«Наша старушка» — так называет экипаж «Д-3» свою лодку с оттенком ласкового уважения. И правда, у нас на флоте нет подводного корабля старше ее.

«Старушка» славится своей командой. Здесь многие моряки коммунисты. Настоящее украшение экипажа, его крепчайшее ядро — сверхсрочники. Старшина торпедной группы, бессменный парторг лодки мичман Анашенков, например, плавал на «декабристах» еще на Балтике. С ними он и пришел на Север в 33-м году. Под стать ему и боцман Нещерет, и старшины групп Бибиков, Туголуков. Как-то они подсчитали, что за время службы пробыли в море в общей сложности по три года каждый.

Такие люди сильны не только виртуозным знанием своего дела. Каждый из них — и учитель, и воспитатель молодых моряков, и живой носитель лучших корабельных традиций. А воспитанию молодежи здесь издавна уделяют очень много внимания. Краснофлотцам, прибывающим из учебного отряда, сразу же стараются привить любовь к кораблю. Каждого в обязательном порядке знакомят с книгой «История нашей лодки». Здесь кроме биографии корабля, знаменательных дат из его жизни записана и такая памятка для новичков:

«Нам предстоит вместе совершить немало походов. Северные моря закалят тебя. Здесь ты можешь стать отличным подводником. Твои близкие — отец, мать, братья, сестры, твоя любимая — будут гордиться тобой. Флаг нашего корабля — это боевое знамя, дарованное Родиной. Под этим флагом, в каких бы водах ни находилась наша лодка, она — островок нашей Родины для тебя, частица великой Страны Советов… Когда пробьет час боевой тревоги, наша «Д-3» пойдет в атаку на врага. У нашей партии учимся мы бороться и побеждать, мы, молодые силы трудового советского народа. И мы победим…»

В войну экипаж «Д-3» вошел сплаванным, закаленным, испытанным в штормах. Приятно находиться с такими людьми в море. И снова с хорошим чувством иду я на эту лодку, чтобы принять участие во втором ее боевом походе. В это плавание идет и начальник политотдела бригады полковой комиссар Алексей Байков.

В 16 часов 22 сентября из штаба флота мы получили «добро» на выход в море. На пирсе много провожающих. Нам желают боевых успехов и благополучного прибытия домой. Возвращаться нам не скоро — почти через месяц.

Швартовы отданы. Лодка отходит от пирса. Мы стоим на мостике, провожая глазами Екатерининскую гавань. А внизу военком корабля Ефим Гусаров обходит отсеки.

На первый взгляд Гусаров производит странное впечатление. Угрюмый, хмурый, с сердито насупленными бровями, он словно всегда чем-то недоволен. Ну какой, кажется, это политработник — от него люди за версту держаться будут. Но ведь бывает такое — на самом деле это добрейшей души человек, и к бойцам он относится с грубоватой, но всеми ощутимой любовью. Краснофлотцев не отпугивает его внешность: они хорошо знают характер своего комиссара. Он ведь третий год плавает на «декабристе».

С выходом из залива объявлена готовность номер два. Моряки собрались на политинформацию. Гусаров рассказывает о положении на фронтах, об обстановке на Севере и о задачах, поставленных перед лодкой в этом походе. По двум последним пунктам все в общем-то известно и ясно. А вот первый вызывает щемящее чувство тревоги. К тому, что положение на фронтах очень тяжелое и наши все еще ведут оборонительные бои, как-то внутренне притерпелись, привыкли, что ли. Утешает все-таки, что враг несет большие потери и наступление его рано или поздно должно выдохнуться. Но вот то, что немцы уже находятся на подступах к Москве, это наводит на тягостные раздумья. Хоть говорить об этом нельзя: могут воспринять как пораженческие настроения — люди нет-нет да и подумывают: неужели, как в 1812 году, придется оставить столицу?!

Конечно, Гусаров знает об обстановке на фронтах немногим больше, чем все, да и оратор он невесть какой, но от трезвых оценок, которые он дает событиям, от глубокой убежденности, звучащей в его словах, у бойцов светлеют лица.

