А как же пролегала дорога к морю? Ведь я был все время так от него далек. Что привело меня на флот? Какие гимны и марши вдруг заиграли в моей голове?

     Любовь к воде у меня была всегда, потому что на реке прошло все мое детство. В родне моей было немало речников, но моряков не было ни одного. И все же я почти каждый день мог видеть море, правда, на картине Айвазовского, которая была нашей семейной реликвией и всюду была с нами, где бы мы ни находились. Я подолгу стоял перед картиной, вникал в ее  незамысловатый сюжет, исполненный всего лишь тремя цветами красок (черной, синей и белой) с полутонами. Но впечатление от морского пейзажа было огромным. Даже сегодня, спустя много лет, лишь стоит закрыть глаза, я вновь явственно ощущаю непередаваемую прелесть этой картины. Я будто-бы опять вижу Черное море с барашками волн в лунную ночь. Шлюпка с гребцами приближается к берегу. На левом плане картины – скалистый берег. На вершине скалы убогая хижина и два всадника верхом на лошадях. На переднем плане – волны накатываются на каменистый морской берег. Погода спокойная. Штиль. Но, небо неприветливое, луна озаряет светом морскую гладь, выглядывая в окошко сквозь тяжелые, грозовые облака. Мрачная торжественность моря, изображенная на картине, требовала адекватного музыкального сопровождения. Какие композиторы могли бы оживить и дополнить своими звуками чарующую красоту этого полотна.  Бах? Вагнер? Римский Корсаков? А может быть Дебюсси?  Картина эта не досталась мне в наследство. Пока я служил на флоте, мама подарила ее одному из наших родственников. Относительно причастности Айвазовского к этой картине возникают определенные сомнения. Вероятнее всего это была подделка, хотя и неплохо выполненная. 

     Пока писалась эта книга, все сомнения с Айвазовским разрешились. Айвазовский оказался не настоящий. Мне это не добавило ни грусти, ни радости. Но я признаюсь, что заблуждаться столько лет мне было очень приятно, сожалений в душе нет ни грамма.

     Еще одна косвенная встреча с морем случилась у меня в феврале 1954 года, когда меня принимали в пионеры. Страна в те дни отмечала пятидесятилетие подвига крейсера «Варяг». Приему в пионеры уделялось важное внимание, это мероприятие раскручивали с большим размахом. Часто на эти торжества приглашали старых большевиков, героев гражданской и Великой Отечественной войн. В тот памятный февральский день почетным гостем у нас в школе был матрос с крейсера «Варяг» Щелкунов. Старый моряк был одет в матросскую форму, ту самую, которая была надета на нем в бою под Чемульпо. Я был горд тем, что красный галстук на моей груди был повязан этим  легендарным человеком. В нашем городе Щелкунов был очень известной и уважаемой личностью. Помимо службы на крейсере, он в последующие годы активно участвовал в революционном движении, благодаря чему заслужил еще более прочную славу. У  Щелкунова был сын, который в годы Великой Отечественной войны погиб, повторив подвиг Александра Матросова. В городе Великом Устюге одна из улиц названа именем Героя Советского Союза Щелкунова. Самого старика Щелкунова приглашали на все торжественные собрания, посвященные годовщинам Октября и другим событиям. Старый большевик привычно занимал свое место в президиуме и восседал за столом в течение всей праздничной процедуры. Иногда он выступал, но чаще всего он сидел за столом президиума на сцене и дремал.

     Фильмы про море и моряков  мне  также неоднократно приходилось смотреть в детские годы. «Пятнадцатилетний капитан» и «Адмирал Нахимов» не всколыхнули мою душу. Во-первых, я был еще маленький, а во-вторых, эти фильмы были черно-белые, они несли смысловую нагрузку, но красота моря в них не звучала (из-за серости красок). А вот фильм «Адмирал Ушаков» мне сразу полюбился. И Ушаков (Иван Переверзев), был очень убедительный, и море выглядело бесподобно красиво. Потом, в моей жизни были книги про море и моряков, - «Дети капитана Гранта», «20 тысяч лье под водой» Жюля Верна; «Вокруг света на «Коршуне» – Станюковича. Их перечитывал я по несколько раз.

     В одиннадцатилетнем возрасте меня просто потряс фильм «Тайна двух океанов», я со своими товарищами смотрел его, наверное, не менее 10 раз, и знал  содержание почти наизусть.

