Чажма. Август 85-го

Опубликовано в Капитан 3 ранга Алексеев Сергей Петрович Пятница, 22 апреля 2011 14:02
Оцените материал
(231 голосов)
«Нет аварии оправданной и неизбежной. Аварию и условия ее возникновения создают люди своей безграмотностью и неорганизованностью», - С.Г.Горшков. Эти слова, сказанные легендарным главкомом во времена, когда у России был военно-морской Флот, а не имитация оного для обмана несведущей, сухопутной публики, были начерчены на табличках и висели на видных местах в боевых постах всех кораблей ВМФ СССР. Висели напоминанием каждому о его значимости и ответственности перед своим кораблем.

Каждое утро, после подъема флага, перед тем как спуститься в прочный корпус я останавливался у входа в рубку и прислонялся ладонью к ее железу. Это стало ритуалом для меня здороваться с кораблем, слушать его дыхание, чувствовать настроение. Непередаваемое ощущение сочетания грозной силы, и одновременно слабости, уязвимости от населяющих его людей.

А этот корабль убили, убили «безграмотностью и неорганизованностью», агонизируя он забрал с собой десятерых. И теперь лежал с перебитым хребтом грудой раскуроченного железа опираясь носом на отмель куда его оттащили чтобы смогли насладиться своим творением люди - его дети. Он молчал, не дышал, ладонь немела от холода рубки несмотря на августовскую жару лета 1985 года.

Более четверти века прошло с этой трагедии, невольным участником которой я стал. Время стирает в памяти подробности происшедшего, фамилии его участников, но ощущение какой-то невысказанности, незаконченности для меня происшедшего тогда, невозможности не поделиться пережитым не оставляло меня все эти годы.
Итак. Август 1985 года. Залив Владимир, пос. Ракушка, 29 дивизия подводных лодок КТОФа. Экипаж в котором я в то время служил командиром электро-навигационной группы (ЭНГ) получил приказ командира дивизии убыть в Чажму на 30 судоремонтный завод и принять «К-431», по заводскому - 175 заказ, у экипажа капитана 2-го ранга Федчика Л.В.

Эта лодка стояла в ремонте, на ней по плану проводилась операция №1 по замене активных зон обоих реакторов, проще говоря, необходимо было заменить отработанное ядерное топливо на новое. Для этого над реакторами была прорезана большая дыра в прочном корпусе и сверху поставлен специальный перегрузочный домик, в котором и проводились все манипуляции по перегрузке.

431-я стояла у пирса №2 третьим корпусом. К ней четвертым была пришвартована плавмастерская №133, специально оборудованная для обеспечения операций по перегрузке активных зон реакторов. Первым корпусом у пирса стояло контрольно-дозиметрическое судно, вторым — ремонтировавшаяся АПЛ К-42, к которой и была пришвартована лодка Федчика.

С другой стороны к тому же пирсу были пришвартованы еще три корабля. Всего семь кораблей. Зрителей оказалось предостаточно. Они все попали, как сейчас говорят.

Операция по перегрузке подходила к концу. Экипажу, по ее окончанию, предстояло отработать полный курс задач боевой подготовки и войти в линию, но перед тем необходимо было отгулять отпуск. Когда еще получилось бы. Вот на период отпуска мы и должны были принять корабль и подготовить его для выхода в море.
Для более полного представления картины необходимо рассказать, что представлял собой данный корабль. «К-431» - это была одна из серийных подводных лодок проекта 675, переданных флоту еще в 1961-1967 гг. Это были первые атомоходы вооруженные крылатыми ракетами способные поражать как береговые, так и морские цели. В ракетный комплекс входило 8-мь пусковых установок ракет с возможным снаряжением их ядерным боезарядом. Старт надводный.
В народе эти корабли назывались «раскладушками» из-за необходимости подъема контейнеров с ракетами перед запуском, что делало их похожими на сей популярный предмет домашнего обихода. А еще «ревущей коровой» из-за огромной шумности.

