До сих пор мы вели счет победам, и только победам. Конечно, каждый из нас понимал, что потерь нам не миновать — таков неумолимый закон войны. Но думать об этом не хотелось, разговоры об опасности, которой все мы подвергались в боевых походах, не были приняты. И порой, удивляясь в душе своей неуязвимости, мы даже как-то привыкли к ней. Потому так тяжело и переживалось неизбежное — первая боевая потеря.
Горький счет потерь на бригаде открыла «М-175». Она должна была вернуться из похода в ту пору, когда мы на «четыреста двадцать второй» находились в море. Но истек назначенный ей срок возвращения, истекли все мыслимые сроки, которые лодки этого типа могут находиться в отрыве от базы, ответов на вызовы не поступало, и пришлось взглянуть в глаза беспощадной истине: дальнейшее ожидание бесполезно.
Как погибла «малютка»? Может быть, после атаки конвоя корабли забросали ее глубинными бомбами. Может быть, находясь под водой, коснулась она своим корпусом противолодочной мины. А может быть, холодную, горько-соленую смерть в ее отсеки принесла торпеда, пущенная вражеской лодкой. Все может быть. Но пока ничего не известно и, наверное, не станет известным никогда.
В одном мы уверены твердо: этот очень дружный, сплаванный экипаж и его командир капитан-лейтенант Мелкадзе погибли с честью, оставаясь воинами до конца.
С Мамонтом Лукичем Мелкадзе я был знаком с весны 1937 года — с тех самых пор, когда он минером на одной из «щук» переходил с Балтики на Север. Двумя годами позже он стал командиром тогда еще совсем новой «М-175». Это был предельно честный и смелый человек. С присущей ему рассудительностью, способностью к анализу обстановки он обещал стать незаурядным командиром. Об этом свидетельствовало все его поведение во время боевых походов.
В последнем походе «М-175» участвовал и дивизионный механик инженер-капитан-лейтенант Шиляев. Прибыл он на Север совсем недавно. До этого плавал инженер-механиком на балтийской «малютке». Незадолго до рокового похода Виктор Семенович рассказал мне, как в июле 41-го пришлось побывать ему в передряге, из которой он еле выбрался живым.
Лодка, на которой он служил, находясь в надводном положении близ своих берегов, была атакована вражеским подводным кораблем. Торпеда взорвалась в корме. Командира и тех, кто с ним стоял на мостике, сбросило в воду. Лодка затонула на небольшой глубине. Шиляев в момент взрыва был во втором отсеке. Убедившись, что кормовые отсеки затоплены и люди в них погибли, механик организовал спасение уцелевших моряков из первых трех отсеков. Под его руководством восемь подводников, надев индивидуальные спасательные аппараты, выбрались через рубочный люк на поверхность и, поддерживая друг друга, поплыли к берегу. Вскоре их подобрала шлюпка с сигнально-наблюдательного поста береговой обороны.
Так, избежав благодаря большому самообладанию и отличной профессиональной подготовке гибели на Балтике, Шиляев все же нашел свою кончину в студеном море.
Немного времени спустя нас постигла вторая потеря. Правда, она свелась лишь к одной человеческой жертве, 19 февраля со «Щ-403», находившейся на позиции, пришла радиограмма за подписью помощника командира Шипина: «Лодка таранена в момент погружения миноносцем противника. Разрушена рубка, имеются и другие повреждения. Командир погиб».
На второй день после этого, когда изуродованная «щука» ошвартовалась в базе, нам стали известны подробности недавнего боя и гибели Семена Ивановича Коваленко.
В ночь на девятнадцатое «Щ-403» вела поиск в надводном положении, одновременно заряжая батарею. Вражеский берег простирался в каких-нибудь двух милях от курса лодки. Волна не превышала трех баллов. Временами налетали снежные заряды.
Вдруг сигнальщик и вахтенный командир Шилинский сквозь поредевшую метель одновременно заметили миноносец и сторожевик противника. Корабли находились справа, в темной части горизонта, на дистанции не более двух кабельтовых.
В эти критические секунды судьба лодки оказалась в руках Шилинского, а сам он подвергся наиболее суровой проверке, какая только может выпасть на долю вахтенного командира. Собственно, основное предназначение этого вида вахты в том и заключается, чтобы при внезапном столкновении с противником заменить командира корабля до его выхода на мостик.
Шилинский, надо отдать ему должное, сразу же начал командовать:
— Лево на борт! Прекратить зарядку батареи. Командиру — просьба выйти наверх!
Команды были поданы своевременно. Но что касается решения, вложенного в них, то его нельзя признать лучшим. Шилинский побоялся, что не успеет произвести срочное погружение, как лодка окажется протараненной, и потому начал надводное маневрирование. Между тем простой тактический расчет показывал, что погружаться можно и нужно. Времени для этого было достаточно. Вражеские корабли могли сблизиться с лодкой для тарана самое скорое через шесть-семь минут.