     Когда мне было 15 лет, я, наконец-то, увидел  Черное море. Моя мама, устав лечить меня от ревматизма (болезнь, которую я приобрел исключительно за счет своего упрямства и непослушания), решила показать мне Ялту, Крым и Черное море. Знакомство с морем продолжалось 2 недели, я был покорен его красотой. По состоянию здоровья мне нельзя было загорать и купаться, но разве я мог устоять перед искушением и не окунуться в эту божественную водицу. Я каждый раз давал маме слово, что не буду залезать в воду и, всякий раз, нарушал его. Мама сердилась, но ничего не могла со мной поделать. В ходе своего непродолжительного пребывания в Ялте я набрался сил, загорел, даже подрос на 1 сантиметр. Но самое главное – я почувствовал себя безмерно счастливым.

     Следующая встреча с морем состоялась у меня только через 8 лет. Море это называлось Балтийским. После окончания 5-го курса института студентов-мужчин отправляли на Балтийский флот для прохождения корабельных сборов. В нашем институте военная подготовка проводилась на военно-морской кафедре. Наличие морской кафедры в  «сухопутном» городе Смоленске вызывало у нас, студентов, чувство веселого изумления, уж сильно нелепой и забавной представлялась нам ее  профилизация. Шутки и прибаутки про «подводную лодку в степях Украины» и многое что другое, находили отражение в студенческом фольклоре и не раз звучали со сцены в «капустниках» и смотрах художественной самодеятельности. Время, в котором мы жили и учились, не зря получило название «оттепели». Люди перестали бояться и вздрагивать от каждого шороха и стали общаться, шутить, высказывать свое мнение. В студенческой жизни было много веселого. В смотрах самодеятельности неизменно вызывало живой интерес студентов и преподавателей содержание юмористических номеров программы. Каждый курс выносил на суд общественности  свои «зарисовки с натуры», изображенные в прозе, стихах и куплетах. Конечно, в этом творчестве масс, было много несовершенного и наивного, но иногда  встречались  и поистине художественные перлы. Юмор и сатира обрушивались на головы наших профессоров и преподавателей, которые находились в зале и узнавали себя в шаржевых и аллегорических зарисовках, подаваемых со сцены «благодарными учениками». Доставалось многим институтским кафедрам,  в том числе и военной. Все дружно смеялись. Никто, на следующий день после спектакля  не помнил зла и не занимался мстительным сведением счетов. Все умели ценить искусство и обладали, в достаточной мере, чувством юмора и самоиронии. Среди авторов стихов, куплетов и монологов встречались  очень одаренные студенты. Яшка Соловьев со стоматологического факультета обладал недюжинным  стихотворным и драматургическим даром, он блестяще развивал любые темы и сюжеты, тут же  облачая свои литературные экспромты в стихотворную форму. Они рождались у него молниеносно, на наших глазах. Некоторые из экспромтов приобретали значение «крылатых фраз» и, буквально на следующий день, уже были на устах  студентов и преподавателей.

     Состав преподавателей военно-морской кафедры был очень сильный. Подавляющее большинство офицеров были участниками Великой Отечественной войны, некоторые из них имели боевые ранения. На кафедре существовал культ научной работы. Научными исследованиями было охвачено 100% преподавательского состава. Большинство преподавателей являлись кандидатами наук. Обучение студентов велось очень серьезно, соблюдалась военная дисциплина, на лекциях и практических занятиях мы пользовались секретными тетрадями. После сдачи выпускного экзамена по военной подготовке нас представляли к присвоению офицерского звания. Но студенты-мужчины должны были еще съездить на флот, на стажировку, это предусматривал учебный план. Итак, летом 1968 года я оказался в городе Балтийске (бывшем Пилау) на базовом тральщике, где и провел один месяц своей жизни. В поселке «Пионерский курорт» был учебный отряд, где нас переодели в матросскую форму и в таком виде мы предстали перед командирами кораблей. Командиром моего тральщика был капитан-лейтенант Попов Виктор Тимофеевич. Он был строгим офицером, любящим море, военную форму, корабль и морскую службу. На вопросах организации службы Попов был просто помешан и являл собой подобие  «ходячего устава». Было ему уже лет под сорок, так что в карьеризме трудно  было заподозрить. Однако, на тот момент, «пересидевший» все мыслимые и немыслимые сроки в младшем офицерском звании, командир тральщика готовился к переводу  на вышестоящую должность в штаб флота. Почуяв близость долгожданного повышения по службе, Виктор Тимофеевич ужесточил требования к подчиненным, он был с ними как никогда строг.   К моему появлению, впрочем, он отнесся с пониманием и очень даже благосклонно, сразу же дал команду о моем размещении в офицерской каюте (один из офицеров тральщика пребывал в отпуске, и каюта его была свободна). Питался я тоже в офицерской кают-компании. Таким образом, я был на положении офицера, хотя и был одет в матросскую форму.