— Трудно под Москвой. Но поставьте себя на место ее защитников… — комиссар делает паузу, чтобы моряки мысленно перенеслись на дальние подступы к столице. — Разве вы дрогнули бы, испугались смерти, оставили бы позиции без приказа? Нет и нет. А защитники Москвы — это стальная гвардия. Они из такого же теста, что и вы, такие же у них думки и мнения. И воевать они научились, и резервы за их спиной большие. Враг техникой силен. Но и у наших будет техника. Партия об этом позаботится. Как вот нам дали первоклассные подводные лодки, так и им все, что надо, дадут. Не видать фашистам Москвы. Ясно?

— Ясно, товарищ старший политрук! Эх, нам бы туда!

— А наше место здесь. Каждый утопленный корабль ослабляет гитлеровцев, оттягивает их силы сюда, на Север. Вот о чем все мы должны помнить. Смекаете, в чем наша первейшая задача?

— Понятно! Работу техники мы обеспечим, командир в претензии не будет.

— Ну, если нет вопросов, — расходись.

Моряки, свободные от вахты, выходят из первого отсека…

Шторм в море разыгрался не на шутку. Лодку валит с борта на борт. Быстро темнеет, да и видимость никудышная. Приказал выставить на мостике дополнительных наблюдателей, прошел по отсекам. Люди чувствуют себя бодро. Вахта несется исправно, укачавшихся нет. Видно, что привык экипаж к нашей северной погоде, или, точнее говоря, к непогоде. И Баренцево и Норвежское моря затихают ненадолго. Шторм для них почти естественное состояние. Частые циклоны приносят с собой холодный арктический воздух, и он, разогнавшись до огромной скорости, разводит пологую и длинную океанскую волну. На такой волне неважно чувствует себя и крупный корабль. А о лодке и говорить не приходится.

Большую часть времени наши лодки проводят над водой. Ночью мы и на позиции ведем поиск не погружаясь. Так скорее обнаружишь противника: ведь перископ в темноте почти бесполезен. Да и электроэнергию надо беречь для боя, для уклонения от вражеских ударов. Нелегко подводникам работать на качке в холоде и тесноте, вдыхая тяжелый, пропитанный испарениями соляра и масел воздух. Не каждый организм в такой обстановке выдерживает расслабляющий натиск морской болезни. Но поддаваться ей нельзя — вахтенный не вправе ни на секунду притупить внимание. Иначе беда может обрушиться на весь корабль.

Против морской болезни есть два лекарства: работа, заставляющая забывать о качке, и привычка. Если оба эти лекарства окажутся бессильны, человеку рано или поздно придется распроститься с подводным кораблем. На лодке нет лишних людей. Если человек укачался, то двум другим придется нести вахту не в три, а в две смены. А это значит лишний расход сил, которые в любой момент могут понадобиться в полной мере. Это значит ослабление боеспособности корабля…

На второй день похода шторм немного стих. А на лодке старая неприятность: снова пропускают воду клинкеты дизелей. Все-таки наша «старушка» остается старушкой. Возраст — вещь необратимая не только для человеческого, но и для корабельного организма. За полчаса более или менее исправили неполадку. Но тут пришлось погружаться. Рассвело, и оставаться над водой в пределах видимости немецких наблюдательных постов нельзя.

На глубине клинкеты все же текут, но терпимо. И мы двинулись в небольшую бухточку.

Кораблей там не оказалось. Да и бухта почти нежилая. Лишь в глубине ее виднеется небольшой поселок. В перископ весь этот пейзаж производит впечатление черно-белой фотографии: темная вода, серое небо, черные скалы и на них — белые, какие-то очень чистенькие домики.

Кто живет в этих домах, что происходит под островерхими крышами? Может быть, честные норвежские рыбаки, у которых гитлеровцы вызывают такие же, как и у нас, чувства. А может быть, честных людей прогнали подальше от моря и поселили сюда отпетых квислинговцев. Кто знает?!