Шумность была такой, что по выходу лодки из базы она собирала со всех уголков океана весь наличествующий состав противолодочных сил вероятного противника для отработки по ней задач по нейтрализации наших подводных лодок. Но об этом будет отдельный рассказ.

Энергетическая установка корабля состояла из двух реакторов на тепловых нейтронах мощностью по 72 МВт размещенных один за другим вдоль корпуса корабля в специальном реакторном отсеке.

Итак, перегрузка топлива подходила к концу. С первым, носовым реактором все прошло по плану. Оставалось лишь установить на место крышку кормового, закрепить ее болтами, а после проверить реактор на герметичность.

Не получилось. Видно очень торопились отрапортовать начальству об окончании работ. Этой проверки на герметичность реактор и не выдержал, «потек». Решили быстренько, завтра с утра все повторить, благо  выходной.

Наступил роковой день суббота 10 августа 1985 года.

Следовало все разобрать, почистить, проверить и собрать заново. Перегрузочная команда сняла крепления с крышки реактора, и кран плавмастерской начал поднимать ее, но никто тогда не догадывался, что вместе с крышкой вверх пошла компенсирующая решетка и остальные поглотители. То ли проглядели, то ли вообще не смотрели, то ли смотрели не туда и думали не о том. Суббота, выходной день. Теперь об этом никто никогда не узнает.

Манипуляции обычные, никакой сложности не представляющие для специалистов. А большинство из  состава перегрузочной команды именно такими классными специалистами и были, за плечами у каждого из них не один десяток подобных операций.

Вот и расслабились. В результате создалась критическая ситуация. Дальнейший ход событий зависел от малейшей случайности. И она не замедлила случиться.
Что явилось причиной этой случайности – неизвестно. То ли  плавмастерскую на волне от прошедшего мимо торпедолова качнуло, то ли рука у крановщика дрогнула. Но крышка реактора была резко выдернута вверх со всей системой поглотителей. Реактор вышел на пусковой уровень, началась самопроизвольная цепная реакция и, как результат  - взрыв.

Выделилось огромное количество энергии, произошел выброс всей начинки реактора. В этой вспышке мгновенно сгорел перегрузочный домик, кран на плавмастерской вырвало и отбросило в воду. Двенадцатитонная крышка реактора с легкостью пробки от шампанского взлетела (по свидетельствам очевидцев) вертикально вверх на высоту нескольких десятков метров и рухнула на пылающий реактор. Сразу же свалилась на борт, разорвав корпус ниже ватерлинии. Вода хлынула в реакторный отсек, началось затопление корабля.

Ядерное топливо выброшенное взрывом разлетелось мелкими кусочками во все стороны на 200-300 метров и упало на пришвартованные по соседству корабли, оросило радиацией акваторию бухты. Досталось и соседнему третьему пирсу с шестью пришвартованными к нему судами.

В считанные мгновенья все вокруг стало радиоактивным. Часы показывали 12.05.

Повезло соседним поселкам. Ветер дул со стороны бухты в направлении леса, образовав след радиоактивного заражения шириной от 600 до 1500 метров и протяженностью около 20 км от эпицентра взрыва. Радиоактивным облаком была затронута лишь незначительная территория завода. Дунай прямому радиоактивному заражению не подвергся. До Павловска радиация не добралась.

Но это все случится потом.......

А пока наш экипаж в Ракушке заканчивал свои дела и готовился убыть в командировку. Супруга моя тогда была на седьмом месяце беременности и уже собралась ехать к родителям на «большую землю» рожать. Был куплен билет до Владивостока, дальше, как получится в Москву.

Но из-за нашей командировки провожать пришлось меня ей, а не наоборот, сама же вылетала спустя 3-4 дня. Точно уже не помню.
Итак, задача поставлена, вещи собраны, недолгое прощание с женой и в путь.

