Апрель мне запомнился проводами.

В день вручения подводникам наград уходила в море «Щ-401». Отчетливо врезалась в память обычная предпоходная суета. Торопился закончить предварительную прокладку штурман Паушкин. Быстро прошагал на лодку комиссар Вересовой с какими-то брошюрами и книгами под мышкой. Вот кок Горностаев понес из базовой мастерской камбузные принадлежности, побывавшие в ремонте.

Этот разбитной москвич — лучший кок дивизиона. Специальность кока очень почитаема у подводников. Он должен обладать и кулинарным мастерством и изобретательностью, чтобы каждый день на протяжении нескольких недель готовить из консервов и концентратов вкусные обеды и завтраки. Невкусная пища просто не полезет людям в глотку — ведь в походе они ведут малоподвижный образ жизни и даже свежего воздуха им часто недостает. Кок должен быть и очень вынослив. Все матросы несут трехсменную вахту. А он один. Он не имеет права укачаться, занемочь. Наконец, кок наравне со всеми подводниками должен с закрытыми глазами свободно ориентироваться на лодке, отлично знать свой отсек. В бою он наравне со всеми борется за живучесть корабля, имея дело не с электрической плитой, а с аварийным инструментом, клапанами и кингстонами.

Именно таким коком и был Горностаев — аккуратный, подтянутый матрос.

Ко мне подходит Аркадий Ефимович Моисеев:

— Товарищ комдив, доктор Фирсова в лазарет уложил. Кем заменять будем?

Фарсов — помощник командира. Ему, конечно, нужна замена. Без старпома командиру в море не обойтись. Прикидываю, кого же послать с Моисеевым. Пожалуй, кроме дивизионного штурмана, некого. Останавливаю пробегающего мимо матроса:

— Найдите старшего лейтенанта Ковалева и передайте, чтобы пришел ко мне.

Честно говоря, жаль мне посылать Бориса в море — не отдохнул он еще как следует. Всего шесть дней назад вернулся он из похода на «Щ-404» с Владимиром Ивановым. Досталось им крепко. Вражеские корабли загнали лодку на грунт и отчаянно бомбили. Все плафоны и лампочки разлетелись вдребезги. Но Иванов сумел прямо-таки на брюхе выползти из-под носа у противника и удрать. Потопили в этом походе два транспорта. А могли бы и три. Но в последней атаке из-за возмутительной халатности минера Синякова торпедные аппараты не сработали… В общем и для Ковалева этот поход был ой каким нелегким. Но, кроме него, послать с Моисеевым некого.

Ковалев является бодрый, в хорошем настроении. Выслушав приказ, коротко отвечает: «Есть!» — и тут же приступает к исполнению обязанностей помощника.

Но вот все тревога и хлопоты позади. Как всегда, с приготовлениями уложились к назначенному сроку.

И «Щ-401» под приветственные возгласы провожающих плавно отходит от пирса. Отходит в неведомое…

А вскоре — еще одни проводы. Уходит в море Керим. Совсем недавно вернулся он из плавания с Луниным. В этом походе он участвовал в потоплении крупного транспорта. Если посчитать, сколько дней в море провел он с начала войны, то получится что-то около четырех месяцев.

Сейчас он собирается выходить на «К-23» с Леонидом Степановичем Потаповым. Как всегда, с Гаджиевым идет и его дивизионный штурман капитан-лейтенант Васильев, прозванный в обиходе Кузьмичом. Он — верный спутник комдива во всех его плаваниях.

Около причала мне повстречался батальонный комиссар Галкин, весело-озабоченный, с чемоданчиком в руке.

— Далеко ли собрались, Дмитрий Михайлович? — полюбопытствовал я.

— На «двадцать третью», — остановился Галкин.

— Представителем политуправления на поход?

— Нет, Иван Александрович, насовсем. Назначен комиссаром.

— Что так?

— Да вот появилась такая возможность. А я и рад. На лодке, знаете, мне лучше. К людям ближе.

Это было сказано вполне искренне. Я знаю Галкина года четыре, подолгу бывал с ним в море. Он мне много рассказывал о себе.

