В феврале 1961 года мы с мамой покинули город Великий Устюг навсегда, для того чтобы начать новую жизнь. В Брянске жила тетя Шура, которая и приютила нас временно в своем доме. Для перемены места жительства имелись две существенные причины. Первая из них – мамина работа. С 1945 по 1961 год мама бессменно работала заведующей городским отделом здравоохранения. Эта работа ее до крайности измотала и подорвала здоровье. Работать плохо она не могла, поэтому выкладывалась все эти долгие годы на «полную катушку». Горя желанием, заниматься лечебной работой, мама, тем не менее, не могла об этом даже подумать. Неоднократно она ставила на исполкоме вопрос о своей замене на посту заведующей горздравотделом, но ее никто не поддержал. Она была коммунистом и обязана была соблюдать партийную дисциплину. Находясь в «прокрустовом ложе» партийной системы,  вырваться на волю по-хорошему было невозможно. Но сил и здоровья становилось все меньше. Нужно было на что-то решаться. Была и вторая причина – будущее сына. Беззаботно живя в глухой провинции, учась в школе кое-как, в основном, на тройки, я не очень-то задумывался о своем будущем и, по большому счету, не имел никаких  перспектив для получения приличного образования. Самое ужасное, что у меня в пятнадцатилетнем возрасте не было никаких позывов и стремлений, изменить что-то в лучшую сторону.


Я был горд тем, что живу в Великом Устюге, а то, что я деградирую  в среде сверстников, ни к чему не стремящихся – я не замечал. Учиться хорошо в нашем классе было не престижно.  Все учились плохо, и я тоже не был исключением из правил. Не сворачивая с наезженной колеи, я плыл по течению, отбывал номер. Чашу терпения моей матери переполнил мой отказ переехать в Москву. Дедушка и бабушка Викторовы предлагали мне переехать к ним, в квартиру на улице Чайковского, прописку в столице они гарантировали (у деда были какие-то связи). Теперь, с высоты прожитых лет, я особенно остро ощущаю всю глупость и нелепость своего отказа, замешанном на провинциальной дремучести и подростковом негативизме. С моим упрямством мама, по-прежнему, не могла справиться. В девятом классе я «переплюнул» все свои прежние показатели в школьной успеваемости и перешел в разряд неуспевающих по целому  ряду предметов. На этот раз мама серьезно и сурово поговорила со мной, мне вдруг стало стыдно. Первый раз в жизни я задумался о своем настоящем и будущем. Дорога в Москву была уже для меня  закрыта. Я согласился ехать с мамой в Брянск, к тете Шуре. Покинуть родной город для меня было тяжело, а для мамы – сложно. Для ее увольнения с работы нужны были веские аргументы. И они нашлись. Официального развода с Львом Васильевичем у нее не было. Отец не помогал мне материально, но иногда кое-где «мелькал» на дорогах жизни, демонстрируя свое неизменное обаяние и радушие, вперемешку с полным равнодушием.


Одна из моих поездок в Москву обернулась  ссорой с  бабкой Викторовой. Причины ссоры самые банальные – она пыталась мной командовать и где-то нечаянно перешла ту грань, за которой следует унижение человеческого достоинства. Я возражал ей предельно сдержанно, стараясь не давать волю своим  эмоциям. Но моя непокорность получила самый суровый отпор со стороны Веры Викторовны, которая не привыкла слышать какие-либо возражения, особенно со стороны детей.  До конца своих дней она  так и не смогла простить своего внука. Я и так не любил ездить  в Москву, столица  всегда утомляла меня своим шумом и суетой. Не сумел полюбить я ее и до сей поры. В Москве в ту пору мне нравилось мороженое, стадион «Лужники», метро, Третьяковка и Красная площадь. Все остальное я терпел, иногда с трудом. Посещение столицы почти всегда сопровождалось нанесением визитов к родителям отца, сам отец постоянно отсутствовал, находясь вдали от дома. Каждая встреча с бабушкой и дедушкой Викторовыми была для меня испытанием на прочность. Чувствуя свою какую-то вину передо мной, они пытались ее загладить проявлениями (а, скорее всего, демонстрацией) небывалой любви ко мне. Меня осыпали тысячами поцелуев, от чего я постепенно дурел и впадал в тихое бешенство. Моя северная бабушка Клаша почти никогда не целовала меня, она меня просто любила, ей не нужно было  подкреплять свою любовь какими-то дополнительными действами. Находиться под градом поцелуев бабки и деда для меня было непросто. Я чувствовал своим нутром не только их фальшь, показушность, но и полную свою беззащитность. Меня утешало лишь то, что все это временно. Терпя и страдая, я предвкушал, что скоро опять уеду к себе домой, к своей бабушке, которая не будет меня «зализывать».


