Если где еще и остались драконы, так это на флоте. На каждом корабле по одному. По штату положены. Драконами на флоте исстари зовут боцманов...

На подводной лодке Б-139 драконом был мичман Петрович. При погружении его боевой пост - рядом с командирским креслом, за горизонтальными рулями. На подбитой мехом от старого альпака табуреточке.

И была у Петровича слабость. Нет, другая, поскольку пить он уже практически и не пил. К своим пятидесяти, видимо, столько «шила» переработал, что уже не брало. Нет, другая была слабость у старого мичмана. А можно сказать, даже талант. Причем достойный медицинской диссертации, если бы слух об этом феномене докатился до института имени В.П.Сербского.

Стоило лодке погрузиться на первый десяток метров, Петрович засыпал. Тихо и мирно, прямо тут, на боевом посту, за горизонтальными рулями, какая бы холодная или горячая война вокруг ни свирепствовала.

Так было и в этот раз. Стоило стрелке глубиномера коснуться роковой риски, сознание покинуло бренное тело ветерана подводного флота. А его носоглотка уже было приступила к партии проржавевшего туманного ревуна с мыса Сарыч.

Привычно поймав мгновение, командир лодки каперанг Вернигора, мужик опытный,  при каждом погружении  он держал под рукой что-нибудь сподручное, легонько так хлоп боцмана по лысине верхонкой:

- Спишь, старый!..

- Товарищ командир, -  сна ни  в одном глазу вскинулся Петрович. – Да я уже тридцать лет за этими рулями! Хоть раз уснул?..

- Петрович, я тебя точно сдам на опыты, -  ворчит командир.

Он каждый раз так говорит. Но не сдает. Потому что,  очнувшись, Петрович может теперь не спать уже и сутки, и двое. Сколько понадобится...

 

Вообще, Капитан Немо загонял свой «Наутилус» на глубину до 16-ти тысяч метров. Насколько помнится, происходило это в Саргассовом море. Закроем глаза на то, что глубины там составляют не более 7 тысяч. А Жюль Верн так описывает этот подвиг:

«Наутилус» скользил в бездонные глубины, несмотря на огромное давление внешней среды. Я чувствовал, как скрипят скрепы железной обшивки судна, как изгибаются распоры, как дрожат переборки, как стекла в окнах салона, казалось, прогибаются внутрь под давлением воды. Если бы наше судно не обладало сопротивляемостью стали, как говорил его командир, нас бы, конечно, расплющило!..»

Ровно с этого места всякий подводник обязан бросить читать Жюль Верна. И начать писать сам.

Настоящее глубоководное погружение происходит так.

Сначала тебя ловят на переходе из столовой в каюту на плавказарме и говорят, что сегодня, через час,  ты идешь с Б-139 на глубоководное погружение. Экипаж задачу сдает, у них там зам заболел, а твою фамилию назвал начальник. Ты  начинаешь было говорить, что у тебя дел до... ну, в общем, как говаривал старшина из "Зори здесь тихие", девушкам по пояс будет. А тебе говорят: у всех дел по пояс. Ты вспоминаешь, что тебе приказывали убыть в командировку во Владивосток, где в штабе эскадры какие-то сборы, на что тебе отвечают, что перебьются. Ты еще по инерции бурчишь, что нельзя вот так, ни с бухты-барахты. Что ты даже в смысле амуниции не готов - у тебя на ПКЗ ни альпака, ни ватных штанов. Они дома вместе с унтами. А  февраль-месяц  в Японском море – это не Сочи а августе. На что тебе вообще ничего не отвечают, только улыбаются и обещают жене передать, чтоб к ужину не ждала.

И на этой неделе, и на следующей.

И вот ты уже в прочном корпусе. И капитан-лейтенант Арцебашев, твой сосед по дому № 15 на улице Морской, которого ты вчера честь по чести провожал в плавание, тебя со смехом  приветствует. Потом в центральный отсек спускается контр-адмирал Смолярчук, в полном меховом снаряжении, значит,  тоже идет.

Увидев твою шинельку и фуражку,  он говорит старпому:

- Найдите мальчонке какой-нибудь ватник. И валенки, если есть...

В общем, поехали…

Лодки 629 проекта, если начистоту,  должны были быть списанными еще в конце 70-х годов. Но Москва, в виду их надежности, не торопилась делать это. А информированные источники поговаривали, что списание нашей дивизии придерживается до какого-нибудь нового договора с американцами об  ограничении стратегических вооружений. Дескать, под него и спишут.  Но начались восьмидесятые годы, в Америке Рейган с ума сошел, звездные войны придумал, разрядкой не очень  попахивало, потому как плавали лодочки, так и плавают…

Мне нашли ватник, валенки. И даже шапку с рукавицами. Вылитый мужик из леспромхоза. Освоил каюту в третьем отсеке, и можно было зажить нормальной жизнью прикомандированного офицера.

