Война подчас ведет к переоценке людей. Какие только метаморфозы не приходится наблюдать! Да и мерки, с которыми теперь подходят к людям, надо сказать, более определенные и зримые. Основной критерий — поведение в боевой обстановке. И вот иной, ранее ничем не выделявшийся командир в бою проявляет чудеса изобретательности и отваги. А другой, слывший передовиком и ходивший с гордо поднятой головой, вдруг оказывается растяпой и трусом.

Это, конечно, случаи крайние, на разных полюсах. Большинство командиров показали себя примерно так, как мы и ожидали, готовя их к войне. И все же крайние случаи, причем в худшем их проявлении, у нас были — от этого никуда не уйдешь.

Командир сто семьдесят второй «малютки» Лысенко до войны представлялся нам грамотным подводником и требовательным начальником. Лодкой он управлял без грубых ошибок, экипаж под его руководством хорошо сдавал учебные задачи. Словом, на поверхности все было благополучно.

Но в первом же боевом походе Лысенко показал свою полную несостоятельность. Едва началось плавание, слепой страх обуял его. Ему всюду мерещилась опасность. То и дело совершал он странные маневры, «уклоняясь» от противника, которым поблизости и не пахло. Это нервировало экипаж, вселяло в людей неуверенность. Где уж тут было искать вражеские корабли!

Худшее произошло на обратном пути в базу. Приняв свои самолеты за неприятельские, Лысенко произвел срочное погружение близ берега. Лодка ударилась носовой частью о подводную скалу. И тут, потеряв остатки всякого самообладания, командир впал в самую настоящую панику. «Это магниты! — закричал он. — У немцев специальные магниты, чтобы притягивать наши лодки. Мы в ловушке!»

Лодку надо было спасать, но что мог сделать командир в таком состоянии. И если б не мастерство и хладнокровие инженер-механика Каратаева, «М-172» никогда бы не всплыла на поверхность и не вернулась домой.

«Малютку» срочно поставили в док. А Лысенко, разумеется, немедленно убрали с корабля.

По-видимому, Лысенко никогда всерьез не задумывался о том, к какой конечной цели направлена служба кадрового флотского командира, не старался представить себе, что и как придется делать ему в случае войны, не тренировал свой мозг в решении возможных боевых задач. Не старался он изучить и вероятного противника, его сильные и слабые стороны. Парадная сторона службы, привилегии командирской должности — вот что прельщало его. Этим он и жил.

Нельзя снять вины и с его воспитателей. Характер командира выковывается в борьбе с трудностями, в обстановке, когда можно в полную силу почувствовать и самостоятельность и свою ответственность за корабль, за людей. Лысенко же слишком опекали, не ставили его в условия, напоминающие подлинный бой. А без такой школы не разовьешь у человека командирских качеств. Мало того, даже не разглядишь как следует, есть ли для этих качеств нужные задатки. А то может оказаться, и развивать-то нечего. Не рожден человек стать командиром, нет у него настоящего таланта. И надо помочь ему вовремя переменить специальность.

Этим я не хочу умалить роли воспитания. Талант тоже нуждается в том, чтобы его растили. Но добрые семена требуют хорошей почвы. И такую почву составляет физическое и нравственное здоровье человека, уравновешенность его нервной системы, интеллект. Одаренность, талант, пройдя сквозь горнило боевого воспитания, отливаются в такой сплав ума, характера и темперамента, который силен именно своей гармоничной цельностью. Не только отважный и не только выдержанный, не только дерзкий и не только трезвый в расчетах, а обладающий всем этим вместе, в нужных пропорциях — таков должен быть командир-подводник. Тогда он творчески, а значит, и с наибольшим успехом проявит себя во всех видах боевой деятельности. Ведь в бою просто необходим творческий элемент командирского искусства.

И поэтому талант командира — это оружие. Оружие большой силы, которое надо высоко ценить.

Хорошо, что на место Лысенко пришел по-настоящему талантливый командир.

Капитан-лейтенант Фисанович прибыл к нам на бригаду из Ленинграда в конце июля. Он только что окончил командирские классы подводного плавания. Назначили его помощником командира на «щуку». Израиль Ильич не был новичком на Севере. До курсов, на которые его приняли осенью прошлого года, он плавал у нас флагманским штурманом бригады. Как и полагалось ему по должности, он превосходно знал Северный морской театр. Да и все, что касалось устройства лодок и порядка службы на них, Фисановичу было хорошо известно.

