« Делай, что должно, и будь, что будет!»
(Рыцарский девиз).

 

            5 января 1985  года я, уже переодетый в форму МВД, (маскировка от «вероятного противника» всё еще была в силе), предстал «пред светлы очи» начальника Учебного центра в Обнинске. Как полагается, доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей службы. Капитан 1 ранга, (здесь – полковник),  Е. Золотарев, знавший меня еще по службе на Севере, посмотрел на меня с недоумением:

- Откуда Вы, Альберт Иванович?  На какую должность к нам назначены?

Вот это номер!  Начальник Центра не знает, кто и зачем к нему назначен! Пришлось объяснить,  как и почему здесь оказался. Правда, на какую именно должность меня определили, я и сам не знал.  Золотарев тут же принялся звонить в Москву, благо здесь рядом, выяснять. Оказалось, что приказом Главкома ВМФ  я назначен в Учебный центр старшим преподавателем Цикла  БИУС, (Боевых информационно-вычислительных управляющих систем. Цикл - это типа кафедры в ВУЗах).   Обрадовался – дело новое, перспективное, для меня очень интересное. Однако радость была недолгой. Золотарев, оказывается, эту должность уже пообещал другому знакомому командиру с СФ, который очень хотел попасть именно на этот цикл. И попросил меня уступить. «Тем более, - сказал он, - с Вашим опытом службы и на многоцелевых, и на ракетных подводных лодках, Вам самое место на Цикле тактики». Что делать, не ломать же кому-то жизненные планы и самому с самого начала портить отношения на новом месте. Согласился.

 

          

        В Учебном центре в Обнинске. Меня тут же включили в знаменную группу. Слева с флагом  Е. Золотарев.

 

И началась моя служба на берегу. Для меня она особой сложности не представляла, потому, что приходилось бывать здесь раньше, что и как в учебном центре делается, я знал. На цикле тактики собрались, в основном, бывшие командиры подводных лодок. Возглавлял цикл В. Ваганов. С коллегами сошлись быстро, посидели вечерок в кафе, «обмыли» моё  представление и порядок.

Как старший преподаватель, я должен был учить командиров, вахтенных офицеров и в целом экипажи новостроящихся и прибывающих с флотов подводных лодок всему тому, чему сам, по выражению Любы Ерёменко, научился на флоте. Не такая уж большая трудность заключалась только в том, что предварительно я должен был лично разработать все планы и конспекты лекций, занятий, тренировок, учений по которым буду работать с экипажами. Потом надо было предъявить их начальнику своего цикла, потом Учебному совету Центра. Провести в их присутствии показательные занятия, учения, тренировки со слушателями. И только потом на заседании Учебного совета, после обсуждения качества проведенных занятий, новый преподаватель или допускается к самостоятельной работе, или ему дается время на устранение недостатков. Ну а дальше всё зависит от того, есть ли у тебя талант или хотя бы склонность к преподавательской деятельности, или нет. Будешь ты работать с удовольствием или отбывать номер до пенсии.

 

После службы на флоте всё это было не страшно и не сложно. Смешно, но факт: куда сложнее было привыкать к службе «от звонка до звонка». Приходить к 8, уходить около 17 часов, что по флотским понятиям означало – среди бела дня!  Первое время коллеги надо мной подшучивали – что, мол, не знаешь, что дальше делать?

Теперь я лично отвечал лишь за несколько секретных документов в моем  «секретном» чемодане, да за качество проводимых занятий со слушателями. Из материальной части в моём «заведовании» были лишь стол и стул в кабинете преподавателей. Раза два в году здесь играли «Экстренный сбор», отрабатывая службу оповещения на случай тревоги. Вот, собственно, и все дела. Проводить занятия и тренировки с подчиненными, учения на корабле - для меня было делом не новым, к тому же, мне нравилось делиться своим опытом с подчиненными. Так что можно было спокойно дослуживать до пенсии. А при желании, угодив или услужив начальству, можно было даже выбиться в начальники цикла, а то и в заместители начальника УЦ!  Что, кстати, нередко здесь наблюдалось. Иной придет с флота старшим лейтенантом, списанный оттуда по здоровью или неспособности к службе, и, смотришь, растет, растет по службе и в звании, постепенно матереет и в один прекрасный день оказывается и капитаном 1 ранга, и твоим начальником! И позволяет себе разговаривать с тобой, старым командиром, свысока.  Впрочем, таких было мало, большинство преподавателей здесь были уважаемые и достойные люди.

Да, можно было спокойно дослуживать до пенсии, а то и дольше. Только у меня-то ситуация другая. Оставлять недоведенными до конца вопросы, которыми занялся на флоте, я не мог.  Тот, кто рассчитывал, возможно, что, убрав меня с флота, заставит замолчать, ошибался. Решение добиваться рассмотрения и решения проблем подводников на самом высоком уровне оставалось для меня основным.

Но, прежде чем на новом месте о чем-то говорить, надо сначала заслужить на то право. То-есть, если не в совершенстве, то, по крайней мере, не хуже других освоить своё дело.  Выполнять свои новые обязанности так, чтобы ни со стороны начальства, ни со стороны слушателей не было претензий. Еще лучше заслужить уважение. И только потом можно будет продолжать начатое на флоте.  Вот этим всем я и занялся в первое время работы и службы в УЦ. Плюс, конечно, надо было решать вопросы с жильём для семьи, школой для дочери и т.п.

            Где- то через полгода семья моя была  устроена, (нам дали квартиру), дочь училась в школе, Вера работала в местном домоуправлении. По выходным всем семейством выходили на прогулку в лес, который начинался буквально почти за порогом. Нередко ездили на электричке в Москву по различным делам и в театры, музеи.  Осенью ходили за грибами, наслаждались красотами осеннего леса.  Зимой почти весь Обнинск от мала до велика становился на лыжи. За нашим домом, на поляне обычно начинались различные соревнования, в них могли участвовать все желающие. Не отставали от них и мы.

 

                                       

                                                    На лыжной прогулке в лесу.  

 

 

           Так что и быт, и досуг у нас были налажены.  И в моих служебных делах был полный порядок. Я вел занятия, ничем не отличаясь от других, более опытных преподавателей. Можно было бы и успокоиться, забыть о прежних проблемах и спокойно дослуживать до пенсии.

            Только я себе позволить такое не мог.  Окончательно утвердившись в своей новой ипостаси, завоевав, как говорится, некоторый авторитет, я был готов возобновить то, что начал делать на флоте. Тем более, что теперь  мог продолжать уже с учетом весьма существенных данных полученных здесь, в УЦ.

Суть в следующем. Экипажи, прибывающие в УЦ с флота на межпоходовую подготовку,  проходили, так называемый, «входной контроль».  Каждый матрос, офицер проверялся по всем видам подготовки: боевой, общей, тактической, специальной. Потом весь экипаж  проверялся на тренажерах на предмет проверки уровня практических навыков по использованию оружия, технических средств в различных ситуациях, включая аварийные. Всё это делалось для того, чтобы выявить недостатки в подготовке прибывших в УЦ экипажей, для последующей работы с ними в ходе обучения или переподготовки. Все подводники, до командира включительно, получали соответствующую оценку. То, что на флоте надлежащих условий для боевой подготовки личного става нет, здесь подтверждалось в полной мере:  подавляющее большинство матросов, старшин, офицеров, прибывших с флота, получали неудовлетворительные оценки.  Даже  прибывающие в УЦ на  состязания экипажи, (по некоторым видам оперативно-тактических задач они проводились на наших тренажерах), казалось бы, лучшие из лучших, нередко показывали такой  же низкий уровень подготовки! Их, что называется, приходилось сначала «натаскивать» по основным вопросам и только после этого допускать к состязаниям.  Конечно, за несколько дней многому не научишь. И когда потом наши начальники натягивали им оценки «хорошо», («Иначе нас там, - вздымали они очи вверх, - не поймут»), у многих из нас, преподавателей, нехорошо становилось на душе.
 

               Нередко преподаватели, особенно из «старых», удивлялись: «И как они там вообще плавают?!  О каком «выполнении поставленных задач» может идти речь?».  Более «свежие», недавно пришедшие с флота удивлялись меньше. Мы знали, чем приходится заниматься морякам вместо боевой учебы.  Именно об этом я и пытался сказать, будучи на флоте. Говорил и теперь, выступая на собраниях офицеров УЦ по подведению итогов, которые один раз в месяц проводил Золотарев.

 Любопытно, что однажды, когда я в очередной раз поднял вопрос о низкой подготовке экипажей на флотах, он меня перебил:

-  А Вы, знаете, Альберт Иванович, бывают исключения. Вот недавно, пока Вы были в отпуске, у нас побывал Ваш бывший экипаж с Северного флота. Так вот он показал высокие результаты по всем видам подготовки. В основном были хорошие и отличные оценки.

Все его заместители, сидевшие рядом с ним в президиуме, дружно заулыбались, закивали головами. Слушать, конечно, было приятно, но разве можно считать это решением проблемы? Исключения, как известно, только подтверждают правило.

 

Кроме всего прочего, здесь, в УЦ, можно было более глубоко разобраться с тем, что делается в этом плане у «вероятного противника».  В чем мы отстаем от них в акустике, шумности, в условиях для боевой и специальной подготовки личного состава и т.д. В том числе и в уровне подготовки подводников в Учебном центре.  Понятно, что для экипажей, кроме теоретических занятий, особенно важны тренажеры. Они здесь, конечно, были. Однако создавались в основном силами умельцев-мичманов и офицеров УЦ, с привлечением возможностей местных предприятий. Так что с тем, что в этой области имел «вероятный противник», их было не сравнить. Там, прежде, чем сдать подводную лодку нового проекта флоту, промышленность обязана построить  Учебный центр с самыми новыми тренажерами, аналогами той техники и оружия, что установлено на подводной лодке. Однажды в составе комиссии, проверявшей наш  Учебный центр, оказался офицер, перед тем побывавший каким-то образом в одном из Учебных центров за рубежом. Посмотрев  наши возможности, пока остальные восхищались, он вздохнул и тихо сказал: «Какое убожество…».

 Не раз и не два, прежде чем снова выходить наверх, я спрашивал своих нынешних начальников, почему они молчат, не бьют тревогу, не поднимают вопросов «наверху»  о подготовке подводников на флотах и в Учебных центрах?  Ведь не могут не понимать, что недостаточно подготовленные подводники не смогут успешно действовать в бою. Да что там в бою, в мирное время часто терпят аварии, а то и гибнут вместе с кораблями. Никаких ответов по-существу, всё вокруг да около. Невольно возникала простая мысль:  да они просто не хотят портить отношения с друзьями на флоте! С теми, которые помалкивают, дабы не ломать карьеру.  И тем более с вышестоящим начальством в Москве.

