Эрлин-Хорст. Учения по ускоренному ремонту

Опубликовано в Подполковник м/с Викторов Виталий Львович "Воспоминания врача дизельной подводной лодки" Среда, 06 мая 2015 01:14
Оцените материал
(1 Голосовать)

Кроме нашей лодки к месту проведения учений отбуксировали и старую-престарую плавказарму «Смольный». Командование дивизии намеревалось поначалу отправить вместе с нами плавмастерскую «ПМ-82», но потом решило, что это будет слишком жирно. Достаточно будет и старой плавказармы, дескать, не графья – перебьются. На плавказарме в Эрлин-Хорст были направлены заводские рабочие с необходимым для проведения ремонтных работ оборудованием. С самого начала всем стало ясно, что идея ускоренного ремонта на необорудованном побережье является химерой чистой воды, имитацией кипучей деятельности. От начала и до конца этого учения ничего путного и полезного на лодке проделано не было, к намеченной цели мы не продвинулись ни на шаг. Это была обычная трата времени, маленькие каникулы, которых никто не заказывал. История географического названия Эрлин-Хорст для меня так и осталась загадкой. Название, казалось бы, красивое, немецкое, а в действительности это место было дыра дырой. В живописном районе Куршской косы, там, где река Неман впадает в Балтийское море, был оборудован из  наскоро сколоченных досок причал. Вид этого причала мне напомнил мостки, с которых можно ловить рыбу или полоскать белье. Единственно, что гарантировало безопасность стоянки и делало этот причал функциональным, пригодным для временного базирования лодок, были глубины фарватера в прибрежной акватории. Видимо, немало сил было потрачено, пока расчистили речное дно до нужной глубины. Берег вокруг причала был живописным и совершенно пустынным. До ближайшего жилья было расстояние 7 километров. Именно на таком расстоянии от нас находился какой-то санаторий, а может быть дом отдыха. Река Неман в районе нашей стоянки была широкой и достаточно полноводной. В вечерние, ночные и утренние часы зеркальная гладь реки наполнялась множеством плавучих средств, - лодок и катеров. Местное население занималось рыбной ловлей. По выходным дням в дневное время судоходство на реке становилось еще более интенсивным, нередко можно было увидеть прогулочные яхты, которые рассекали воды Немана, подходя вплотную к нашей лодке. Эти яхты по своей конструкции  были слишком скромными и даже примитивными, с яхтами наших нынешних олигархов они не могли конкурировать.   Приближаясь к нам на яхте, почти вплотную,  любопытные ее пассажиры беззастенчиво разглядывали наш корабль,  задавая самые  разные вопросы.

-Скажите, а почему у вас лодка красного цвета, - спросила одна милая девушка, усиленно кокетничая перед нами.


-А она у нас дамская, - бодро ответил старпом, удовлетворяя любопытство литовской красавицы. В момент прохождения яхты Николай Иванович находился на мостике в окружении офицеров, проводя с ними какой-то инструктаж. 

     За весь период наших каникул в Эрлин-Хорсте никакой серьезной работы ни у экипажа, ни у рабочих не было. Только у нашего командира были сплошные хлопоты, потому что приходилось встречать то одного, то другого военачальника. Командир постоянно был одет по форме, даже крючки на горловине его кителя были застегнуты. Бывало, только расслабишься и размечтаешься о чем-то хорошем, как слышишь командирскую команду «Смирно!» и видишь, как он идет строевым шагом, приложив руку к козырьку фуражки, навстречу очередному адмиралу или «капразу». Сколько их промелькнуло перед глазами за дни нашего вынужденного простоя. Заводские рабочие имитировали ремонтные работы, а адмиралы, инспектирующие это учение, верили им, или делали вид, что верят.  Дни стояли теплые и солнечные, погода решила побаловать нас. Даже ветра в дни нашего пребывания не было в этом сказочном уголке, расположенном на территории Литвы. Ночи были светлые, лишь какая-то легкая дымка  опускалась над водами широкого Немана, сумерками это нельзя было назвать. Иногда мы брали шлюпку у капитана плавказармы и выплывали на ней на середину реки. Можно было бы половить рыбу, но у нас не было никаких рыболовных снастей. Мы любовались природой. Все офицеры были рядом со своим командиром, говорить ни о чем не хотелось, тишина завораживала, а плеск весел казался нам прекрасной музыкой, которую можно слушать бесконечно. Иногда командир неторопливым движением доставал из внутреннего кармана кителя фляжку со спиртом, и мы молча отхлёбывали из нее по глотку, закусывая обжигающую горло жидкость вяленой рыбкой. Эту рыбу командиру прислали родители, проживающие в одном из северных районов нашей страны.  Сегодня, когда я пытаюсь вспомнить что-либо приятное, я неизменно, вновь и вновь, мысленно отправляюсь в те июньские дни 1972 года, проведенные на Куршской косе, в Эрлин-Хорсте. Много было в нашей службе и трудных и приятных моментов, но этот стоит на особом месте. Я закрываю глаза и, кажется, что снова мы всей нашей офицерской компанией плывем на шлюпке по Неману. На душе становится приятно и светло.

     Дневное время мы заполняли зянятиями по специальности, подготовкой материальной части в том объеме, который возможен на данной стадии ремонта. Я проводил занятия по медицинской подготовке с боевыми санитарами. Моим помощником являлся химик-санинструктор Коля Зубарев. Немало я видел интересных ребят среди военнослужащих срочной службы, но Зубарев меня просто сразил наповал своей начитанностью, острым умом, логикой рассуждений и независимостью своих высказываний. Внешность у этого паренька из города Риги была не слишком впечатляющая. Зубарев был невысок ростом, худощав, светловолос. С первых дней своего пребывания в части Коля начал стричься наголо, и оставался верным своей традиции до дня окончания службы. Его круглая стриженая голова на тоненькой шейке в сочетании с не атлетическим телом, выглядела как вызов общественному мнению, разрушала сложившийся в сознании народа стереотип крепкого и мужественного моряка-подводника. Черты лица правильные, но особой красотой Коля не отличался. Внешне это был самый обыкновенный, даже заурядный человечек, мимо которого можно было пройти и не заметить его. Но, по интеллекту, ему не было равных среди наших моряков. Сколько же книг различной тематики он успел прочитать за 20 лет своей жизни? Одному богу известно. Помимо художественных произведений Коля изучал философские труды, сочиненные мыслителями древности, изучал он и правовую литературу, любил историю, естествознание. Он был всеяден, жаден до знаний. Вокруг Зубарева всегда собирались толпы моряков, всем хотелось послушать очередной рассказ, узнать из уст химика что-то новое и удивительное. Коля всегда имел свои суждения по различным вопросам внутренней и внешней политики, на политических занятиях он неоднократно ставил в тупик политгрупповодов, которые уже заранее были готовы услышать из уст матроса что-то каверзное, аполитичное, не отвечающее существующим идеологическим установкам. На многие вопросы руководители политических занятий ответа найти не могли, потому что не способны были так глубоко мыслить. Легче было вызвать Зубарева на ковер и выдрать его по “первое число” за аполитичные высказывания. О негативизме Николая Зубарева, о его “гнилой” политической платформе знали не только в политотделе, но и в другом, более серьезном отделе. Но Зубарев никого не боялся, вел себя смело, бесшабашно.  Вот он опять стоит на мостике в окружении моряков и травит свои байки. На мостик поднимается командир, замечает говорливого химика и говорит ему: “Зубарев, тебе замполитом надо быть, а не химиком”.

-Я к этому готов, товарищ командир, только ведь с Вас звезду могут снять после моего назначения, - ответил Коля Зубарев как из пулемета, без подготовки, не моргнув глазом.

Все, кто был поблизости, покатились со смеху. Командир улыбнулся и только головой покачал, сраженный веским аргументом бравого матроса.

Однажды, старпом Захарченко, непосредственный начальник химика-санинструктора, начал распекать своего подчиненного за какие-то провинности, упущения в службе. В речи старпома было много справедливых замечаний, но были и нелепые придирки. В конце своего “наезда” Захарченко договорился до того, что тюремные нары по Зубареву плачут.

-Товарищ капитан-лейтенант, - отреагировал химик-санинструктор, - а как же обстоит дело с презумпцией невиновности?

Этим вопросом старпом Захарченко был сражен наповал, знал ли он что–нибудь об этой самой презумпции. Но чувства юмора у Захарченко было развито хорошо, он рассмеялся, и с благодарностью пожал руку Зубареву, поблагодарив его за доставленное удовольствие. Захарченко уважал умных людей и умел ценить прекрасное.

С Колей Зубаревым у меня сложились хорошие отношения, он был нормальный парень, только себе во вред, надевал на себя маску циника и нигилиста.  С ним можно было беседовать на любые темы, знания по многим вопросам у него были энциклопедическими, но энциклопедистом был и я, поэтому нам было интересно вести беседу. Коля хорошо помогал мне в проведении тренировок по оказанию медицинской помощи на боевых постах. Он быстро усвоил приемы наложения повязок на различные участки тела, а также  другие нехитрые премудрости оказания первой медицинской помощи раненым и пораженным. Часто мы работали в паре, я давал теоретические основы оказания медицинской помощи, а Зубарев тут же показывал, как практически выполняется тот или иной прием оказания медицинской помощи. Руки у него были столь же проворны, как и ум. Во время корабельных учений я делил с санинструктором «сферы влияния», брал на себя 4 отсека, а ему доверял 3, вместе мы управлялись с поставленными задачами гораздо быстрее. Заблаговременно я готовил вводные по оказанию первой медицинской помощи, на основании этих вводных составлялись имитационные талоны для боевых санитаров. Имитационные талоны  выдавались командирам отсеков, которые  в указанное время (согласованное с одним из эпизодов учения)   запускали их в работу. Боевые санитары изучали содержание талонов и оказывали медицинскую помощь условно пораженным. Мы с Зубаревым ходили по отсекам, если, конечно, условия обстановки  это позволяли делать, контролировали качество работы моряков, которым по боевым корабельным расписаниям вменялось в обязанность оказание медицинской помощи в отсеках лодки.  О Коле Зубареве я еще не раз буду рассказывать вам. Поверьте мне, он был достоин этого внимания.

   Июнь перевалил свой экватор, а мы продолжали стоять у деревянных мостков, именуемых причалом. Вскоре красоты природы стали нас раздражать. Уж сильно все было красиво и сладко, и даже как-то неправдоподобно, чтобы в эту сказку можно было поверить. Вечерами, после работы наши доблестные офицеры вместе с рабочими, ремонтирующими наш подводный корабль, периодически совершали марш-броски в сторону санатория, в окрестностях которого находились торговые точки. Там можно было попить пива. Я к пиву был равнодушен, поэтому в турпоходах участия не принимал. Просто так, ходить впустую, мне не хотелось. Почти каждый вечер, перед отходом ко сну мы купались в Немане, вода в реке была теплой, особенно на мелководье.