Снова ведем поиск. Томительно тянется время. Свободные от вахты моряки отдыхают: кто дремлет, а кто читает. Впрочем, читающие в большинстве. Книга на лодке называют моральным оружием. Что ж, очень правильное определение.

В боевом походе порядок матросской жизни прост: четыре часа вахта, восемь часов отдых, четыре часа вахта, восемь часов отдых… Приборки, уход за техникой и оружием. Четыре раза в день еда. Сон. И вне всяких планов — боевые тревоги и ремонтные работы. Свободного времен и немало. Его не заполняют целиком партийные и комсомольские собрания, политинформации и выпуск боевых листков. Вот тут-то и необходимо «моральное оружие». Человеком, помногу остающимся наедине со своими мыслями, легко могут овладеть плохое настроение, хандра: долгие дни ожидания встречи с противником, ощущение смертельной опасности, горькие вести из дому давят тяжелым грузом на сердце, расшатывают нервную систему. Худо в походе человеку, не подружившемуся с книгой.

На «Д-3», как, впрочем, и на всех лодках, я почти не встречал нечитающих. Книги в поход мы получаем из нашей большой бригадной библиотеки. На этот раз Гусаров расстарался: взял книги еще и из библиотеки Дома флота, учел, так сказать, индивидуальные заявки краснофлотцев и старшин. А запросы у моряков очень разносторонние. Интересуются они и политической, и военной, и технической литературой. И конечно, особенно велик спрос на художественные произведения. В большом почете Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Толстой, Чехов и Горький. Из рук в руки переходят книги Маяковского, Шолохова, Фадеева, Соболева, Новикова-Прибоя, Островского.

Хорошая книга будит добрые чувства и распаляет ненависть к врагу, помогает полнее ощутить любовь к Родине и пробуждает в душе героическое начало. Это оружие не слабее торпед!

А наши торпеды, увы, пока что спокойно лежат в аппаратах. Попытались мы было зайти в глубь большого глубокого Тана-фиорда. Но пришлось вернуться обратно: лодка начала тонуть, ее так и тянуло на глубину. Выбросили почти всю воду из цистерн. Не помогло. Лодка проваливалась, словно гигантский спрут охватил ее щупальцами и увлекал вниз. Развернулись и средним ходом вышли из коварного фиорда. В нем, видимо, скопилось много пресной воды, принесенной горными реками после обильных дождей. А в опресненной воде лодка «тяжелеет».

Подлые клинкеты продолжают пропускать воду. За час ее набирается в трюме до тонны. Время от времени приходится запускать турбонасос и откачивать воду за борт. Константинов нервничает.

— Придется возвращаться из-за этих клинкетов, товарищ комдив, — говорит он.

— Ну нет, — не соглашаюсь я. — Да нас в базе засмеют. Вот, скажут, вояки, не успели выйти в море и назад запросились.

— Да ведь это же не ерунда какая-нибудь, — горячится Филипп Васильевич. — Демаскируем мы себя, со следом идем.

В этом он прав: вода, побывав в трюме, выходит за борт с примесью масла и оставляет на поверхности предательские радужные пятна. Да и шум во время откачки воды нам не на пользу. И все-таки Константинов неправ в главном: нельзя так легко пасовать перед первыми же трудностями.

— Посоветуйся, командир, еще раз с механиком, со старшинами, — предлагаю я ему. — Они народ смекалистый, чего-нибудь да изобретут.

Наступило 26 сентября. Погода для нас подходящая. Волна не очень сильная, видимость переменная, временами налетают снежные заряды. По крайней мере, оставленные нами пятна на воде не так просто рассмотреть.

Часов в 10 утра у входа в Тана-фиорд мы вдруг обнаружили два мотобота. Видно, неспроста они тут. И правда, через час показался небольшой, тысячи на две тонн, транспорт. Боевая тревога! Моряки срываются с мест. На койках остаются лишь раскрытые книги: дочитываться они будут после атаки.