Я несколько раз бывал с ним в море. Особенно он запомнился мне по осеннему походу в предвоенном году — длительному и штормовому. В глаза бросалась работоспособность, увлеченность Фисановича своим делом. Не забывал он интересоваться и особенностями управления «щукой».

В должности помощника командира после курсов Фисанович пробыл всего несколько дней. Его кандидатура на место Лысенко оказалась самой подходящей. И действительно, «малютки» он знал досконально. С 1936 года, сразу после училища, он начал плавать на них на Балтике.

Внешность Фисановича не слишком мужественна. Среднего роста, с чистым высоким лбом, серыми мечтательными глазами, опушенными густыми черными ресницами, и немного оттопыренными ушами, он не производит впечатления этакого бравого морского волка. Но какой он разносторонний и обаятельный человек! Широта его эрудиции поражает многих. История военно-морского искусства и тактика, техника и литература — излюбленные темы его разговоров. А если его «завести», он может прямо-таки часами с большим чувством читать отрывки из «Евгения Онегина» и «Графа Нулина», из бодрого, ритмичного «Хорошо!» и из грустной шевченковской «Катерины». При этом он не отвлеченный мечтатель, а человек действия.

Вступив в командование «малюткой», Израиль Ильич прежде всего поговорил с каждым членом экипажа, узнал, «кто чем дышит». Ознакомился с состоянием корабля. Лодка стояла в доке, в Мурманске. Ремонт не прекращался ни днем ни ночью. Рабочим помогали моряки. Подводников подхлестывало нетерпение — скорее бы в море, в боевой поход!

В начале августа «М-172» вышла из ремонта и вернулась в Полярное. По твердо установленному на флоте порядку молодой командир, прежде чем повести корабль в море, должен был отработать несколько задач из курса боевой подготовки. Командир закреплял навыки в управлении кораблем, экипаж совершенствовал свою сноровку в обслуживании лодочных механизмов и систем, люди срабатывались, достигали лучшего взаимопонимания. Без такой предварительной тренировки выпускать лодку в море просто опасно. И принятая система подготовки неукоснительно соблюдалась во время войны, как и в мирные дни. Только сроки, конечно, устанавливались иные, сжатые.

Курсовые задачи отрабатываются под руководством кого-нибудь из старших начальников, он учит командира лодки, подмечает его ошибки, не дает им укорениться. Таким руководителем на сто семьдесят вторую «малютку» капитан 1 ранга Виноградов назначил меня, поскольку Морозов в это время находился в море.

На второй день после моего прихода на лодку мы вышли в Кольский залив, в безопасный район, отведенный для боевой подготовки. Впрочем, безопасность там была весьма относительной. В небе то и дело появлялись самолеты врага, направлявшиеся на бомбежку Мурманска или губы Грязной. И наряду с тренировочными срочными погружениями было немало я фактических — приходилось спасаться от воздушных атак.

Изо дня в день, по четырнадцать — шестнадцать часов в сутки продолжались тренировки. Но никто из подводников не сетовал на трудности. Люди на лодке были замечательные. И их не покидало чувство вины за свой первый злополучный поход. Хотя всем было очевидно, что экипаж тут совершенно ни при чем, моряки очень тяжело переживали случившееся. Чем могли, старались они помочь молодому командиру. Приказания Фисановича подхватывались буквально с лету и выполнялись точно, четко, в самом высоком темпе. Особенно заметной была помощь командиру со стороны инженер-механика Каратаева и боцмана Тихоненко.

Фисанович превзошел все мои ожидания. Раза в три-четыре быстрее, чем потребовалось бы другому, он освоился с обязанностями командира. Все курсовые задачи были выполнены с хорошими оценками. Я доложил комбригу, что лодка готова к выполнению боевого задания. И так как «малюточный дед» Морозов все еще был в море, я получил приказание выйти с Фисановичем в его первый боевой поход.

Вечером 18 августа мы покинули базу и направились к берегам противника.

И вот вторые сутки почти без перерыва мы ищем врага. В перископ изредка замечаем самолеты и небольшие катера вроде наших «МО». Такие катера для лодки не цель, как воробьи для пушки. А ни транспортов, ни кораблей не видно, и нас как магнитом тянет к себе губа Петсамо-Вуоно, где расположена гавань Лиинахамари.

— Не заглянуть ли нам туда? — деликатно, скрывая нетерпение, спросил Фисанович в первый же день.

