Командиры групп были молодыми инженер-лейтенантами, а командир корабля, старший помощник командира и командиры боевых частей, а также мичманский состав уже имели определённый опыт службы на подводных лодках.
Матросы и старшины срочной службы призывались из разных регионов страны — от Украины до Приморья и были довольно разношёрстны по своему характеру и привычкам. Не смотря на то, что мы были разных сроков службы — от новичков, вроде меня, и до «дембелей», прослуживших уже четыре года, я не помню ни одного случая проявления в нашем экипаже «дедовщины» или других неуставных отношений. Вероятно, это была заслуга как наших непосредственных командиров и старшин-мичманов, постоянно уделявших нам внимание, так и то, что экипаж формировался заново, без устоявшихся дурных традиций. Ежегодно одни, отслужив положенный срок, демобилизовывались, другие прибывали вновь. Но среди электриков нашей группы конфликтов никогда не возникало. Нашими приятелями были матросы и старшины и других подразделений экипажа.

С дисциплиной среди срочнослужащих экипажа, чего греха таить, проблемы иногда возникали. Некоторые предприимчивые матросы, находясь в наряде вне базы, иногда разживались спиртным, принимали сами «на грудь» и товарищей не забывали угостить. Кроме того, на ПЛ для протирки механизмов выдавали спирт-ректификат. Но в практике его применения спирту нашли почти равноценную альтернативу — дистиллированную воду (бидистиллят). А сэкономленный спирт шёл на традиционные нужды. Проконтролировать, куда тратился драгоценный продукт, было довольно сложно, что также давало повод к соблазну «употребить». Когда же отцы-командиры это замечали, действовали по уставу. Но такие нарушения были не часты и не являлись системой. А спирт в дальнейшем всё-таки перестали выдавать.

Офицеры по своему характеру тоже были разными, но наши взаимоотношения с ними не выходили за рамки служебных и оставались вполне корректными. Возможно, и среди них бывали какие-то конфликты с Уставом и с вышестоящими командирами, но эти случаи не были достоянием срочнослужащих и не становились предметом обсуждения в нашей среде. С офицерами мы общались в той степени, на сколько были связаны с ними подчинённостью и службой. Но это не значит, что у нас не складывалось никакого мнения о них. И чаще всего наши мнения совпадали.

Например, командир корабля Вилен Петрович Рябов заслужил уважение личного состава своим спокойным, уравновешенным характером, уверенностью в своих действиях и надёжностью. Не помню случая, когда бы он повысил голос на кого-либо или высказал что-либо оскорбительное в чей-то адрес.

Старший помощник командира Альфред Павлович Софронов отличался в экипаже подчёркнутой строгостью и высокой требовательностью ко всему личному составу. В основу нашего воспитания было положено требование: «Матрос должен быть постоянно занят делом!». Поэтому мы, срочники, старались не попадаться старпому лишний раз на глаза, если выпадала минута отдыха. Но все строгости Альфреда Павловича, конечно, не выходили за рамки уставных требований.

Командиром БЧ-5 был у нас Роальд Ефимович Воронов. Два высших образования, цепкий ум, демократичный характер, высокий профессионализм и борода, какой не было больше ни у кого из офицеров. Не ошибусь, если скажу, что в экипаже его уважали все. Запомнились два характерных эпизода.

Однажды мы собрались на занятия в одном из кабинетов и уже сидели за столами. Тут открывается дверь, ко мне стремительно подходит командир БЧ-5 Роальд Ефимович Воронов и крепко пожимает руку, поздравляя с днём рождения. Я даже опешил от неожиданности. То, что у меня сегодня день рождения, я не распространялся и считал, что никто и не знает об этом. И поздравление командира БЧ-5 явилось для меня, рядового матроса, приятной неожиданностью, о которой я помню до сих пор.

