Сойдя по трапу на борт плавучей казармы, я невольно бросил свой взгляд на лодку. Корабль был весь покрыт коркой льда. Лед свисал с леерных ограждений и боевой рубки причудливыми сталактитами. Зрелище было красивым, почти волшебным. Зима и впрямь выдалась суровая. Вместе с офицерами, моими новыми товарищами Арнольдом Литвиновым и Юрой Косоротовым, я тут же сфотографировался на фоне оледеневшего корабля. Нас быстренько разместили в каютах ПКЗ (плавказармы). Плавказарма ПКЗ-50 являлась вспомогательным судном, предназначенным для размещения и проживания экипажей подводных лодкок. Плавказарма была совершенно новая, ее только что построили на судостроительных верфях Финляндии. Все на этом чудесном судне дышало новизной и каким-то приятным, невиданным ранее уютом. Здесь все было так великолепно исполнено, что можно было жить и отдыхать всласть, ни о чем не задумываясь. Каждому офицеру предоставлялась отдельная каюта, мичманы размещались по двое, а матросы и старшины, – по 4 – 6 человек в каюте. Привычных для нашего понимания матросских кубриков в проекте плавказармы не было предусмотрено. Койки в каютах были очень удобными в функциональном отношении.
Одеяла и постельное белье были абсолютно новыми, от них исходил заграничный дух. Наше обоняние чутко улавливало этот неведомый до сей поры заморский аромат. Из всего предложенного набора удобств обращали на себя внимание и радовали глаз красотой умывальники, в комплект которых входили навесные зеркальные шкафчики. Никто из нашего экипажа не встречался ранее со столь приятным и радующим душу сервисом. Мебель в каютах была также тщательно подобрана, было все самое необходимое для комфортного проживания. На судне был великолепно оборудованный продпищеблок. Котлы и плиты на камбузе были электрические. Все оснащение (кастрюли, посуда, разделочный инвентарь) было финского производства. Среди посуды обращали на себя внимание стаканы из небьющегося стекла. На плавказарме много еще чего было: комната отдыха, кинозал, бани-душевые и даже настоящая сауна. Распорядок дня обеспечивался из дежурной рубки, откуда все команды подавались по трансляции громкоговорящей связи. Обустроившись в каютах ПКЗ и отобедав на лодке, переход на плавказарменное довольствие предстоял лишь на следующий день, часть офицерского и мичманского состава, запросив добро у командира, отправилась в город настречу приключениям. Желающих “проветриться” набралось человек 6-7. Нестройной колонной, напоминающей журавлинный клин, офицерско-мичманская группа покинула пределы морской гавани и зашагала навстречу первому злачному месту. Впереди группы, на острие косяка, шел лодочный замполит капитан 3-го ранга Струц Владимир Ефимович, а за ним поспевали все остальные товарищи-подводники. Замполит был маленького росточка, весьма тщедушного телосложения, а мичманы были высокими и крепкими, красномордыми и в меру пузатыми. Да, в общем-то, уж не настолько они были громадными, просто замполит был в сравнении с ними мелковат по своим габаритам. Проходя извилистыми и мрачноватыми улицами и переулками Балтийска с вереницей обшарпанных одноэтажных домов мы, наконец, добрались до первой городской достопримечательности.
Кафе-пивная не имела названия и представляла собой обыкновенную забегаловку, исполненную в духе худших традиций. В народе это питейное заведение получило название “Мутный глаз”. Здесь обычно собиралась всякая пьянь и рвань. Но в мире нет таких вершин, которых бы не одолел простой советский подводник. Кафе только что закрылось на время обеденного перерыва. Казалось бы, культурная программа близка к срыву. Но не таков был Владимир Ефимович, чтобы так просто остановиться на полпути. Он, не долго думая, подошел к запасному входу в кафе и энергично постучал кулаком в дверь. – Открывай двери! Подводники пришли! – раздался его громкий голос. Сначала была тишина, затем за дверью послышалось какое-то шевеление, хихиканье. Двери запасного входа распахнулись, и моряки шагнули под сень гостеприимного питейного заведения. А дальше пошло веселье, пиво, вино и водка заказывались попеременно. Подводники стали быстро приходить в свою “норму”, то есть пьянеть. Я совершенно случайно оказался в составе “отдыхающей” группы, в культпоход меня пригласил замполит. Отказываться было как-то неудобно, Струц мог неправильно расценить мой уклонизм. Так что пришлось укрепить монолитность наших рядов и принять участие в увеселительном мероприятии. Я не был закаленным “бойцом”, принимать на грудь рекордные граммы и килограммы не умел и, что самое главное, не хотел. Мой затуманенный мозг своевременно оценил ситуацию и выдал единственно верное решение: "Дело пахнет керосином. Пора отсюда рвать когти, пока не поздно".