Утро 10 августа 1985 года, суббота. Чажма встретила нас, как всегда радушно, не мудрено почти вторая база базирования для бывалых  кораблей нашей дивизии. Манили Дунай и Павловск, обещая массу всевозможных развлечений в своих кабаках и гостеприимных домах своих жительниц.
Все, как обычно, те же пирсы, те же доки, те же заводские корпуса, та же свалка металлолома и ставшая родной плавказарма «Сура».
Разместились по каютам.  Уставшие в дороге и порядком проголодавшиеся завалились в койки, вздремнуть до обеда. Вот в полудреме меня и застал сигнал аварийной тревоги, а после голос дежурного сообщил о пожаре на втором пирсе.

Пожар, так пожар, никто не придал этому какого-либо значения, мало ли, что происходит на службе. Привыкшие жить по распорядку, уставам и согласно инструкциям, досадовали лишь на разбудивший нас ретранслятор.

Тем более, что по тревоге наш экипаж не был расписан, как только что прибывший к новому месту службы и делать нам на пожаре было нечего.
Кто же знал тогда, что этот перезвон так круто изменит всю нашу  последующую службу, а кому и жизнь.

Как мне позднее рассказали свидетели первых минут аварии, ликвидация началась стихийно. Первыми к устранению ее последствий приступили экипажи ошвартованных у того же пирса подводных лодок. Действовали, как при обычном пожаре, не думая о возможной радиации. А посему никакого контроля за радиационной обстановкой не велось, как и не использовались какие либо средства радиационной защиты.

Осознание случившегося пришло только тогда, когда перед глазами предстал  развороченный ядерный реактор. Но для них, первых, уже было поздно, переоблучились все до единого, да и как могло быть иначе?

За два с половиной часа пожар все же был потушен, а еще через полчаса на заводе была наконец объявлена радиационная опасность. Входы и выходы на его территорию были перекрыты.

В поселке Дунай, что в полутора километрах от завода, в этот день никто ничего особенного не заметил, все было, как обычно: в выходной субботний вечер. Только вечером отключили всю связь, дабы исключить возможную утечку информации.

Наивность. В ту же ночь «Голос Америки» и «Немецкая волна» с успехом взбудоражили сознание жителей Дуная подробностями происшедшего на их родном заводе. Потом поползли слухи и сплетни от «очевидцев» аварии дополняя картину страшными подробностями. В результате работники 30-го СРЗ в понедельник просто отказались идти на работу.

А наш экипаж уже на следующий день, в воскресенье начал принимать участие в ликвидации последствий аварии. Были сформированы аварийные партии. Составлен график посещения 431-й и определено время нахождения на борту каждого человека и его задачи.

Сначала аварийные партии формировались из всего личного состава экипажа. Но после того, как часть матросов кинулась в бега, не желая подвергать свою жизнь опасности, в состав партий стали включать только офицеров и мичманов.

Но и тут не обошлось без инцидента. Как сейчас стоит перед глазами наш электрик, командир группы молодой лейтенант Р.В., за два месяца до этого пришедший из училища. Вижу его слезы, побелевшие губы, страх в глазах и белые костяшки пальцев сжимающие железо койки. «Не пойду на смерть, пусть идет мой мичман, он пожил, у него есть семья, дети. Не пойду, у меня еще ничего нет в жизни», - повторял он, как в бреду.

Никто его не осудил, никто над ним не смеялся, страшно было всем. Он просто не смог побороть свой страх. Бог ему судья. На следующий день Р.В. в экипаже не было, он был отправлен в Ракушку и больше мы не встречались.

В то лето на заводе, в ремонте стоял корабль на котором служил мой однокашник, Олег Носелев. В училище он пять лет занимался греблей, был в составе сборной, участвовал во всех соревнованиях. Здоровый телом и душей Олег не пил, не курил никогда, а сейчас сидел напротив меня за столом в каюте ПКЗ и пил неразбавленный спирт (благо этого добра на флоте в избытке), запивал его водой и рассказывал о своей службе в Павловске. 