Три раза я выдержал испытания «любовью», а на четвертый раз – сломался. Обстоятельства, вызвавшие у меня проявление бунтарского духа, покажутся вам просто смехотворными. В августе 1960 года мама решила показать мне Крым, Ялту и Черное море. Я ни разу не был на  море и жаждал его поскорее увидеть. Но по дороге в Москву я неожиданно заболел и меня, прямо с поезда, отвезли в Московскую клинику имени Пирогова, где я и провел около 10 дней. Серьезного в моем организме ничего не обнаружили, но время было упущено. Надо было решать, – куда ехать дальше? В Крым, Брянск или возвращаться обратно в Устюг. Мама хотела ограничиться поездкой в Брянск к сестре Шуре, а мне хотелось в Ялту. Вера Викторовна решила поддержать мою маму и попробовала меня убедить в разумности материнских доводов. Но я не хотел сдаваться и упорно «гнул» свою линию, чем вскоре вывел из равновесия бабушку, которая не привыкла терпеть возражения. Она усилила свою атакующую мощь, но этим она еще больше раззадорила меня и побудила  к ответным действиям. Раздавить меня как щенка бабушка Викторова так и не смогла. Она была вне себя от гнева и на прощание даже не взглянула в мою сторону, а только сказала моей маме: «Юлия Алексеевна, несчастная Вы женщина! Ваш  Виталик еще покажет себя. Он переплюнет и Левушку и Васечку». После этих бабушкиных напутствий, мы с мамой, с легким сердцем, поехали в Ялту, где прекрасно отдохнули. С бабкой Викторовой и ее «неземной» любовью было навсегда покончено. Больше я никогда ее не видел. Уже спустя много лет, моя мама показала мне письма Веры Викторовны, в которых она  осыпала меня своими проклятиями. Каждое из писем неизменно заканчивалось знакомыми до боли словами: «Юлия Алексеевна, несчастная Вы женщина»! 

     Когда мой отец узнал о моем «мятежном» поведении, он пришел в восторг и написал мне письмо, в котором восхищался  моей смелостью и независимостью. Со своей стороны он обещал всяческую поддержку, Эта поддержка вскоре понадобилась. Мать попросила отца прислать ей вызов, разумеется, фиктивный, требовалась простая формальность, чтобы ее отпустили с работы для «воссоединения семьи». Отец обещал посодействовать, но обещание свое не сдержал. Это было в его стиле. Даже в такой мелочи он проявил ничтожность своей души. Телеграмму нужного содержания маме прислали посторонние люди, хорошо знавшие ее. И маму отпустили.

     В Брянске мы, первое время, жили у тети Шуры. Мама устроилась на работу в больницу, я пошел в школу  учиться. Адаптация к жизни в большом городе проходила у меня непросто, ведь нужно было даже по-новому учиться разговаривать, мой окающий вологодский говор вызывал только насмешки окружающих. Класс, с которым я продолжил свое школьное обучение, был очень сильный и ровный по составу и представлял собой сборище талантов и гениев. Я в их когорте чувствовал себя инородным телом. Помимо своего вологодского произношения, я отличался от всех этих вундеркиндов физическими данными (был всех наголову выше и сильнее), а также полным отсутствием знаний в области точных наук. В гуманитарной сфере я  еще что-то собой представлял, а вот алгебра, геометрия, физика и химия для меня были – темный лес. Потребовались титанические усилия для того, чтобы «не вылететь из седла», удержаться в этом классе и даже завоевать уважение одноклассников. Справедливости ради следует признать, что авторитет и уважение я вскоре завоевал, но отнюдь, не отличными успехами в учебе, а своими спортивными достижениями, а также умением постоять за себя. Я никогда не считал себя драчуном, опыт раннего детства не в счет, там, в северных краях, мои бойцовские кондиции не котировались. Драться, тем не менее, мне приходилось, но лавров гладиатора я не снискал. Были случаи, когда меня побеждал более слабый соперник. На моей малой родине в кулачных боях существовал свой неписаный кодекс чести – бились один на один, до первой крови, лежащего на земле не били. В Брянске никаких понятий о чести у нападающей стороны не было и когда на меня напало около 15 человек (парни из соседнего класса), я возмутился, воспрянул духом и всех раскидал. Конечно, в моей победе была большая доля везения, масса всякого рода случайностей и совпадений. Единственное, что было неоспоримо – это мое моральное превосходство, которое я получил в ходе своего «противостояния превосходящим силам противника». К тому же, мое выступление носило публичный характер, и я просто не имел права струсить и опозориться. Мои одноклассники-отличники сидели за  своими партами и с интересом наблюдали за поединком, ожидая неминуемого моего конфуза. В пылу драки некоторым из этих зрителей я, нечаянно, в кровь расквасил носы. Сортировать на своих и чужих мне было некогда. Когда «сражение» закончилось, все меня поздравляли с победой. Я получил кличку «сибирский чалдон». Напрасно я пытался объяснять, что к Сибири не имею никакого отношения, что моя «Тмутаракань» находится совсем в другой стороне – меня никто не хотел слушать. Устав доказывать правоту своих географических познаний, я вынужден был согласиться с мнением класса и признать себя сибиряком. До самого окончания средней школы я пожинал лавры своего победного выступления, на мою личность больше никто не посягал, в ранге триумфатора я покинул город Брянск. Мое «боевое крещение» совпало по времени с одним из самых значимых событий в истории нашей страны. В тот день Юрий Гагарин полетел в космос. Это событие потрясло весь мир. За всю свою жизнь я не припомню больше случая, когда бы еще все вокруг так радовались и ликовали. Восторг был вселенского масштаба. На улицах города люди кричали «ура», обнимались и целовались. Казалось, что на таком небывалом подъеме, мы все очень скоро прорвемся  к  вершинам процветания и прогресса. Но, увы, наши надежды не оправдались. Чудо не состоялось.