Все готово к бою. С короткой дистанции выпускаем две торпеды. И через минуту слышим, как одна из них взорвалась. Осмотр в перископ подтвердил: транспорта на поверхности нет.

Долго не утихает радостное возбуждение: вот она, первая победа! Настроение у всех превосходное. Моряки получили отличную моральную зарядку для дальнейших боев. Теперь уж и неисправные клинкеты не кажутся помехой для выполнения боевой задачи. Тверже стала уверенность, что мотористы что-нибудь да придумают.

Почин оказался добрым. На следующий день примерно в то же время мы встретили у Кой-фиорда небольшой танкер. Он как-то внезапно появился из-за мыса, держа курс на восток. Мы выпустили две торпеды из кормовых аппаратов, и снова одна из них достигла цели. На этот раз мы наблюдали всю картину потопления. Сначала ушла под воду корма танкера, а нос задрался высоко вверх, потом судно стремительно погрузилось. Все это продолжалось не более пяти минут.

Страшно оказаться на торпедированном судне. Представишь себя на месте немцев — мороз по коже подирает. Если и выплывешь — шансы на спасение ничтожные. В здешней воде больше двадцати минут не продержишься, сердце не одолеет холода, остановится. Но чувства жалости к тем, кто ушел вместе с танкером под воду, нет. Какого черта пришли они к нам жечь, грабить, убивать?! Как представишь себе, что творится на занятой врагом родной земле, так сердце обливается кровью и возникает чувство, похожее на стыд: как мало мы еще сделали для победы! И сильнее поднимается желание действовать, искать врага…

Клинкеты все текут. И отремонтировать в море их не удастся, это теперь уже ясно. Но мотористы не обманули наших надежд. Старшина группы Туголуков предложил пустить воду, протекающую через клинкеты, прямо в уравнительную цистерну, минуя трюм. Оттуда она будет выходить наружу чистой, без следов масла. Инженер-механик Челюбеев поддержал эту идею, и под его руководством моряки взялись за работу. Краснофлотцы Красовский, Чернышев и Котов подвели гибкий шланг под клинкеты и подсоединили его к паровой магистрали. (Мы пользуемся ею только в базе.) По ней вода шла в центральный пост и выводилась в уравнительную. Кажется, просто! Но работа эта была трудоемкой и долгой. Увенчалась она полным успехом.

Теперь мы сколько угодно можем плавать у неприятельского берега, даже в штилевую погоду, не страшась обнаружить себя. Масляных пятен на воде больше не будет.

Да, в боевой обстановке мысль у людей работает быстрее, чувства обостряются, умножаются силы. Моряки иной раз за считанные часы устраняют повреждения, которые в обычное время требуют многодневного заводского ремонта.

Вышел боевой листок. В нем заметки, посвященные морякам БЧ-5 — электромеханической боевой части. Об их труде говорится так же уважительно, как говорилось в предыдущих боевых листках о работе торпедистов и рулевого-горизонтальщика боцмана Нещерета — непосредственных «виновников» двух первых побед. Впрочем, непосредственное участие в метком торпедном залпе принимают почти все члены экипажа. И те, кто готовят аппараты к выстрелу, и те, кто держат лодку на нужной глубине и верном курсе, обеспечивают ее электроэнергией и заданной скоростью хода, кто выслушивают шумы винтов неприятельского корабля. Ошибется один из них — от страха ли, небрежности или неумения, — и успех атаки под угрозой. Торпеды или не выйдут вовсе, или пойдут мимо цели, или, наконец, лодка обнаружит себя и сама подвергнется удару.

Командир — единственный человек, который видит цель в окуляр перископа. В считанные секунды ему приходится решать задачи из арифметики, тригонометрии, векторной алгебры, определяя угол упреждения, ту невидимую точку на поверхности моря, где выпущенные из аппаратов торпеды встретятся с кораблем врага. Командир — глаза и мозг атаки. Экипаж — ее сердце, руки и ноги. Для победы нужны все эти органы вместе. Лодка побеждает коллективом.