И Роальду Ефимовичу мы обязаны спасением экипажа и корабля от неминуемой катастрофы. А случай был такой. В сентябре 1963 года наш экипаж находился в море на АПЛ К-122 на отработке задачи № 2. Шли в подводном положении на глубине около ста метров. Время было ночное, никаких вводных не было, и свободный от вахты личный состав отдыхал. В 24.00 я сдал вахту очередной смене и тоже ушёл в восьмой, спальный, отсек отдохнуть, пока есть возможность. Лежу на верхней полке и где-то минут через 10 — 15 чувствую, что голова моя начинает упираться в переборку, а из нагрудного кармана робы выскальзывает блокнот. Не трудно было догадаться, что лодка с большим дифферентом на нос стремительно идёт в глубину. Продолжалось это не долго. Затем лодка как бы остановилась, дифферент стал уменьшаться и всё, как мне казалось, пришло в норму. С тем я и заснул.

И только утром на следующем разводе я узнал, что лодка ночью едва не провалилась за предельную глубину и не была раздавлена. Спас положение командир БЧ-5 Р. Е. Воронов, который в считанные секунды оценил обстановку и успел дать команду «Пузырь в нос!». Времени на выяснение причин уже не оставалось. Подробности об аварии до нас не доводили, но поговаривали, что просто сгорели шестивольтовые предохранители на пульте дистанционного управления носовыми горизонтальными рулями. И только совсем недавно из воспоминаний А. И. Островского я узнал, что настоящей причиной провала лодки на глубину оказался лопнувший баллер носового руля правого борта. При исследовании в базе внутри баллера была обнаружена огромная «раковина», которая и привела к поломке.

По-отечески относился к нам, матросам, заместитель командира по политической части Виктор Михайлович Бахлюстов. Он регулярно проводил с нами политзанятия и беседы, интересовался нашим бытом и отношением к службе. «Бойцы!- обращался он к нам. — Враг хитёр и коварен!». Обычно такими словами начинал он свои выступления. Ни одно общественное мероприятие не проходило без его участия.

Более тесное общение нас, электриков, сложилось с командиром электро-технической группы Эдуардом Алексеевичем Вильсоном, который по боевому расписанию был командиром и нашего 7-го отсека. Мы видели в нём целеустремлённого, заботливого командира. Благодаря его настойчивости и терпению уже через полгода вся наша группа стала отличной и полностью классной.

Цельностью натуры, прямотой и независимостью суждений всегда отличался младший штурман БЧ-1 Александр Иосифович Островский. Пожалуй, он единственный из офицеров мог не соглашаться с мнением старшего помощника командира по каким-то спорным вопросам и до конца отстаивать свои позиции.

Характерен и такой штрих. Когда в марте 1965 года было принято решение в честь международного женского дня всколыхнуть население двух улиц — Вилкова и Гусарова — и провести между ними КВН, выбор капитана команды наших офицеров-гусаровцев, проживавших на этой улице, был не долгим. Если команду улицы Вилкова возглавил командир 45-й дивизии В. С. Салов, то достойным соперником ему мог стать только наш смелый и находчивый А. И. Островский. И когда он долго не соглашался, все нервничали и разными способами пытались его уговорить. И уговорили. В результате поединка команда улицы Гусарова одержала победу.

Приятно было общаться и с командиром БЧ-1 Леонидом Иосифовичем Яценко, когда он дежурил по части или организовывал какие-либо мероприятия. Его спокойный, рассудительный характер и простота в общении импонировала не только тем, кто служил рядом с ним, но и многим из других боевых частей.

Командиром электротехнического дивизиона был Виктор Михайлович Кудряшов. Это был спокойный, добродушный офицер. Он охотно помогал мне в общественной работе, шёл навстречу, когда мне было необходимо съездить в П-Камчатский на семинары и активы. Но однажды, когда мы ещё жили на плавказарме, я попал по своей самонадеянности в неловкое положение.

В один из осенних выходных дней Виктор Михайлович попросил меня и ещё одного матроса сходить на ближайшую сопку и собрать немного плодов шиповника и нарвать черемши. «Знаешь, что такое черемша?»,- спросил он. Ответил, что знаю. И мы ушли. Нарвали шиповника с бумажный кулёк и принялись искать черемшу. А черемша — это, вообще, что и для чего? Мой товарищ в камчатской флоре разбирался тоже не лучше меня. Дома у нас, на Урале, есть растение с похожим названием — чемерица. В народе называют её и черемица, и черемика. Может быть, она здесь черемшой называется? Чемерица — растение ядовитое, особенно — для скота. Поэтому при заготовке сена мы всегда чемерицу собирали и выбрасывали из скошенной травы. Может быть, ей лечить надо что-то Виктору Михайловичу? В этих раздумьях мы нарвали полную сумку этой чемерицы, и принесли всё собранное на плавказарму.

На следующее утро я выглянул в иллюминатор и увидел, как наша «лечебная» чемерица сиротливо плавает возле борта. И только позже я узнал, что черемша — это дикий вкусный чеснок, который полезно употреблять в пищу. Но Виктор Михайлович за принос ядовитых растений не сказал мне тогда в упрёк ни слова.

Выделялся какой-то особенной офицерской статью, выправкой и манерой держаться, которая сразу же обращала на себя внимание, командир группы дистанционного управления Олег Иванович Гронский. На ПЛ через наш отсек он проходил как правило молча. Да и мы ни разу не нашли повода обратиться к нему, чтобы завести разговор. А хотелось. И многие из нас так и не услышали его голоса.

Командиром группы электриков после ухода Э. А. Вильсона на повышение к нам был назначен Евгений Сергеевич Белоконь. Менее трёх месяцев довелось прослужить мне при нём — в сентябре 1966 года я демобилизовался — но он прочно остался в моей памяти как добрый, мягкий по характеру, душевный человек.

Хотя с офицерами других боевых частей и групп общаться напрямую приходилось довольно редко, мы их видели почти ежедневно, знали по именам и фамилиям, подмечали для себя особенности их характеров и манеры поведения, оставаясь сами в общей массе незамеченными.

Большую роль в нашей повседневной жизни играл старшина группы электриков мичман Аркадий Кузьмич Пукас. Он был нашим наставником и старшим товарищем, постоянно заботился о нашем профессиональном росте и повседневном быте. И в казарме, и на лодке он постоянно был с нами рядом, а в выходные дни старался организовать нам приличный отдых за пределами базы — на природе. Вряд ли ещё кто из других групп мог получать такую возможность.

Панибратства с мичманом мы не допускали, но иногда необидно подшучивали над ним. А он обычно прощал нам эти мелкие проказы, хотя и ворчал для вида. Вот одна из таких шуточек. Как правило, на период выхода нашего экипажа в море к нам прикомандировывали несколько офицеров и мичманов из других экипажей, видимо, для стажировки или обмена опытом. Одним из таких прикомандированных однажды оказался мичман по фамилии Стокас. И наши юмористы решили использовать фамилии мичманов для своей шутки. На ходовой станции в отсеке имелся кнопочный пуск одного из электромоторов с табличками «Пуск» и «Стоп». И на табличках вместо этих слов появились новые надписи: «Пукас» и «Стокас». И первыми эту замену обнаружили не хозяева этих фамилий, а кто-то из старших офицеров. В результате мы получили замечание за это «безобразие», а мичман Пукас — за недосмотр. Часто мы общались и с другими мичманами экипажа — Поддубным, Луценко, и реже — с Пчелинцевым.

Шло время, и офицеры, получая новые звания и новые назначения, начали уходить на новые места службы и в другие экипажи. Ещё в декабре 1965 года старшим штурманом в другой экипаж был назначен А. И. Островский. В 1966 году получил назначение в штаб дивизии наш командир В. П. Рябов. В июне 1966 года ушёл на повышение — командиром БЧ-5 АПЛ К-14 Э. А. Вильсон. Хотя это было естественным и неизбежным развитием событий, но в душе появлялось какое-то уныние от распадения нашей флотской семьи.

Считаю, что мне очень повезло тогда — попасть во вновь формирующийся экипаж. В него пришли молодые, способные, любящие своё дело офицеры. Они не сливались в общую массу, а каждый по-своему становился личностью. И в дальнейшем почти все они достигли значительных высот в карьерном росте, а затем и в общественных делах. Для офицеров служба на ПЛ стала судьбой, а для нас, срочников, хорошей школой жизни. Мне кажется, ни в каких других родах войск нет такого искреннего братства, как у моряков-подводников, сплочённых прочным корпусом, надёжными шпангоутами и, в первую очередь, общей ответственностью друг за друга и общей судьбой.