              Но что еще больше меня удивило, так это поведение моих новых товарищей, коллег по работе.  Я-то рассчитывал на их поддержку. Рассуждал примерно так: здесь мы все  практически лишены всяких иллюзий относительно дальнейшего продвижения по службе, (за исключением отдельных приспособленцев, о которых я говорил выше). Выслуживаться нет смысла, а терять нечего. Зная правду о положении дел на флоте, они, конечно же, меня поддержат. Тем более сейчас, когда в стране началась «перестройка», гласность, былого страха перед органами нет.

Каким же было моё разочарование, когда на деле всё оказалось иначе!  Пока говоришь наедине или в своем кругу –  понимание и поддержка. Но как только требуется что-то сказать, или хотя бы подтвердить при начальниках – в кусты. У кого старая, неистребимая привычка «не высовываться», у кого не решен вопрос с квартирой, кто-то не хочет раньше времени на пенсию, кому-то нужна путевка в санаторий. Был даже один такой, который заявлял на полном серьезе: «Начальство лучше нас  знает, что делать!».  Я был потрясен. Тяжело было такое сознавать, но что поделаешь, жизнь есть жизнь.

 

            Что касается упомянутой «перестройки».  В апреле 1985 года под руководством вновь избранного молодого Генерального секретаря ЦК КПСС  Михаила Горбачева состоялся знаменитый Апрельский пленум ЦК.

       

         

         М.С. Горбачев на Апрельском Пленуме ЦК КПСС.  Всем очень понравилось, что                   молодой Генеральный секретарь выступает, практически, без бумажки.

 

            Фактически оттуда начался и начал набирать силу процесс открытости, гласности и той самой «перестройки». Под таковой имелась в виду перестройка устаревших понятий и методов построения социализма в СССР.  В обществе и в печати уже почти безбоязненно обсуждались открыто недостатки и изъяны социализма, предлагались различные пути и способы их устранения. У нас же, в армии и на флоте не изменилось абсолютно ничего!  Помнится, какой-то высокий чин во всеуслышание заявил где-то:

- А что нам менять, перестраивать?  Мы что – плохо защищали нашу Родину?

Так что нетрудно было представить, как там, наверху, встретят мои новые «выступления». А я к тому уже был готов. Свой новый труд «Вопросы тактической подготовки офицеров», как продолжение и дополнение к тому, что раньше было изложено в «Докладе», (разумеется, со ссылками на него), подал Золотареву и попросил его доложить о нем выше. Как бы ему того не хотелось, но он вынужден был это сделать.

 

И вот уже 1986 год, февраль. ХХУII –й  Съезд КПСС. Перестройка в СССР в разгаре, гласность опьяняет, газеты, журналы печатают раньше немыслимое, покупаем их пачками, читаем взахлёб. Очевидно, мой труд попал-таки в высокие инстанции, потому что меня в очередной раз «приглашают» в Главное политуправление ВМФ на «беседу». (Никак не мог понять, причем тут Политуправление, если в моих трудах речь идет исключительно о боевой подготовке).  Теплилась слабая надежда – может в свете новых решений Съезда Политуправление  меня на этот раз поддержит?

               Увы. Первый заместитель начальника Политуправления, контр-адмирал Панин и на этот раз, в присутствии примерно двух десятков адмиралов и капитанов 1 ранга, (на этот раз с представителями из Управления по Боевой подготовке), долго внушал мне, что я не то говорю и не то делаю. Основным его аргументом был такой:

-  Почему вы говорите, что на флоте всё плохо, что неизбежны аварии, катастрофы, возможно поражение в бою?  У вас что, на руках Акты комиссий, заключения инспекций?  Ах, ваш личный опыт, фактическое положение дел, данные Учебного центра. Но это лишь ваши личные домыслы.

Сидящие за длинным столом усердно кивают, поддакивают, негодующе смотрят на меня. Особенно старался какой-то капитан 1 ранга, со значком командира подводной лодки на груди.  Я не выдержал:

-  Ты-то чего выскакиваешь?  Как будто не знаешь, как оно там на самом деле. Что – так «адмирала» хочется?

Тот так и сел, будто язык проглотил. Но и я ушел оттуда, как побитая собака. Хотя виду, конечно, не подал. Как мне показалось, настроение кое у кого из присутствующих там, тоже упало.  Позже мне передали, что один из адмиралов сказал:

-  Как только ему исполнится 50 лет, уволим в запас.

Такой вот оказался вредитель, враг флота. Непонятно было только одно – а зачем так долго  его терпеть? Почему не убрать с флота, не уволить в запас немедленно?  Лишь много позже один из знакомых офицеров ГШ ВМФ сказал мне:

-  Да только потому, что когда речь заходила о тебе и твоем «Докладе», мы заявляли, что ты прав, и что на флоте об этом все знают. Потому начальство не могло тебя просто так убрать. Тем более, что других оснований не было.

 

Разумеется, с такими «аргументами» членов и председателя комиссии ГК ВМФ я согласиться не мог. И продолжил попытки выхода на вышестоящие инстанции. Написал письма Министру обороны, потом в  ЦК КПСС. Как и многие другие, я наивно верил, что теперь, когда во главе страны стал молодой Горбачев вместо прежних больных старцев, теперь всё пойдет по-другому, по-ленински. Святая простота! По всей видимости, ни к кому из этих самых, вышестоящих мои письма не попали. Зато опять неприятные разговоры с начальством, разбор на партийном собрании, выкрики специально подготовленных, а может и просто наивно верящих начальству «товарищей»:

-  Чего вы добиваетесь? Зачем очерняете флот?

-  Как вы можете  клеветать на наших моряков?

Неловкое молчание коллег из моего цикла. И редкие выступления в поддержку со стороны других преподавателей. Затем практически принудительный перевод с цикла тактики  на цикл  «Управления и живучести подводных лодок». Я не возражал, поскольку, не получив поддержки, в коллегах с цикла тактики был разочарован. К тому же, на новом цикле мог применить те знания по борьбе за живучесть, что я в своё время получил на курсах в училище им. Фрунзе.   А моё начальство могло так хоть что-то доложить «наверх» о принятых в отношении меня мерах. Но, видимо, , того показалось мало.  Дело дошло даже до подделки моей аттестации.

 Откровенно говоря, вспоминать об этом противно. Но куда денешься – довольно красноречивый эпизод, так что придется о нем рассказать.

Один раз в 3 или 4 года непосредственными начальниками на каждого из офицеров составляется аттестация. Это обычная характеристика, но в конце неё пишутся предложения по  дальнейшей службе офицера.  Утверждает аттестацию вышестоящий начальник, добавляя туда свое мнение и заключение,  чего, по его мнению, заслуживает аттестуемый. После чего, с её  содержанием офицера знакомят под роспись. Вот и на меня тоже Ваганов в своё время такую аттестацию составил. Самую обычную, стандартную, типа Коммунистической партии и советскому правительству предан, дело своё знает, исполнителен, дисциплинирован  и т.д.  Я прочитал, расписался, даже не думая о том, что там написано, поскольку никакого значения в моей дальнейшей судьбе аттестация не имела. 

И вот как-то один мой товарищ с другого цикла рассказал мне, что случайно, будучи в секретной части, видел, как после окончания занятий Ваганов взял там мою аттестацию и пошел с ней в кабинет начальника УЦ. Что засиделись они там допоздна. Мне стало интересно, зачем это им понадобилось, и я попросил знакомого мичмана - секретчика показать её мне.  Был просто поражен, когда увидел совершенно другой текст. Оказывается, я и несдержан, и упрям, и с товарищами и с начальниками груб, и личные интересы ставлю выше общественных!  Это я-то!  И главное –  написано за моей спиной, ни слова мне не говоря.

               Зло взяло, пошел к начальнику центра. Поинтересовался, когда и с кем я был груб, можно ли считать грубостью несогласие с мнением начальников, какие такие личные интересы и когда ставил выше общественных?  Поскольку возразить ему мне было нечего, я вежливо объяснил Золотареву, что так поступать нехорошо. Тот не знал, куда глаза девать и что отвечать. Пришлось ему пообещать мне сделать запись, что он лично с текстом аттестации не согласен. В общем, чушь собачья. Зачем тогда надо было её переписывать?  Видно такой заказ был сверху, ослушаться не посмели. Или сами, зная отношение ко мне наверху, решили услужить вышестоящим. Чтобы, если спросят где-то еще выше, там можно было бы показать, кто такой к ним обращается, что он  собой представляет, и стоит ли обращать внимание на то, что он пишет.

               А тут буквально на следующий день комиссия из Москвы, от ГШ ВМФ. Во главе её – контр-адмирал Ю.Федоров. (Кстати, сын того самого адмирала Федорова, который когда-то принимал меня в училище). Ну я взял и рассказал ему о том, что произошло с моей аттестацией. К моему удивлению, Федоров тут же поручил одному из офицеров из состава комиссии Н.Кудрякову проверить это дело. Еще большее удивление у меня вызвало то, что тот действительно добросовестно во всём разобрался, и доложил Федорову, что по отношению ко мне была совершена подлость. Не знаю, что ответил ему Федоров. Но позже, на подведении итогов работы комиссии в актовом зале, Н. Кудряков публично,  в присутствии всех офицеров, изложил всё, что произошло, и в заключение сказал:

-  Альберт Иванович Храптович  на флоте был одним из лучших офицеров и командиров кораблей, а вы тут с ним такое сделали!

И, обращаясь прямо с трибуны к Федорову, заявил, что об этом надо доложить Главкому. Федоров во всеуслышание  пообещал, что сделает это.

 Как могли они оба не знать, что ответил бы им Главком, если бы они действительно ему попытались что-то такое доложить?  Уж Федоров-то знал наверняка. Но действовать так и говорить, как проверяющий,  обязан был по Уставу.

             И вот результат:  мой начальник цикла, лично подделавший мою аттестацию, который к тому времени имел несколько неснятых взысканий, в том числе  за потерю секретного документа,  получает к празднику от того самого Главкома  «Благодарность за службу» и ценный подарок!   Даже видавшие виды офицеры, (а все слышали на подведении итогов слова Кудрякова), просто онемели от столь наглого, демонстративного радения своему человечку…

 

                                                       Еще одно «ЧП»  на флоте.