Наскоро придумав уважительную причину, не помню какую, я покинул кафе и решительно направился в часть. Морозный воздух освежил меня, привел в чувство. На корабль я прибыл совершенно трезвым, никто ничего плохого даже не заподозрил. Для себя же я сделал вывод, что надо быть подальше от замполита, иначе можно “загреметь под фанфары”. В моих опасениях оказалось много разумного. Владимир Ефимович возвернулся в расположение части поздно вечером в непотребном виде. Куда подевались мичманы, замполит не знал, не имел об этом ни малейшего представления. Никто из мичманов не вернулся в часть ни ночью, ни утром. Оказалось, что всех их забрали в комендатуру. Назревал скандал. Лодке предстоял выход в море для отработки противолодочных сил Балтийской базы, а тут некомплект личного состава. Но командир лодки Александр Николаевич не зря считался умницей и дипломатом. Он блестяще “разрулил” эту ситуацию и вызволил заблудших мичманов из неволи. Никто и ничего не высказывал вслух корабельным специалистам, попавшим в сложный переплет. Казалось, что все это было в порядке вещей, вполне привычным делом. К тому же всем было хорошо известно, какая в Балтийске злющая комендатура. Военный комендант Балтийска полковник Рошовец Иван Степанович был личностью знаменитой. Легенды и всякого рода байки о невероятном усердии коменданта гарнизона со всякими курьезными наворотами, чудинками и дуринками были на устах не только жителей Балтийска, но и гораздо более обширной аудитории. Весь Балтийский флот знал Ивана Степановича, как отменного служаку и чрезвычайно популярного приколиста, каждое действие которого по наведению порядка содержало массу забавных эпизодов. Но страж порядка комендант города Балтийска был действительно неподражаемый. Ни одно даже самое незначительное нарушение не могло остаться не замеченным. Иван Степанович лично сам измерял ширину брюк, длину шинели, проверял прически военнослужащих. Помощники коменданта были выдрессированы своим боссом в духе самых жестких уставных требований. Что уж говорить о появлении в городе не совсем трезвого мичмана или офицера, участь его была не завидна. Не мудрено, что наших мичманов задержали и арестовали. От гауптвахты их спасло только вмешательство командира подводной лодки.
Наша лодка, пополнив свои запасы, совершила одно за другим несколько выходов в море. Все они были непродолжительны по времени. Я постепенно привыкал к новой среде обитания. Замкнутое пространство меня ничуть не тяготило. Коммуникативные качества у меня оказались также на должном уровне, я быстро вписался в коллектив и чувствовал себя вполне комфортно. Многое мне еще предстояло постигать, но главный вывод я уже сделал, - я могу стать подводником.
Сразу же после нас в Балтийск на зимовку прибыли две средних подводных лодки из Кронштадта. Их экипажи так же оперативно были расквартированы на плавказарме. Вскоре мы все перезнакомились и стали жить дружной семьей. Боевая подготовка кронштадтских лодок проходила по сценарию, отличавшемуся от нашего. Дело в том, что эти силы не подчинялись командованию Балтийского флота, а замыкались по вертикали на командование Ленинградской военно-морской базы, имеющей статус флота. На Балтийском море, оказывается, было два флота.
За 3 дня до наступления нового года выходы кораблей в море были приостановлены приказом Командующего Балтийским флотом. Как раз в эти дни, нашу лодку покидал старпом капитан-лейтенант Ласкорунский Петр Фокович, он получил назначение на подводную лодку “С-297”, ту самую, мою родную и ненаглядную, с которой я был недавно откомандирован. Уезжая в Таллин, Ласкорунский вызвал меня в свою каюту и потребовал отдать ему зачетный лист. С этим зачетным листом я не расставался, постоянно носил его с собой и заносил до неприличного состояния, почти до дыр. Убывая в командировку, я обещал командиру Голубкову подналечь на учебу, сдать все зачеты на лодке Балабанова. Но свои обещания я, естественно, не выполнил, мало того, я даже ни разу не вспомнил не только о зачетах, но даже об этом треклятом зачетном листе. С замирающим сердцем я прибыл в каюту старшего помощника в ожидании неприличных вопросов, занудливых нотаций, гневных взглядов и прочих воспитательных приемов. Петр Фокович попросил у меня зачетный лист. С виноватым видом я протянул старпому эти сложенные в несколько раз и весьма потрепанные бумаженции, которые как раз и являли собой тот самый ненавистный документ, который попортил мне столько крови, но так и остался девственно чистым почти на всем своем пространстве. Ласкорунский молча взял мою “зачетку” расписался в каждой строчке на всех ее страницах, после чего положил данный документ к себе в портфель. Как оказалось, мое плаванье на перволинейной лодке без сдачи зачетов на самоуправление медицинской службой, является грубым нарушением требований корабельного устава. Мой зачетный лист со всеми зачетами и оценками, оказывается, с нетерпением ждали в штабе бригады, для того чтобы включить мою фамилию в приказ о вступлении в должность.