    Пока мы сидели в Эрлин-Хорсте и ждали у моря погоды, в жизни одного из наших офицеров произошло маленькое событие. Нашему минеру Смалишевскому исполнилось 39 лет. Поначалу мы не собирались его чествовать, но потом разум взял верх, и мы решили поздравить нашего товарища с его некруглой годовщиной. Мы скинулись по 20 рублей, что-то купили в подарок (что именно, уже не припомню) и вручили его имениннику. Смалишевский расчувствовался и предложил отпраздновать его день рождения как положено, то есть собраться вечерком на природе, выпить, закусить. В нашем маленьком «семейном» торжестве приняли участие не все офицеры. Командир не смог принять участие. К нему в гости пожаловал начальник штаба бригады Волков Б.А., а начальство, как и положено, надо любить и уважать. Чествование нашего офицера-сослуживца прошло в хорошей, теплой атмосфере. Геннадий Александрович посвятил новорожденному свои стихи, которые он зачитал вслух во время своего тоста. Заголовок стихотворения не сулил присутствующим на этом импровизированном «банкете» под соснами ничего обнадеживающего, все заранее были готовы к очередному эпатажу Зверополова, который не любил Смалишевского. «Старику Смалишескому» – таково было название стихотворного посвящения офицеру, родившемуся в этот день 39 лет назад. Вопреки нашим опасениям стихотворное поздравление получилось очень добрым и сердечным, содержание яда в нем было минимальным. Я запомнил лишь последние строки этого опуса. Вот они: «Как жаль, что столько долгих лет ты службой был натружен, а на плечах один просвет и флоту ты совсем не нужен». Услышав эти строки, Смалишевский расплакался от жалости к себе, эти строки поразили его в самое сердце. Зверополова он обнял, как своего лучшего друга. Нам, свидетелям этого эпизода из жизни, очень понравилось и стихотворение, особенно финальная его часть. А еще мы были рады тому, как  штурман проявил свое благородство и сказал проникновенные слова человеку, являвшемуся его полным антиподом. Смалишевского можно было не любить, можно было даже презирать за некоторые его дела, но сострадания и жалости он был достоин. В карьеризме Юрия Андреевича нельзя было заподозрить, в его годы некоторые офицеры уже носили погоны капитана 1-го ранга, а он безнадежно застрял в капитан-лейтенантах и не может дальше сдвинуться с места. И этот один просвет на погонах минного офицера, о котором шла речь в стихотворении штурмана, означал полную беспросветность его дальнейшей службы на флоте, которому он и впрямь был не нужен. Слезы и обнимания, слава богу, закончились. Вечер завершился  воспоминаниями о былом. Смалишевский остался верен себе, он весело и интересно рассказывал о днях минувших, вспоминая своих сослуживцев, которые разбрелись по белу свету, неизвестно куда. Как и прежде, изображение бывших друзей-товарищей было карикатурным, они не были удостоены ни одним добрым словом. Минер остался верен себе. Кроме меня на эту деталь в поведении Смалишевского обратил внимание  Зверополов. Когда, мы разбредались по своим каютам, штурман произнес мне своим задумчивым голосом: «А ты заметил доктор, что наш минер не сказал ни о ком из своих сослуживцев ни одного доброго слова».

     Я уже два месяца не был дома. К семье меня очень тянуло, но я понимал, что проситься у командира в отпуск в такое сложное время неэтично (спасибо Волошину, за то, что он вооружил меня навеки этим дивным  словом). Но однажды утром мне пришло сообщение из дома о том, что в Палдиски к нам в гости приехала моя мама. Я не хотел говорить об этом известии командиру, но он откуда-то все  узнал, пригласил к себе в каюту и предложил мне отправляться в краткосрочный отпуск на родину. Моей родиной стал город под названием Палдиски, потому что, где проживает семья – там и родина. Я был безмерно благодарен и признателен Виктору Тимофеевичу за оказанное внимание. Год назад такое доброе отношение к моей персоне мне даже во сне не могло присниться. Обратно я должен возвращаться уже в Лиепаю, сидение в Эрлин-Хорсте уже подходило к концу, не завтра, так послезавтра нашу лодку отбуксируют обратно в завод. Я не помню, как выбирался из этой дикой глуши с красивым немецким названием, подробности совершенно стерлись в моей памяти, но это и не главное. Главное, – я еду к семье. Меня отпустили на побывку, потому что уважают. А это дорогого стоит, когда тебя уважают.

Прочитано 3052 раз
Авторизуйтесь, чтобы получить возможность оставлять комментарии

Пользователь