После училища, благо нахождение в заводе располагает временем, он не прекратил своего увлечения и продолжил грести.

Получил на ПКЗ ял, сформировал команду из матросов и все свободное время посвящал их тренировкам. На эту команду гребцов и выпала тяжкая доля по вылавливанию и буксировке к берегу тел погибших в результате взрыва реактора.

На 431-й сразу погибло десять человек, восемь офицеров и два матроса, все, кто находился в момент взрыва в реакторном отсеке.

Казалось, что в этом пекле, при той взрывной силе не могли, не должны были сохраниться тела. Лишь у уреза воды плавали изуродованные останки одного из перегрузочной команды. Это было даже не тело, а большая часть человеческой плоти. И под щитом, призывающим к защите акватории, лежала часть черепа с кожей и волосами на ней.

Эти останки и те, что нашли потом, все, что оказались на берегу, были собраны, поделены по десяти мешкам и захоронены в присутствии родственников. Захоронение проходило с предосторожностью которая соблюдается при обращении с радиоактивными предметами в специально отведенном месте могильника.
А на третий день первые три изуродованных тела, уже один раз похороненные, всплыли в акватории бухты. Их и поручили заботе Олега с его шлюпочной командой. Потом были еще тела и опять «весла на воду, багры товсь».

«Суре» повезло, радиоактивное облако прошло мимо, но она была отрезана от «чистой земли» полосой выпадения радиоактивных осадков. Чтобы аварийные партии могли передвигаться на аварийный объект и обратно, к ней была промыта узкая дорожка.

Эта дорожка была обозначена по краям флажками и вдоль нее постоянно ходили дозиметристы, которые следили за уровнем радиации и контролировали передвижение личного состава.

На третий день на ПКЗ прибыл наш старший механик. Дело в том, что 10-го экипаж прибыл в Чажму не полностью, часть офицеров были прикомандированы на другие корабли и должны были собраться на заводе к моменту начала приемки 431-й. Так постепенно все и собирались.

- Петрович, завтра твоя жена будет во Владивостоке пролетом в Москву. Думай, -  сказал стармех, зайдя к нам в каюту.

А задуматься стоило. В первые дни после аварии в Ракушке царила паника среди жен членов экипажей, по крайней мере двух кораблей. Экипажа 431-й и нашего, отправившегося его заменить.

В атмосфере тотальной секретности того времени и отсутствии мобильной связи царили над всеми Их Величества Слухи и Сплетни.

В Ракушке (не в штабе конечно) достаточно быстро стало известно, что в Чажме на заводе произошел взрыв. Стало также известно, что есть жертвы. А вот кто погиб и чей экипаж на момент взрыва держал корабль женам известно не было и никто не удосужился им рассказать подробности происшедшего.

Правдивая информация все же просачивалась, но ей не верили. Началась паника. Жены моряков всех экипажей кораблей стоящих на ремонте в Чажме кинулись в Кавалерово и в Ольгу. Мгновенно были раскуплены все билеты на ближайшие авиарейсы и поезда до Владивостока.

Не знаю, как было на железнодорожном вокзале, а в аэропорту Владивостока был организован пост по встрече родственников моряков. При каждом прибытии борта со стороны Ракушки по трансляции объявлялось о месте сбора следующих в Чажму.

Назначенный дежурным по аэропорту офицер встречал женщин, информировал о происшедшей аварии и ее жертвах, и как мог успокаивал тех из них чьи мужья пострадали. Отправлял на дежурном автобусе родственников погибших моряков на завод и помогал улететь обратно тем, чьи мужья не пострадали. Встретиться с женами было невозможно, а посему толпиться им в аэропорту не было никакой необходимости.

В этой атмосфере неизвестности, нарастающей паники и оказалась моя беременная жена. А мне, во что бы то ни стало, завтра было необходимо оказаться рядом, предстать воочию так сказать.

