В середине августа 1970 года я прибыл к новому месту службы, где меня уже давно ждали. Принимать дела было не у кого. Бывший начальник медицинской службы Степан Хмара, уже в течение 3-х месяцев лечился в Академии имени С.М.Кирова, надежд на возвращение в строй у него не было. Диагноз «шизофрения» был очень серьезным приговором, дававшем право на получение группы инвалидности. О службе на флоте можно было забыть навсегда. Это был второй случай в моей практике, когда вступление в должность происходит противоестественным путем, когда мои предшественники уходят со службы, не сдав мне дела. Уходят окончательно, бесповоротно, при драматических обстоятельствах
Капитан м/с С.Хмара был тихим, молчаливым офицером 30 лет отроду.
Роста он был невысокого, телосложения отнюдь небогатырского. Круглолиц. Голубоглаз. Был Степан Дмитриевич неплохим врачом, образование имел подобающее для службы на флоте, так как окончил Военно-медицинскую академию имени С.М.Кирова. Но однажды его захлестнуло, никто не мог вспомнить, когда именно, углубленное изучение произведений классиков марксизма-ленинизма. По сравнению с другими офицерами-подводниками Степа выглядел настоящим ангелом. Он не пил, не курил, не шатался по злачным местам, – он не мог так расточительно транжирить драгоценное время. Оно (время) у него было расписано по минутам. Чуть забрезжит рассвет, а начальник медицинской службы уже сидит склоненный над очередным томом Маркса или Ленина. После обеда, когда каждый здравомыслящий подводник уже рисовал дерзновенные планы своего вечернего досуга, представляя себя в ресторане в хорошей компании, Степа Х. молчаливо и степенно направлялся к заветным первоисточникам.
Степа! Пойдем с нами расслабимся, выпьем по соточке, - обращались к нему офицеры.
Не могу, - отвечал Степан Дмитриевич, - я еще не закончил конспектирование работы Ф.Энгельса «Антидюринг».
Все понимающе кивали головами и уходили «красиво» проводить время, а Степа шел на штурм очередных вершин одной из самых одиозных наук. Степан Дмитриевич помимо самообразования весьма поднаторел на поприще политгрупповода. Политические занятия, которые он проводил с личным составом, не раз ставились в пример. Неоднократно заслуги политгрупповода-новатора отмечались в приказах по соединению. Молва о незаурядном офицере разнеслась и по всему флоту. Очерк о политгрупповоде С.Хмаре с его фотографией появился однажды на первой полосе печатного органа Балтийского флота газеты «Страж Балтики».
К странностям начальника медицинской службы окружающие относились по-разному. Лодочные офицеры со скрытым уважением относились к своему товарищу, видя перед собой недостижимый идеал. Конечно, они посмеивались и шутили над Степой, но делали это по-доброму, без всяких обидных розыгрышей. Офицеры с соседних лодок безучастно наблюдали странности поведения капитана медицинской службы и никаких резюме по этому поводу не высказывали. Единственные, кто забил тревогу и обратил внимание на поведение «врача-политработника», были офицеры политотдела бригады. Офицер, так вдохновенно и самоотверженно изучающий теорию марксизма-ленинизма, с первого приближения стал подозрителен им. Сами-то они давно уже ни во что не верили, лишь делали умный вид, а если замечали прилежание к философским наукам у простых смертных людей, то это их сильно озадачивало и ставило в тупик. Как-то один из офицеров политотдела обратился, будто невзначай, к командиру лодки с откровением.
Командир! А присмотрись-ка внимательнее к своему доктору. Он же у вас ненормальный.
Да, ну, не может быть, - отозвался командир, - хороший офицер. К тому же, он не пьет, не гуляет. С ним никаких проблем нет. Сидит себе в каюте да конспектирует. Все бы такие были, я горя б не знал.
И все же, ты присмотрись, - не унимался политработник, - точно тебе говорю, ненормальный он.