Родился Дмитрий Михайлович в Западной Белоруссии. Ему исполнилось двенадцать лет, когда в родные места ворвалась война. С запада наступали войска кайзера Вильгельма, и село, где жила семья Галкиных, оказалось в прифронтовой полосе. Вместе с отступавшими русскими солдатами на восток двинулись беженцы, спасая себя и свой жалкий скарб. Среди них были и Галкины.

Пылали деревни. Неподалеку рвались снаряды. Дымился пылью большак. Мычала, блеяла, ржала перепуганная скотина. На одном из поворотов дороги корова Галкиных метнулась в сторону и затрусила по полю. «Матерь божья! — охнула мать. — Дмитрусь, что же ты смотришь?» И мальчик бросился вслед за коровой.

Он уже подбегал к буренке, как вдруг случилось непостижимое. Невысоко над головой, отчаянно тарахтя, возникло крылатое чудище. Оно само, как живое, летело по небу! Мальчишка задрал голову и, зачарованный, смотрел на диковинную машину. Когда она скрылась из глаз, коровы и след простыл. А родителей уже давно унес людской поток. Мальчик горько заплакал.

Потерявшегося хлопчика подобрали бородатые солдаты. «Поедешь, малец, с нами в Россию, — говорили они, усаживая Митю в эшелон на небольшом полустанке. — А здесь тебе делать нечего, пропадешь».

Так Митя Галкин очутился в глубине России в сиротском приюте. Немного погодя он начал сам зарабатывать себе на кусок хлеба. Когда над страной прокатился Великий Октябрь, у парнишки появилась возможность учиться. И он крепко ухватился за нее, хотя работы и не бросал. Жизнь рано сделала его самостоятельным. Родных найти ему не удалось, как он ни старался. А в 1920 году рухнула и последняя надежда на это: Западную Белоруссию захватила панская Польша.

К тому времени Дмитрий был уже в Красной Армии. С ней он и связал свою судьбу. Идеи, которым служила армия Страны Советов, были и его идеями. В ту пору классовое самосознание людей созревало необычайно быстро. Юноша продолжал учиться. Со временем он стал кадровым политработником.

В 1936 году Галкина перевели на флот. Сначала — в береговые строительные части, потом — инструктором политотдела бригады подводных лодок Северного флота. Уже в мою бытность командиром дивизиона его назначили комиссаром на «Щ-401». Совместная служба сблизила нас. Этому способствовало и то, что мы были ровесниками, и то, что оба пережили нелегкую трудовую юность.

После освобождения Западной Белоруссии Дмитрий Михайлович навел справки о родных. Оказалось, что отец давно умер, а мать и братья живут в тех же самых местах, откуда ушел он двенадцатилетним мальцом под грохот немецких снарядов. Ближайший отпуск он решил провести с семьей в краю своего детства.

Летним вечером 1941 года Галкин с замирающим сердцем подходил к родительскому дому. Встречные люди вежливо здоровались с незнакомым военным моряком. И только материнское сердце даже в сумерках признало непозабытого сына. А ведь он стал совсем другим человеком, ее Дмитрусь! И наоборот, почти неизменной осталась жизнь, с которой он расстался четверть века назад. Люди здесь только начали пробуждаться к новому. С трудом верили они своим глазам — бедняцкий сын Дмитро Галкин, словно настоящий пан, объявился в образе морского офицера! О том, что в Советском Союзе такое в порядке вещей, они, понятно, знали. Но одно дело — знать вообще, а другое — убедиться в этом на примере своего бывшего односельчанина…

Отпуск Галкина прервался самым жестоким образом. Началась война. По злому совпадению он покидал родное село снова под обстрелом. Гремели снаряды, рвались бомбы. На попутных машинах, а где и на танках выбирался он с семьей из охваченных войной мест. Жену и детей ему удалось эвакуировать на восток, а сам он прибыл в Полярное, на подводный крейсер «К-1», где к тому времени был комиссаром. С этой должности его и назначили в политуправление флота.

А сейчас Дмитрий Михайлович возвращается на лодку, к своему любимому делу. Экипаж от этого только выиграет. От всего сердца поздравил я его с новым назначением и пожелал ему боевых успехов.

Настает знакомый и всегда такой волнующий момент. «К-23» отдает швартовы и отходит от пирса. На мостике — улыбающийся Гаджиев. На причале — те, кого ждут такие же вот проводы.

— До свиданья, Керим! Счастливого плавания! Возвращайся с победой!