Старпом не высказал мне ни единого упрека, видно ни один я такой бедолага бился «головой о переборки», как рыба об лед, но так ничего и не достиг. После отъезда Петра Фоковича мне стало даже немного обидно за те бесплодные многочасовые бдения в прочном корпусе, когда я пытался изучить устройство подводной лодки и сдать зачеты на допуск. Если бы я тогда знал, что моя “зачетная эпопея” завершится таким финалом, я бы, наверное, не напрягался так сильно, в надежде объять необъятное и постичь непостижимое. И все же, в будущем, мои затраченные усилия окупятся сторицей. Оказалось, что даже такой нетехнический человек как я оказался тоже на что-то горазд, не так уж я и плохо изучил устройство подводной лодки. На многочисленных проверках, регулярно проводимых штабом бригады и дивизии, мой уровень знаний иногда оценивался даже выше, чем у других корабельных специалистов. Меня всегда ставили в пример на всех разборах и подведениях итогов. Не пропал мой тяжкий труд. Не был я на лодке балластом, инородным телом. Спасибо за науку Голубкову, Волкову и Касапову, не зря они истязали меня. Понял я теперь, что делали они это из добрых побуждений. Они хотели, чтобы я стал настоящим подводником.
Вышел из каюты старшего помощника я в каком-то просветленном состоянии, глуповато улыбаясь и все еще не веря в достоверность случившегося. Казалось, что тяжкий груз свалился с моих плеч. Но эта радость оказалась не последней в тот памятный день 29-го декабря. После ужина меня вызвал к себе командир и сообщил, что отпускает меня на побывку к жене. Радости моей не было границ. А ведь я даже ни на что и не надеялся и просить ничего не собирался. Командир все решил сам. Он понимал мою ситуацию, знал, что я переживаю за жену. В семье Александра Николаевича недавно родилась дочка, поэтому он благоволил всем отцам настоящим и будущим. Сам же он, в силу своего служебного положения, не слишком часто мог бывать дома. Подписывая мой отпускной лист, командир спросил: “Управишься за 5 дней?» «Так точно, товарищ командир, - ответил я, - управлюсь». Балабанов поставил печать на бланке и сказал на прощание: «3-го января тебе необходимо вернуться на корабль, потому что на 4-е число запланирован выход в море. Ясно?» Конечно же, мне все было ясно. Даже если бы мне дали 4 дня, я бы и эту меру поощрения принял с превеликой радостью, ни на йоту не нарушив данное командиру обещание. В эти минуты я почувствовал такую ответственность, что готов был пешком идти по шпалам, готов был расшибиться в лепешку, только бы не подвести командира. На следующее утро я уже был в полной готовности к отъезду, нетерпение мое было так велико, что я пренебрег завтраком и помчался на вокзал, где обнаружил, что добираться до Калининграда придется автобусом. Желающих ехать на автобусе было много, но я все же в него влез. Шоссе от Балтийска до Калининграда в отдельных участках было основательно заметено снегом, накануне была сильная метель. Тем не менее, наш автобус бодро мчался по дороге. Конечная цель маршрута была уже близка, когда снежные заносы едва не сыграли роковую роль. На одном из поворотов автобус занесло, и он свалился в кювет, при этом он лег на свой правый бок, заблокировав тем самым входные двери. Никто в автобусе не пострадал, но с выходом наружу были некоторые проблемы. Пришлось пассажирам выбираться на свежий воздух через кабину водителя. Вскоре все пассажиры уже стояли на обочине дороги рядом с недееспособным транспортным средством, потом всех нас подобрали проходящие мимо автобусы. Около двенадцати часов дня я уже был на калининградском вокзале. Взяв билет на поезд, я телеграфировал маме о том, что 31 декабря буду в Шайковке. Я знал, что она непременно приедет туда, чтобы увидеть своего сына. Утром 31 декабря я прибыл в Шайковку и постучал в дверь дома. Все были удивлены моим приездом и страшно обрадованы. Но больше всех радовалась моя Аллочка, она прямо вся сияла от счастья. Ее даже не очень расстроило мое сообщение о том, что 2-го января я должен уехать обратно. Новый год мы встретили весело. Моя мама приехала за 4 часа до наступления нового года, так что все мы были в сборе. Пили шампанское, смотрели по телевизору «Голубой огонек», пели песни. На душе было все светло и прекрасно, не хотелось думать ни о чем плохом. Я вступил в новую жизнь, о которой раньше не мечтал. Что же принесет мне и моим близким новый 1970 год? Как хотелось бы, чтобы новый год нашей жизни был счастливым во всех отношениях. Я должен стать отцом. Интересно, кто же у меня должен появиться на свет? Сын или дочь? Хотелось бы, чтоб первый ребенок непременно был сын. А впрочем, какая разница. Главное, что он наш, – желанный и родной.
Сколь ни грустно мне было расставаться с женой, но никаких колебаний в моей душе не было, и действовал я решительно. 2-го января, как и положено военному человеку, я уже мчался на всех парах к месту службы. На корабль я прибыл вовремя и сразу же доложился командиру. Александр Николаевич, выслушав мой доклад, даже бровью не повел. Он, оказывается, и не сомневался в моей надежности.