Дальнейшие события разворачивались так. Штурман Беляев, услышав в центральном посту команду с мостика «лево на борт» и вызов командира, вообразил, что лодка вылезает на берег, и пулей бросился наверх. Первое, что он увидел, — это миноносец, стремительно приближавшийся с кормы.
— Кормовые аппараты, товсь! — тут же скомандовал штурман.
На мостике появились Коваленко и комиссар Полянский. Это был, кажется, последний момент, когда еще оставалась возможность срочно погрузиться, не понеся существенного урона от врага. Но командир, видимо, не успел разобраться в обстановке.
Лодка еще не окончила поворота, начатого Шилинским, как миноносец с шумом и плеском проскочил в пятнадцати метрах у нее за кормой. Поворот спутал расчеты немецкого командира, и таран ему не удался. Тут же ночь прорезали светящиеся трассы. Миноносец открыл огонь из автоматов и пулеметов, малокалиберные снаряды и пули прошила мостик.
Вскрикнул от боли штурман. Охнул боцман Кузькин и прохрипел:
— Ранен я…
— Я тоже ранен, боцман, и выхожу из строя, — глухо произнес Коваленко. Он упал у штурвала, в лимузине — так называлась у нас передняя, крытая сверху часть мостика.
В лимузине было темно, и легкораненый Беляев, решив, что командир спустился вниз, принял командование на себя. Помощник же командира Шипин, ничего не ведая о случившемся, оставался в центральном посту, где ему и надлежало находиться по боевой тревоге.
Миноносец вновь разворачивался для таранного удара. Но сделать это ему оказалось нелегко. Дело в том, что раненый Кузькин выпустил руль и, пока к другому штурвалу, в центральном посту, не стал другой рулевой, лодка продолжала катиться влево. Диаметр циркуляции у эсминца был значительно больше, чем у лодки, и оба корабля некоторое время как бы чертили по воде концентрические дуги. Это и спасло «щуку». Оценив обстановку, Беляев крикнул:
— Все вниз! Срочное погружение! — и, оглядев еще раз мостик, громко спросил: — Есть кто в лимузине? — Не дождавшись ответа, он захлопнул крышку люка.
Получив напоследок пробоину в прочном корпусе от 20-миллиметрового снаряда, лодка пошла на глубину.
— Где же командир? — спросил кто-то в центральном посту. Но слава эти покрыл грохот и скрежет — миноносец все же ударил своим форштевнем по ограждению рубки и барбету кормовой пушки. Потом один за другим раздались три взрыва глубинных бомб…
Так погиб Семен Иванович Коваленко, погиб ищущий, пытливый командир, человек большой эрудиции и технической культуры. В прошлом студент физмата, он мастерски производил тактические расчеты, отлично знал теорию корабля, не уступая в этом дипломированным инженер-механикам. Постоянно искал он и наиболее эффективные приемы боевого использования подводных лодок. Останься Коваленко жив, из него со временем, вероятно, выкристаллизовался бы видный флотский военачальник.
Во всей этой трагедии не последнюю роль сыграл случай. Но приписывать случаю все происшедшее было бы неправильно. Ведь в том, что Шилинский как вахтенный командир действовал не лучшим образом, виновен и его учитель — Коваленко. В том, что в самый напряженный момент порядок на мостике оказался недостаточно четким, есть и его, Коваленко, вина.
Но в этом эпизоде проявились и лучшие черты подготовленной Семеном Ивановичем команды. Находчивость и инициатива Беляева, которые спасли лодку от смертельного удара, безукоризненная работа инженер-механика Салтыкова, обеспечившего «сверхсрочное» погружение, расторопность и мастерство краснофлотцев Зверева и Исаева, быстро заделавших пробоину в прочном корпусе, — все это было школой Коваленко. Эта школа проявилась и в действиях старпома. Шипин после погружения повел лодку в сторону неприятельского берега и, притаившись, отлеживался там на грунте. Противник же, вероятно решив, что лодка потоплена, покинул этот район. А Шипин всплыл до наступления рассвета, донес командованию о случившемся и повел лодку в базу.
Очень тщательно, стараясь не упустить ни одной теневой стороны и вместе с тем не замолчать ничего, что заслуживало похвалы, разобрали мы с командирами лодок этот случай. Сошлись на том, что внимание к подготовке вахтенных командиров не должно ослабевать, что всю организацию нашей лодочной службы, надо постоянно совершенствовать.
Командиром «Щ-403» назначили Константина Шуйского, который, как помнит читатель, плавал помощником у Малофеева. О лучшем преемнике Коваленко трудно было и мечтать.
На бригаде в те дни произошла и «мирная потеря»: сняли с должности командира «К-21» капитана 3 ранга Жукова. Всем был хорош этот старый моряк и опытный подводник, только излишне любил приложиться к бутылке. После очередного «художества» на берегу его пришлось отстранить от командования лодкой. Жукова, понятно, жалели, но никто не счел это решение несправедливым или излишне строгим.