Для начала воочию я предстал перед своим старпомом (командир экипажа был прикомандирован и еще не прибыл на завод). Умница, мировой мужик, увы, не помню его фамилию.

Я не просил, чтобы меня отпустили, я просто рассказал то, что он от механика знал не хуже меня самого.

Потом последовал приблизительно такой разговор:

- Когда ты в аварийной партии по графику?

- Послезавтра.

- Я тебя не отпускаю, но я тебя и не буду искать. Завтра вечером встретимся за ужином.

- Спасибо. Разрешите идти?

- Иди, привет жене.

Главное было решено. Теперь оставалось за малым, «улизнуть» с ПКЗ единственная промытая дорожка с которой неусыпно, днем и ночью контролировалась дозиметристами. После этого «просочиться» с  усиленно охраняемой территории завода. Остальное – мелочи, дело техники.

С утра я был на «дороге жизни» всем своим видом демонстрируя дежурившим на ней дозиметристам  служебную необходимость в барражировании по ней из конца в конец.

Если форму спрятать под РБ труда не составляло, то с фуражкой так не получалось, в карман ее не сунешь. Пришлось оставить в каюте. О патрулях, о нарушениях формы одежды, тогда не думалось.

РБ – это нечто вроде синей пижамы с большими квадратами белой краской нанесенными на груди и на колене, внутри которых той же краской проштампованы две буквы РБ (радиационная безопасность).

В таких «пижамах» ходили и ходят на наших подлодках моряки. Кстати сказать, очень удобная форма одежды.

К «пижаме» прилагается пилотка на голову с белым треугольником и теми же буквами, и тапочки на ноги, то же с треугольниками.

Выждав момент когда дозиметристы смотрели в противоположные от меня стороны, я как заяц от гончей заметая следы, сделал огромный прыжок в кусты и согнувшись  понесся через них, между цехами к заводскому забору. (О проходе через КПП я и не мыслил). Забор представлял собой ряды колючей проволоки натянутой между столбами часто стоящими по склонам сопок густо заросших лесом.

Я искал дыру в заборе, ее не могло не быть, на то он и забор. Не прошло и получаса, как я был по его другую сторону. Теперь предстояло снять РБ и спрятать в лесу так, чтобы можно было на обратном пути его найти и вновь облачиться в привычную для данной ситуации форму. 

Все с успехом проделав, окольными лесными тропами, обходя как можно дальше КПП я выбрался на дорогу ведущую в поселок Дунай. На мое счастье в сторону поселка шел автобус с моряками экипажа «Минска».

«Минск» - это авианесущий крейсер тогда же стоящий в заводе, в огромном японском  доке у первого пирса. В обычное время моряки с «Минска» сходили на берег через заводское КПП.

Авария на лодке отрезала крейсер от завода. Для увольняемых с него на берег стал ходить специальный катер. Швартуясь прямо к доку он забирал желающих и перевозил их за территорию завода морем к гражданскому пирсу и к ожидающему автобусу.  Этот автобус с офицерами и мичманами «Минска» и подобрал меня. Им было ясно, что я «оттуда». Расспросов с пристрастием, как таковых не было, более-менее правдивой информацией они обладали и все понимали.

- Ты оттуда.

- Да.

- Как там?

- Тяжело.

- Держитесь.

В автобусе установилась атмосфера участия, сочувствия, покоя и теплоты. Неожиданно для себя я оказался в другом мире, впервые отступило гнетущее напряжение, исчезло ощущение близости смерти. А когда ко мне потянулся десяток рук с фуражками, мурашки побежали по спине и вдруг защипало в глазах. Это было в ответ на рассказ о цели моей поездки и просьбу о фуражке, которую я никогда не смогу вернуть ее хозяину.

К отлету жены я не успел. Ее встретили без меня, успокоили рассказом о моем здравии. Помогли купить билет до Москвы и проводили.