     Базовый тральщик, к которому я был приписан, входил в состав бригады кораблей охраны водного района (ОВР) и считался одним из лучших в соединении. В те летние месяцы он выполнял свои обычные задачи по охране акватории Балтийской ВМБ и находился, то на брандвахте в 2-х – 3-х милях от берега, то  в точке рассредоточения в районе Куршской косы. Я выполнял обязанности начальника медицинской службы корабля, вел амбулаторный прием больных, водил некоторых из них на консультацию в гарнизонную поликлинику (когда позволяла обстановка), комплектовал медицинским имуществом корабельные аптечки, проводил занятия по медицинской подготовке с боевыми санитарами. Командир с одобрением относился к моей работе. Но был на тральщике еще один офицер, которого Виктор Тимофеевич ненавидел всеми фибрами души. Это был его помощник, старший лейтенант Мазенков, который был полным антиподом командира. Неряшливо одетый, ленивый, неисполнительный, несобранный, неуверенный в себе, он представлял собой пародию на офицера. Если в боевой подготовке тральщик занимал передовые позиции в бригаде, то в  решении хозяйственных вопросов на корабле было немало упущений. Имели место, по вине помощника, и недостачи различных видов имущества, в связи с чем, даже готовились материалы для передачи в военную прокуратуру. Короче – обстановка была не самая радужная. Командир мечтал уйти с корабля красиво, но пассивность помощника ставила его дерзновенные планы под угрозу. Командир требовал, рвал и метал, а помощник ничего не делал, ему было глубоко наплевать на карьеру начальника, также как и на собственную судьбу. Во время приема пищи  (в завтрак, обед и ужин), в офицерской кают-компании собирались четверо: командир, помощник, штурман (младший лейтенант А.С.Мелиневский, житель города Таллина, так же  проходивший в это время корабельные сборы) и я. Придя в кают-компанию, командир сходу обрушивал всю силу «революционного гнева» на своего помощника. В этот момент он  напоминал мне коршуна, который из поднебесья камнем бросается вниз на свою жертву и клюет, клюет ее в темя. С первой и до последней минуты акта приема пищи шла воспитательная работа. 

  -Мазенков! – начинал командир свой очередной «разбор полетов», - почему Вы не выполнили мое приказание, не представили в вещевую часть акты на списание простыней?! 

   Далее перечислялись все детали допущенных  просчетов, которые аргументировались ссылками на нарушение определенных статей воинских уставов. В завершении каждого разбираемого эпизода, командир извлекал из своей памяти и озвучивал отдельные страницы  своего лейтенантского прошлого, используя их в качестве положительного примера. Командир укорял, призывал, назидал, воспитывал, а помощник молчал и, с мрачным видом, ковырялся вилкой в тарелке. Эта картина повторялась постоянно, три раза в день. У меня до сих пор стоит в ушах сигнальная фраза командира тральщика, с которой всегда начинались разносы нерадивого офицера – «Мазенков»! Я не знаю, каким образом Мазенков выдерживал этот психологический прессинг, по законам жанра он должен был или исправиться, или покончить с собой. Но он не был  способен ни на то, ни на другое. Впрочем, такое, весьма неэстетичное «музыкальное сопровождение» процесса приема пищи, бесследно не могло пройти, так как вред для органов пищеварения был очевиден. Язва желудка или, как минимум, гастрит – были помощнику командира гарантированы. Справедливости ради, следует заметить, что Виктор Тимофеевич, проводя свои разборки, никогда не переступал рамки приличия  - никогда не переходил на крик, не позволял  он себе и ненормативной лексики.

     Первые две недели корабельных сборов моя служба была весьма комфортной и не обременительной. Помимо выполнения служебных обязанностей, у меня появлялось много времени и для отдыха. Во время нашего пребывания на Куршской косе к нам часто приезжали офицеры штаба соединения, из числа любителей рыбной ловли. Погода стояла замечательная и рыба в море водилась в изобилии. С помощью шлюпки, бредня и мышечной силы рыбакам удавалось вылавливать много щук, судаков, камбал, угрей, лещей и всякой другой рыбы. Я с детства страстно любил рыбную ловлю и, находясь здесь, в этом райском уголке Балтийского моря, не упустил ни единой возможности для своего занятия этим интересным  делом. Вечером, в такие дни, в кают-компании организовывался настоящий «рыбный день», подавались уха из выловленной рыбы, а на второе блюдо - рыба жаренная. Все это мастерски готовилось на камбузе корабельным коком. Все были сыты и довольны.