Керим машет шапкой и что-то кричит в ответ. Но слова его заглушает рокот дизеля, относит порывистый ветер.

А у меня, честно говоря, кошки на сердце скребут. Не покидает тревога за Моисеева. 25 апреля он донес, что торпеды израсходованы по назначению, и получил приказание возвращаться в базу. Прошло уже три дня, а «Щ-401» все нет и нет. Молчат и ее радисты. Неужели?..

Прошли по-военному скромные майские праздники. И худшие предположения, кажется, становятся горькой действительностью. Да, мы будем еще ждать, но огонек надежды уже совсем не тлеет. Моисеев находился в полутора сутках хода от базы. Прошла уже неделя. «К-23» осмотрела район, где находилась «щука», и ничего не обнаружила. Что ж, чудес на свете не бывает…

Трудно поверить, что больше никогда не увидим мы одного из самых скромных и боевых командиров, разделившего со Столбовым славу первых побед бригады, что навсегда ушли от нас и Вересовой, и Паушкин, и все остальные члены этого небольшого прекрасного коллектива. А Борис Ковалев, который в общем-то случайно оказался в этом походе?! Да, война есть война.

Новая беда обрушилась на нас 12 мая. Пришла тревожная весть от Гаджиева. Он сообщил, что в торпедной атаке лодка потопила транспорт, а потом, в артиллерийском бою, два сторожевых корабля, после чего осталась на поверхности с серьезными повреждениями. На этом связь с «К-23» оборвалась.

Получив разведданные и сопоставив их с последним донесением Гаджиева, мы более или менее ясно представили себе последние часы жизни «К-23».

Совершив удачную торпедную атаку по транспорту, лодка подверглась бомбежке. Оторваться от сторожевиков она, видимо, не смогла, и, чтобы избежать гибели, ей пришлось всплыть для артиллерийского боя. Лодочные артиллеристы, как обычно, оказались на высоте, и оба корабля охранения были уничтожены. Однако подводный крейсер и сам получил повреждения, лишившие его возможности погружаться. Лодка утратила свое главнейшее боевое свойство. И тогда в дело включилась немецкая авиация. Ее ударом раненая «К-23» не смогла противостоять. Она погибла в неравном бою.

* * *

Бригада потеряла своего лучшего, опытнейшего комдива. Это был человек необыкновенно одаренный и яркий. Он и на флот пришел путем, который мог оказаться по плечу лишь незаурядной натуре.

Магомеду Гаджиеву, подростку из дагестанского аула, едва исполнилось 13 лет, когда на Кавказе вспыхнула гражданская война. Но и в этом возрасте он сумел определить свое отношение к классовой борьбе. Мальчик вступил в красный отряд и вскоре стал в нем пулеметчиком. Воевал он и на Тереке и в Южном Дагестане. А после войны, демобилизованный по малолетству, он не усидел в родном ауле и подался в Баку. Каспий, с которым Магомед познакомился во время боевых рейдов, завладел его воображением, и он твердо решил стать моряком.

Действительность обогнала самые смелые его мечты. Комсомол вручил ему путевку в военно-морское училище, и он поехал в Ленинград. Перед ним открывалась перспектива куда более заманчивая, чем капитанский мостик какой-нибудь каспийской шхуны. Но трудности, с которыми столкнулся Магомед, оказались прямо-таки невероятными. Он был малограмотен. По-русски говорил плохо. И все же он не отступился от намеченной цели. Горячее желание, подкрепленное огромным упорством, взяло свое. Гаджиев стал флотским командиром. После училища он попал служить на подводные лодки.

Керима знали на всех флотах. Он плавал на Балтике и на Черном море, командовал лодкой на Тихом океане. После учебы в академии в 1939 году Магомед Имандутдинович прибыл на Север. Его назначили в штаб флота, где он ведал вопросами организации службы и боевой подготовки на подводных лодках. Глядя на этого пунктуального, разносторонне эрудированного штабиста, трудно было представить себе, что свой путь на флоте он начинал необразованным, с трудом изъяснявшимся по-русски горским парнем.