Я же тем же путем прибыл на ПКЗ. Служба продолжалась.

Служба радиационного контроля работала исправно. Постоянно проводились замеры полученных доз облучения у всех работающих в аварийных партиях. Бралась кровь, проверялась щитовидка. Информация методично накапливалась. Но нам не говорили сколько кто «нахватал».
Просто в какой то день твоя фамилия оказывалась в списке людей в услугах которых на аварийной лодке больше не нуждались. Становилось ясно, ты свое получил. Отдыхай.

Вскоре в таком списке оказалась и моя фамилия. Но отдохнуть не получилось.

Работу на аварийной лодке заменили на работу в штабе чрезвычайной ситуации – своего рода командный пункт управления для координации действий по ликвидации аварии. Штаб был развернут в здании заводоуправления. Когда я впервые шел туда меня поразила организация обеспечения его деятельности. По периметру заводоуправления через каждые 10-15 метров стояли автоматчики, двое находились на входе и проверяли пропуска. Под охраной таких же автоматчиков под маскировочными сетями стояли машины спутниковой связи с направленными в небо антеннами.

В большой комнате второго этажа заводоуправления, в углу которой находилось и мое рабочее место, стоял стол с двумя рядами телефонных аппаратов прямой связи с Москвой, своим для каждого флагманского специалиста.

Какой либо суеты или растерянности в штабе к моему появлению там не ощущалось. Обстановка была немного нервная, не более.
В этот штаб я и был направлен, как офицер штурманской боевой части для черчения всевозможных схем, графиков, таблиц, маршрутов движения колонны.
Работы хватало, вводные сыпались одна за другой. Приходилось сидеть сутками, отходя от стола только в туалет и быстренько перекусить здесь же в столовой. Как сейчас говорят, работали в режиме «он лайн». Уходить на ПКЗ не хотелось, ощущение сопричастности и важности происходящего вокруг захватывало.
Помнится особенно много разногласий и споров возникло вокруг вопроса каким образом и каким путем транспортировать активную зону реактора. Предлагалось морем на плавкране и посуху на трейлере через Дунай. Каждый маршрут просчитывался, чертились схемы размещения и крепления контейнера с радиацией, точки нахождения людей. Рассчитывалось время нахождения и определялся алгоритм действий каждого из участников операции.

Последнее мое участие в работе на аварии было задание по регистрации факта смерти десяти погибших при взрыве моряков. .
Уже официально через КПП я проследовал в Дунай где и были оформлены все необходимые бумаги. Так я простился со своими товарищами.
Нельзя не упомянуть их имена:  капитан 2-го ранга Виктор Целуйко, капитаны 3-го ранга Анатолий Дедушкин, Владимир Комаров, Александр Лазарев, капитан-лейтенанты Валерий Коргин, Герман Филиппов, старшие лейтенанты Александр Ганжа, Сергей Винник, матросы Игорь Прохоров и Николай Хохлюк.
В общей сложности в результате аварии и при ее устранении пострадало более 300 человек. Десять погибло в момент взрыва. Сколько потом умерло в госпиталях – неизвестно. Сколько получено доз радиации участниками ликвидации последствий взрыва – неизвестно. Нам вернули чистые медкнижки, как будто и не было аварии, а значит и не должно быть пострадавших.

До Чернобыля оставалось восемь с половиной месяцев. Выводов сделано не было.

Все рано или поздно заканчивается. Закончился заводской этап работ на 175-м заказе. Все, что оставалось в реакторе, что было выброшено взрывом собрали и вывезли морем в могильник на плавкране в специально сооруженном для этой цели свинцовом саркофаге.
Остов «К-431» с подведенными под него понтонами 23 августа был отбуксирован в Павловск на так называемый «нулевой» пирс.
Закончилось наше двухнедельное пребывание в Чажме. Это была моя самая короткая командировка на завод.
Наши надежды на отправку домой в Ракушку не оправдались. Хотя корабль в заводе нами не был принят, мы были обречены стать последним экипажем того, что от него осталось.