 

6 октября 1986 года страна и весь мир были потрясены известием:  в Атлантике, недалеко от  побережья США, потерпел катастрофу и затонул наш атомный подводный ракетоносец «К-219» с ядерными реакторами и ракетами на борту… Он пошел ко дну, унося с собой жизни 4 моряков. Остальных, к счастью, удалось снять с терпящего бедствие ракетоносца на надводный корабль.

Мне стало не по себе,  когда узнал, что первопричиной катастрофы стала точно такая же, как когда-то у меня, авария ракеты в шахте. Только теперь благополучно не кончилось. Я был уверен, что в том числе и потому, что на «К-219» о моей аварии в 1982 году, и что тогда было сделано для предотвращения катастрофы, не знали. Обратился к Главкому -  прошу направить меня в комиссию по расследованию причин аварии, нельзя повторять подобное!  Реакции никакой. Обратился с письмом к самому члену Политбюро ЦК Л.Зайкову, который возглавил комиссию. Ответ из его секретариата: «Не сочтено целесообразным». Кто счел, почему – осталось тайной. Скорее всего, посоветовались с Главкомом.

Вскоре стало известно, что авария на «К-219» началась так же, как у нас в 1982 году, с течи одного из баков ракеты.  Поскольку  командир БЧ-2 сразу командиру не доложил, никаких мер, кроме откачки текущей жидкости за борт не принял, авария неизбежно переросла в катастрофу, т.е. к взрыву в герметичной шахте в подводном положении. Героизм, отвага и самоотверженность моряков, на которых часто выезжают карьеристы из штабов, и на этот раз не спасли. Морякам, по давно изложенным мной в «Докладе» причинам, просто нехватило знаний, практических навыков, опыта.  Как я и предполагал, то, что произошло с ракетой у нас в 1982 году, что и как мы сделали, чтобы не допустить катастрофу, осталось для них неизвестным. Вот к каким последствиям приводит нежелание «верхов» рассматривать наши доклады и предложения, привычка ограничиваться поиском и наказанием «стрелочников».

И на этот раз в причинах катастрофы «К-219» разбиралась комиссия, хотя и с Зайковым во главе, и с участием промышленности, но состоящая в основном из флотских специалистов. И опять, как всегда, выворачивать наизнанку свои собственные проблемы они, естественно, не могли, не имели права. Так что всё могло повториться снова.

Молчать об этом было нельзя, и я снова начал пробиваться по инстанциям «наверх». На этот раз решил обратиться в ЦК лично. Добился приема.  Результат тот же – нулевой. Прямо никто не отрицает мою правоту, но на выходе – ноль. Как будто какая-то невидимая, но непробиваемая стена. Из слов «ответственных работников»  ЦК, могу привести пару характерных ответов:

-  Вы назовите фамилии конкретных виновников катастрофы, мы привлечем их к партийной ответственности. Иначе помочь ничем не можем.

Или еще лучше:

-  А почему о недостатках на флоте говорите нам только вы? Никто из командующих флотами, флотилиями не говорит ничего подобного. Вам не кажется это странным?  (С определенным намеком).

Только пять лет спустя  мне удалось ознакомиться с материалами следствия по делу о гибели «К-219». Мои опасения подтвердились: основной причиной аварии ракеты и последующей гибели корабля стала недостаточная подготовка личного состава. Например, во время допроса один из офицеров БЧ-2 сказал буквально следующее:

-  Когда обнаружилась течь топлива из ракеты в шахту, никто не знал, что делать….

 

Вот именно это было предметом моих усилий по привлечению внимания к нам высоких инстанций. В данном случае ЦК КПСС.  И по старой схеме, сверху снова поручили «побеседовать» со  мной, на этот раз Главкому ВМФ, которым к тому времени уже стал адмирал флота В.Чернавин.

4 декабря я вошел к нему в кабинет. Рядом с ним, конечно же, начальник Политуправления ВМФ  адмирал Медведев.  Чернавин встретил меня, как мне показалось, заранее подготовленными словами:

-  После неприятности, случившейся на вашем корабле в 1982 году, Вы начали обращаться во все инстанции с письмами и докладами о недостатках на флоте. Хотелось бы Вас послушать.

Потрясающе! Оказывается,  у меня была всего лишь «неприятность», а меня он до сих пор ни разу не слушал!  Ни моих выводов за все Боевые службы, ни «Доклада» никогда  не читал.  Пришлось ему напомнить, что начал я «обращаться в инстанции» не в 1982 году, а еще в 1972-м. И не в инстанции, а к своему непосредственному командованию. Обращаться выше пришлось потому, что никаких результатов добиться не удалось. Обращался, в том числе, и к нему, когда он был еще Начальником Главного штаба ВМФ, и что он лично давал мне ответ, (естественно, отписку).  Что же касается «неприятности» на моем корабле, то для меня тот случай не неприятность, а значительное событие и для меня, и для моего экипажа. После чего Чернавин замолчал и на это тему больше никогда, при мне во всяком случае, не говорил. (Чего не скажешь о его ближайшем окружении).

 

Никакого проку от нашей двухчасовой беседы не было, и быть не могло. Во-первых, он, естественно, прекрасно знал, о чем речь. А во-вторых, схема его ответа мне до обидного проста:

-  Вы не можете знать, (мол, слишком мелкий вы человек), всего, что делается нами для ликвидации недостатков, в том числе ликвидации отставания от вероятного противника в области шумности, оружия и т.д.

Приходится начинать всё с начала:

-  Я не собираюсь утверждать, что вы ничего не делаете, это было бы глупо. Я говорю не о том, что делается, а о том, что НЕ делается. Что можно и  нужно для предотвращения аварий, катастроф, гибели людей в мирное время делать немедленно. Обо всём сказано в моём «Докладе», который Вы, безусловно, читали. Потому приведу из него только один простой пример. Наши моряки, находясь на берегу, как Вам известно, занимаются в первую очередь чем угодно, а не боевой подготовкой. Работают в тылу, несут массу посторонних нарядов, трудятся в колхозах, хлебопекарнях, роют траншеи и т.д. А вот в любом пехотном полку есть штабная рота, хозвзвод. Большинство таких работ  выполняют они.  У нас же в целой дивизии подводных лодок ничего подобного нет! Все рабочие по камбузу, писари, секретчики, вестовые, дневальные, служба на КПП, патрули в посёлке  -  всё силами подводников. При таком положении дел они неделями не видят своих боевых постов, забывают свои обязанности, практические навыки. Не помнят, где в отсеке находится их спасательное снаряжение и как его правильно использовать. И Вы об этом прекрасно знаете, в том числе и по моим докладам. И знаете, к чему всё это приводит. И ничего, ровным счетом ничего, не меняется! Потому приходится обращаться в вышестоящие инстанции.

Ну и так далее, в таком же духе. Вместо того, чтобы: «Ну-ка,  давай, командир, подумаем, откуда взять людей для тылового обеспечения, как устранить недостатки в боевой подготовке подводников, как создать тренажеры и т.д.».  А потом вместе со штабными специалистами обсудить вопросы, если надо - выйти на Министра обороны, в ЦК.  Нет!  Сопротивление, несогласие, личная неприязнь к «писаке», выскочке, посмевшему подать голос. На всё один ответ: «У нас на то нет людей, нет средств». (Вот это последнее «нет средств» прошу запомнить, о нем еще будет сказано). И даже мысли у него нет, чтобы обратиться с наболевшими вопросами на более высокий уровень. И это – Главком!  Конечно, я понимал, откуда всё идет, почему так ведет себя Чернавин, (не дурак же он сам, в конце-концов). Но легче от этого не становилось. Ведь был у нас когда-то Главкомом Н.Г. Кузнецов, не боявшийся выходить на вышестоящих, готовый брать на себя личную ответственность, драться за флот, за моряков.

             Очень любопытный факт: за всю нашу «беседу» с Чернавиным, сидевший рядом с ним Медведев не проронил ни слова.  Это политработник!  Даже в случаях, когда я к нему обращался: «Вы ведь прекрасно знаете, что это факт, подтвердите!», - он молчал. Думаю, понятно, почему он молчал.

             Через две недели Медведев неожиданно умер от инфаркта. На его место был назначен… контр-адмирал Панин. Тот самый Панин, который мои предупреждения о возможных катастрофах, еще  до того, что случилось с «К-219», обозвал  домыслами и вымыслами.

Ни в обличье, ни в речах Чернавина не было и тени переживаний в связи с катастрофой «К-219». Высокомерие, спесь. Тем более удивительно было наблюдать, как он вскочил и почти побежал навстречу какому-то человеку в гражданском пиджаке, который вошел в его кабинет без стука, без доклада дежурного офицера,  не спрашивая, занят ли Главком, что за люди у него в кабинете. Как изменился тон Чернавина, с какой готовностью он подписал, почти не глядя, какие-то бумаги.  Позже мне пришлось узнать, кто был тот человек в пиджаке, но уже тогда было понятно – от него Чернавин зависел с потрохами. Смотреть на такое было противно.

Когда вышел из кабинета Чернавина в его приемную,  увидел там ожидавшего приема какого-то адмирала со звездой Героя Советского Союза на груди. Тот подошел ко мне:

-  Так ты и есть тот самый Храптович?  Много слышал о тебе, рад познакомиться!

Подал руку, пожал, представился: «Аббасов». Оказывается, даже рад познакомиться. Значит, разделяет мою точку зрения. От души немного отлегло – может, не зря стараюсь?

 

              Но еще больше меня удивил еще один адмирал в Главном штабе. На выходе из приемной кабинета Чернавина, меня перехватил и привел в свой кабинет заместитель Главкома ВМФ по Боевой подготовке адмирал Г.А. Бондаренко. Ядумал, что он будет говорить со мной о тех недостатках в боевой подготовке подводников, о которых шла речь в моем «Докладе» и в беседе с Главкомом. Увы. Бондаренко попросил меня рассказать не о том,  о чем шла речь в кабинете Главкома, а какие вопросы я поднимал, обращаясь в ЦК КПСС, к Министру обороны СССР. Постепенно, по мере того, как выяснялось, что о нем, особенно о том, как и за что он получил звание Героя Социалистического труда, я нигде ничего не говорил, настороженность и даже враждебность в его взгляде спадали. Он расслабился и ударился в воспоминания о личном участии в ВОВ.  Вот здесь я и был удивлен, если не сказать больше. Из военного времени больше всего, оказывается, ему запомнился случай, когда он, командуя  кораблем, из-за ошибки при отходе от пирса повредил один из гребных винтов. В военное время за вывод из строя боевого корабля ему грозил трибунал. Так вот он с удовольствием рассказал, что за одну ночь сумел найти на флотских складах такой винт, а потом за сутки организовал его замену в заводе. Это, конечно, хорошо. Но у меня, признаться, так и остался на душе неприятный осадок – неужели в его военной биографии это действительно самый яркий эпизод? Неужели заместителю Главкома по Боевой подготовке ВМФ больше не о чем было поговорить, рассказать и расспросить? Ведь о делах на флоте сегодня – ни слова!  Как будто нынешние проблемы его не интересуют и не касаются  … 

 

                                                    Борьба продолжается.