     От свежего воздуха, моря, солнца и хорошего питания я почувствовал необыкновенный прилив сил и бодрости. Моя кожа   покрылась красивым балтийским загаром, мускулатура стала более упругой. Я прибавил несколько килограммов веса, которых мне не хватало до нормы.

     Затем наступили «черные дни». В учениях сил Варшавского договора под названием «Север» наш тральщик совместно с другими кораблями Балтийского флота выполнял поставленные задачи. Выход в море, которого я ждал с большим нетерпением, принес мне сплошные разочарования. Погода  испортилась, море сильно штормило и  наш маленький, плоскодонный кораблик швыряло на волнах как скорлупку. Меня сразу же «сразила наповал» морская болезнь, выяснилось, что я подвержен воздействию морской качки. Рвота была изнурительная. Казалось, что этот кошмар никогда не кончится. Слабым утешением было то, что больше половины команды, разделило мою участь, многие, как и я, «пали жертвою» стихии и лежали пластом. У подавляющего большинства была рвота. На обед в кают-компанию не пришел никто, к тому же она располагалась в носовой части корабля, а там качало особенно сильно. На второй день пребывания в море мне неожиданно полегчало, хотя погода нисколько не улучшилась. У меня даже появилось желание что-нибудь съесть, терзаемый голодом я, короткими перебежками, добрался до кают-компании. Там не было никого кроме вестового, который уже устал надеяться на чье-либо появление, и собирался   отнести офицерский завтрак обратно на камбуз. Мое появление его очень удивило и озадачило. Накануне он  стал свидетелем моего позора и никак не ожидал, что я вдруг оклемаюсь и даже попрошу еды. Слух о моем чудесном исцелении дошел до командира, который поздравил меня с морским крещением  («оморячиванием») и выразил надежду, что при желании я могу стать неплохим  моряком. В последующие дни пребывания в море штормило уже не так сильно. Полностью избавиться от морской болезни мне не удалось, видимо по наследству мне достался не самый совершенный вестибулярный аппарат. Но я уже был «стреляным воробьем» и знал, как нужно себя вести на корабле во время шторма, чтобы полностью не «разлимонило». Многое зависело и от волевых качеств, которыми я, как спортсмен, обладал. Выходы в море были частыми, но непродолжительными по времени. Часто приходилось возвращаться в базу пополнять запасы продовольствия, пресной воды, топлива, а потом снова выходить в море. Иногда мы наскоро ремонтировались. Учения «Север» закончились, но наш тральщик продолжал свои выходы в море, выполняя различные задачи боевой подготовки. Накануне дня Военно-Морского Флота наступило предпраздничное затишье. Я принял присягу, сдал зачет по своей стажировке и стал готовиться к отъезду в Смоленск. Но судьба преподнесла мне еще один сюрприз. Для обеспечения парада военных кораблей наш тральщик среди ночи «выгнали» в море на дальнюю брандвахту. Эту задачу должен был выполнять другой корабль, но тот неожиданно поломался, и командование бригады приняло решение, произвести равноценную замену. Выбор пал на наш корабль, который незамедлительно вышел в море. Я в это время сладко спал в своей каюте, не подозревая ни о чем плохом. Когда утром я проснулся и вышел на палубу, то, к своему немалому удивлению, я обнаружил, что меня со всех сторон окружает  море, а желанный и спасительный берег виднеется  вдали едва различимой узкой полоской. Погода солнечная, но ветреная, в связи с чем, тральщик весьма ощутимо покачивало. В корабельный бинокль я с интересом наблюдал парад кораблей, но тревожные предчувствия уже зародились в моей душе. Слабая надежда, что руководители сборов позаботятся обо мне и своевременно снимут с корабля,  очень быстро угасла. На следующий день после праздника, рано утром, наши студенты должны были покинуть место сборов и отправиться домой. Напрасно простоял я всю ночь на палубе корабля, напряженно всматриваясь вдаль. Никто  не пришел мне на выручку. Все наши ребята благополучно уехали в Смоленск, один я остался со своими мрачными думами посреди моря. Возвращение корабля в базу на следующий день не планировалось, у меня появилась перспектива – застрять на сборах еще на неопределенное время. Положение осложнялось еще и тем, что Попов, буквально накануне этого злосчастного выхода в море, убыл с корабля к новому месту службы, а его сменщик еще догуливал отпуск и на тральщике не появился. Корабль временно был без