— Не стоит, командир, лучше подождать, осмотреться, — посоветовал я ему. — Может быть, там и топить нечего.

Я обычно стараюсь не вмешиваться в управление кораблем, поменьше давать прямых указаний командиру. А вмешаться иной раз так и подмывает. Смотришь — делает он что-то не совсем удачно. Ты бы сделал и проще и лучше. И команда готова сорваться с губ. Но сдерживаешь себя. Думаешь: а ведь можно и так. Пусть доведет дело до конца. А то выбьешь человека из колеи, да и зря обидишь. И главное, незачем его к нянькам приучать. А недочеты можно рассмотреть потом, на разборе…

Впрочем, Фисановича-то и поправлять особенно не в чем. Лодкой он управляет вполне грамотно, реакция у него хорошая. Об отдыхе и не помышляет. А я спокойно сижу на разножке в центральном посту. Временами вздремываю.

Еще и еще раз мы подходим к заманчивому фиорду. И Фисанович осторожно намекает: «Хорошая бухточка. Просто картинка. Уж что-нибудь там да есть». «Может быть, сети там есть, — соглашаюсь я, — может быть, противолодочные мины».

Нетерпение его мне понятно. Но лезть очертя голову в бухту незачем. Если там что и есть — от нас никуда не денется. Мы ведь караулим у входа. А присмотреться еще — не помешает. Знаю я эти бухты…

Наконец, снова подойдя к Петсамо-Вуоно, мы увидели выходящий оттуда не то катер, не то шхуну. Суденышко прошло над нами и скрылось из глаз. Что ж, и это добрый признак. Значит, противолодочная сеть или не поставлена или разведена.

Вдруг Фисанович, приподняв перископ, глянул и впился в него как зачарованный.

— Товарищ комдив, посмотрите!

В глубине петсамской бухты стелется густой черный дым. Происхождение его не вызывает сомнений: так дымить может только поднимающее пары судно.

— Что скажешь, командир? — спрашиваю Фисановича.

— Не пора ли идти туда, в бухту?

— Пора.

Сыграна боевая тревога. Штурман Бутов берет через перископ пеленги на характерные оконечности мысов и высоты гор: перед тем как проникнуть в этот узкий залив, надо точно определить место корабля. В лодке сгущается напряженная, сосредоточенная тишина. Дан малый ход. И мы медленно втягиваемся в глубину вражеского фиорда.

В перископ видны характерные аспидно-черные, зазубренные горы. Чем дальше мы идем, тем уже становится фиорд, лучше просматриваются его берега. В центральном посту хорошо слышно, как тикают часы и пощелкивают репитер гирокомпаса да счетчик лага. В пруди — холодок и какое-то ощущение легкости. Ведь все вокруг — полная неизвестность. Мы, говоря «высоким штилем», в самой пасти врага. И в любой момент он может щелкнуть зубами, обрушив на нас беду. А мы даже не знаем, откуда ее ждать.

Подняли перископ. Впереди, примерно в кабельтове, спешит куда-то в глубь фиорда катер. Что за катер, какого он назначения — неясно. Главное, судя по всему, не заметил нас. Хорошо, что проходил он над нами, когда перископ был опущен.

Снова осматриваемся. Катер уже повернул вправо. На нем отчетливо видна небольшая пушка. Он удаляется от нас — видно, идет к берегу. Справа по курсу лодки клубится черный дым. Теперь по расчетам штурмана до гавани Лиинахамари осталось четыре минуты хода. Через четыре минуты станет окончательно ясно: не напрасно ли затеяли мы всю эту канитель, найдется ли подходящий объект для торпедного удара.

— Время вышло! — докладывает Бутов.

Снова мы с командиром у перископа. В окуляр отчетливо видны какие-то дома, казармы, причал и… нет ни одного судна. Вот незадача! Но отчаиваться рано. Ну хотя бы потому, что мы пока еще не обнаружили источника дымового облака. И мы продолжаем осторожно двигаться вперед. Еще раз осматриваем бухту. Наконец-то! Справа, у большого причала, нам открывается транспорт, из трубы которого валят черные клубы.

— Аппарат номер один, товсь! — звонко выкрикивает Фисанович, — Право руля! Отводи… Прямо руль! Аппарат — пли!

— Торпеда вышла! — доложили из первого отсека.

В перископ хорошо виден весь транспорт — его борт еле вмещается в поле зрения. На палубе у стрелы работают люди. И прямо к середине судна чертит свой след торпеда — Фисанович целился в трубу. За несколько секунд эта картина прочно запечатлелась в памяти. Тут же мы уходим на глубину, безопасную от таранного удара, и начинаем разворачиваться на выход из Лиинахамари. Во время циркуляция лодка дрогнула от близкого взрыва — это торпеда через тридцать секунд после выстрела достигла цели.

Мы легли на курс, ведущий к выходу из Петсамо-Вуоно, и всплыли на перископную глубину. Атака удалась, но самые большие неприятности, нас могут ожидать впереди. Немцы спохватились, и, если до сих пор мы охотились за транспортом, теперь они начнут охоту за нами. И результат этой охоты может быть всякий.

Причал, у которого стоял транспорт, окутан непроницаемой стеной дыма. А поблизости от лодки вдруг появляется катер — тот самый, что видели мы на пути к гавани, и устремляется прямо к нам. Но и на этот раз мы не обнаружены! Едва успели убрать перископ, катер проскочил мимо, так ничего и не заметив. Гидроакустик с очень подходящей для его специальности фамилией — Шумихин докладывает, что слышит шум винтов еще одного катера. Судя по шумам, катера идут строем фронта в сторону моря и постепенно удаляются. Раздаются гидравлические удары по лодочному корпусу — это рвутся глубинные бомбы. Один взрыв, второй, третий… Дальше считать не стали. Катера давно выскочили из фиорда. Пусть бомбят Баренцево море!

Выходим и мы из фиорда. На лицах людей появляются улыбки. Ну еще бы — как гора с плеч! Транспорт торпедировали, ушли незамеченными — ищи нас теперь!

— Действительно в море как дома, — весело говорит Каратаев. Все смеются долго, с облегчением. Для смеха сейчас годится самый незначительный повод. Недавней тишины нет и в помине. Все происшедшее кажется простым, легким и забавным.

— А катера-то, катера — куда их понесло! Совсем фрицы ошалели от гостинца, — задыхаясь от хохота, выдавливает из себя один из краснофлотцев. И вместе с ним долго хохочет весь отсек.

— Поздравляю, Израиль Ильич, тебя и всю команду с первой победой. И верю, что за ней последует еще много побед, на горе фашистам, на радость нашей Родине, — торжественно говорю я Фисановичу, и мы долго жмем друг другу руки.

А лодочная жизнь вступает в обычный порядок.

— Команде ужинать! — передается по отсекам. Бачковые быстро пробираются к камбузу.

— Эх, жаль, сто грамм в обед израсходовали, — шутливо сожалеет кто-то. — Покойных фашистов сейчас самое время помянуть!

Ужинают все весело, шумно, с аппетитом.

Ночью мы заряжали аккумуляторную батарею, а утром вновь направились к вражескому берегу. До вечера ходили взад и вперед, меняя курсы. Но снова все пустынно вокруг. Появились два фашистских самолета, и мы ушли на глубину. Вскоре всплыли под перископ, осмотрелись. Вдоль берега полным ходом идут два катера.

— Смотря, командир, — говорю я Фисановичу, — фашист что-то затевает. Не стал бы он просто так катера гонять.

Над морем уже спустились короткие сумерки. Вокруг все серо, в перископ и вовсе трудно что-нибудь рассмотреть. Но Фисанович прямо-таки впился взглядом в окуляр.

— Товарищ командир дивизиона! — раздается вдруг его взволнованный голос. — Прошу посмотреть, что за пятно там.

Вглядываюсь, напрягая зрение. Сомнений быть не может: это белый, как айсберг, корабль. И тут же слышится подтверждение от Шумихина:

— Слева тридцать четыре шум винтов!

— Торпедная атака! — командует Фисанович.

Теперь в перископ довольно ясно видно белое, похожее на яхту судно, идущее на фоне темного берега. Водоизмещением оно тысячи на полторы тонны. До чего ж красив корабль! Он даже вызывает к себе чувство, похожее на жалость.

Лодка на боевом курсе. «Аппарат номер два, товсь!» — ласкает слух громкая команда. И вскоре вслед за ней: «Аппарат — пли!» Секунд через сорок до нас донесся взрыв торпеды. А минуты две спустя раздался еще один удар — раскатистый и звонкий. Видно, взорвались корабельные котлы. Шумихин доложил, что судно больше не подает признаков жизни. В перископ мы тоже не обнаружили на поверхности никаких следов белого судна.

Вся атака длилась десять минут. Уже отходя от этого места, мы заметили несколько катеров, выходивших из фиорда. Но нас им обнаружить не удалось.

Торпеды израсходованы. И обе — по прямому назначению. Мы возвращались домой радостные, как могут быть радостными люди, хорошо справившиеся с очень трудным делом и окончательно поверившие в свои силы.

23 августа «М-172» ошвартовалась в базе. Нас поздравляли, нам жали руки. Фисанович чувствовал себя именинником и немало смущался от всеобщего внимания. Его успех оценивался по достоинству. Еще бы! Меньше месяца командовал человек лодкой до выхода на боевую позицию, а в море достиг такого, чем не могут еще похвастаться и многоопытные, бывалые командиры. И дело тут не только в личном командирском мастерстве Фисановича. Ведь пришел-то он на лодку, экипаж которой побывал на волоске от гибели. Действия прежнего командира могли лишь деморализовать людей. Им нужно было внушить веру в свою способность храбро и умело сражаться, побеждать врага. И Фисанович с этой задачей справился вполне. С его приходом на корабль, отмечал в политдонесении комиссар дивизиона Михаил Кабанов, оживилась партийно-политическая работа, экипаж стал более сплоченным и дружным. Действительно, вспомним, как вели себя подводники во вражеском фиорде: никто не дрогнул, не допустил даже малейших ошибок в работе. А ведь на лодке бывает достаточно ошибиться одному бойцу, чтобы разрушить все замыслы командира, свести на нет все его умение.

Поход был во всех отношениях знаменательной вехой в жизни экипажа. После него на лодке были приняты в партию штурман Бутов, боцман Тихоненко, штурманский электрик Зайцев и радист Серегин. Они знали, что впереди их ждут еще более суровые испытания, и, вступая в ряды коммунистов — а их, кстати, на лодке большинство, — они брали на себя моральное обязательство быть в числе самых стойких и мужественных воинов.

Ну, а мне в начале сентября пришлось снова выйти в море на «малютке», на этот раз сто семьдесят первой. Командовал ею капитан-лейтенант Стариков. Валентину Георгиевичу тоже не откажешь в командирском таланте. В этом походе он был активен в поиске врага, смел. Кораблем управлял мастерски. Правда, не обошлось у нас без неприятности. Безрезультатно походив у побережья, мы попытались проникнуть в петсамский порт. И вот, пробираясь вслепую по узкому и длинному фиорду, мы вылезли носом на мелководье. Повреждений лодка не получила, но рубку свою показала наблюдательным постам. Катера — а кроме них в гавани ничего не было — долго искали нас. Их бомбы на этот раз падали довольно близко. От первых взрывов лодку подбросило вверх метра на четыре. Но ни корпус, ни механизмы не пострадали. Следующие разрывы были немного подальше и воспринимались нами как удары железной палкой по корпусу. Но от них и вовсе не было никакого вреда.

Так вот она какая, бомбежка! Признаться, думалось, что она окажется более страшной.

Стариков действовал хладнокровно, решительно, и лодка благополучно вышла из фиорда.

В базу мы вернулись, так и не открыв счета. Но, думается, командир еще сумеет развернуться — из него, безусловно, получится прекрасный подводный боец.

Невольно сравниваю его с Фисановичем. Оба молоды, оба по-своему хороши. И в то же время совсем разные. Различие не только внешнее — Стариков высок, красив, держится очень уверенно. Совсем несхожи у них и характеры. Фисанович мягче, душевнее, быстрее располагает людей к себе. На корабле он совсем недолго, куда меньше Старикова, а к экипажу стоит гораздо ближе. Моряки успели его по-настоящему полюбить…

Разные люди служат у нас на лодках. Но в одном одинаковы они: в своей глубокой ненависти к врагу, в своем желании сражаться с ним. И они сражаются, одновременно постигая искусство специфичной, трудной подводной войны. У нас пока нет боевых потерь. А счет побед, хотя он еще и невелик, несомненно будет расти. Уже мы знаем, как ведет себя торпеда, пущенная во вражеское судно, с каким звуком обрывает она его жизнь, мы знаем, как прокрадываться в неприятельский фиорд и с какими трудностями это связано, мы знаем, как рвутся глубинные бомбы близ лодки… Всего этого не так уж много. Но достаточно для того, чтобы без преувеличения сказать себе: первый экзамен, заданный внезапной войной, мы выдержали.