 

На исходе 1986 года мне удалось вырваться в командировку в Северодвинск. (Меня давно запретили пускать на флот, но в данном случае Золотарев был в отпуске, а его заместитель о том не знал). Там строились наши подводные крейсера, и наши преподаватели иногда ездили туда с ними знакомиться на стапеле. Мне тоже было интересно посмотреть на новые  корабли в стадии постройки, чтобы получше объяснять потом их устройство слушателям. Но у меня была и другая цель – поговорить с командирами кораблей, чтобы выяснить – меняется ли что-то на флоте к лучшему?

Встретился с Земцовым, Григорьевым, Уткиным, с другими, только что пришедшими с флота командирами. Убедился, что всё остается по-прежнему, никаких изменений. В том числе и здесь, на заводе. Не мытьем, так катанием командиров вынуждают подписывать Акты приемки кораблей с недоделками. Мол, потом всё доделаем, сейчас подписывай, иначе план горит, рабочих оставим без премии и т.д. и т.п. До боли знакомая песня. Упираться бесполезно – руководство завода выходит куда-то на самый «верх», оттуда через ГК ВМФ поступает приказ: «Подписать!». (Не такое ли распоряжение приносил Чернавину тот человек в пиджаке?).

Кроме всего прочего, здесь мне удалось познакомиться с известным, как в флотских кругах, так и среди гражданских судостроителей, ученым из 1 НИИ ВМФ капитаном 1 ранга-инженером В.М. Зазнобиным. Он занимался вопросами шумности подводных лодок и был для некоторых ученых, конструкторов и судостроителей буквально, как кость в горле – стоял насмерть, не давая подписывать Акты о приемке кораблей с превышением норм по шумности. У него было много своих расчетов, предложений по её снижению, но пробиться через плотную стену заматеревших ветеранов науки и судостроения не удавалось. Внимательно его выслушав, я понял, что он из тех людей, которые позарез нужны флоту.

30 января 1987 года, будучи по тем же своим делам в очередной раз в ЦК КПСС, я рассказал там о Зазнобине и его разработках, о важности их для флота. Попросил помочь. Помочь пообещали.

И надо же – не забыли!  Уже в марте получаю о Зазнобина письмо:  «Альберт Иванович, польза Вашего воздействия огромна. Хотя неудовольствие сверху еще больше, но сделать удалось многое».  И дальше рассказал, что ему дали создать группу, открыли тему, обеспечили финансирование, и что они уже приступили к работе. Позже писал, что с первыми результатами выступил в нескольких КБ, в НИИ им. Крылова. Расчеты признаны правильными, предложения заслуживающими немедленного внедрения в производство.

А вот тут-то и был камень преткновения. Ведь пришлось бы отзывать уже находящиеся в производстве проекты именитых людей, лауреатов всевозможных премий, переделывать то, что уже есть. А это не только огромные деньги, но и крушение крупных авторитетов. И где-то в неведомых нам коридорах власти закипела ожесточенная борьба…

Забегая вперед, скажу, что позже получил письмо от Зазнобина, в котором он написал, что над ним и его группой сгущаются тучи. Грозят группу ликвидировать, проект закрыть. Я бросился звонить во все известные мне инстанции – глухое молчание. Написал ряд записок, в том числе в ЦК КПСС, в адрес Горбачева – ни слова в ответ.  А в конце года Зазнобин сообщил, что группу ликвидировали, а его самого уволили в запас. Молодые его сотрудники сказали ему на прощанье:

-  Здесь надо или по-прежнему подло молчать, или, как Вы – голову под топор. Только среди нас желающих мало… 

Никогда еще так мерзко себя не чувствовал. Невольно оказал медвежью услугу человеку. Из-за меня уволили его в запас… И как я ни пытался, помочь ему на этот раз не смог. Главкому, конечно, сказал своё слово по этому поводу, но об этом чуть позже.

 

А пока  продолжал заниматься с закрепленными за мной экипажами подводных лодок. Но и о прежних своих незаконченных  делах не забывал. Только что Министром обороны СССР был назначен маршал Язов. И я подумал, а что, если обратиться к нему – вот так и так, Вы только назначены Министром обороны, ответственности за то, что было до  Вас, не несете. У Вас есть уникальный шанс принести огромную пользу армии, флоту, стране. А именно: организовать и провести всестороннюю проверку фактического состояния армии, авиации, флота. Их фактической, не бумажной боевой готовности, боеспособности, уровня боевой подготовки.  В том числе разобраться с причинами гибели, травматизма военнослужащих в мирное время, причинами аварий, катастроф. И не только на флоте, их число возросло и в авиации, и в других родах войск. А потом разработать программу ликвидации обнаруженных недостатков, укрепления боеспособности войск, воинской дисциплины. Не откладывая в долгий ящик, сел и написал.

          Ответ пришел, к сожалению, стандартный, за подписью министра, но явно  сочиненный в его канцелярии: «Мы делаем всё возможное …  А вас благодарим за…», ну и так далее.

          Понятно, думаю. Язов, как и его предшественники, не хочет портить отношения с Военно-промышленным комплексом, (О том, что такой ВПК есть не только у капиталистов, но и у нас,  мы узнали только недавно, с приходом гласности). Но ведь на Язове свет клином не сошелся. Ведь и Верховный Главнокомандующий Вооруженными силами страны у нас новый.  Что, если обратиться к нему?  

            Написал письмо новому Генеральному секретарю ЦК КПСС, Верховному Главнокомандующему Вооруженными силами СССР  М.С. Горбачеву. В нем коротко изложил суть проблемы, со ссылкой на свои прежние труды, где обо всём написано подробно. Закончил предложением создать теперь уже Государственную комиссию для проверки фактического состояния Вооруженных сил, в том числе и флота.  Письмо опустил в ближайший почтовый ящик на углу.  Почему не через приемную ЦК? Да потому, что знал –  не пройдет. А так, может быть, найдется кто-то в канцелярии Горбачева, кто поймет всю важность вопроса и отдаст ему письмо.

            И мой расчет оправдался!  Горбачеву письмо передали, он прочитал его, и наложил резолюцию: «Тов. Зайкову, Маслюкову, Чебрикову, Язову. Внимательно разобраться и принять необходимые меры».  Кто был Язов уже понятно. А другие:  Зайков – член Политбюро, курировавший вопросы обороны, Маслюков – министр оборонной промышленности,  Чебриков – председатель КГБ.  По идее вся государственная машина должна была заработать на выполнение задания Генерального секретаря.  Всё это очень скоро стало известно в Учебном центре, и когда меня вызвал к себе Министр обороны, вокруг меня образовалась с одной стороны почтительная тишина, а с другой – полные негодования взгляды.

Ни те, ни другие, да и сам я сначала, не подумали о том, что стандартная резолюция по-прежнему предусматривает стандартные действия -  все, кому адресовал резолюцию Горбачев, прекрасно это знали, и, конечно же, ограничились тем, что дружно поручили Язову со мной «побеседовать».  Чтобы в случае, если Горбачев о чем-то спросит, можно было ему что-то доложить.  Главное  -  поставить галочку в бумаге.

              Я понял это вскоре после того, как вошел в кабинет Министра обороны и увидел там Главкома ВМФ Чернавина и заместителя Министра обороны по вооружениям генерала армии Шабанова.  У обоих в руках было по целой стопке каких-то папок, документов. У меня – ничего.  Язов встретил меня благожелательно, поздоровался за руку, предложил сесть рядом с ним слева.  Справа от него, напротив меня расположились большие военачальники, разложили свои папки.

Министр обороны начал разговор с того, что сам он не компетентен в делах ВМФ, потому пригласил Чернавина и Шабанова, чтобы они… дали мне ответы на вопросы, поставленные мной в письме Генеральному секретарю. Вот тут мне и стало всё понятно. 

В первый момент не мог сообразить – что делать в такой ситуации? Собрал мысли в кучу, и спокойно сказал в ответ, что с Чернавиным и Шабановым уже встречался, что не их ответы мне нужны. Что пришел я лично к нему с вопросами, которые предельно ясны любому военному человеку и которые надо решать немедленно.

Язов, несмотря на то, что в моих словах была скрытая издевка в его адрес, спокойно меня выслушал, и предложил перейти к делу. Точнее, к разговору.

Чернавин и Шабанов не дожидаясь, и не разбирая никаких «вопросов», по очереди, а то и перебивая друг друга, докладывали, что, несмотря на отдельные недостатки, армия, флот находятся в высокой боеготовности. Что они имеют отличное оружие, технику, современные корабли, хорошо подготовленный личный состав, который полностью обеспечен всем необходимым для службы, боевой подготовки, отдыха. И только я, будучи удаленным с флота, и ничего уже толком не зная, ввожу в заблуждение руководство страны и лично Генерального секретаря. Они сыпали цифрами из своих папок, ссылались на мнения видных ученых, демонстрировали Акты комиссий, инспекций…   В общем так ублажили Язова, что он порозовел от удовольствия. И когда я произнес:

-  А теперь давайте я Вам расскажу, как оно есть там, внизу, на самом деле.

Он побагровел и буквально закричал:

-  А ты что  -  умнее всех?!  Знаю я вас таких!! И в армии такие есть!

И дальше в том же духе. Чернавин и Шабанов сидели, с трудом сдерживая ухмылки.  Вот это было особенно обидно. Дурачка из меня делают. Я поднялся и сказал:

-  Продолжать так дальше не вижу смысла. Разрешите идти?

Не знаю почему, (может над  Язовым, всё-таки, довлела резолюция Генсека), но он не только не взорвался, не выгнал меня вон, а как-то сразу сбавил тон и даже не приказал, а скорее предложил:

-  Садитесь…

А когда я не сел, предложил уже совсем миролюбиво:

-  Садись, садись.