Слова политработника оказались пророческими. Не имея медицинского образования, он, тем не менее, распознал душевное заболевание у фанатика от марксизма-ленинизма. Пускай, диагноз поставлен был гораздо позже и в другом месте, но интуиция подсказала правильный ход. Степа вскоре еще более погрузился в себя, выползать наружу из своей оболочки и контактировать с внешним миром он не имел ни малейшего желания. Все сразу мигом прозрели, быстро подготовили нужные характеристики и направили больного вместе с сопровождающим в главный госпиталь Балтийского флота, откуда Степан Дмитриевич вскоре был переадресован в психиатрическую клинику Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова, там и был вынесен окончательный вердикт, решивший судьбу капитана медицинской службы. В общем, был офицер - нет офицера.
В 1977 году я служил в должности дивизионного врача в г.Зассниц (ГДР), штаб нашего соединения находился в г. Свиноуйсьце (ПНР), в народе это место называлось Свиноустье. Руководство бригады и ее политотдел пытались влиять на нас различными способами, выдергивали нас к себе поближе и проводили учебу, повышая наш тактический и идейно-политический уровень. Однажды, где-то по весне, политотдел бригады в очередной раз «высвистал» нас к себе под крыло и стал обучать методикам проведения политических занятий с личным составом. Поскольку я в тот момент был секретарем партийной организации дивизиона, то мне и было поручено ехать в Свиноустье и участвовать в этих сборах. Сборы политгрупповодов проходили долго и нудно, целых 3 дня. Скукотища была ужасная, от зевоты сводило челюсти. Что такое политзанятия и какая это рутина, знали все присутствующие в зале. В последний день сборов были прения, на которых опытом своей работы делились лучшие политгрупповоды бригады. Все уже поглядывали на часы, мученически переживая за бездарно потерянное время. Еще немного терпения и вся эта хрень, наконец-то, закончится, думали мы. Но тут слово взял офицер в звании капитан-лейтенанта. Он служил на СКРе (сторожевом корабле) и помимо своих штатных обязанностей, выполнял одну дополнительную, он был руководителем группы политических занятий. Выступление этого офицера резко отличалось от всех остальных и, прежде всего, своей новизной, нестандартностью. Он поведал нам о своих инновациях, которые он использует во время проведения занятий. Новыми идеями офицер буквально фонтанировал. От всего услышанного, у присутствующих в зале перехватило дыхание. Все проснулись и с широко раскрытыми глазами слушали это выступление. Офицеру-новатору было задано много вопросов с мест. После сборов многие участники этого мероприятия не могли взять себе в толк, откуда такая неистребимая вера в идеалы социализма, в торжество идей марксизма-ленинизма, может существовать, и даже бушевать, в чьей-то голове. Страна движется, черт знает куда. Во главе государства вождь – полный маразматик, увешанный орденами. А тут такая неистребимая вера, почти как у Павла Корчагина. Я невольно вспомнил бывшего начмеда ПЛ «С-381» Степу Х.
Как они похожи, эти два капитана, - думал я, - уж не шизофрения ли, чего доброго, и у этого парня. Не может нормальный человек улетать в такие выси и парить над всем миром.
Вернувшись в дивизион, я поделился своими впечатлениями с замполитом. Он мои сомнения постарался развеять.
Оказывается, есть еще такие люди, которые могут гореть, творчески относиться к проведению политических занятий.
А мне кажется, что это шизофрения, - возразил я, - уж очень мне трудно поверить в это неистовое вдохновение, в этот жар души.
Доктор, ты не прав. Про этого офицера я давно уже наслышан. Парень – золото!
Через некоторое время в газете «Страж Балтики» на первой полосе появилась заметка о чудо-политгрупповоде. Статья была исполнена в восторженных тонах, фотография капитан-лейтенанта во время проведения им политзанятий также прилагалась к этой публикации. Вскоре я узнал, что наш герой уже не ведет политзанятия, что он вообще не служит, потому что серьезно болен и по заболеванию уволен в запас. У него обнаружилась шизофрения. Да, дорогой читатель, самая обыкновенная шизуха. Закон парности случаев существует, товарищи дорогие, и никуда от него не денешься.