Для этого вслед за остатками 431-й нас отправили в Павловск, к новому месту службы, где и были проведены все формальности приемки боевых частей у оставшихся в строю товарищей из экипажа Федчика.

Перед отъездом из Чажмы наши личные вещи были тщательно проверены на предмет их радиоактивного загрязнения и изъяты все, каковые «фонили». Посему наш внешний вид по прибытию в Павловск был не совсем уставной. Проще говоря, кто в чем горазд.
Чем запомнился Павловск? Это двумя моментами. Первый. Наш приезд и первые дни во флотилии. Второй. Сон матросов на «фонящей» лодке или облученные в «мирное» время.

При прибытию в главную базу 4-й флотилии АПЛ КТОФ именуемую Павловском, по названию бухты в которой и базировались входившие в нее корабли нас разместили в казарме 26-й дивизии выделив этаж в пятиэтажной казарме. 

Первое время экипаж были на правах пасынков у злой мачехи. Доступ в другие казармы был ограничен. Питались отдельно от всех, в более позднее время и в специально выделенном для этого помещении. Я подозреваю, что и посуда наша хранилась и мылась отдельно.
А вскоре вообще были переселены на плавказарму, с глаз долой и к «нулевому» пирсу поближе. Мы были довольны. ПКЗ давно стали для экипажа роднее «береговых» казарм

Вся служба состояла в несении нарядов на ПКЗ и дежурстве по 431-й. Дежурство представляло собой нахождение на берегу у «нулевого» пирса в специально построенном для вахты домике и периодические, раз в два часа обходы останков на предмет выявления течи и контроля за освещением.
Еще одна не менее «важная» задача состояла в охране сих останков от разворовывания посторонними лицами. «Своим» разрешалось пополнять зип за счет отвинчивания его с останков.

Все было бы ничего, но спустя месяц на ПКЗ явились из флотилии возбужденные флагманский химик с врачем и со списком матросов экипажа доза радиации которых превысила все мыслимые пределы.

Как оказалось фигуранты этого списка будучи в составе вахт на останках не утруждали себя периодическими ночными бдениями, а попросту спускались в прочный корпус якобы для очередного обхода и уютно укладывались там на предварительно сооруженных лежаках. Благо жилой отсек был не затронут разрушениями. Просыпались утром выспавшись и «зарядившись» очередной дозой радиации.

Так и проходило дежурство. Дежурный с помощником и подвахтенными спали в домике на берегу, а остальные спали в прочном корпусе.
Останки корабля не казались опасными, прошлые страхи были забыты. Служба представлялась приятным времяпрепровождением. Мы были никому в Павловске не нужны, Ракушка же была далеко.

Некоторые из экипажа были прикомандированы на другие корабли, кто-то переведен в иные части. Находящиеся при останках откровенно ничего не делали.
Среди пьяниц и бездельников всей флотилии не было более заветной мечты как попасть к нам в «экипаж». Особенно после того как прошел слух, что его должны расформировать с демобилизацией личного состава.

Слухи слухами, но никого так и не демобилизовали, и не расформировали. Зато в «экипаж» регулярно переводили всех неугодных командованию, команда на ПКЗ подобралась та еще.

Нахождение экипажа в Павловске мне здорово помогло в дальнейшей службе. Благодаря близости Владивостока я стал частым гостем у флагманского штурмана флота и за полгода ему надоел так, что к лету 1986 был назначен командиром штурманской боевой части на новостройку (второй корпус «Барса» достраивающийся в Большом Камне) и осенью убыл в Сосновый Бор на учебу. Но это уже совсем другая история.

Алексеев  С П
2011 год
Прочитано 9639 раз
Другие материалы в этой категории: « Биография Алексеева С П
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь