Многим из вас может показаться странным, что я перестал описывать подробности жизни в прочном корпусе. О выходах в море я рассказываю скупо, красоту и привлекательность Балтийского моря я, как могут подумать некоторые читатели, перестал замечать. Но это не так, с моим восприятием ничего не случилось серьезного, я не ослеп, не оглох, запахи различаю, просто повторяться я не хочу. Но море я попрежнему люблю. На службе у Волошина мне надо было искать отдушину, находить радость в природных пейзажах, для того, чтобы не сойти с ума и не дрогнуть в борьбе с командиром лодки. Теперь же я спокоен. Вокруг меня не только море, но и нормальные люди, уважающие меня. Я тоже люблю их всем сердцем, в процессе общения я стремлюсь лучше узнать и понять их. Мне интересны характеры и поступки моих сослуживцев, о них родимых я буду рассказывать и дальше. 

     Возвращаться в Палдиски после продолжительных балтийско-лиепайских командировок нам все же удавалось. Пребывание в родной базе напрягало даже больше чем в «не родных», иногда превращалось в серию испытаний на прочность. То нас в дежурство поставят в часовую готовность, то еще что-нибудь придумают интересное. На мою долю регулярно выпадали тяготы и лишения, которые нервировали и озлобляли душу. Про дежурства в госпитале, о которых я уже рассказывал на предыдущих страницах книги, не хочу повторяться. Мной попрежнему затыкали все клетки в графике дежурств, но я стойко держал все эти «удары». Жаловаться не на кого, сам когда-то напросился. Этим дежурствам я и сейчас придавал большое значение, наивно полагая, что мое усердие будет замечено и оценено по достоиству. Проводить всю оставшуюся жизнь в прочном корпусе я не собирался. Меня тянуло на берег к лечебной работе. Но, в некоторых ситуациях, стойкость и терпение отказывали мне, и я срывался. Происходило это после возвращений лодки в базу. Командование флота было озабочено поддержанием высокой степени боевой готовности кораблей и частей. По мнению командования, корабли и части должны быть на 100% укомплектованы личным составом и материально-техническими средствами. Особенно это касалось кораблей и подводных лодок первой линии. В море запасы материально-технических средств расходовались и, поэтому, в целях поддержания боеготовности эти издержки нужно было немедленно компенсировать, то есть пополнять запасы. Израсходовав в море топливо, пресную воду, продовольствие, нужно было по возвращению в базу немедленно приступать к их приведению к неснижаемым нормам. Команда из центрального поста «Пополнить запасы!» и сейчас, как будто, звенит у меня в ушах. Штурману, минеру и замполиту пополнять запасы было не нужно, поэтому, они, как белые люди, переодевались в чистое обмундирование и шли домой к своим семьям. На лодке оставались механик и я, нам сход на берег был запрещен до тех пор, пока все запасы не пополним. В эти минуты я черной завистью завидовал офицерам БЧ-5, которые деловито раскладывали и присоединяли шланги, через которые топливо, масло и пресная вода поступали в лодочные цистерны. В течение часа эта работа у механиков завершалась докладом о восполнении запасов. Моя задача по пополнению запасов  продовольствия была намного сложнее. Подача продовольствия с помощью шлангов с продовольственного склада на корабль была невозможна. Эта безумная идея и ныне выглядит смехотворной, полной ахинеей. Для того чтобы погрузить на лодку продукты автономного пайка я должен был подать заявку в продовольственную часть бербазы, на основании которой мне выпишут накладные на получение определенного числа суточных дач автономного пайка. В случае преждевременного возвращения с моря необходимо было сдавать на склад неиспользованные продукты питания. Для того чтобы получить продукты на складе, а затем доставить их на корабль требовались погрузочные силы и средства, - личный состав и автомашина. После доставки продовольствия на пирс нужно было организовывать его погрузку в лодочные провизионные кладовые. Эта работа относилась к разряду авральных. Даже в рабочие дни недели при утреннем возвращении  с моря пополнение запасов продовольствия представляло собой непростую задачу, требующую больших затрат времени и сил. Возвращение же с моря в поздние часы, или в выходные дни переводило мою задачу в разряд практически невыполнимых. Вызывать продовольственников ночью было бессмысленным занятием. Заслуженные, уважаемые люди, участники войны не побегут среди ночи на береговую базу из-за какого-то капитана Викторова открывать продовольственную часть и склад, выписывать и выдавать ему продукты. Невозможно в ночное время и раздобыть машину. Уставший личный состав не будет ночью рвать свои сухожилия, перетаскивая ящики с консервами. Короче, - «миссия невыполнима».  Осознавая свое полное бессилие повлиять на ситуацию, я выходил на пирс, и ругался как последний «сапожник». Выражений я не выбирал. За годы службы на подводной лодке я постоянно испытывал дефицит общения со своими близкими людьми. Живя в постоянных разлуках с женой и сыном, я дорожил каждой минутой общения с ними. Все неиспользованные возможности наших и без того нечастых встреч, я воспринимал близко к сердцу. За 6 лет супружеской жизни моя любовь к жене не потускнела, я не потерял остроты ощущений, быт не успел превратить в прозу наши отношения. Благодаря отсутствию этого самого быта наши отношения не превратились в скучную обыденность. Мое редкое появление на пороге дома делало каждую нашу встречу счастливым событием, наполненным самыми яркими, романтическими чувствами. Но если я не мог попасть домой, находясь в двадцати монутах ходьбы от него, я давал волю своим эмоциям. Мне требовалась разрядка. Я ругался, проклиная все на свете. В моих стенаниях было столько боли и чувства, что редкий прохожий мог остаться равнодушным к моей душевной боли.  Замполит Алексей Иванович, услышав, как-то, мой драматический монолог, подошел ко мне и сказал умиротворяющим голосом.

-Ну, покричи, поругайся еще немного. Тебе легче станет.

И верно. Прокричав еще несколько минут проклятья в окружающее пространство, я удалял из себя всю накопленную желчь, злость и досаду. Мне вдруг становилось легко. Я спускался во 2-й отсек и ложился спать на свой диванчик. Уйти с корабля, не приведя свою материальную часть в состояние повышенной готовности, я не имел права. Самовольное же покидание корабля могло быть неправильно истолковано командованием, за это можно было и взыскание заработать. Приходилось делать «умный» вид, имитировать повышенную активность, в подробности которой никто вдаваться не хотел. Эти игры в «кошки-мышки» проходили по одному и тому же сценарию. В неисполнительности меня так никто и не заподозрил. Вскоре я научился властвовать своими эмоциями, вопли свои ненужные прекратил, осознав их полную бесполезность, покорился судьбе. Кричи, не кричи, – все равно ничего не изменишь, только людей насмешишь, - размышлял я  в такие минуты.  

    В начале ноября 1973 года мы на короткое время вернулись в Палдиски. В эти дни офицерский состав нашей лодки получил «подкрепление». На должность командира БЧ-3 к нам назначили лейтенанта Толстоногова Валерия Алексеевича, который до этого служил минером на одной из лодок консервации. Первое впечатление от знакомства с новым офицером было благоприятным. Но как покажут последующие события, оно оказалось обманчивым. С приходом Толстоногова на нашу лодку спокойная жизнь в нашем офицерском коллективе закончится. Но, об этом чуть позже. А пока, мы продолжаем свою службу, чередуя выходы в море с кратковременными затишьями, когда лодка остается в базе, а мы, следовательно, получаем возможность, навестить своих родных. В выходные дни мы порой собираемся в тесном кругу. Состав участников наших сборищ определился спонтанно. Старпом Казанцев, механики Кожанов и Иванов, штурман Корнюшкин и я, вместе со своими  женами, взяли за правило, отмечать наши возвращения в родную базу шумными застольями. Иногда мы начинали праздновать свое возвращение домой  в одной из наших квартир, а потом начинали хождение друг к другу в гости. Эта традиция сохранилась у нас и в дальнейшем. Постоянным оставался у нас и состав участников. Частыми эти встречи, конечно же, не были. Более регулярному нашему общению мешали вахты и дежурства, обеспечения, без которых немыслима флотская служба.  В конце рабочего дня мы спешили поскорее покинуть расположение части. Сход с корабля на берег возможен согласно уставу с разрешения командира. Никаких сомнений в том, что он нас отпустит домой, ни у кого из нас не возникало, тем не менее, мы каким-то шестым чувством, опасались нарваться на отказ, поэтому терпеливо дожидались, когда командир сам покинет часть. После ухода командира разбегались и мы.  Убытие командира домой было сопряжено с хорошо отлаженным ритуалом. После ужина мы возвращались в казарму на береговой базе, где некоторое время пускали «пыль в глаза» лодочному начальству,  создавая видимость «обалденной» занятости. Наше броуновское движение с документами  в руках могло любого постороннего наблюдателя убедить в чрезвычайной полезности наших действий. Нашу деловитую сосредоточенность дополняли наши серьезные физиономии, в которых читалась решимость и непоколебимость. В действительности, служебные вопросы нас волновали меньше всего, а волновал нас в эти минуты только один вопрос: «Ушел ли командир?» А командир намеренно тянул «резину», цеплялся то за одну, то за другую идею, но делал он все это больше для приличия, он тоже пускал «пыль в глаза» своим подчиненным, создавая ореол озабоченности корабельными делами. Час спустя Виктор Тимофеевич, устав всем «пудрить мозги», принимал решение об уходе из части. Накинув на себя шинель, он подзывал к себе старпома.