     В конце 1961 года в целях скорейшего получения квартиры мы с мамой съехали от тети Шуры на частную квартиру. Из Устюга к нам приехала бабушка, мы опять воссоединились и стали жить в прежнем составе. В следующем году нам была предоставлена однокомнатная квартира со всеми удобствами. По сравнению с Устюгом, в брянских магазинах наблюдалось небывалое изобилие продуктов. Я переживал за бабушку и не представлял себе,  как она перенесет адаптацию к новым условиям жизни. Но бабушке новые условия обитания очень даже понравились. Живя в Брянске, она ни разу не вспомнила про самовар, про свою приверженность к речной воде, про дрова, печки, огород. Ей все это, оказывается, уже давно изрядно надоело. Она, как будто, стерла из своей памяти все лишнее и ненужное и погрузилась в негу и уют. У бабушки появилось масса свободного времени и она, с огромным удовольствием, стала вышивать, читать книги, газеты, журналы. Интерес к жизни у нее был потрясающий.  Я радовался тем переменам, которые появились в облике близкого мне человека. Когда я приходил  из школы, дома меня ждал не только обед, но и очередной обзор новостей. Бабушка пересказывала мне прочитанные  книги, комментировала услышанную по радио информацию. Ей все было интересно: полеты в космос, выступления политиков, мои успехи в учебе и спорте, мои друзья-одноклассники. Последние пять лет своей жизни бабушка провела в уюте и спокойствии, но, в конечном итоге, именно устроенный быт и хорошее питание (а если быть более точным, - не соблюдение диеты) сгубили ее. Умерла она от желчно-каменного перитонита. Врач-хирург, осматривавшая бабушку, так энергично надавила ей на область правого подреберья, что желчный пузырь не выдержал и лопнул. Возможно, тот врач-хирург все делал правильно, просто воспаленный орган находился в чрезвычайно ветхом состоянии и не выдержал обычной пальпации. Вполне возможно, что и маме, наблюдавшей за действиями врача во время осмотра, многое померещилось. Сыграл свою роль субъективистский подход, – речь шла ведь о здоровье родного человека. Во-вторых, моя мама хоть и была врачом, но вовсе не хирургом, а терапевтом. Терапевты, как известно, в вопросах обследования являются натурами излишне утонченными, осторожными.  Спасти бабушку никто не пытался, это даже никому из лечащих врачей не пришло в голову. Человек в возрасте восьмидесяти лет для общества и для будущего страны не представлял никакой ценности. Все старания моей матери, работавшей тогда заместителем главного врача больницы, направленные на спасение жизни бабушки, оказались напрасны. Хоронить бабушку приехали все ее дети. Впервые за весь послевоенный период, все они были вместе. Я очень тяжело пережил смерть бабушки, с ее уходом в мир иной закончилось мое детство, в котором, благодаря бабушке, я и так сильно задержался.