Ну, а люди пятой боевой — на особом положении. Пока лодка в походе, пока она жива — нет такой минуты, чтобы не действовали какие-нибудь из ее механизмов или систем. Пятая боевая часть всегда за работой. Каждому, кто в ней служит, присущи качества отважного и бдительного бойца, навыки опытного мастерового человека, знания техника. Возглавляет боевую часть командир с инженерным дипломом. А большинство старшин и краснофлотцев имеют среднее образование и рабочую закалку — о таких кадрах для флота позаботился комсомол.

…Продолжаем поиск. Ночью ходим над водой. Кажется, совсем недавно солнце круглые сутки не покидало небосвода, а сейчас темнеет совсем рано. Луны нет, не видно ни зги. А рассчитывать приходится лишь на отпущенное человеку природой зрение. О радиолокации мы тогда и не помышляли. Приборов ночного видения не было. Года за два до войны, говорят, испытывали на Черноморском флоте пробные образцы таких приборов. Но какой-то высокопоставленный невежда заявил, что флот не нуждается в подобной затее. И сейчас мы, что называется, ломаем глаза.

Сигнальщик на мостике, согласно штатному расписанию, предусмотрен один. Но он и днем-то не справится с наблюдением. Дым на горизонте и плавающая мина, самолет и перископ — ничто не должно остаться незамеченным. От этого зависит и боевой успех и жизнь корабля. Но для одного человека видеть все и вся — непосильная задача. А ночью тем более. И мы, следуя уже приобретенному опыту, выставляем дополнительных наблюдателей. Очень старательно несут эту вахту дивизионный шифровальщик Чернецов и фельдшер, а по-лодочному, доктор Шибанов. Но уверенности в том, что ночью мы никого не упустили, нет. Видно-то всего метров на сто. Корабли ведь сейчас ходят без огней.

Почти все ночи напролет простаивает на мостике Гусаров. В этом отношении он перещеголял командира — Константинов не выдерживает такой нагрузки и предпочитает вздремнуть. Когда спит Гусаров — понять трудно. Днем он — в отсеках, с людьми. Комментирует сводки Совинформбюро, принятые ночью радистами. Собирает агитаторов на «летучки». Дает инструктажи редколлегии боевого листка. А чаще всего — просто беседует с людьми, немногословно по своей привычке, но очень душевно.

В этом походе Гусарову все же легче: полковой комиссар Байков тоже не сидит без дела.

Около 14 часов 30 сентября всех нас поднял с мест возглас вахтенного центрального поста капитан-лейтенанта Соколова:

— Два транспорта идут встречными курсами!

Действительно, кабельтовых в двадцати я увидел два судна, идущие в охранении самолетов навстречу друг другу.

— Давай, командир, действуй!

Константинов занял место у перископа. Лодка легла на боевой курс. Через десять минут прозвучало «Пли!», и корабль вздрогнул от трехторпедного залпа. Чтобы не выскочить на поверхность, механик Челюбеев принял балласт в цистерну быстрого погружения. Боцман не удержал лодку под перископом, и она нырнула на глубину. Пронаблюдать, как пошли торпеды, не удалось. Не услышали мы и взрыва. Но когда десять минут спустя подвсплыли, то увидели лишь один транспорт — тот, что шел курсом на запад. Он резко отвернул к берегу. Судна, шедшего на восток, — его Константинов избрал объектом атаки — на поверхности не было. Над тем местом, где мы видели его в последний раз, кружили самолеты.

* * *

Пришел час. Не успело улечься оживление после удачной атаки, как снова прозвучал сигнал боевой тревоги. Кажется, мы попали прямо-таки в полосу сплошного везения: вдоль берега двигался конвой в составе двух транспортов и трех сторожевых кораблей. Первый встреченный нами конвой! Как ни толстокожи фашисты, а начинает доходить, что разгуливать их судам в одиночку у норвежских берегов небезопасно! Конечно, драться с конвоем труднее, но зато сколько в нем достойных кандидатов отправиться на дно! — оптимистично решили мы. Все предвещало близкий успех.