Секундное размышление:  будет ли лучше, если я уйду? Ведь пока он меня еще не слушал. И остался.

Да, Язов выслушал и меня. Полуторачасовую беседу пересказывать подробно нет нужды, смысл её понятен из всего того, о чем я уже говорил раньше. Но кое о чем, хотя бы коротко, сказать надо. Объясняя Язову, почему наши подводные лодки в последнее время часто терпят аварии, катастрофы, гибнут люди и корабли, я сослался на то, что мы понастроили атомных подводных лодок в три раза больше, чем куда более богатые, чем мы, американцы. Так, что ни укомплектовать их специально отобранными людьми, ни обеспечить всем необходимым, ни обучить не можем. А вот они не зря ограничили число своих подводных лодок. Они прекрасно понимают, что один хорошо спроектированный и качественно построенный корабль со специально подобранным,  хорошо подготовленным экипажем, обеспеченным всем необходимым, куда сильнее трех, недоделанных, шумных кораблей, с недоученными, пусть даже самыми лучшими в мире моряками. Деньги, в том числе съэкономленные таким образом, они вкладывают не только в развитие военной науки, военных технологий, но и в создание условий для жизни и службы подводников, в создание учебной базы с новейшими современными тренажерами. (В качестве примера рассказал о созданном американцами комплексе «Трайдент»).

- Вот потому, - добавил я в заключение, -  они в отличие от нас своих подводных лодок и людей в последнее время не теряют. Вот если бы и мы перестали гнать большими сериями подводные лодки, которые уже ставить некуда, не то, что обеспечивать всем необходимым, да вывели бы из состава флота давно устаревшие, годами стоящие в ремонте корабли, сняли с них экипажи, то сберегли бы громадные средства и могли бы…. 

Чернавин не выдержал, перебил:

-  А зачем нам такая «экономия»?  У нас и так достаточно средств!  А если не хватит, мы попросим еще, и нам дадут столько, сколько нужно, Ведь дадите? – повернулся он к министру. (Это тот самый Чернавин, который не так давно ссылался на их катастрофическую нехватку!).  К моему удивлению, Язов не сразу, чуть замешкавшись, но кивнул утвердительно.

 Дальше разговор шел примерно так же, как в самом начале. Но, похоже, Язов уже не радовался. Например, когда, возражая Чернавину и Шабанову, я продолжил тему о больших сериях несовершенных подводных лодок,  и о многих, стоящих в ремонте, Язов мрачно сказал:

-  А что, прикажешь мне останавливать заводы? А куда я рабочих, инженеров дену? У них у всех семьи…

Что тут скажешь? Говорить больше было не о чем. Под конец Язов еще спросил:

-  А откуда у тебя такие подробные данные по американскому флоту?

-  Из сводок Вашего же Главного Разведуправления.

-  И ты веришь этим бездельникам?

Н-да-а, такого я, признаться, не ожидал. Наконец, все встали, двинулись к выходу. И тут я не удержался, обратился к Язову еще с одним вопросом. Сказал ему, что лет десять назад  в экипаже «К-323» на СФ у меня служил его сын Игорь. Служил хорошо, потому сейчас он уже должен быть как минимум старшим помощником командира, или даже командиром корабля. Так вот, неужели он не рассказывает отцу о положении дел на флоте?

Язов вмиг поскучнел, пробормотал что-то о княжне, которая думала, что беременна, но ошиблась, и на мой вопрос отвечать не стал. Чернавин и Шабанов смотрели на меня укоризненно и осуждающе кивали головами, вот, мол, чушь сморозил. (Только позже мне стало известно, что Игорь, после того, как я ушел на ТОФ, начал пьянствовать. Постепенно спился, и был списан с корабля на базу. А  почему спился,  где он и что с ним сейчас, узнать так и не удалось).

На прощанье, уже в приемной, Язов сказал Чернавину:

-  Вы же видите, он не для себя старается. Берите его к себе и пусть он у вас работает.

Сказано было во всеуслышание, потому Чернавин сквозь зубы мне процедил:

-  Напишите рапорт на моё имя, чем бы вы хотели в ГШ заняться.

Я промолчал. Не хотелось отвечать сразу. К тому же знал, что никакого рапорта  писать ему не буду. Поскольку с моей стороны это выглядело бы как просьба о должности.  Другое дело, если бы Чернавин сам мне что-то предложил, я бы еще подумал.

              Надо заметить, что вскоре Язов с Инспекцией Министерства обороны лично побывал в Учебном центре в Палдиски, а потом на Северном флоте. По слухам,  доходившим оттуда, сначала  дело дошло до того, что в узком кругу флотских начальников, (на флоте говорили: «В узком кругу ограниченных лиц»), Язов, якобы, сказал:

-  А ведь ваш Храптович был прав, давая оценку положению дел на флоте!

Больше того, прошел слух, что готовится сенсационный Акт комиссии по итогам проверки. Как вдруг, неизвестно почему, он был за одну ночь переписан и превратился в типовой: «Есть отдельные недостатки, но в целом всё хорошо, всё хорошо…». И народ, воспрявший было духом в предчувствии перемен, снова завял…

Впрочем, это было позже. А пока кое-что еще крутилось вокруг резолюции Генсека. Помню, встретил меня в коридоре УЦ  особист и сказал, что вопросы, доведенные мной до Генсека, по всей видимости, в ближайшее время будут обсуждаться на заседании Политбюро ЦК. «Добиться такого еще никому не удавалось. Это надо было суметь, и Вы сумели» - он сказал мне буквально именно так.   В курилках  и до того было много разговоров, теперь же, некоторые  из осуждавших меня раньше товарищей, публично сожалели: «Да, зря я его тогда не поддержал!».

              20 февраля, через Обнинский горком КПСС мне передали приглашение первого заместителя заведующего Орготделом ЦК КПСС  Н.Лужина приехать к нему на прием. В Центре у нас буквально переполох.

В кабинете Лужина, куда меня проводили, я неожиданно увидел того самого «человека в пиджаке», который в недалеком прошлом внезапно появился в кабинете Главкома ВМФ  Чернавина. Это и был Лужин!  А я-то тогда ломал голову, перед кем так суетится Чернавин. Кроме него в кабинете был еще один товарищ, как потом оказалось, зав. Сектором военной промышленности Зеленков. Поздоровавшись, Лужин начал так:

-  Мы ожидали увидеть бравого капитана 1 ранга по всей форме…

Ну а я приехал в гражданском костюме. Видимо допустил ошибку. Но делать нечего, нашелся с ответом:

-  Надеюсь, для партии важна не столько форма, сколько содержание?

Нет, вижу по лицам собеседников, что говорю что-то не то. Но не важно, что обо мне подумают. Важно, что подумают о наших делах. И я подробно и добросовестно еще раз изложил всё, что знал и говорил в разных инстанциях, включая и ЦК. Предложил запросить с флота мои наработки по этим вопросам. Старался не думать о том, что люди, сидящие передо мной, являются составной частью того самого Военно-промышленного комплекса. (Я бы сказал  даже: Военно-партийно-промышленного комплекса). Ну и под конец услышал,  (ничего другого быть не могло):

-  Во многом Вы правы. Мы никого не хотели бы обидеть, (именно так!), но кое-кому  придется подсказать…

Естественно, промолчать я не мог:

-  Но как же так, «не обидеть», «подсказать»?  Надо немедленно принимать серьёзные меры по исправлению состояния дел у подводников!

По его и товарища Зеленкова реакции понял, что опять говорю  не то, и что сильно уронил себя в их глазах. Здесь привыкли  выслушивать от «бравых военных в полной форме» славословия и благодарности партии и правительству за неустанную заботу о них. Заверения в готовности отдать все силы и саму жизнь, и т.п. И понял, что никакого рассмотрения вопросов флота на Политбюро ЦК не будет.

Прошло какое-то время, всем стало понятно, что у Храптовича не получилось НИЧЕГО.  Ну и отношение ко мне у некоторых «товарищей» опять поменялось. Не скрою, переживал тяжело. Слегка поправил настроение один из преподавателей Игорь Величко, который побывал в командировке во 2-й флотилии подводных лодок на Камчатке:

-  Я знал и раньше, что тебя уважают на флоте. Но то, что услышал на Камчатке, превзошло все мои ожидания. Там все, кто тебя знает, включая Командующего флотилией Еременко, считают тебя лучшим командиром. И что еще интересно – твой экипаж  остается лучшим на дивизии. (Вот что значит заложить в экипаже традиции!).

Делать нечего, всё, что от меня зависело, я сделал. Что будет дальше – посмотрим, а пока у меня есть то, что могу сделать сейчас. А именно – могу передать свой опыт и знания моим нынешним слушателям, командирам, офицерам экипажей подводных лодок. Уберечь их от возможных ошибок в будущем. И я работал с экипажами, насколько хватало сил.

В конце года, когда получил последнее письмо от Зазнобина о том, что его уволили в запас, написал на имя Главкома ВМФ тот самый рапорт, который он от меня требовал. В нем заявил, что после всего того, что он позволил  сделать с Зазнобиным и его группой,  не только заниматься чем-то у него в штабе, но вообще служить под его началом не желаю. Написал и отнес рапорт начальнику УЦ, чтобы тот, как положено по Уставу, передал его Главкому. У Золотарева, когда он мой рапорт прочел, глаза на лоб полезли – такого он увидеть не ожидал. Но делать нечего, передал в ГШ  ВМФ.

И тут же все заговорили о моём увольнении в запас. Однако нужна была веская причина.  Я ведь не написал в рапорте, что вообще служить не желаю. А то, что не желаю служить под чьим-то началом, основанием для досрочного увольнения в запас не является. Другое дело, если бы я халатно относился к своим обязанностям преподавателя, или просто был к тому неспособен, «не тянул», пьянствовал и т.п. Однако, ничего подобного не было. Чтобы не быть, как говорится, голословным, приведу один из  отзывов командиров, которых учил. Например:

-  Очень понравилось, как нас учил Альберт Иванович Храптович. Он не просто строго с нас спрашивал за ошибки, недостатки и недоработки. Самое главное – он показывал, как их надо устранять и помогал нам это делать.

 

         

                1988 г. Видимо не зря доктор наук профессор В.И. Дарагань, (справа), и начальник цикла ядерных энергетических установок А. Гурьянов попросили меня сфотографироваться с ними на память.

