуживцев, ощутить непередаваемые минуты радости и волнения. Спасибо тебе, Боря!
Интересная особенность была у нашего экипажа. У всех офицеров и мичманов было по одному ребенку, причем все дети были исключительно мужского пола. Это было, своего рода, предметом гордости всех наших мужиков. На других лодках таких уникальных «достижений» по производству «защитников отечества» не наблюдалось. Когда в беседе выяснилось, что у меня пока нет детей, некоторые офицеры высказали в слух предположение, что, вероятнее всего, я нарушу традицию и «рожу девчонку». И вообще, - что можно ожидать от доктора, пришедшего служить на три года?
Между офицерами и мичманами нашей лодки не было никаких антагонистических противоречий и разногласий. Служили дружно, весело. Иногда беззлобно подтрунивали друг над другом. Вечером после службы, отправляясь на электричку, мы могли все вместе попить пивка, или «раздавить» что-нибудь покрепче. Обращались все друг к другу по имени и отчеству. Щелканье каблуками и обращение по воинскому званию не приветствовалось. Только к командиру обращались: «Товарищ командир!» Впрочем, в неформальной обстановке, офицеры могли величать его по имени и отчеству. Командир по этому поводу не возмущался, а даже гордился своей «близостью к народу». Подобные традиции имели место на всех флотах. Такая форма служебных отношений мне решительно нравилась, так как напоминала жизнь на «гражданке». Я не чувствовал резкого перехода из одного своего качества в другое. Передо мной были такие же люди, только в военной форме.
Иногда мы посещали рестораны, поодиночке туда ходить было не безопасно, так как можно было нарваться на «горячую любовь» националистически настроенных представителей эстонского народа. В рестораны нужно было ходить «кучей», тогда, в случае чего, можно было отбиться от натиска аборигенов. К нам они относились как к оккупантам. Акты проявления недоброжелательности, а порой и неприкрытой враждебности по отношению к нам, проявлялись со стороны местного населения в любой мелочи. На улицах, в магазинах, в транспорте до нашего слуха постоянно доносилось злобное шипение представителей этого малого, но гордого народа, ущемленного в своих правах «злодеями-большевиками». Иногда среди эстонцев встречались и весьма доброжелательные люди. Впрочем, эта доброжелательность часто бывала напускной. В коротком промежутке общения, нам было трудно заглянуть в глубину их души. Позднее, в процессе службы, я неоднократно встречался с эстонцами. Их было не так уж много на подводных лодках, но все они были изумительно хорошими ребятами. Я никогда их не забуду. Дисциплинированность, воспитанность, высокая внутренняя культура, музыкальность, строевая выправка, спортивность, безупречное знание военной специальности – все это выгодно отличало эстонцев от всех остальных. Тем не менее, к своим «потаенным» мыслям ни один из моряков-эстонцев нас так и не подпустил. Откровений души мы не услышали. Славянский менталитет натыкался как на глухую стену в менталитет прибалтийский. В ответ на наши провокационные вопросы относительно любви к русскому народу и советскому строю, «горячие эстонские парни» только отмалчивались и хитро улыбались. Эта загадочная улыбка порождала волну сомнений относительно истинных настроений «братьев по оружию», а также тревогу за надежность наших тылов. Представители других прибалтийских республик были столь же загадочны по своему внутреннему укладу, хотя, по сравнению с эстонцами, они были более «шалопаисты», примерностью в службе не отличались.