Мы очень удачно поднырнули под конвой, чтобы атаковать его со стороны берега — так было выгоднее в тактическом отношении. Для атаки начали разворачиваться влево. И тут раздался скрежет, заставивший всех нас насторожиться. Лодка вздрогнула. Увлеченные боевым маневрированием, мы не вдруг сообразили, что произошло. А случилось неприятное: на десятиметровой глубине лодка коснулась грунта, а потом выскочила на песчаную банку.

Снимались мы достаточно долго, для того чтобы конвой смог преспокойно уйти. Досада страшная. Но винить некого. Штурман Березин работал очень точно. Константинов — сам в прошлом штурман — тоже следил за точностью счисления, несколько раз определял место корабля. Определялся и я. Но кто ж мог предполагать, что вместо двадцатишестиметровой глубины, обозначенной на карте, здесь окажется всего восемь метров?! Ворочай мы вправо — мель осталась бы в стороне. Но и конвой оказался бы вне угла атаки. Одним словом, куда ни кинь, везде клин.

Вот тебе и полоса сплошного везения!

Однако и невезение находит полосами. На следующий день мы попытались атаковать большой пароход. Но сопровождавший его сторожевик чуть не протаранил нас. Мы едва успели погрузиться. Шум винтов корабля был слышен простым ухом, без всякой гидроакустики. Бомбить он нас почему-то не стал.

И снова ведем безрезультатный поиск — день, второй. И опять неприятность, похлеще всех предыдущих: оборвался трос командирского перископа. Мы ослепли. Есть, правда, зенитный перископ. Но с ним немногое увидишь, особенно на волне.

— Придется возвращаться, товарищ комдив, — мрачно сообщает Константинов.

История и впрямь непростая. С авариями такого рода нам почти не приходилось встречаться. А если они и случались, то ремонт проводился силами мастерских. Справятся ли наши моряки с такой задачей? И все-таки попытаться надо.

— Домой уйти мы всегда успеем. А сейчас надо попытаться подобрать стальной трос подходящего диаметра, — предлагаю я.

— Где мы его возьмем? Запасной трос, сами знаете, нам не положен, — сомневается командир.

— Надо попробовать швартовый конец.

За дело взялся незаменимый Туголуков, с ним — старшина группы электриков Бибиков, старшина 2-й статьи Рощин, краснофлотцы Лебедев, Чернышев и Яковенко. Под руководством Челюбеева они за ночь перебрали лебедку перископа, выточили новый ролик, вставили кронштейн, натянули новый трос вместо порванного и удалили перекос в цепи Галя. Вот они, золотые руки моряков пятой боевой! Справились-таки с задачкой!

Стальной трос, который используют при швартовке корабля, несколько отличается по диаметру от прежнего троса, да и насколько он прочен — сказать трудно. Решили держать перископ все время поднятым, пока лодка находится под водой, и опускать его только при всплытии. Так надежнее. Во всяком случае, плавать можно смело.

…И мы плаваем. Плаваем уже пятые сутки. И не только плаваем, но ищем врага. А делать это чертовски трудно: наверху бушует шторм почти ураганной силы. На перископной глубине держаться очень тяжело. Волны так и норовят выбросить нас на поверхность, особенно если всплываешь на малом ходу. Допустить этого никак нельзя: потом лодку долго не загонишь под воду. За это время волна может изрядно покорежить рубку, легкий корпус. Да и скрытность плавания нарушится.

Поэтому мы всплываем под перископ только на среднем ходу. И наш слаженный дуэт — механик Челюбеев и боцман Нещерет удерживают лодку на нужной глубине: один — управляя плавучестью и дифферентом, другой — манипулируя горизонтальными рулями. А проделывать эту операцию приходится довольно часто. Ведь, осмотрев горизонт, мы теперь не опускаем перископ, а погружаемся сами, потом вновь подвсплываем, и так до бесконечности…

Будь у нас надежная гидроакустическая аппаратура, нам не понадобилось бы так часто осматривать поверхность моря. Но акустика в то время была далека от совершенства и на новых лодках. А о «старушке» и говорить не приходится.