В момент моего появления на подводной лодке «С-381» ее командир капитан 3-го ранга Волошин О.В. был в отпуске, а из офицеров на ней находились: старший помощник – лейтенант Николаев Р.А., командир БЧ-5 – капитан-лейтенант Лисовой А.А., командир группы движения – страший лейтенант Юдин Ю.А., штурман – старший лейтенант Линяев Ю.Н., минный офицер – капитан-лейтенант Кулаков Б.Г. Офицеры приняли меня хорошо, окружив вниманием и заботой. Приняв дела и обязанности, я начал подумывать о своем очередном, а точнее, - первом отпуске. Обстановка, вроде бы, этому благоприятствовала. Срок выхода лодки из ремонта планировался на начало декабря. Но без командира вопрос о моем отпуске никто не мог решить, а он скоро должен был вернуться на корабль, отпуск его уже подходил к концу. А пока я знакомлюсь с новыми людьми, при первой встрече они мне кажутся чрезвычайно симпатичными. Пройдет время и я их всех узнаю лучше, также как и они меня, а пока мы очень непринужденно общаемся в процессе служебной обстановки и в неслужебное время. Старший помощник Роальд Николаев, которого все называют просто Роликом, весьма добродушный парень, невысокого роста. На его округлом лице постоянно блуждает задумчиво-глуповатая улыбка. По национальности Ролик – чуваш. Сразу же вспоминается космонавт № 3 Андриан Николаев, ведь он тоже чуваш, между двумя Николаевыми есть даже какое-то портретное сходство. Уж не родственники ли? Оказывается, нет. Просто однофамильцы. В офицерах Роальд Александрович служит уже 5 лет, а звание старшего лейтенанта получить никак не может. Раньше он служил минером, подавал большие надежды, был замечен командованием бригады и выдвинут на вышестоящую должность. Но в старпомах служба у Николаева не заладилась. Чрезвычайно мягкий, добрый, несобранный и рассеянный человек, именно таким был Николаев, он совершенно не подходил для роли старшего помощника командира. Фактура его была совершенно не подходящей, ни стати гренадерской, ни голоса, ни характера. Короче, ничего выдающегося, ну хотя бы что-то приблизительно напоминающего старпома, в облике этого офицера не было. Ко всему прочему, Ролик был чрезвычайно невезучим, причем его невезучесть была не только на уровне его личности, она распространялась и на другие уровни. Из-за многочисленных «ляпов» старпома, командир подводной лодки уже который год не может получить очередное воинское звание капитана 2-го ранга. Он страшно зол на своего помощника и не дает ему спуску даже по мелочам. Как-то, Роальд Александрович набрался смелости и подошел к командиру со своим «наболевшим».
Товарищ командир! Когда Вы, наконец, присвоите мне очередное воинское звание? Я устал ходить в лейтенантах. Надо мной уже все смеются.
Пока я не получу «капитана 2-го ранга», до тех пор и ты свое звание не получишь, - ответил командир.
На момент моего появления в части, в служебной карьере Николаева случилось очередное фиаско. Благодаря его мягкотелости и беспринципности на корабле был утерян секретный документ. Учебник машиниста-трюмного Николаев дал почитать мичману Атаманову, выдав секретный документ своему подчиненному как обыкновенную художественную книгу, без всякой росписи в форме № 7. Выдал он учебник и забыл о его существовании надолго. Однажды, зайдя в мичманскую каюту на ПКЗ-49, Николаев застал сверхсрочнослужащих за неблаговидным занятием, а именно, за распитием спиртных напитков. Напустить на себя строгий вид и пожурить подчиненных старпом был физически неспособен по причине мягкости своего характера. Он уже предпринял попытку уйти, но вдруг заметил на столе среди изобилия бутылок и закусок тот самый учебник под грифом «секретно». Николаев попытался забрать документ, но Атаманов книгу не отдал, он послал старпома подальше. Куда? А все туда же, куда каждую секунду в нашей необъятной стране все кого-то посылают, то есть на три буквы. И Николаев ничего не смог противопоставить охамевшему мичману, он повернулся и, сгорбившись, отправился к себе в каюту. Вскоре старший помощник забыл и про оскорбление (для него это было привычное состояние – пребывать в состоянии оскорбленности от каждого встречного и поперечного) и про секретный документ. И тут про злосчастный учебник узнали в органах госбезопасности. На корабль прибыла комиссия по проверке секретного делопроизводства. Все силы были брошены на поиски злосчастного учебника, но все усилия оказались тщетны. Документ бесследно исчез. Всем впаяли по первое число. Командиру лодки вновь отложили «до лучших времен» присвоение воинского звания, Николаев был предупрежден о неполном служебном соответствии занимаемой должности (этих взысканий у него и так было, хоть пруд пруди). После этого трагически-курьезного случая учебник машиниста-трюмного вынуждены были рассекретить и он продолжил свою последующую жизнь под грифом «для служебного пользования». В дни моего появления на пл С-381, офицеры КГБ еще продолжали свои «беседы» с личным составом лодки, попытались побеседовать и со мной, но, убедившись в моей полной непричастности к утрате документа (алиби у меня было железное, – меня в то время не было в списках части), от меня тут же отстали.
Большие неудачи у Роальда Александровича преследовали и на личном фронте. Как-то однажды, Николаев поехал в служебную командировку в Молдавию за молодым пополнением. Помимо выполнения служебного задания, он преуспел и в амурных делах, закрутив роман с одной местной девицей. Спустя какое-то время эта девушка приехала к Николаеву в Палдиски и вышла за него замуж. Квартиры у Николаева не было, поэтому со своей женой он поселился в гостинице. Затем настали нелегкие испытания для молодой семьи. Из-за напряженной службы, с ее непредсказуемыми поворотами, муж стал очень редко бывать дома. Вечно все одно и тоже, то дежурство, то ремонт, словом – где угодно, только все время вдали от дома. Жена немного потерпела, да и пошла вразнос. Стала встречаться она со всеми напропалую и вскоре залетела. Когда муж приехал на побывку, результат был уже налицо, живот у жены был виден невооруженным глазом. Неверная супруга во всем призналась, покаялась, поплакалась, и Ролик простил ее. Он был хоть и рогоносец, но был весьма сентиментален, поэтому не мог поступить иначе. Родился ребенок, но жена уже приобрела стойкий интерес к расспутной жизни, и остановить ее было невозможно. Семейная жизнь лейтенанта Николаева рухнула как карточный домик. Перед тем как развестись, он в очередной раз поддался на уговоры жены и усыновил ребенка. Жена клялась, что никогда не подаст на алименты, ей совесть не позволит это сделать, ведь ребенок-то не имеет никакого отношения к Николаеву. Супруги развелись. Первое время все было тихо, Ролик даже поверил в благородство распутных женщин. Но через полгода все пришло на круги своя, в часть пришел исполнительный лист на выплату алиментов. Алименты с «папаши» выдрали сразу за несколько месяцев (с момента подачи экс-женой искового заявления), но Николаеву и тут не повезло, поскольку он всю свою сознательную жизнь платил налог за бездетность (был когда-то и такой странный налог). Получилось так, что его всего ободрали как липку. С одной стороны – он бездетный, за что он исправно платил налог государству, но, в то же самое время, у него есть ребенок, за которого у него с получки высчитывают алименты. Все сочувствовали Николаеву, жалели его. А он везде ходил и ходил, искал правды. Завидев еще издали это аморфное существо, все финансовые функционеры, как по команде, становились в боксерскую стойку и наш истец, в очередной раз, испытав унижение от сильной стороны, уходил не солоно хлебавши. Мытарства старшего помощника продолжались несколько месяцев и, в конце концов, увенчались его победой. Своим упорством он таки одолел надменных финансистов, выплатили они ему разницу в оплате услуг, взаимоисключающих друг друга. Справедливость восторжествовала, но это был тот самый случай, когда не победить было нельзя, выхода иного просто не существовало. И вообще по жизни, Роальд Александрович часто проигрывал. Не оправдывал он свое героическое имя. Кто из родителей придумал ему такое имячко? Откуда в чувашской глубинке появился вдруг спрос на столь причудливые имена? В общем, имя Роальд досталось нашему герою явно не по адресу. Не с таким звонким именем надо было ходить по жизни этому тихому и скромному человеку, не умеющему не за себя постоять, не за других.
Командир БЧ-5 капитан-лейтенант Лисовой Алексей Антонович был, по сравнению с Николаевым, очень колоритной фигурой. Родом он был с Северного Кавказа, уроженец города Моздока. В Моздоке проживали его родители. Родители механика имели прямое отношение к казачеству. Алексей Антонович был настоящий казак. Рост выше среднего, крепкого телосложения. Голова курчавая. Черты лица крупные, на лбу и на правой щеке шрамы. Эти шрамы придавали нашему механику прямо-таки героический вид. А если к его портрету добавить еще мощный голос с легкой хрипотцой, то вам станет ясно, какое место в офицерской иерархии должен был занимать этот человек. Характер он имел спокойный и сильный. Мужик настоящий. Постоять и за себя и за народ мог всегда. Обладал он и чувством юмора. Это качество часто помогало ему разряжать обстановку в сложных, а порой и критических ситуациях.
Его помощник, командир группы движения Юдин Юрий Александрович являлся типичным представителем нашей интеллигенции. К моему стыду, я даже не поинтересовался о его родителях. О том, кто они были, я уже не узнаю никогда. Во всем облике младшего механика присутствовала какая-то утонченность. Порода чувствовалась в нем за версту буквально в каждой черточке. Он был коренным ленинградцем, влияние этого северного города наложило отпечаток на поведение и образ мыслей. Юра был среднего роста, астенического телосложения, имел легко выраженную сутулость. На атлета он явно не тянул. Волосы светлорусые, зачесанные назад, лицо продолговатое, глаза голубые, нос крупный, рот очерчен крупными губами. Несмотря на превосходное чувство юмора, по своей внешности Юдин был натуральный Пьеро, уголки рта в любых жизненных ситуациях были направлены вниз, в сторону ботинок. Своим хорошо поставленным голосом, этим сочным баритоном Юрий Александрович рассказывал удивительные истории. Темы его рассказов были, как правило, очень грустные. Тем не менее, он во всем грустном и скорбном находил смешные и комичные стороны, так талантливо умел все это преподнести своим слушателям, что все вокруг просто корчились от хохота. Потрясая всех своим искрометным юмором, откуда он у него только брался, Юдин всегда имел спокойное, даже какое-то отрешенное выражение лица. Удивительное дело, но при всей своей памятливости я не могу воспроизвести ни одного рассказа Юрия Александровича. Истории, повторяю, самые банальные, даже заурядные, но их исполнение было настолько артистичным и наполнено такими живыми красками и интонациями, что на бумаге это просто невозможно передать. Уж так иногда случается, что сто человек наблюдают один и тот же эпизод, но для девяноста девяти человек – это сплошная проза жизни, история, которая не заслуживает ни одного доброго слова. И только один из живых свидетелей этого заурядного события вдруг оказывается способен разглядеть в его черно-серых красках россыпи бриллиантов. Все рассказы Юрия Александровича рождались экспромтом, он никогда не повторял их потом, но даже, если вдруг, и бисировал на потребу благодарных слушателей, то воспроизводил свой рассказ совершенно по-новому, но также дьявольски остроумно и талантливо. Сколько я живу на этом свете, но ни одного рассказчика, близкого по своему таланту Юрию Александровичу, я не встретил на своем пути. Конечно, скажете вы, есть гениальные баечники-актеры. Один Лев Дуров чего стоит. Да вы, конечно же, правы, но ведь Дуров артист и мастерство рассказчика, является составной частью его профессии. А тут самый обыкновенный офицер, представитель далеко не самой чистой профессии – типичный «маслопупый» и вдруг такой фонтан остроумия и красноречия, такая вот глыба. В быту Юра был очень скромен, на подвиги его никогда не тянуло, он умело обходил все соблазны и искусы, неизбежные на флотской службе, не поддавался стадным чувствам. Вместе со своей женой Наташей он представлял хороший семейный дуэт. Детей у Юдиных не было, в Палдиски они жили в одной квартире с Гариными (надеюсь, что вы еще не забыли, кто такой ПОШП-67). Я всегда дружил с механиками, они почему-то мне всегда были близки по духу. С Юдиным мне было удивительно легко общаться. Несмотря на свою аристократическую утонченность, Юрий Александрович был прост и сердечен. Но и на него нападали порой приступы хандры и черной меланхолии, в эти минуты он становился молчаливым и печальным. Все с пониманием относились к таким нюансам его поведения и не лезли в душу напролом. В отношениях с начальниками у Юдина никогда не проскальзывало элементов заискивания и подобострастия, он никогда не опускался до проявлений мелкого подхалимажа и всяких лакейских жестов. Чувство собственного достоинства в нем было развито необыкновенно, для него оно было превыше всего.
Штурман Юра Линяев был простоватым малым, лишенным ярко выраженных волевых задатков. Он был мечтательным и веселым раздолбаем. Ростом невысок, широкоплеч, черноволос. Несмотря на широкий костяк своего скелета, атлетизмом Юра не блистал, был рыхловат, к спорту совершенно не тяготел. В его характере было много несобранности, необязательности. Из-за этих качеств Линяев часто попадал в неприятные ситуации. Однажды Линяев пригласил офицеров в ресторан. Наиболее приличным заведением считался ресторан в рижском аэропорту, к тому же, до него было легко добираться на рейсовом автобусе. На латышском языке слово аэропорт означает Lidosta. И вот в эту “лидосту” как раз и направилась группа лодочных офицеров, для того чтобы посидеть и отдохнуть, расслабиться после трудового дня. Выпили, закусили. Показалось мало, - повторили по-новой. В конце ужина официант приносит счет и тут обнаруживается, что Линяев забыл захватить с собой деньги. Офицеры были очень озадачены случившимся, все начали рыться в своих карманах, но нужной суммы собрать не смогли. Приняв упреки в свой адрес, штурман постарался исправить положение, он пообещал привезти деньги (он их, оказывается, по рассеянности забыл в каюте на плавказарме). Слетать на такси туда и обратно, много времени не займет. Офицеры собрали деньги на такси и отправили Линяева в расположение части. Свободных такси вблизи аэропорта не оказалось, время было уже позднее, штурман решил добираться до Усть-Двинска на автобусе, который также пришлось долго ждать. Появившись в первом часу ночи на ПКЗ-49, Линяев всех переполошил своими криками о помощи. В течение нескольких минут все обитатели плавказармы уже знали, что офицеры подводной лодки «С-381» сидят в ресторане и не могут расплатиться с официантом. Долго и нудно Юра Линяев метался по офицерским каютам в поисках денег, а когда наскреб нужную сумму и выскочил на «большак», общественный транспорт уже не ходил. К ресторану Линяев так и не приехал, напрасно офицеры ждали своего спасителя. Ресторан уже закрывался, офицерам пришлось искать выход из создавшейся ситуации, они оставили под залог свои ценные вещи. Из ценных вещей, ценнее часов у советских офицеров больше ничего не водилось. Золотые кольца, как известно, носить запрещалось, ношение же наручных часов, наоборот, даже приветствовалось командованием всех степеней. Приехав на ПКЗ-49, ребята хотели переговорить с Линяевым, но тот уже крепко спал. На следующий день офицерам стали известны подробности безобразного поведения штурмана. Получилось так, что он всех невольно «заложил с потрохами». По наивности, а может быть по глупости, но своих товарищей он выставил в дурном свете. Состоялся серьезный разговор со штурманом, который подвергся уничтожающей критике. Напрасно Линяев пытался найти слова оправдания, в глазах своих товарищей он упал ниже нулевой отметки. Итог разговора подвел мудрый механик.
С таким, как ты, Линяев, я бы в разведку не пошел, - произнес Алексей Антонович свою финальную фразу.
В последующие дни уже никто из офицеров не ходил с Линяевым по ресторанам, все знали, что человек он не надежный. Если куда-то и отправлялся теперь наш штурман, то только в одиночку.
Линяев, ко всему прочему, был еще и очень ленив, на героические усилия по наведению порядка в своей боевой части он был не способен. Из-за своей ленности Юра получил прозвище «Лентяев», которое было созвучно его фамилии, потому и прилипло к нему накрепко. Так и остался штурман в моей памяти Лентяевым.
В личной жизни у штурмана тоже не все было благополучно. Жена его была коренной ленинградкой, но менять Ленинград на Палдиски не хотела даже на минуту. Он была красивой женщиной, похожей на куклу. Несколько раз она приезжала к своему мужу на побывку, однажды даже зашла к нам в гости, хотела познакомиться с моей женой. Во всем облике этой женщины чувствовалась какая-то недалекость и пустота, велико было и ее презрение к нашему далеко не столичному быту. Ростика жена Линяева была маленького, но при этом, она была довольно ладная, фигуристая. На голове штурманши громоздилась высокая прическа (в ту пору это было модно). Лицо молодой женщины выше всяких мер было размалевано косметикой. Нашего штурмана систематически «подзуживали» и доводили до «белого каления» отдельные офицеры, но чаще всего – мичмана, они откровенно издевались над особенностями семейной жизни командира БЧ-1-4. Штурман буквально сатанел от обиды и вымещал свое зло на супруге в те редкие минуты ее пребывания в Палдиски. Иногда Юра напивался до состояния полной невменяемости и закатывал своей благоверной грандиозные скандалы с битьем посуды и крушением мебели. В ответ на происки мужа, его жена звонила в комендатуру и дебошира увозили подальше от греха. Однажды и мне пришлось вторгнуться в семейную идиллию супругов Линяевых. Юра опять начал буянить дома, его жена позвонила дежурному по бригаде. Из лодочных офицеров кроме меня, как нарочно, никого в команде не было, поэтому мне и поручили, нейтрализовать хулигана Линяева, забрать его и под белы рученьки отвезти в комендатуру. Для большей убедительности дежурный по бригаде выделил мне в помощь четверых крепких моряков. Не возьму себе в толк, почему от выполнения этой деликатной миссии самоустранился дежурный наряд комендатуры, почему его функции пришлось выполнять мне. Но деваться было некуда, и я поехал на квартиру к штурману. По приезду я обнаружил, что жена штурмана не избита (у нее даже многоэтажная прическа не пострадала), из посуды было разбито одно чайное блюдце, да еще стул валялся на полу в вальяжной позе. Вот и все вещественные доказательства грандиозного семейного скандала. Линяев также был не сильно пьян, хотя душевное его состояние было надломленным. Он плакал, ругался, проклинал все на свете. Мой приезд с «группой захвата» окончательно вывел Линяева из равновесия. Какие только проклятия не кричал он в мой адрес.
Подожди, доктор, не радуйся. Когда-нибудь и твоя жена изменит тебе. Поверь, все они, бабы, одинаковы. Все они стервы. Придет время, и ты вспомнишь мои слова, отольются тебе мои слезы. И вообще, ты не доктор, ты жандарм. Ты арестовывать меня приехал? Какая же ты сволочь!
Этих проклятий было еще много, но я выполнил свою полицейскую функцию и упек несчастного штурмана в комендатуру. На душе моей было мерзопакостно. «И почему именно мне выпало «счастье», вторгаться в чью-то семейную жизнь, арестовывать своего товарища по службе, - думал я, - ведь я же врач по профессии, не должен я быть унтером Пришибеевым, я должен людей лечить, в этом должно быть мое призвание». С этими невеселыми мыслями я бродил по территории части в течение нескольких часов, долго я еще не мог успокоиться. А пророческое предсказание Линяева я пропустил мимо ушей.
У тебя семейная жизнь не сложилась, товарищ штурман Юра Линяев, вот и кусай свои локти, - размышлял я о некоторых высказываниях моего сослуживца, - а в моей личной жизни все будет хорошо, моя Аллочка пойдет за мной хоть на край света и никогда меня не бросит, ни на кого не променяет. Я в ней уверен даже больше, чем в самом себе.
Особой везучестью Линяев также не отличался. Однажды он возвращался из очередного отпуска. Маршрут движения отпускника пролегал через Москву, в столице у штурмана была пересадка на другой поезд. Но, как говорится, свинья всегда найдет грязи. Линяев, в ожидании посадки на свой поезд, «скоротал время» в вокзальном ресторане. Приведя себя в соответствующее состояние, наш офицер вскоре стал легкой добычей военного патруля. Подвыпившего офицера препроводили в комендатуру. Мне неизвестно, как себя вел Линяев в комендатуре, но видимо, не лучшим образом. В комендатуре с задержанного сняли верхнюю одежду, выкрутили руки за спину, после чего сапогами пинали по лицу. После экзекуции штурмана отправили на гауптвахту, где он и отсидел трое суток. Когда в часть пришла «телега» из Москвы с описанием подвига штурмана подводной лодки, начальник политотдела бригады кричал как последний полудурок, ужаленный в одно место.
Само собой разумеется, что у Линяева имелись взыскания на все случаи жизни, помимо служебных взысканий у него были и партийные «фитили». На партийных собраниях штурмана подвергали самой убийственной критике, самым беспощадным судьей был механик Лисовой, который совсем разочаровался в штурмане, не верил в его духовное возрождение.
Командир БЧ-3 капитан-лейтенант Борис Кулаков служил в офицерах уже давно, где-то около пяти лет. В вопросах службы был искушен. Служебного рвения не показывал, но был довольно хитрой бестией. В случае надобности умел всегда все обставить должным образом, пустить пыль в глаза. Опыт его службы на разных лодках позволял ему находить единственно правильное решение. После успешно проведенного тактического маневра все поползновения атакующей стороны всегда бывали отражены, причем с хорошими дивидендами для обороняющейся стороны. Минный офицер имел рост выше среднего, телосложения был атлетического, физкультурой не пренебрегал, хотя к спорту был равнодушен. Черные густые волосы, карие глаза навыкате, толстые пухлые губы. Вот таков был портрет командира БЧ-3. Служебная карьера Бориса Григорьевича развивалась успешно, все воинские звания он получал в срок, без малейшей задержки. Боря обладал чувством юмора, развитым в достаточной мере. Он с удовольствием рассказывал анекдоты, всегда был шумен, весел, говорлив. По характеру он был типичный сангвиник. А еще Кулаков любил пугать начальников. Он, то вдруг упомянет в разговоре о своем высокопоставленном дяде Феде, имея в виду члена Политбюро ЦК КПСС Федора Кулакова, то вдруг его подвезут на причал в машине Командующего Балтийским флотом. Начальники постоянно чувствовали себя в напряжении, опасаясь ежеминутного подвоха. Байки про дядю Федю были, конечно же, чистым блефом, никаким дядей видный партийный деятель минеру Кулакову не приходился. Но разбираться в хитросплетениях генеалогических деревьев своих подчиненных у начальников просто времени не было. По иронии судьбы у обоих Кулаковых имелось даже какое-то портретное сходство. Использование же машины командующего было небольшой мистификацией минного офицера. С адъютантом Командующего Балтийским флотом капитан-лейтенантом Тушиным наш Боря не только учился в одном учебном заведении, но и находился в дружеских отношениях. Тушин всегда был готов помочь своему приятелю, предоставлял Борису машину своего босса, догадываясь о фуроре, который будет сопряжен с приездом начальственной «тачки» к корабельному причалу. Получив сигнал от дежурной службы о приближении машины командующего, командир лодки пулей выскакивал на причал и застывал в ожидательной позе, приставив руку к козырьку. Как же велико бывало его разочарование, когда из машины вместо комфлота адмирала Михайлина В.В. вылезал минер Кулаков Б.Г. Следствием командирского конфуза являлись ругань и плевки. Дружба с адъютантом командующего также помогала Борису Григорьевичу в создании вокруг себя некоего ореола неуязвимости. Никогда и никто из начальников, ни командир лодки, ни комбриг, ни, тем более, флагманский минер, к командиру БЧ-3 подводной лодки «С-381» сильно не приставали, давали ему возможность жить спокойно. Боря, бесспорно, был опытным и мудрым человеком. Его советы мне, молодому лейтенанту, были всегда своевременны и полезны, в них всегда содержалось рациональное зерно. Я Кулакову за это всегда был чрезвычайно признателен.