-Виктор Львович! «Жидкость» принеси. Я  домой ухожу. 

Старший помощник отправлялся в свою каюту, откуда вскоре выносил заранее заготовленный пузырь с «жидкостью», которая на самом деле являлась самым обыкновенным спиртом, или попросту «шилом». Командир мужественным, хорошо отрепетированным движением, засовывал бутылку с «горючим» в боковой карман брюк, запахивал свою шинель, застёгивал ее на пуговицы. После выполнения этого приема оттопыривание одежды в области правого бедра скрадывалось, практически сводилось к нулю. Командир покидал службу для того, чтобы на следующее утро одарить нас выхлопом своего перегара. Так продолжалось регулярно, почти ежедневно. В конце года Томач «загремел» в гарнизонный госпиталь с пневмонией, но даже там, находясь на излечении, он продолжал параллельно лечиться «народными» средствами, которые наш старпом приносил ему в каждый вечер  в таре по 0,5 литра. Я не могу утвердительно ответить на вопрос: «Был ли наш командир алкоголиком?” На этот вопрос может ответить лишь врач-нарколог, я же не специалист в этой сфере медицинской науки. «Зашибая по-черному» на берегу, Виктор Тимофеевич  воздерживался, однако, от приема алкоголя во время нахождения лодки в море. В море он становился абсолютным трезвенником. Несмотря на пристрастие к «зеленому змию», наш командир обладал аналитическим умом, его разум, обуреваемый всевозможными идеями, не ведал покоя, он все время что-то выдумывал, изобретал. Некоторые из его задумок имели чрезвычайно полезную направленность. Гидроакустические таблицы по определению курса, скорости и дистанции до цели, изобретенные нашим командиром, были поначалу отвергнуты руководством бригады и дивизии. На военной службе, так же как и на гражданке,  не любят изобретателей. Мне неизвестно, сколько лет боролся Томач с косностью и скептицизмом начальства, сколько это ему стоило здоровья, но, когда  Виктор Тимофеевич, используя свои таблицы, стал одним из лучших мастеров торпедного удара, то командование вынуждено было обратить свое внимание на изобретателя. Многие командиры-подводники стали успешно использовать таблицы, разработанные Томачем,  при выполнении торпедных стрельб. Томач бы поистине «всеяден», в каждой отрасли человеческих знаний он пытался отыскать разумное решение, его душа поистине не знала покоя. Однажды он предложил мне оригинальный метод лечения грибковых поражений кожи, используя для этих целей химический состав (карбид), которым покрыты обычные сварочные электроды. Я, конечно же, посчитал «научные изыскания» Виктора Тимофеевича обычным шарлатанством и не стал их использовать в лечебной практике. Даже в области кулинарии Томач имел солидный уровень знаний и опыта, его рецепты блюд из морской рыбы отличались не только простотой приготовления, но и отменным вкусом.

     Виктор Тимофеевич был убежденным последователем идей великих педагогов нашей страны, он был уверен, что даже самого недисциплинированного военнослужащего можно перевоспитать. В соответствии со своими взглядами, Томач брал в свой экипаж даже тех матросов, от которых отказывались командиры других лодок. Наш командир уверенно брался за дело, его замполитское прошлое позволяло надеяться на успех даже в самых бесперспективных случаях. Иногда воспитательные эксперименты удавались, но, чаще всего, они заканчивались неудачей. Начальник политотдела бригады Леонов, разбирая причины очередного залета воспитанников командира пл «С-283» на чем свет стоит, с пеной у рта поносил нашего неугомонного воспитателя и наставника молодежи.