Шторм начал стихать 11 октября. Но снежные заряды идут один за другим, уменьшая и без того небольшую видимость почти до нуля. Очередной заряд как раз и помешал нам посмотреть на результаты своего труда: днем мы атаковали транспорт на пять тысяч тонн водоизмещением, выпустив по нему три торпеды. Через полторы минуты после залпа все в лодке явственно услышали два взрыва. Акустик доложил, что шум винтов прекратился. А когда мы всплыли, все вокруг было окутано непроницаемой снежной мглой. Заряд вскоре прошел. Море вокруг было пустынным. Произошло это около Конгс-фиорда.

Два дня спустя мы заглянули в Тана-фиорд. Никого не повстречав, повернули обратно. Вот и выход из фиорда. Вдруг лодка плавно замедлила ход. В чем дело? Электромоторы работают на заданных оборотах. Все механизмы в полном порядке. Значит, на лодку действуют какие-то силы извне.

Осматриваемся в перископ. Оказывается, за нами тянется сеть с большой вешкой под желтым флагом. За вехой вздымается белый бурун — отличная замета для береговых наблюдательных постов. Меняем хода, пытаясь освободиться от сети. Не помогает. Да и страшно так маневрировать. Сеть зацепилась за корму, и ее может намотать на винты. А это — гиблое дело. Даже простой пеньковый трос, обмотавшись вокруг гребных валов, может заклинить их намертво. И тогда лодка лишится хода, станет беспомощной мишенью для вражеских катеров и батарей.

Что это за сеть — сигнальная, специально поставленная для обнаружения подводных лодок, или просто рыбацкая, мы не знаем. Да и не в этом суть. В любом случае от нее надо избавляться. Но для этого надо всплыть. А всплывать днем в норвежском фиорде по меньшей мере легкомысленно.

Остается одно — погрузиться поглубже, чтобы притопить предательскую вешку. На глубиномере — семьдесят метров. Моторы работают на малом ходу. Лодка почти не движется. Даем средний ход. Лодка идет, но очень медленно. Не отрываем глаз от тахометров[5 - Тахометр  — прибор, показывающий число оборотов гребного вала в минуту.]. Все мысли сосредоточены на одном: только б не намотать на винты, только б не намотать… Сейчас хорошо бы лечь на. грунт, дождаться темноты и всплыть. Но глубины здесь такие, что, где ляжешь, там и останешься, — раздавит лодку.

Так шли мы около часа. Наконец настал момент, когда лодка рванулась вперед, словно ее выпустили из пут. На душе полегчало: значит, сеть оборвалась. Но на этом переживания не кончились. Наверняка остался кусок сети, который может угрожать винтам. Лишь наступление темноты положило конец нашим треволнениям. Мы всплыли. Двое краснофлотцев были посланы на корму осмотреть ограждения рулей. Стуча зубами, промокшие матросы доложили, что как раз за ограждения и зацепился тонкий длинный трос. Сеть и вешка оборвались.

Обрубили мы метров пятьдесят троса. Оставшуюся часть распутали и взяли на лодку — на память. На душе легко и свободно, как от большой победы. Еще бы! Из крупной неприятности выкарабкались.

А вокруг — красота неописуемая! Луна серебрит черные спины волн. По небу пробегают цветные сполохи северного сияния. Такое увидишь лишь в высоких широтах. Но долго любоваться природой некогда. Зарокотали дизеля, и мы двинулись в район зарядки батарей, которые порядком истощило путешествие на среднем ходу с сетью на буксире…

На следующий день у «старушки» вышла из строя гидроакустика. Нарушилась герметичность вибраторов, и туда попала вода. Акустическая аппаратура на «декабристах» хотя и слабая, но совсем без нее воевать в наш век — это допускать кустарщину. Если с поломкой перископа мы «ослепли», то теперь «оглохли». Не говоря о том, что теперь нам гораздо труднее обнаружить цель, мы и сами не всегда сможем узнать, обнаружил ли нас противник. На глубине, когда бесполезен перископ, только гидроакустика может подсказать, что творится в надводном мире.