      Заканчивая рассказ о Брянском периоде своей жизни, хочу добавить, что школу я закончил неплохо, с тремя тройками (по биологии, астрономии и французскому языку). В конце своего школьного обучения, я уже не выглядел «белой вороной», так как научился цивильно разговаривать, основательно подтянул себя по всем предметам. Особенно меня радовал мой прогресс в области точных наук. Этому способствовали прекрасные учителя, а также  сильные и амбициозные ученики, с которых я невольно брал пример. Их уровня я, конечно, не достиг. Мне не хватило длины дистанции (слишком поздно я попал в этот математический коллектив) и, что греха таить, способностей, ведь по своему складу ума, я все же был типичным гуманитарием. Я не привозил грамоты с всевозможных физико-математических олимпиад, зато я неплохо писал сочинения по литературе, а по своему уровню знаний истории и обществоведения занимал лидирующее положение в классе. Мои спортивные достижения также были не плохими. Я был чемпионом Брянска среди школьников в беге на короткие дистанции и прыжках в длину, призером в соревнованиях  по прыжкам в высоту и в толкании ядра. Во всех этих легкоатлетических дисциплинах у меня был второй взрослый спортивный разряд. Верен «королеве спорта» – легкой атлетике, я остался и в своем будущем периоде жизни, когда учился в институте и служил на флоте.

     В то время, в школьном образовании начали проводить серию экспериментов, связанных с приближением школы к производству. Одиннадцатилетнее обучение с профессиональным уклоном коснулось и меня. В Великом Устюге, где начинал учиться в девятом классе, я осваивал на судоремонтном заводе специальности сварщика и трубопроводчика. Оказавшись в Брянске, мне пришлось осваивать профессию слесаря-сборщика радиоаппаратуры. По окончании школы вместе с аттестатом зрелости я получил также удостоверение слесаря-сборщика радиоаппаратуры 1-го разряда. Учебная практика на радиозаводе меня ничему не научила, так как я сидел на конвейере и выполнял одни и те же манипуляции. Цельного представления о сборке радиоаппаратуры я не получил. Мои продвинутые товарищи, в этом направлении достигли гораздо большего, они воровали на заводе радиодетали и дома занимались сборкой радиоприемников. Родители некоторых ребят были инженерами и помогали своим чадам  в конструировании. Воровство я всегда презирал, а отца-инженера в моем доме не наблюдалось. «Технарем» я опять не стал. В восемнадцатилетнем возрасте я окончил школу, с выбором своего дальнейшего пути у меня не было никаких сомнений и колебаний – медицинский институт, и ничего другого. Без особых усилий я поступил в Смоленский медицинский институт. Я не проходил никаких подготовительных курсов, со мной не занимались репетиторы, у меня  не было нигде  протекции (блата) –  я сам поступил в институт, используя багаж школьных знаний. Спасибо моим брянским школьным учителям, которые столько вложили в меня. В это же самое время мои бывшие одноклассники из города Великого Устюга в полном составе оказались за бортом высшей школы, в их числе мог бы оказаться и я. Спасибо моей маме за мудрость и прозорливость, она вовремя сориентировалась и вытащила меня из того дремучего болота. Брянск оказался моим спасательным кругом, с помощью которого мне удалось выбраться из дремучего болота посредствености и серости и  выплыть к берегам образования и науки. Все  выпускники нашего брянского класса, также как и я, с первого захода поступили в высшие учебные заведения. Многие из них попытались прорваться в престижные столичные ВУЗы, но там их талантов не разглядели. Получив такую «пощечину», ребята не дрогнули и поступили в Брянский институт транспортного машиностроения (БИТМ). Следует отметить, что большинство наших бывших учеников поступали в технические институты и только трое, в том числе и я,  в гуманитарные. Лишь одна девочка не стала никуда поступать, у нее не было желания учиться дальше и получать высшее образование. После школы она сразу же вышла замуж и была довольна своим выбором жизненного пути. Через несколько лет я встретил ее на улицах Брянска и узнал, что она счастлива в браке и у нее уже двое детей. Она располнела, но была хорошо одета, вся светилась радостью и выглядела вполне респектабельно. Об отсутствии высшего образования она не сожалела, потому что у нее в жизни  были другие приоритеты. 