Конечно, среди подводников не было ни аскетов, ни ханжей. В море-то водка входила в состав суточного рациона. Но я не помню случая, чтобы в походе кто-нибудь оказался пьяным. Такое было бы расценено как ЧП. Подводники и на берегу вели себя достойно. И если кто-нибудь начинал злоупотреблять спиртным, спрос с него был строгий. С командира же пришлось спросить вдвойне.
Когда на освободившуюся вакансию решили выдвинуть Лунина, я с радостью поддержал эту кандидатуру. Николай Александрович вполне созрел для должности командира подводного крейсера. Об этом свидетельствовали и семь побед, одержанные под его командованием «Щ-421».
Первое задание, полученное Луниным, было не вполне обычным.
Со «Щ-402», находившейся в море, пришла тревожная радиограмма. На лодке неожиданно кончилось топливо, и она оказалась без хода неподалеку от вражеского берега.
Прежде чем попасть в такое бедственное положение, «щука» изрядно насолила врагу: она потопила крупный транспорт и тральщик и еще одно судно повредила торпедой. Лодку бомбили, и ее булевые цистерны с топливом дали течь. Когда удалось оторваться от преследования, командир «Щ-402» Столбов приказал продуть эти цистерны и промыть их водой, чтобы предательские пятна соляра не демаскировали лодку. По расчетам, топлива в цистернах, расположенных внутри прочного корпуса, должно было хватить до конца похода.
Но расчеты подвели. Внезапно выяснилось, что топлива больше нет. О случившемся донесли в базу и стали ждать помощи, рискуя каждую минуту оказаться обнаруженными и потопленными. Но что может быть хуже пассивного ожидания?! И матросская смекалка пришла на выручку. Из торпед собрали весь керосин, смешали его со смазочным маслом и на этом «ерше» попробовали запустить дизеля. Получилось. И лодка двинулась подальше от опасного берега. Но и этого импровизированного топлива не хватило на то, чтобы дойти до дому.
А «К-21» тем временем срочно готовилась к выходу в море. Приказ идти на помощь Столбову застал ее в ремонте. Работ оставалось дня на три-четыре. Но это был немыслимый в сложившейся обстановке срок. И моряки пятой боевой части во главе с инженер-механиком Владимиром Браманом решили подготовить «катюшу» к выходу за несколько часов. С этой задачей им удалось справиться блестяще. И вот «К-21» под командованием Лунина и с Магомедом Гаджиевым на борту направилась на помощь боевым друзьям.
«Катюше» предстояло передать на борт «щуки» необходимое для возвращения в базу количество горючего. У нас в морской практике еще не было подобных прецедентов. Методы передачи топлива с лодки на лодку в море не отрабатывались. В мирное время мы, попросту говоря, не сумели предусмотреть подобной необходимости. Да и специальных технических средств для этого не имелось. Обстановка вынуждала Гаджиева и Лунина к импровизации.
Ошвартоваться борт о борт было невероятно трудно, да и опасно — с океана шла крупная зыбь, грозя побить лодки одну о другую. Но иного выхода не существовало — длина шлангов не позволяла перекачивать топливо на расстоянии, без швартовки. Все теперь зависело от морской выучки командиров, от их искусства в управлении кораблем. И труднейший маневр им удался вполне.
Лодки сошлись борт к борту без повреждений и были закреплены упругим манильским тросом. У кнехтов стояли краснофлотцы с топорами, готовые в случае необходимости обрубить швартовые концы. Артиллерийские расчеты застыли у изготовленных к бою орудий.
Через рубочный люк «катюши» был выведен топливный шланг и подан к горловине цистерны прочного корпуса «щуки». Шланг имел достаточную слабину, чтобы не порваться на волне.
И вот заработал топливный насос — соляр пошел! За сравнительно короткое время, показавшееся подводникам нестерпимо долгим, с «катюши» сумели передать на «Щ-421» пятнадцать тонн топлива — вполне достаточное количество для дороги домой. Сто двадцать килограммов смазочного масла перетащили в специальных мешках из-под дистиллированной воды.
За это время лодки не помяли друг другу корпуса, швартовы и шланги ни разу не порвались. Одним словом, сложнейшая с точки зрения морской практики работа прошла отлично, несмотря на непрекращавшуюся волну.
Это была победа над морем, что иной раз не менее почетно, чем победа над врагом.
Обе лодки благополучно возвратились в Полярное. Лунин на деле показал свою способность мастерски управлять подводным крейсером.
А со Столбовым у меня состоялся серьезный разговор. Для опытного инженер-механика Большакова такой просчет с горючим непростителен. И командир корабля не может не быть в ответе за грубые упущения подчиненных. Не имеем мы права сами себе создавать трудности, с тем чтобы потом героически их преодолевать. Этак фашиста некогда будет бить.