             Сказано было капитаном 1 ранга Несеном Иваном Кирилловичем, командиром перволинейного экипажа подводной лодки СФ. Причем сказано на подведении итогов межпоходовой подготовки, перед всеми офицерами и командованием УЦ. Именно это обстоятельство, по-видимому, и было тем основанием, почему меня так долго терпели.

             Чем дальше, тем больше думал о том, как объяснить загадочные моменты не только с моими бумагами, но и с Актом комиссии Язова на СФ, с группой Зазнобина и с многими подобными?  Что за силы стоят и действуют даже над такими, как Министр обороны? Да что там, даже над Генеральным секретарем ЦК!  И, похоже, начал понимать. Это действует вся наша СИСТЕМА  в целом.  Сокрытие недостатков, показуха, очковтирательство есть не только на флоте, но и во всей стране. В промышленности, в сельском хозяйстве, в науке, в СМИ, в руководстве. Основанная на преждевременных, а значит ошибочных, посылках – общественная собственность, государственное планирование всего и вся, всеобщая сознательность трудящихся и т.п., -  система оказалась неспособной успешно работать без насилия и принуждения, как было при Сталине. И постепенно стала деградировать. Потому приходилось врать, изворачиваться, делать вид, что всё хорошо,  хотя бы на бумаге и в речах.

             Самым скверным во всём этом было то, что за годы Советской власти в руководстве всех уровней, в так называемой, партийно-хозяйственной номенклатуре, оказались в основном люди, умеющие делать именно это, (очковтирательство, лесть, сокрытие недостатков и т.п.). Может быть, многое можно было бы объяснить словами французского экономиста Мишеля Шевалье, который еще в 1848 году писал, что социализм привел бы: «…к угнетению лучших натур посредственностями; активных, умных и добросовестных людей – эгоистами, дураками и лодырями».  Действительно, в те времена среди умных и талантливых людей были такие, которые, зная особенности системы и не желая подчиняться её законам, просто отказывались от руководящих постов и должностей. Как писал тогда поэт Евгений Евтушенко: «Дай Бог, не вляпаться во власть…».

                 Да, может быть, кое-что можно было бы объяснить словами М. Шевалье и Евтушенко, но не всё. Дело было еще и в том, что «наверху» оказывались не только дураки, очковтиратели и лодыри. Там были и умные люди. Настолько умные, что умели одновременно и использовать «особенности» системы в своих личных целях,  и хорошо делать дело. Потому-то всё  и держалось как-то, иначе развалилось бы сразу. Причем некоторые из них искренне верили в идеалы социализма, действительно работали, служили в войсках на совесть, и считали , что заслужили своё исключительно своим трудом. Часто от таких людей можно было услышать: «Вот кем я стал, благодаря Советской власти»!  (Получалось, правда, что не уму и способностям благодаря, а именно советской власти).  Они, как бы, не замечали, или делали вид, что не замечают всего остального, или считали, что это временные трудности.  Другие, те, кто прекрасно понимал, что к чему, предпочитали помалкивать. Помните у Галича: «Промолчи, попадешь в первачи»? («Первачи», если кто не знает, - это первые партийные секретари разных уровней, вплоть до самого высокого). И помалкивали, и попадали. Там, внизу, народ, руководители нижнего звена пусть работают, нивелируя хоть как-то недостатки системы, пусть живут или выживают как-нибудь, а у них наверху сложился свой клан, (номенклатура), как тогда говорили, людей «обеспеченных», не допускающий в свой круг людей случайных, тем более не принимающих правила игры. Любая правда о том, что есть на самом деле, для них означает угрозу системе, признание её несостоятельности.  А для каждого из них лично это означает не только лишение всех благ и привилегий, но и крушение личного авторитета, потеря личной значимости для окружающих, что, как известно, для некоторых важнее материального.

               Потому они костьми лягут за сохранение сложившегося статус-кво. И уничтожат любого,  кто посмеет на систему не только покуситься, но сказать о ней плохое слово.  Независимо от того, кто он, вплоть до Генсека ЦК КПСС, включительно, он будет или раздавлен, или выброшен на обочину, в болото. Что уж говорить о мелкой сошке «внизу». Тому были свидетелями наши люди во все времена советской власти. И потому против неё не смеют восстать ни Язов, ни Горбачев.

 Одно из непременных условий существования системы – полная закрытость происходящих там процессов.  А вот с началом «перестройки» и гласности, когда правда постепенно начала всплывать наружу, угроза репрессий отступила, система начала выявляться,  давать сбои, и, пока еще не так заметно, но постепенно деградировать, а вместе с ней начало разрушаться и само хозяйство и государство. Много лет спустя,  известный политолог Цалко  рассказывал на ТВ о том, как он и некоторые приближенные к В. Андропову люди,  когда тот был Генеральным секретарем ЦК КПСС, предлагали ему программу преобразований примерно такого типа, как потом «перестройка» при Горбачеве.  Так вот, по словам Цалко,  Андропов тогда им сказал, что сложившуюся систему нельзя трогать, иначе всё развалится…

                Может быть, тогда я еще не всё видел так отчетливо, но уже кое-что начал понимать. Пользуясь возможностями гласности, начал выходить в печать, заявлять то, о чем раньше сказать открыто не мог. Иногда получал от читателей благодарственные письма. Но не всем моим коллегам это нравилось. Многие с тем самым отравленным годами сознанием, с негодованием пытались меня остановить, опровергнуть, считая, что нельзя «публично трясти грязным бельем», нельзя ронять честь флота.  Им даже в голову не приходило, что, по-ихнему выходит, лучше терять людей, корабли, но только не «ронять честь». Что, прежде, чем говорить о чести мундира, надо иметь его чистым.  Многим флотским, особенно из «продвинувшихся» по службе или планирующих продвинуться, эта мысль была, а кое-кому и до сих пор остается недоступной, непосильной для понимания. Как говорил славный Корнилов: «Горько признаться, а оно так!

 

                                                             « Комсомолец »

 

                   7 апреля 1989 года снова весь Советский Союз и весь мир потрясла весть о новой трагедии в Военно-морском флоте: в Норвежском море потерпела катастрофу и затонула наша новейшая атомная подводная лодка К-278, «Комсомолец». Погибли 42 подводника…   
                   

         

                      «Комсомолец» выходит на Боевую службу.

                  

Впервые в нашей стране открыто во всех СМИ стали обсуждаться недостатки в ВМФ, приводящие к таким тяжелым авариям и катастрофам. Июнь, июль – активные выступления в печати флотских и гражданских специалистов, экспертов с анализом причин гибели «к-278».   Разумеется, не остался в стороне и я.

Тщательно изучив все точки зрения, рассказы оставшихся в живых очевидцев, (а чуть позже и фактические документы), я пришел к тому же выводу, что и многие эксперты. А именно, что роковую роль в гибели корабля и людей сыграли не только недостатки в технике, (они были), но и недостатки в подготовке экипажа в борьбе за живучесть корабля.   

Не буду подробно разбирать всё, что и как произошло, ограничусь главным.

                  На корабле в то время был второй экипаж. Имевший, как уже было сказано раньше, очень мало возможностей для боевой и специальной подготовки на берегу. Перед походом он был направлен на месячную переподготовку в один из  УЦ под Ленинградом. Так вот там, судя по выпускной ведомости, экипаж и Главный командный пункт по борьбе за живучесть корабля получили оценку «неудовлетворительно». Устранить недостатки на базе, с возвращением в дивизию возможности, да и времени, практически, не было.

                 Кроме того, роковым образом сказалась недостаточная дисциплина при несении вахты в отсеках. Я говорил выше, что одним из решающих условий успеха борьбы за живучесть корабля в случае возникновения аварийной ситуации является бдительность при несении вахты. Что позволяет своевременно обнаружить течь или пожар, и задавить их в самом зародыше, иначе потом справиться с аварией будет очень трудно, если вообще возможно. Здесь пожар в седьмом отсеке был обнаружен лишь по приборам на пульте в Центральном посту. Доклада из отсека о пожаре не поступало, что означает только одно – вахтенного в отсеке в момент возникновения пожара не было. Скорее всего, он самовольно ушел в соседний шестой. По звуку захлопнувшейся переборки между шестым и седьмым, который услышали в ЦП по «Каштану» после объявления аварийной тревоги, и запроса в седьмой об обстановке, нетрудно было понять, что вахтенный вернулся в отсек, но сделать что-то или хотя бы доложить в ЦП уже не успел, погиб, практически, мгновенно. Потому, что к этому моменту пламя в седьмом уже бушевало в полную силу. Дальше пошло наслоение ошибок со стороны ГКП.  Повторяю, разбирать их здесь не буду. Достаточно сказать, что моряки опять-таки, как и на «К-219»  действительно героическими усилиями и самоотверженными действиями спасти корабль,  не смогли. Более того, когда стало понятно, что корабль не спасти, они не сумели использовать по назначению даже корабельные средства спасения, не были тому научены. И в основном потому многие из них, почти половина экипажа, включая командира корабля, погибли.

      Подчеркну еще раз: в этом не их вина, а их беда.  Для командования главное – план. Подводная лодка должна выйти на БС по плану. А фактическое состояние материальной части,  качество подготовки экипажа -  это тоже, конечно, важно, но вопрос второй. На следствии начальники подчеркивали, что экипаж перед Боевой службой побывал в УЦ.  Но о результатах обучения  тщательно умалчивали. «Защищая честь флота», упорно твердили, что экипаж был подготовлен на «отлично».  Значит, надо было свалить причину аварии на недостатки техники, тем самым окончательно снять с себя вину и какую-либо ответственность за гибель единственного в своем роде корабля и людей.

И Комиссия по расследованию причин катастрофы, как обычно, работала по установившейся схеме – военные пытались свалить вину на промышленность и наоборот.

Попытки общественности и отдельных флотских специалистов, включая вашего покорного слугу, заставить командование,  прокуратуру и следствие взглянуть на дело о гибели корабля по-другому, вникнуть в суть проблемы, ни к чему не привели. Как обычно, всё закончилось поиском «стрелочников», но на этот раз, по-моему, и их не нашли. Дело так и заглохло.

             А вот что написал об этом много лет спустя  Андрей Данилов в книге «Категорический императив Канта и психология абсурда», 2009 г.:  «Сашка Терновский, (заместитель командира по политчасти), …пытался убедить Командующего Северным флотом о неготовности подводной лодки «Комсомолец» к выходу в море и угрозе аварии. Итог: снятие с должности, клеймение позором, как труса, и смерть через два года при невыясненных обстоятельствах. Лихие флотоводцы отправили людей и лодку на верную гибель и смерть… И Сашку». 