Почти каждый день с подъемом флага Магомед появлялся на какой-нибудь из лодок. Его можно было застать там и во время осмотра и проворачивания механизмов, и на тренировках или занятиях по специальности. Он не был бесстрастным наблюдателем, озабоченным лишь тем, чтобы вовремя подметить недостатки и доложить о них начальству. Нет, по своему характеру он не мог не вмешаться в любое дело, если видел, что выполняется оно недостаточно хорошо, хуже, чем можно. Причем вмешивался он весьма тактично, не уязвляя самолюбия людей. А в том, что его советы и предложения всегда идут на пользу, очень скоро убедились все командиры.

Нередко Керим выходил с лодочными комдивами на миноносцах, обеспечивавших учебу подводников в море. Миноносец служил целью, по которой лодки совершали торпедные атаки. А комдивы и представитель штаба с его борта следили за ходом атак, чтобы потом провести с командирами лодок тщательный разбор, определить дальнейшие задачи тактической подготовки.

Но еще чаще Магомеда можно было увидеть на мостике уходящей в плавание лодки. Он был строгим проверяющим, но командиры не тяготились его присутствием на корабле. Наоборот, им трудно было найти лучшего учителя. Ведь Гаджиев не зря слыл прекрасным практиком. Он одинаково хорошо знал кораблевождение и приемы управления лодкой, оружие и тактику. А немного времени спустя он так же прочно освоил и здешний морской театр и особенности всех типов лодок, имевшихся на бригаде.

И все-таки штабная работа была ему не по душе. Он рвался к непосредственной работе с людьми, к управлению кораблями, к делу, которое можно делать своими руками. И он добился своего. Осенью 1940 года Магомеда Гаджиева назначили командиром первого дивизиона подводных лодок.

Здесь он развернулся в полную силу. Служба при нем пошла организованнее и лучше, учеба — результативнее. Все было подчинено подготовке к бою, вступить в который могло потребоваться каждую минуту и ради которого существовали подводные корабли. У Гаджиева были твердые, самостоятельно выношенные взгляды на тактику, на поведение в бою. «На войне считается лучшим то решение командира, которое принято вовремя, даже если оно менее удачно, чем решение, принятое с опозданием, — не раз говорил он своим подчиненным. — Твердо придерживайтесь принятого решения, бойтесь менять свое мнение, если нет к тому достаточных оснований, гоните прочь всякие сомнения и поступайте так, как первоначально решили».

На этих принципах Гаджиев и воспитывал командиров, требуя от них обдуманных и быстрых действий, безбоязненности и настойчивости, готовности идти на оправданный риск. Торпедные атаки в усложненной обстановке, артиллерийские стрельбы в условиях повышенной трудности были его излюбленным методом обучения. Он много заботился о том, чтобы подводники в равной мере успешно владели всеми видами корабельного оружия, чтобы к оружию, не считавшемуся главным, не было «второстепенного» отношения. И, словно предвидя свои боевые походы, требовал усилить подзапущенные тренировки орудийных расчетов и управляющих огнем.

В нашей дружной компании командиров дивизионов Керим как-то сразу занял положение «комдива-1». Произошло это естественно, само собой — он никогда не стремился чем-то выделиться среди товарищей, подчеркнуть в чем-то свое превосходство. Но богатый опыт, академическое образование и большая командирская одаренность выдвинули его на роль нашего советчика. К Кериму обращались во всех затруднительных случаях, и он чужие затруднения принимал так же близко к сердцу, как и свои.

С началом войны он еще самозабвеннее продолжал шлифовать мастерство командиров лодок. Эта шлифовка проходила в основном в боевых походах. Под его руководством командиры приучались к активному и упорному поиску, к метким торпедным ударам и в случае необходимости к сокрушительным артиллерийским залпам. Атаки, в которых участвовал Гаджиев, отличались внезапностью, стремительностью и оригинальностью боевого маневра. А как он умел воодушевить моряков, воспламенить у них наступательный дух, вселить в них веру в победу и в свое оружие! Люди готовы были идти за ним в огонь и в воду. Это был настоящий командир-коммунист, воспитанный партией и по-партийному, до конца выполнивший свой воинский долг.

Он был рожден для моря. С морем были связаны все самые лучшие годы его жизни, все самые большие его свершения. В море он и остался навсегда.

Посмертно, Указом от 23 октября 1942 года Магомеду Имандутдиновичу Гаджиеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Командиром первого дивизиона стал капитан 2 ранга Виктор Николаевич Котельников.