В район шли уже ночью, в надводном положении. Лирику в виде луны, зимнего моря и стужи опустим. Мелкие подробности перехода -  тоже. Наконец, пришли.

 

- По местам стоять, к погружению!.. - началась, собственно, работа.

- Принять воду в цистерны главного балласта!..

- Держать глубину семь метров! Осмотреться в отсеках...»

То есть лодка уже в позиционном положении, море наверху уже сомкнулось, хоть и не полностью.

Каждый отсек эхом доложился, что осмотрелись, замечаний нет. Ну, а раз нет, то вперед, Господи благослови!... И принимается балласт в среднюю. Теперь действительно поехали: на глубиномере десять метров, пятнадцать, двадцать, двадцать пять, тридцать…

Над нами, как над упавшим камнем,

Круги расходятся по воде.

Подводная лодка в пучину канет,

Ищи ее неизвестно где…

Песенка такая. Тьфу, тьфу, тьфу – насчет "канет"...

 

- Глубина сорок метров. Осмотреться в отсеках! – снова звучит команда.

Старпом -  на «каштане», командир - за спиной боцмана, адмирал - дремлет в командирском кресле. Все спокойно и ровно. И штурман за шторкой, от нечего делать, свои бесчисленные карандашики чинит. До микронной остроты...

 

- Восьмой осмотрен, замечаний нет!

- Седьмой осмотрен, замечаний нет…

- Шестой осмотрен…

- Пятый…

На четвертом по «каштану» звучит:

- В четвертом отсеке дождь...

- Большой дождь-то? - спрашивает старпом.

Адмирал открывает один глаз, прислушивается.

- Ведра четыре в минуту, - докладывают из четвертого.

- Крыша у вас прохудилась, старший лейтенант...

- Лично у меня все нормально с крышей, - звучит из четвертого обиженно.

- Ты пошути, пошути там! - советует старпом. - Сейчас подвсплывем, говорю, подтяните болты на съемных листах!..

- Есть, болты на съемных листах!..

 

В четвертом отсеке на подволоке - съемные листы. В базе их, случается, снимают, чтобы произвести загрузку аккумуляторных батарей. Забортное давление их сейчас отжало. Отсюда и дождь в отсеке. Такие же листы – во втором отсеке. Есть съемные в концевых. И оттуда тоже начали поступать доклады. Событие - нельзя сказать, чтоб нештатное. Но не из приятных. Тем более  что в внизу, в трюме – аккумуляторные батареи. А они, мягко говоря, сырости не любят. Личный состав отсеков знает, насколько не любят. Моряков сейчас подгонять не надо:  в ход идет все - обрезы, ведра, лагуны, вплоть до пилоток, чтобы вода не попала в трюм...

 

Подвсплыли на двадцать метров.

Сейчас в  отсеках в ходу уже «тракторные» ключи. Нарощенные отрезками стальных труб. Знаю еще со срочной. Сам был трюмным...

 

- Во втором отсеке течь ликвидирована!

- В четвертом отсеке порядок!

- Добро, четвертый и второй...

 

Снова тридцать…Сорок метров… В центральном начинают подкапывать клапана. Механик, стоящий на колонках, подтягивает сальники. Всех этих отверстий и  сальников по лодке – море. И за всеми глаз нужен.

На восьмидесяти опять "дождь" в четвертом и во втором.

И снова всплываем. До сорока  метров. И все повторяется. После чего лодка снова идет в глубину.

 

… Нештатная ситуация произошла на ста двадцати. Отлично дифференцированная, стоящая на прямом руле лодка  проваливается носом. Три градуса на нос дифферента, пять градусов…

 

- Механик, двести литров из носа в корму! – это уже адмирал. И голос – в полную силу.

Насосы начинают отрабатывать двести литров…

Дифферент растет.

Шесть градусов, семь…

- Механик! Еще сто литров из носа в корму! Отставить, двести!...

Восемь градусов, девять!..

Уклон палубы, как на горке. Нельзя стоять, не ухватившись за что-то надежное.

Четыреста литров воды из носа в корму - это много. Когда она остановится...

Десять градусов, одиннадцать…

И вот, наконец, лодка что-то почувствовала. Остановилась.

На двенадцати…

Стала возвращаться на ровный киль.

Вернулась.

Чтобы начать валиться на корму...

 

- Механик! Триста литров из кормы в нос! - уже прозвучала команда до этого.

 

- Еще сто в нос!!! Как только начнет реагировать, двести литров в корму!..

 

В центральном уже все на ногах. Паники нет, но обстановочка... Сейчас все зависит только от них двоих - комдива и механика.

Да от исправности насосов.

Да от скорости воды в магистралях.

Да от самой лодки, которая опять валится на нос.