командира. Исполнять обязанности командира остался помощник, пресловутый Мазенков. На него не было никакой надежды, потому что это был Мазенков, то есть – пустое место. Во второй половине дня я все же вынудил его сообщить по радио командованию бригады о моем пребывании в столь интересном положении. После долгих препирательств радио было дано. Через некоторое время на горизонте показался разъездной катер, который доставил на борт тральщика нового командира и обратным рейсом забрал меня  на берег. Не буду утомлять вас рассказами о том, с какими приключениями я добирался до Смоленска. Сейчас, по прошествии почти сорока лет, многие из них мне кажутся весьма забавными, но тогда, по горячим следам, мне было не до шуток. Душа моя была еще недостаточно закаленная, а чувство самоиронии находилось в стадии развития, в зачаточном состоянии. Оценив все достоинства и недостатки Балтийского моря, я категорично и негативно воспринял военную службу. Ноги моей там больше не будет, - сказал я по прибытию домой с корабельных сборов. Думал ли я в тот момент, что уже через год буду офицером флота. Конечно же, нет. О военной карьере я никогда не мечтал. Моя мать была врачом. Продолжить ее дело намеревался и я. Обучаясь на лечебном факультете СГМИ, я «грыз гранит наук» и готовился стать обыкновенным гражданским врачом. Планам моим, однако, не суждено было осуществиться. При распределении по окончании института мне «выпала честь» – послужить 3 года на флоте. Я спокойно воспринял решение моих руководителей, не предприняв ни малейшей попытки что-либо переиграть, «откосить» от военной службы. Мне захотелось испытать себя в новой, совершенно незнакомой сфере деятельности. К моменту окончания института я был женатым человеком и успел уже вкусить все прелести скитаний по чужим квартирам, где в любую минуту, по прихоти хозяев, можно было вместе с молодой женой в два счета оказаться на улице. Хронически не хватало денег. По этой причине я все время где-то подрабатывал, чаще всего грузчиком. Короче - как мог, боролся за выживание. И эта борьба едва не вышла мне боком. На шестом курсе я серьезно заболел и 3 месяца провалялся в больнице с ревматизмом. На момент моего призыва, я был абсолютно не пригоден ни в какие войска. После выписки из больницы чувствовал я себя неважно. Пошатнувшееся здоровье омрачало мое существование, душа терзалась тревогами и смутными надеждами. Что делать? Как дальше жить? Внезапно открывшаяся перспектива службы на флоте, поначалу показалась мне абсолютным безумием. Но чем ближе была дата распределения, тем больше я проникался утопической надеждой на исцеление тела и души столь оригинальным способом. Я бросил вызов своей судьбе и шагнул в неизведанное, хотя в глубине души понимал, что это авантюра, которая может для меня плохо кончиться. Риск, конечно, есть благородное дело. Но, в данном случае, все висело буквально на волоске. Меня могла забраковать медицинская комиссия, и тогда все мои тайные планы могли рухнуть в одночасье, оборвавшись в самом зародыше. Но никакой комиссии не было. Ее забыли  (или,  не успели) провести. На первом этапе борьбы за свое «светлое будущее» мне повезло. Оставалось еще кое-что, весьма важное, - конкретное распределение, проводимое в отделе кадров Балтийского флота. Среди родов сил Военно-Морского Флота, как известно, значатся: надводные корабли, подводные лодки, морская авиация, морская пехота и береговые ракетно-артиллерийские войска. Что-то выпадет мне из этого набора?  Успешно преодолев первое препятствие, оказавшись «здоровым» и «годным к службе», я размечтался заполучить «теплое местечко». Больше всего я мечтал, конечно же, о морской авиации, в которой мне с моим ревматизмом было бы впору хоть на что-то рассчитывать. Но, как говорят, - «не все коту масленица». В отделе кадров флота мне выпадет другой жребий. Но это все будет потом, чуть позднее. А пока я, окончив институт, отгуляв отпуск, еду в мягком вагоне скорого поезда «Янтарь» в г. Калининград, навстречу своей судьбе. С моим однокурсником Васей Деменком мы играем в шашки и пьем вино. О службе мы стараемся не думать. Оба мы люди сугубо штатские,  у меня и  у него военных в роду не было. Военная служба для нас обоих – прыжок в неизвестность. А пока все идет нормально. Стучат вагонные колеса, за окном мелькают леса, равнины, села и города. Что будет завтра? Не знаю.  Надеюсь, что все будет хорошо. Надо верить в свою судьбу.