«…Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в
Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то
мужества, гордости и чтоб кровь не
стала быстрее обращаться в ваших жилах…»
( Толстой.Л Н. «Севастопольские рассказы»)
Я буду помнить то время и тот город всегда. Эти тоннели, раз за разом поглощающие ленту поезда, медленно петляющую среди скал и белоснежных каменных отвалов Инкермана. Этот вид сказочно красивой бухты, с каждым разом все отчетливее и отчетливее различимой из окна вагона. Этот запах, большого морского города, сотканный из ароматов соленой воды, степи и гор, который невозможно спутать ни с чем. Я храню память об этом городе в своем сердце. О городе, в котором прошли самые замечательные и добрые пять лет, которые мне подарила судьба, и которые, сделали меня, таким как я, есть ныне и останусь до конца своих дней. О городе, в котором по выходным дням на Графской играл духовой оркестр, и гуляли самые разные люди, от студенток до адмиралов. О городе, где даже воздух был пропитан духом гордости и достоинства, который незаметно делал тебя таким же, как он сам…
Как звонко и многоголосо разносились по утрам над бухтой звуки склянок и переливчато, словно стараясь, перепеть друг друга, перекликались горны на бесчисленных кораблях при подъеме Военно-Морского флага, а с множества пирсов раздавались стройные голоса бесчисленных матросских шеренг.
Я еще помню те времена, когда рейд бухты пестрел вымпелами, и вдоль Госпитальной стенки, подпирая небо мачтами и стволами главного калибра, возвышались старые красавцы крейсера «Ушаков», «Жданов», «Дзержинский», «Кутузов». А между ними выделяясь, совсем не авианосными обводами парил вертолетоносец «Москва», а где-то у 12-го причала стоял еще совсем молодой и необъезженный ракетный крейсер «Слава»… И какое чувство внутренней гордости и гордости, охватывало нас, когда на параде, чеканя шаг и подметая клешами мостовую, мы проходили колоннами вниз по улице Ленина, через площадь Нахимова, туда к Большой Морской под аплодисменты жителей… Мы ненавидели строевую подготовку, но в тот миг, нам хотелось еще и еще маршировать мимо людей, получая взамен, восхищенные взгляды, тепло и любовь народа. И не в одном городе страны, я не видел больше никогда, то, что до сих пор каждый День Победы, празднуется всеми без исключения жителями, как самый дорогой семейный праздник. И нет другого такого, где бы так не праздновался День Военно-Морского Флота, того самого Флота, который вместе с великими Суворовым и Ушаковым стали родителями Севастополя.
А как здорово и бесшабашно весело было пойти купаться на Хрусталку, и плескаться там, в самом центре города под носом у вездесущей патрульной службы, заплывая в самые критические моменты подальше, и с улыбкой высматривая оттуда, как прогуливаются среди отдыхающих патрули, в поисках нарушителей с короткой стрижкой. И потом еще выпить по паре кружечек холодного пивка, у пузатой желтой бочки, из симпатичных, неизвестно куда пропавших ныне пивных кружек-бочонков, в готовности при малейшей угрозе бежать, зажав бескозырку в руке…
Мы просто жили, учились, сдавали лабораторные и курсовые, бегали к бабе Дине за дешевым вином и ходили в караулы, готовили «бомбы» на экзамены и переписывали первоисточники до утра, простаивали сутками с рейсфедерами в руках над «дралоскопами» и носились по утрам на физзарядке, проклиная неуёмного замначфака. Мы висели на турниках, проклиная подъем-перевороты, подметали внешние объекты и старательно выписывали на подкладке брюк и фланок разведенной хлоркой свои фамилии и номера военных билетов. Мы натирали мастикой коридоры казармы, думая о завтрашнем походе в город и вечером выстраивались в очередь за утюгом в бытовке. Мы ходили в увольнения, надраивая форму, как в последний раз, протискиваясь в «горлышко» на Графской под неусыпным взором вездесущих патрулей, рассыпаясь потом по всем районам, чтобы вечером снова встретится на катере идущем домой, в Голландию. Мы влюблялись, изучая и узнавая Севастополь, по месту жительства своих подруг, гуляя с ними то среди белоснежных новостроек на Остряках, или на Летчиках, хлопая калитками уютных старых дворов на Корабельной стороне, а то забредая на Горпищенко или даже ненароком в Инкерман или Балаклаву. А Дом офицеров…эта кузница курсантских семей, зарождавшихся под грохочущих итальянцев, которых заводил неутомимый Женя Рапопорт, приплясывая на сцене в страшно дефицитных и модных белоснежных красовках и бананистых джинсах. Туда пускали только мичманов, офицеров и курсантов начиная с третьего курса, и естественно девушек, одна из которых и стала потом моей женой. Ах, как прелестны были, эти севастопольские девчонки, преподавшие нам первые уроки любви и верности, простаивая часами под забором училища, когда нас не отпускали в увольнения. Они были дочерьми своего города, эти севастопольские красавицы, с пеленок впитавшие любовь и трепетное отношение к человеку в военно-морской форме, подчас даже лучше нас, сопливых первокурсников, разбиравшиеся в ее устройстве. И потом, пять лет спустя, многие из них, держа под руки своих мужей-лейтенантов, разъезжались по дальним окраинам той страны, неся на берега далеких морей и океанов частичку крымской родины в своих сердцах.
Он был совсем иным, чем другие, этот город, да и кому еще выпало быть разрушенным до основания и вновь возродиться дважды за последние сто лет, становясь с каждым разом все красивее и прекрасней, одновременно с этим сохраняя на старых улочках Малашки и Северной стороны очарование прошлых лет не убитое никакими новостройками. Мы возвращаемся к нему, кто, когда может, стараясь и в этой, уже нынешней жизни не забывать город, взрастивший нас, и уверен, почти каждый в душе считает, что Севастополь, это то место где он хотел бы провести свою старость и покинуть этот мир под шум черноморской волны. И мы снова и снова едем к нему, бросая, хоть ненадолго нынешние заботы, повседневные дела и суету больших городов. И вновь как прежде начинаем бродить по его улицам…
И через какое-то время начинаешь понимать, что он тоже стареет и становится другим, уже немного чужим, уже не тем, и над улицам его уже не колышется море бескозырок, и даже вода бухты стала намного чище, чем раньше, оттого, что стало меньше военных кораблей. И над ним уже развеваются совсем другие знамена, не те под которыми он сражался и побеждал. Он уходит в прошлое, этот город-титан, город-боец, город былинный герой, как ушли в прошлое многие другие, уже забытые ныне герои. Он не умер, и его не занесли пески времени. Он просто стал другим. Наверное, тоже красивым, шумным, но уже курортным, а не флотским городом, но именно совсем другим, не тем, который вырастил и воспитал меня и моих друзей. И на улицах этого нового города, уже, к сожалению видна грязь и мусор, немыслимые в былые времена, и на Графской могут мирно посапывать пьяные, прямо на исторических ступенях, и это не вызывает ни у кого, никаких эмоций, разве только едва слышный ропот ветеранов…
И все равно он остается Севастополем, пусть не столицей русского флота, а флотской святыней, тем местом, куда просто хочется приехать, чтобы снова ощутить себя дома, где бы ты не жил ныне. Снова прогуляться по Историческому бульвару и Большой Морской, по привычке заглянуть в «Источник» напротив кинотеатра «Победа», где на втором этаже в былые года буфетчица заговорщицки подмигнув, незаметно наливала стакан пахучей крымской мадеры. Пройтись в Артбухту, чтобы вспомнить, как лихо выплясывали когда–то на первом курсе на «Ивушке», горделиво поводя своими тоненькими курсовками на рукаве. Сесть на катер, и оказавшись на Северной стороне, пройти знакомыми тропами на Учкуевку и скинув одежду окунуться в море, еще хранящее память о многих поколениях курсантов протоптавших сюда дорогу своими самовольными утренними пробежками. А как же вкусно, сочно и красиво звучат понятные и родные каждому названия Херсонес, Абрикосовка, Любимовка, Фиолент, Апполоновка…
И как же иногда хочется, сидя теплым летним вечером на даче, уже не с первой рюмкой, неожиданно вновь услышать ночной перепев крымских цикад, вдохнуть, как в былые годы терпкий аромат лаванды, густо замешанный на соленом ветре с залива, и ощутить, что ты вновь молод, и у тебя нет отдышки, и не ломит суставы перед дождем, и вообще ты счастлив, тем, что еще вся жизнь впереди. И хочется завыть, размазывая дурные мужские слезы по лицу, на эту спокойную подмосковную луну, завыть от тоски, разрывая криком связки и горло, прекрасно понимая, что все это в прошлом, и твоя юность, и твое здоровье, и даже тот самый красивый в мире флотский город, которого больше никогда не будет, а останется только душевной грусти памятник у моря….