-А с этим новоявленным Макаенко, мы еще азбеёмся. – Раздраженно говорил главный политработник соединения на одном из совещаний. 

Мое отношение к командиру всегда было уважительным, между нами никогда не было даже малейших недомолвок и разногласий, мне было очень комфортно служить под началом Виктора Тимофеевича. Может быть, то, что я написал о нем, кому-то из вас покажется самым настоящим злопыхательством,  то, уверяю, - это неправда. Я и сегодня вспоминаю этого человека с любовью и самой искренней теплотой. А то, что у моего командира были отдельные человеческие слабости, так они у каждого из нас есть, ибо безгрешных людей не бывает.

     В конце ноября стало известно, что в начале 1974-го года нашей лодке предстоит участие в дальнем походе. В связи с этим известием были приняты меры по приведению материальной части в надлежащий вид. С этой целью мы отправились в Лиепаю, где вскоре встали в сухой док 29-го СРЗ, где и провели 10 дней. Чистка корпуса и цистерн, их последующая покраска были весьма актуальны, так как, за время продолжительных  плаваний легкий корпус лодки успел обрасти слоем ракушек и морской тины. Наиболее ответственным периодом в моей работе, как врача, был контроль за проведением покрасочных работ в лодочных цистернах, ограниченные пространства которых создавали угрозу для здоровья и жизни военнослужащих, проводящих покраску. Краски на этинолевой основе быстро сохнут, но очень ядовиты, поэтому длительное пребывание в цистернах крайне опасно для жизни. Стоило проявить элементарную невнимательность, не досмотреть, и можно было получить крупную неприятность в виде серьезного отравления, или даже гибели кого-либо из военнослужащих. Такие инциденты случались ежегодно, мы о них узнавали из приказов по флоту. В свободное от работ время мы отправлялись в гостиницу, где отдыхали. На протяжении всего периода службы на лодках я постоянно останавливался в одном и том же номере, только койко-место менялось, но комната моего проживания всегда оставалась прежней. А какая цифра красовалась на дверях гостиничного номера, я вспомнить уже не могу. После отъезда Володи Кучугурова, все мы испытывали чувство ностальгии по недавним временам, когда в этом же номере звучали байки и анекдоты в исполнении Владимира Андреевича, песни Высоцкого. В поведении нового командира БЧ-3 начали обнаруживаться специфические особенности, которые насторожили нас. Его эгоцентризм, пренебрежительное отношение к чужому мнению не располагали к дружбе с ним. Замполиту и старпому Толстоногов откровенно не нравился. Командир хоть и воздерживался от комментариев, но тоже, по нашим наблюдениям, был не в восторге от командира БЧ-3. Остальных офицеров  к Толстоногову не тянуло.

     В конце ноября я узнал о решении флагманского врача дивизии, о моей отправке на учебу в академию имени С.М.Кирова на факультет хирургии. Это известие меня окрылило, о таком подарке судьбы можно было только мечтать. Уверенность, что мне разрешат учиться на факультете, подкреплялось еще и тем обстоятельством, что по итогам боевой подготовки за 1973-й год меня вознесли под «самые небеса». Обладая чувством реальности, так же как и чувством юмора, я с удивлением обнаружил, что лучше меня, оказывается, нет на всем свете. Медицинская служба пл «С-283» было признана лучшей не только в бригаде, но и в дивизии. А лично меня признали лучшим врачом бригады, дивизии подводных лодок и, даже, лучшим врачом-подводником Балтийского флота.  Я понимал нереальность и незаслуженность этих оценок, был убежден, что мое первенство является дутым, объясняется лишь следствием уважительного отношения ко мне флагманского врача дивизии Казанчева Анатолия Георгиевича, моя дружба с которым, в последний период времени еще более укрепилась. Оспаривать оценку результатов моей работы я не стал. И что  во мне разглядел флагманский врач, я до сих пор понять не могу, но то, что этот человек сыграл в моей судьбе такую роль – забыть невозможно. Получив шанс уехать на учебу в академию, я бросился спешно оформлять документы. Мой командир и лодочные офицеры отнеслись к моему «судьбоносному» решению с чувством понимания, видимо, в их глазах я был не самым плохим человеком. Никто не чинил мне никаких препятствий в процессе оформления документов на учебу. Судьба предоставляла шанс, который мне нужно было использовать.