Но в таком малоприятном состоянии плавать нам пришлось лишь сутки. 15 октября пришла радиограмма с приказанием возвратиться в базу.

Назад идем надводным ходом, то и дело меняя курсы, — выписываем противолодочный зигзаг, чтобы самим не оказаться жертвой чужих торпед. Настроение праздничное. Поработали мы в море неплохо. А впереди нас ждет масса небольших, но ощутимых житейских радостей, от предвкушения которых бросает в дрожь. Предстоят встречи со знакомыми и друзьями — все мы порядком изголодались по свежим лицам и, говоря по правде, поднадоели друг другу. Будет баня, и мы отмоем «лодочный загар», прочно въевшийся в одежду и кожу, — ведь пресную воду приходилось расходовать экономно. Будет сон в тепле и на чистом белье, будет прекрасная береговая еда — не галеты, а свежий хлеб, не консервы, а натуральные продукты. Можно будет ходить сколько хочешь, а не топтаться в тесном пространстве, где два человека расходятся с трудом. Наконец, нас, как вернувшихся с победой, ожидает торжественный обед — такие обеды прочно входят в традицию.

Словом, по достоинству оценить все это может лишь человек, пробывший почти четыре недели в стальной закупоренной трубе.

Итак, пробыв двадцать пять суток в море, мы 17 октября произвели в Полярном фурор четырехкратным салютом и ошвартовались в гавани подплава. Я сразу же поспешил на свой дивизион. Командиры, здороваясь со мной, загадочно улыбались, словно состояли в каком-то заговоре. Я не придал этому значения. Но в «каюте» на береговой базе я долго не мог отыскать свой китель — на его месте висел чужой, с четырьмя нашивками капитана 2 ранга. Не сразу мне удалось разобраться, что китель-то мой, только нашивки на нем новые.

Для военного человека, как бы ни чуждо ему было честолюбие, такое событие всегда остается очень волнующим и приятным. Новое звание получил и наш комбриг. Николай Игнатьевич Виноградов стал контр-адмиралом.

Командующий флотом дал хорошую оценку походу. Его подробно разобрали на совещании с командирами и комиссарами лодок, не оставив без внимания ни одного плюса и ни одного минуса. И мне было очень приятно, что «старушка» внесла свою крупицу в копилку нашего коллективного опыта.

Но все эти дела казались нам мелкими по сравнению с теми суровыми и грозными событиями, что разворачивались на решающих в ту пору фронтах, и в первую очередь под Москвой. Все наше внимание было приковано к столице. Все разговоры так или иначе возвращались к ней. Поэтому такой естественной была идея комсомольцев «Д-3» обратиться с письмом к комсомольцам — защитникам Москвы. В этом письме, отправленном на другой день после возвращения в базу, моряки писали:

«Дорогие братья! В море мы каждый час знали о вашей героической борьбе и всем сердцем были с вами… Боль от понесенных Родиной тяжелых утрат удесятерила нашу ненависть к гитлеровцам. Каждой нашей торпедой, принесшей гибель врагу, мы мстим фашистским извергам за разрушения, за надругательства, за горе, причиненное нашему народу.

Мы с вами, боевые товарищи! На Крайнем Севере нашей любимой Отчизны мы защищаем ваш правый фланг — фланг великого фронта священной борьбы советского народа против фашистских захватчиков. Здесь, на Севере, враги не прошли и не пройдут. Мы верим и знаем — не пройдут они и у вас, на равнине России, где кипит сейчас жестокая схватка. Фашисты выиграли несколько сражений, но они проиграют войну. Смерть ждет их на нашей земле повсюду, ибо грозен гнев многомиллионного советского народа.

Самое дорогое, самое любимое доверила Родина вам, доблестным защитникам столицы нового мира. Смерть врагу!»

Под этим письмом подписалась вся команда лодки. Да и каждый подводник поставил бы под ним от души свою подпись — именно так думали и чувствовали мы в те дни.