     На протяжении целого ряда лет, после окончания школы я внимательно следил за успехами своих  товарищей, с некоторыми из них я долгие годы поддерживал дружеские отношения. Успешно завершив учебу в институтах, все они инженерами попали на производство, где и сгинули их таланты. И чем светлее была голова, тем никудышнее этот инженер выглядел на заводе. Жизнь все расставила по своим местам. Судьба, изрядно потрепав меня, оказалась, в конечном итоге, ко мне более благосклонной, чем к моим товарищам, которые стали жертвами неэффективного социалистического производства. Спустя 12 лет после окончания школы я вместе с женой и сыном приехал в Брянск, в свой очередной отпуск из заграницы. Счастливые, расфуфыренные, разодетые в заграничные шмотки, мы шли по улицам города. Вдруг, в толпе прохожих я увидел знакомое лицо, – это был один из тех самых школьных корифеев, на которого возлагались самые большие надежды. Он шел куда-то вместе со своей женой (также нашей одноклассницей), на руках у Саши (так звали моего товарища) был ребенок, девочка 3-х лет. Моему взору открылась невеселая картина. Прежде всего, я обратил внимание на то, как поблек мой товарищ: от волос на голове осталось одно воспоминание, кожа лица  нездорового цвета, взгляд тусклый, унылый. От прежней,  некогда спортивной, фигуры не осталось и следа, он похудел, сгорбился. Не намного лучше выглядела и его жена. Все трое были очень скромно, даже бедно, одеты. Товарищ, узнав меня, очень сконфузился и даже пытался как-то оправдаться. Я же старался ободрить его и тщательно подбирал нужные слова, хотя, со стороны, все это выглядело неуклюже и даже неискренне. Утешение мое на Сашу не подействовало.  В кафе, за кружкой пива, он с горечью рассказал мне, как тяжело ему живется и какие у него мрачные перспективы. На мой вопрос: «А как же твоя математика»? Саша только махнул рукой и ответил, что на заводе она никому не нужна, но с математикой он не порвал и занимается репетиторством. Это последнее, что позволяет ему оставаться на плаву и, просто, не сойти с ума. Больше я ни разу с ним не встретился, хотя еще много раз приезжал в Брянск.

     Трагично сложилась судьба моего школьного друга Валентина Федорова. Он обладал прекрасными математическими способностями, но никогда не выпячивался и старался все время быть в тени. Эгоцентризм поведения на основе постоянной борьбы за лидерство в математике ему был чужд. Федоров не собирался ни с кем конкурировать и жил в ладу с самим собой, он никогда не ездил ни на какие олимпиады, считая это ненужной суетой. У него никогда не было врагов и завистников. Бывали моменты, когда  Федоров ставил в тупик всех отличников. При решении задач повышенной трудности, только ему одному неоднократно удавалось справиться с заданием. «Гении» скрипели зубами от злости и нехотя признавали свои поражения. А Валентин (мы все его звали Валиком) был совершенно спокоен и даже, как  бы, безучастен ко всему происходящему. Мы быстро подружились с Валиком.  Он не был задавакой. Это качество его натуры мне очень импонировало.  К тому же, он умел слушать собеседника,  и был в меру ироничен. Так же как и я, Валентин был поклонником спорта и страстным болельщиком. У него дома был маленький телевизор, по которому мы вместе смотрели репортажи о  спортивных состязаниях всесоюзного и мирового уровня. Кроме того, Валик умел мастерски рассказывать всякие истории и байки, при этом невольно возникали ассоциации с бравым солдатом Швейком, которому также были присущи юмор, простота и добродушие. Подобно Швейку, мой школьный друг способен был любой свой рассказ изложить к случаю, когда он оказывался чрезвычайно уместным и своевременным, так сказать, в тему. С Валиком мы часто играли в футбол, бегали кроссы, боксировали, ходили в лес за грибами. Получив специальность инженера после окончания БИТМ,  Валентин был распределен на один из брянских заводов, где сразу же проявил недюжинные способности на ниве изобретательской и рационализаторской работы. Изобретения, сулившие производству многомиллионные прибыли, постоянно рождались в его голове. Но руководству предприятия это было совсем не нужно. Правда, имели место случаи, когда в умах директоров зарождались интересы шкурного характера, и они пытались присваивать изобретения моего друга, выдавая их как свои. Промучавшись на одном заводе и не получив там никакой поддержки, Федоров перешел на другой завод, где история с его изобретательством повторилась. Везде и всюду он вызывал у «генералов производства» лишь раздражение и головную боль. Разочаровавшись в существующих методах производства и не найдя там себя, Валентин навсегда порвал с заводской жизнью и ушел работать преподавателем сварочного дела в ПТУ, где и проработал до конца своих дней. Он стал хорошим преподавателем, но, кроме того, он делал курсовые институтские работы многим студентам, иногда он подрабатывал, выполняя сварочные работы друзьям и знакомым. Все его очень любили и уважали. Расплачивались, как обычно, - «жидкой валютой». И так все время, постоянно, систематически. Закончилось все очень печально. Валик спился окончательно и бесповоротно. Умер он скоропостижно. Пришел в магазин за продуктами, почувствовал себя плохо, упал, смерть наступила мгновенно. Валентину Антоновичу не было еще 55 лет. Сколько бы пользы мог принести этот талантливый и добрый человек, если бы он родился и жил в другой стране.