От Господа Бога. Если, конечно, око Его всевидящее проникает на глубины более ста метров...

 

Не успокаивается лодка. И странно, что нет страха.

 

- Продуть среднюю! - звучит, наконец. -  Продуть концевые! Срочное всплытие!..

 

Лодка, продув цистерны главного балласта, летит на поверхность.

Смолярчук снова в кресле.

- Старпом! - уже другим голосом говорит он. -  Пиши в вахтенный: достигли предельной глубины. Испытание прошло успешно…

 

И, поймав взгляд старпома:

- Пиши, пиши! Пусть я буду лучше в тюрьме сидеть, чем…

И не стал заканчивать фразу...

Позже, заглянув в документацию, старпом выудил оттуда веселенькую цифру: предельно допустимый критический дифферент для лодок данного проекта - 11 градусов...

 

***

 

Все знают: подводникам дают вино. Не все знают - сколько дают. Не исключено, что народ простодушно полагает, дескать, по бутылке на брата. Скажем, «Киянти».

Так вот, закрытая информация:  подводная норма чуть больше трети стакана. То бишь, в районе пятидесяти грамм. И то, ни когда хочется, а перед обедом, исключительно для аппетита.

Глубоководные испытания закончились. Запоздалый испуг если и навестил кого-то, то сугубо интимно. Народ больше занимал профессиональный вопрос: какого дьявола вдруг так заиграла лодка?

Гидроакустики полагали, что во всем виноват проклятый планктон. Бродит плотными стадами, неизвестно,  на какой глубине встретишь и, мол, вполне могли в такой слой попасть. От гидроакустиков отмахивались, дескать, какой к черту планктон в зимних водах. Скорее что-то с носовой цистерной. Забортной воды хлебнула. Давление-то,  ого! Механики на это крутили пальцем у виска, что глупость это, быть такого не может. Так что причины ЧП оставались невыясненными,  и все сходились на том, что море - оно есть море, чего не бывает…

 

Впрочем, мозги человечьи имеют свойство долго не ерзать по одному и тому же месту. И потому, когда офицеры, сменив робы на кремовые рубашки, собрались в кают-компании, эту тему уже не поднимали. Лодочка бежала в базу, все живы. Уже само по себе  удовольствие, но хотелось его несколько усилить. И соответствующие распоряжения буфетчику были даны.

Надо сказать, что на флоте есть два сорта вина. Первое - просто вино, обычно, «токай». Может, в других соединениях предпочитали что-то другое, но у нас был неизменный венгерский «токай» и других сортов как-то не признавали. А есть еще вино испорченное. И в ряде случаев – особых случаях – испорченное, конечно, предпочтительней...

История появления этого сорта, точнее - его названия,  была такой.

Как-то в море на лодке выходил большой начальник. Он также был и большим знатоком, гурманом по части различных сухих и крепленых вин. А в экипаже этому обстоятельству значения как-то не придали. Или, может, не знали. И по местной традиции в неполные стаканы с «токаем» «шила» долили. Чтобы всклень. Чтобы немного праздник был.

И вот заходит начальник в кают-компанию, садится в кресло, настроение бодрое. Экипаж на корабле воспитанный – раньше большого гостя вилок не хватает, к стакану не тянется. Нормальный домострой флотский. И вот поднимает свой стакан начальство, несколько добрых слов говорит, о том, как счастлив с такими орлами в море ходить. Офицеры тоже стаканы подняли, вежливо слушают.

Наконец,  понес начальник чашу к устам. И народ тоже. Как и положено, опять же, - на десяток сантиметров отставая от старшего товарища. Вот, наконец, край чаши начальственных усов коснулся, вот, наконец, первая влага  под усы пролилась...

Значит и всем можно.

Но вдруг встал процесс.

- Товарищи офицеры, вино не пить – вино испорчено!.. - говорит начальник.

И застыл народ. С чарками, коснувшимися зубов. С загустевшей враз слюною во рту…

Ставит гость свой стакан. И отодвигает с кислым выражением на лице.

И остальные ставят, отодвигают. С выражениями еще более кислыми...

Никто не стал объяснять товарищу, что вино как раз не испорченное. А вовсе даже наоборот. Улучшенное.

 

Вот с той поры и повелось, что на наших лодках всегда спрашивали: «Вам какого вина? Испорченного?..»

 

И на этот раз все склонились к испорченному. И даже против сильно испорченного не возражали бы, разреши адмирал.

 

Только сам Смолярчук показал - ему не наливать. Ни нормального, ни испорченного.

- Товарищ адмирал! - осмелился кто-то. – От чистого сердца, поднимите с нами. Мы хотим за вас сегодня...

- Без меня, ребята, - говорит Петр Павлович. – Я сегодня лучше таблеточку под язык…

Он, и правда, после погружения выглядел неважно.