 

             18 мая один из моих коллег сказал, что, якобы, среди  моряков по рукам ходит мой «Доклад» в инстанции, в котором давно изложено то, что рано или поздно, должно было случиться, и случилось с «К-219» и с «Комсомольцем». Понятно, что «ходил по рукам»  не сам доклад, а слухи о нем.  Так или иначе, но скоро стало известно, что моряки  экипажей, проходящих обучение и межпоходовую подготовку в нашем  УЦ,  хотят выдвинуть меня кандидатом в народные депутаты  РСФСР на предстоящих  вскоре выборах.

 

             Перестройка к тому времени  стала явно буксовать. Скорее всего, потому, что партийно-административный аппарат ведь никуда не делся, а, значит, молча, но упорно саботировал перемены, добивался того, чтобы всё шло по давно заведенному порядку. Ждать чего-то хорошего от того не приходилось. В стране все острее чувствовался недостаток продовольствия и других товаров первой необходимости. За всем приходилось стоять в немыслимых очередях. Росло недовольство в обществе.

Вот упомянул о нехватке продовольствия. Непостижимо, казалось бы, как такое могло быть в такой стране, как СССР! С его необъятными просторами, полями, пастбищами, трудолюбивым народом? Ведь из истории известно, что Россия кормила пол-Европы…  И вообще непонятно, почему в стране с так называемым «социализмом», который у нас, якобы был построен и даже победил, нарастало недовольство.  Говорить о том можно долго, и сказано о том политиками, экономистами и учеными много. Для лучшего понимания происходивших тогда процессов, откуда и почему оно начало проявляться, я приведу только два примера, так сказать, с точки зрения рядового гражданина, обывателя.

 

Пример первый. Как-то одна из подруг Веры по работе Люба Герасова пригласила нас поехать к её матери в город Селижарово Тверской области на сбор клюквы. Поехали на своей машине, с удовольствием, благо были в отпуске. Ни о каких «пробках» на дорогах тогда еще не знали, машины, практически все отечественного производства, на них были редко.  По дороге не переставали восхищаться красотой природы средней Руси, её необъятными просторами, могучими реками, травами выше пояса. И в то же время удивлялись другому. Пустые, мертвые деревни, заколоченные окна, двери в домах. И на таких травах ни одной коровы или бычка!  В то время, как в ближайших деревнях, посёлках пустые прилавки, люди за какой-то колбасой из бумаги, которую даже кошки не едят, вынуждены давиться в очередях или ездить в Москву. Представлялось, если бы столь огромные природные просторы, пастбища были в распоряжении, скажем, голландцев, бельгийцев, англичан и т.д.,   какие тучные стада здесь могли бы ходить, как ломились бы полки в магазинах от различных колбас, мяса, окороков!  Так в чем дело, неужели это наши люди настолько плохи, ленивы, не хотят работать? От природы такие,  или что?  Да нет, здесь дело в другом.  Нет хозяина!  Земля как бы общая,  государственная, значит, никто лично не может ею пользоваться по своему усмотрению и себе на пользу, и другим. Ведь доходило у нас до дикости:  в борьбе с частной собственностью уничтожались даже теплицы на приусадебных участках и «дачах», если их размер превышал какие-то нормы, установленные чиновниками!  А колхозы далеко не все работают успешно. Какое то время все ждали, что вот-вот все наладится, всё пойдет так, как в известном кинофильме «Кубанские казаки». Но, увы, лучше не становилось, и надежды на то уже почти не осталось. (Еще и еще раз вспоминаю покойных мужиков из своего детства, из Александринки).

 

            Второй пример. Приехал в отпуск на пару недель Алексей. Ему надо было поправить зрение, потому приехал один, без семьи, специально чтобы попасть в Калужский филиал центра «Микрохирургии глаза». Мы с ним поехали в Калугу. «Центр» найти было нетрудно, любой калужанин с удовольствием показывал нам дорогу. Чувствовалось, что о нем все знают и гордятся им. А когда приехали туда, увидели, что гордиться действительно есть чем. Абсолютная чистота везде, на территории, в зданиях, туалетах. Цветы, где только можно, во дворе деревья, кустарники, всё подстрижено. В корпусах для больных стерильная чистота и тоже цветы. Автоматические двери, бесшумно работающие, полный порядок и даже туалетная бумага в санузлах.  Вежливость, предупредительность со стороны персонала. Где это видано в наших поликлиниках и больницах?! Ладно бы операции все были платные. Так нет, половину, если не больше пациентов составляли простые рабочие, колхозники, которым операции делали бесплатно, по направлениям из местных поликлиник. И к ним отношение здесь было точно такое же, как и ко всем остальным! И весь персонал, от заведующего до нянечки и уборщицы не из-за границы.  Все местные, наши! И прекрасно трудятся, и внимательны к пациентам. Что касается результатов лечения, то просто нет слов. Как можно выразить словами чувства человека, который уже почти ничего не видел, не мог ни читать, ни писать, а потом, буквально через день-два уже видел всё до мельчайших деталей?! (Кстати, впоследствии и ваш покорный слуга, будучи на пенсии, так восстановил зрение). Так в чем же, всё-таки, дело?  А всего лишь в том, что этот центр был частной собственностью знаменитого В. Федорова. То-есть у него был хозяин! И очень толковый хозяин. Умеющий и организовать дело, и как следует оценивать труд всех сотрудников, от главного врача до уборщицы…

 

Поневоле задумаешься – так почему бы нам все остальные больницы и поликлиники не сделать такими же?  Да не только поликлиники, а и заводы, колхозы?  И вот даже простые люди уже задумывались. (А вот о том, что при частной собственности есть свои заморочки, недостатки, да еще какие, тогда многие из нас не знали).

 

А жизнь продолжалась. В сентябре мне исполнилось 50 лет. Никаких громких торжеств в ресторане с приглашением начальства и кучи гостей. с моей стороны даже не предполагалось.  Небольшое застолье дома с несколькими друзьями,  сослуживцами.  Веселые шутки, подначки, награждение  «Юбилейной медалью» с юморной инструкцией по её ношению и т.д. Как можно сравнить дружеское застолье с унылым официозом при деланном веселье малознакомых людей во время казенных торжеств?! Мы даже стихи читали! В числе других было и стихотворение Евгения Евтушенко «Дай Бог»:

 

Дай бог слепцам глаза вернуть                   

И спины выпрямить горбатым

Дай бог, быть богом хоть чуть-чуть

Но быть нельзя чуть-чуть распятым

 

Дай бог не вляпаться во власть

И не геройствовать подложно

И быть богатым, но не красть,

Конечно если так возможно

 

Дай бог быть тертым калачом

Не сожранным ничьею шайкой

Ни жертвой быть, ни палачом

Ни барином, ни попрошайкой

 

Дай Бог поменьше рваных ран

Когда идет большая драка

Дай бог побольше разных стран

 Не потеряв своей однако

Дай бог, чтобы твоя страна

Тебя не пнула сапожищем

Дай бог, чтобы твоя жена

Тебя любила даже нищим

 

Дай бог лжецам замкнуть уста

Глас божий слыша в детском крике

Дай бог живым узреть Христа

Пусть не в мужском, так в женском лике

 

Не крест – бескрестье мы несем

А как сгибаемся убого

Чтоб не извериться во всём

Дай бог ну хоть немного Бога!

 

Дай бог всего, всего, всего

И сразу всем, чтоб не обидно

Дай бог всего, но лишь того,

за что потом не будет стыдно.

             Должен сказать, к тому времени оно было не только новым, но и созвучным происходящим в стране событиям. Выслушали меня друзья с большим интересом,  стихотворение понравилось.

            Так или иначе, но сдвиги в сознании значительной части общества были. Но не в руководстве страной, которой, как уже было сказано, правили старые кадры и по-старинке.

Что уж говорить об армии. У нас уж точно всё оставалось по-прежнему, но с весьма  существенной разницей. Медленно, но неуклонно падали обеспечение, снабжение, уровень боевой подготовки, и, конечно, дисциплины. Расцвела пышным цветом «дедовщина», от неё гибли и калечились сотни и тысячи молодых солдат и матросов. Тем не менее, привыкшие к показухе и очковтирательству генералы уверенно заявляли: «А что мы плохо делаем своё дело?  Что нам менять, что перестраивать?» . И, повторяю, так привыкли к показухе, что сами верили тому, что говорят. Только позже известный генерал-полковник И.Родионов в интервью газете «Завтра» сознается:

           «Нас заставляли принимать корабли, которые не плавают, самолеты, которые не летают, оружие, которое не стреляет. При помощи такой политики мы сами себя разоружили, а страну ввергли в нищету колоссальными расходами».

И в этом его поддержал сам Язов! Правда, будучи уже в отставке. Но, как я сказал, это было позже.

А пока всё оставалось по-прежнему. Только благодаря гласности, на страницы печати пробивались сведения о том, что в армии ежегодно погибают около 6 тысяч военнослужащих, (три дивизии! В мирное время!), разбиваются около 200 летательных аппаратов, (два полка!), во-всю процветает «дедовщина». А аварии, катастрофы подводных лодок?  И – «ничего не надо менять»?!

Молчать я, конечно, не мог. Не помню уже где и по какому поводу публично резко высказался, и начальство вспомнило – а ведь ему исполнилось 50 лет!  Немедленно начали готовить документы на увольнение в запас. Положили в госпиталь на обследование, (полагается перед увольнением на пенсию),  там меня подлечили и выписали. Оснований для увольнения по болезни было более, чем достаточно, но я отмахнулся. Документы вскоре были готовы. На заключительную беседу, (тоже так принято), вызвал Золотарев.  То да сё, нет ли у меня каких просьб, претензий, пожеланий? «Нет, - говорю, - никаких просьб, пожеланий нет».  Вздохнув с облегчением, предлагает подписать бумагу, что их нет. (Мало ли что, потом, вдруг  они появятся). А на прощанье Золотарев сказанул такое, чего я от него никак не ожидал, (как ни крути, а я, как мне кажется, был ему не ко двору):

-  И всё-таки, Альберт Иванович, я рад, что пришлось послужить вместе. Откровенно говоря, таких,  как Вы, мне встречать не приходилось.

Вот это да! Спасибо, как говорится, на добром слове. А бумаги на меня он отправил в ГШ ВМФ тут же, немедленно, причем не обычной секретной почтой, как всегда, а с нарочным.

Непонятно почему, но опять что-то всё затихло. Только где-то через месяц звонок из Управления кадров ВМФ, вызывают к телефону меня:

- Альберт Иванович, вот у нас тут документы на увольнение Вас в запас. Но мы увольнять вас пока не планировали. Как вы на это смотрите?

Ничего не понимаю – что значит «не планировали»?  И почему разговаривают со мной, а не с моим начальством?  Да ладно, потом разберемся. Отвечаю:

-  Да я и сам особо не тороплюсь. Тем более, что к нам пришли молодые преподаватели, начальник Цикла просит помочь поставить их на ноги. И просит пока не уходить, а то работать с экипажами будет некому.

-  Ну что ж, тогда мы включать вас в приказ Министра обороны пока не будем.

На том и порешили. Докапываться, кто и почему отставил или отсрочил моё увольнение, я не стал. Не исключено, что мои же начальники из УЦ и попросили. А я тоже был не против, на пенсию ведь никогда не поздно.

 

А 11 декабря, на общем собрании офицеров части, (так мы называли УЦ между собой, он был ведь войсковой частью), меня действительно выдвинули кандидатом в народные депутаты РСФСР. Мне кажется об этом очень интересном и значительном для меня событии в моей жизни, надо рассказать.

Выдвинул меня экипаж капитана 2 ранга Иванисова на своем общем собрании. Надо заметить, что я его даже не вёл, то-есть, не вел с ними занятия, не отвечал за его подготовку. Беру слово, говорю:

- За доверие спасибо. Но вы же понимаете, что здесь, в Обнинске, в наукограде, найдутся более достойные кандидаты. Да и у нас в части они есть. Мне с ними не тягаться.

В Обнинске действительно было около 30 различных институтов, лабораторий, опытных предприятий, чего стоил, например,  Физико-энергетический институт, (ФЭИ), с его первой в мире промышленной атомной электростанцией. В городе десятки академиков, докторов, сотни кандидатов наук. Да и у нас в части они были.  Однако офицеры настаивают на голосовании. Растерявшийся было председательствующий на собрании начальник политотдела, разумеется, мой «заклятый, (по должности),  друг»  Якубовский, найдя подходящий предлог, переносит продолжение собрания на следующую неделю.

Нетрудно заметить, что это были уже не те «выборы», о которых я говорил раньше. Теперь кандидатов в депутаты выдвигали в рабочих, крестьянских, научных и прочих коллективах, в воинских частях. В нашем избирательном округе таких набралось 12.  А потом среди них в день голосования выбирали одного. Это действительно были выборы. Причем, на первых порах совершенно бескорыстные, для кандидатов особых средств не требовалось. Помогали в коллективах – да. Минимальные деньги на листовки от избиркомов – да.  Но не более того.

Так вот. В промежутке между двумя собраниями товарищи убедили меня не отказываться от выдвижения. Мол, в ходе предвыборной кампании, в процессе выступлений на предприятиях, в институтах мы сможем показать, кто мы такие, ведь о нас мало знают. И кому о нас говорить, как не тебе. Ну и потом, это же моряки тебя выдвигают, нельзя не уважать их доверие. Пришлось согласиться.

19 декабря состоялось повторное собрание офицеров. Якубовский открывает его, объявляет по какому поводу собрание, предлагает выдвигать кандидатов. Поднимается капитан 2 ранга Иванисов:

-  Общее собрание экипажа, единогласно решило выдвинуть кандидатом в депутаты РСФСР от  УЦ капитана 1 ранга Храптовича Альберта Ивановича.

Интересно, что и на этом собрании других предложений не поступило. Просто  непонятно, что делал целую неделю Якубовский? Понадеялся, что будут и другие? Как бы там ни было, пришлось голосовать. При одном или двух «против» и, кажется, четырех «воздержавшихся», остальные проголосовали «за». Документы на меня, как кандидата от нашей части, ушли на утверждение в городскую избирательную комиссию. А Якубовского срочно вызвали в Москву, в Политуправление ВМФ.

Что ему там говорили, и что он потом говорил в городском избиркоме – неизвестно. Но в УЦ  вывесили объявление, что собрание по выдвижению кандидата в депутаты будет проведено 25 декабря. И что на него приглашаются не только офицеры, но все военнослужащие и гражданский персонал. Вот что упустил Якубовский, и потому он действительно обязан был исправлять ошибку.

На этот раз политотдел не дремал. (Видимо в Москве Якубовскому мозги прочистили). Нашли и стали усиленно готовить «альтернативного» кандидата. Им согласился стать один из моих коллег-преподавателей В.Комиссаров. Его начали водить по всем циклам, по экипажам, на встречи с гражданскими служащими, где он выступал со своей программой. Разумеется, со мной ничего подобного не было.

Наступило 25 декабря. Внушительных размеров Актовый зал был буквально переполнен, люди стояли даже вдоль стен. Потому что такое явление, как выдвижение кандидатов самими людьми,  было новым, необычным, а, значит, интересным. Открыв собрание, Якубовский, будучи в полной уверенности, что теперь всё пройдет, «как надо», объяснил, зачем все собрались. О том, что были два предыдущих собрания и кого там выдвигали, естественно, упоминать не стал, предложил выдвигать кандидатов.

            Слово попросил капитан 3 ранга В.Соколов:

-  Но мы уже выдвинули кандидатом от УЦ капитана 1 ранга Храптовича. И проголосовали за него почти единогласно.

-  Так, - подхватывает Якубовский, -  значит Вы предлагаете кандидатуру Храптовича. Хорошо.  Какие еще кандидатуры будут?

Поднимается подготовленный человек:

-  Предлагаю выдвинуть кандидатом в депутаты В.Комиссарова!

Тоже принято. Зал гудит умеренно, всё идет хорошо. Больше почему-то никого выдвигать не стали, перешли к обсуждению выдвинутых кандидатур. Смысл прений понятен – одни высказывались в мою пользу, кто-то был за Комиссарова. Приведу только одно очень короткое выступление бывшего когда-то у меня штурманом, теперь преподавателя капитана 2 ранга Ковалевского:

-  Я пришел к капитану 1 ранга Храптовичу на корабль лейтенантом в 1976 году, знаю его с тех пор. Это человек, которому с началом перестройки перестраиваться не пришлось – он всегда всё делал по правде. А уважаемому капитану 1 ранга Комиссарову я бы посоветовал снять свою кандидатуру.

 Валерий свою кандидатуру, конечно, не снял. Перешли к голосованию. А когда проголосовали, я с трудом поверил собственным глазам: за меня проголосовали абсолютное большинство военнослужащих и все гражданские служащие нашей части!  Признаться, я такого не ожидал.

На Якубовского жалко было смотреть. Пришлось ему снова подавать документы в городскую избирательную комиссию. Там меня зарегистрировали окончательно. Предстояла предвыборная кампания.

О ней чуть позже. А пока о том, что происходило у нас в УЦ. 4 января наступившего 1990 года мне, по-секрету,  сказали, что у Золотарева состоялся разговор по телефону с Москвой. Ему был учинен разнос – как могли допустить выдвижение Храптовича кандидатом в депутаты?!  Прозрачно намекнули, что должны быть приняты все меры, чтобы не допустить его избрания депутатом.  В конце разговора был задан вопрос: а почему он до сих пор не уволен в запас?  На что Золотарев с готовностью отвечал, что документы на увольнение им поданы уже давно. Тут он оказался на высоте, и начальство немного смягчило свой гнев. (Кто был на другом конце провода, выяснить не удалось).

И буквально сразу же всему Центру стало известно, что меня увольняют в запас. В феврале был подписан приказ Министра обороны, мне передали от него Почетную грамоту за безупречную службу в Вооруженных силах. Я прослужил на флоте  к моменту увольнения в запас 34 года, из них 25 непосредственно на подводных лодках. В том числе около 11 лет командиром корабля. После чего уже больше пяти лет преподавателем в Учебном центре. И где бы ни пришлось, служил вроде бы неплохо.  Потому, мне кажется, просто нельзя не сказать о том, как  произвело моё увольнение в запас ближайшее нынешнее начальство.

 Только что вместо Золотарева, (он был уволен в запас по болезни), был назначен новый начальник УЦ контр-адмирал Ямков. После назначения начальником УЦ он проявил интерес к моим вопросам и даже нашел возможным со мной побеседовать. Мне показалось, (впрочем, может, только показалось), что к моим попыткам что-то изменить на флоте к лучшему он отнесся  с пониманием.  И вот ему из ГШ ВМФ приказали рассчитать и выдворить меня из УЦ, трудно поверить…опять в течении трех суток!  Как говорится, «дежа вю», история повторяется!  Только теперь уже по-другому, действительно как фарс.   Казалось бы, Ямков уже контр-адмирал, прогибаться ему перед начальством нечего. Ну и поступил бы примерно так же, как Балтин на Камчатке. Куда там, этот вызвал меня и приказал немедленно прекратить все занятия, сдать дела, рассчитаться и убыть из части.

             Вот так, в полном расцвете сил и способностей, когда мог еще многое сделать для флота, волей начальства я был выброшен на «гражданку». А о том, что мог, мне кажется, лучше всего говорят слова сказанные еще одним из командиров экипажей капитаном 2 ранга Филатовым на подведении итогов обучения перед всеми офицерами Учебного центра. Он сказал тогда так: «Всем спасибо за науку. Но особенно хочу поблагодарить капитана 1 ранга Храптовича Альберта Ивановича. Признаюсь, мы шли к нему на занятия с дрожью в коленках. Спрашивал он с нас строго. Но зато же и многому научил».

Я нашел возможность проститься с Учебным центром, с сослуживцами. Но, думаю, рассказывать о том не стоит, это уже не так важно. Главное – служба Родине в Вооруженных силах осталась позади. 

Позже мои друзья прислали мне стихотворение Юнны Мориц, которое по их мнению, в большой степени отражает судьбы людей, не сдавшихся давлению обстоятельств и начальства. Возможно, в их числе они имели в виду и меня, но об этом судить не мне. Однако в качестве эпилога к окончанию службы в ВС СССР последнее четверостишье из него приведу:

 

Так думаю и так я говорю,

И так я буду говорить и думать.

Ведь я - как все, витаю и парю

От счастья, что нельзя мне в душу плюнуть!

 
  

                                              (Окончание IV  части).